"Рок-н-ролл под Кремлем" - читать интересную книгу автора (Корецкий Данил Аркадьевич)

Глава 6 Вещественное доказательство

"Номерные» секретные города не имеют собственного лица, все они выглядят одинаково. Только пейзаж вокруг может быть различный, но опять же одинаково суровый – снег, пустыня, тайга… Полигон «РК-12», обозначаемый в открытых документах как поселок городского типа Дичково, не составлял исключения.

Три десятка унылых пятиэтажек, разбросанных в Оренбургской степи на пятачке радиусом полтора километра; обшарпанные, похожие на коровники, приземистые и длинные казармы; местный центр власти – желтый штаб, с обязательным памятником Ленину в плохо ухоженном скверике; чахлая роща вокруг, стаи ворон над свалкой за пищеблоком и наконец, несколько в стороне,– главное, ради чего все это было построено, сердце полигона… Это уже не захолустная степь, а урбанистический пейзаж из фантастического фильма – сплошные бетон и сталь, сталь и бетон!

Огромные ангары, цепляющие облака краны, высоченные резервуары для топлива, бетонные площадки запуска с адскими дырами огнеотводов, распахнутые в ожидании ракет решетчатые фермы двух стартовых столов, и – о, удача! – готовящаяся к запуску ракета на третьем старте, не остроконечно-серебристая, как в кино, а грязно-зеленая, с тупым обтекателем, намертво зажатая в решетчатых объятиях временной земной подставки…

Евсеев рассматривал полигон с вертолета и убедился: на плоской, как стол, поверхности обилие вытянутых вверх конструкций полностью оправдывало универсальное сленговое название всех городков серии «РК» – «Плесецкие горы».

Место солнечное, в прямой видимости от штаба и стартовой площадки.

Здесь, в Дичково, все места солнечные. Насчет прямой видимости тоже никаких проблем. Степь, она и есть степь – просматривается и вдоль, и поперек, и по диагонали… Значит, закладка может находиться где угодно. Везде. В любом месте.

– Найдем, обязательно найдем! – уверенно повторял Мамедов.– Если она, конечно, есть… А если нет – тогда не найдем…

Вторая часть фразы тоже звучала уверенно.

– Главное, не допустить расшифровки,– произнес Евсеев, на ходу поливая голову водой из пластиковой бутылки. Волосы на ощупь жесткие и горячие, как медная проволока, вода теплая, под мышками мокро.

– Никакой расшифровки не будет! – сказал хозяин, как будто одним ударом гвоздь забил. Причем голой ладонью.

– Освежитесь? – Евсеев протянул бутылку, но тот отрицательно покрутил головой.

Мамедов – человек здешний, привычный, он даже майку носит под форменной рубашкой. К тому же татарин, хотя фамилия азербайджанская. К тому же особист. У него невозмутимое лицо, невозмутимые мысли и точные движения. Маленький, жилистый, кривоногий, с раскосыми щелочками глаз и узкими черными усиками на плоском лице. Степняк из Золотой Орды, наводившей ужас на половину мира. Легко представить, как он мчится, низко пригнувшись к холке коня и оскалившись в зловещей улыбке, а в опущенной руке блестит кривая, остро отточенная сабля… И как он стягивает удавкой шею расслабившегося на пиршественном ложе врага, тоже легко представить…

Евсеев на миг увидел это воочию – будто кадры исторического фильма мелькнули стоп-кадром на экране телевизора. Он потряс головой, отгоняя видение. Жарко. Так и до галлюцинаций недалеко. А степняку-особисту все нипочем, он даже не потеет!

Похоже, Мамедов сделан из того же материала, что и железный Ленин перед трехэтажным зданием штаба. Вождь стоял на высоком постаменте, прямо по курсу их движения, вытянув вперед руку с развернутой ладонью, будто указывал направление на стартовый стол, собирался ударом карате разрубить кирпич или просто хотел поздороваться.

Вокруг памятника желтел выжженный газон, впереди протянулась неширокая аллея с потрескавшимся асфальтом, сзади раскинулся прямоугольный плац, на котором выстроены солдаты в форме для жаркого климата: рубашках с короткими рукавами и широкополых панамах, напоминающих тропические шлемы. На поясах у всех висят фляги. Солдаты ждут инструктажа.

Лейтенант умыл лицо, фыркнул, встряхнул головой. Капли попали на выжженную траву, оттуда с сухим треском выпрыгнуло огромное насекомое и, расправив яркие алые крылья, понеслось по пологой дуге в сторону плаца.

– Саранча? – спросил Евсеев.

– Кузнечик,– ответил особист Мамедов.

Еще здесь есть змеи. Много змей. И сейчас, когда самая сильная жара, у них пик активности. А еще – комары. Евсеев прилетел сюда в дырчатых мокасинах и модных хлопчатобумажных штанах. Когда пилот открыл дверь, вместо вечерней прохлады в салон ворвалась настоенная на какой-то гадости степная духота, будто за бортом находилось машинное отделение. Вместе с духотой ворвались тучи озверевшего комарья. Евсеев даже покачнулся от неожиданности.

А снаружи стоял Мамедов. Он смотрел не в лицо Евсееву, а на его мокасины. Только сейчас Евсеев понял, откуда шел этот гадский запах и почему комары так взбесились,– это средство от насекомых, которым был обильно намазан особист.

Первым делом Мамедов сообщил о змеях и о том, что солдата-срочника накануне укусила гюрза, насквозь прокусив сапог. Предупредил и только потом поздоровался.

Это было вчера. Сейчас Евсеев обут в кирзовые сапоги и форму для жаркого климата, поэтому вместо легких, пропускающих воздух хлопчатобумажных штанов на нем грубые двухслойные галифе. И разит от него так же, как от Мамедова. Он еще не успел решить, что хуже – комары, змеи или жара.

– Только я все же думаю, что ничего у нас нет,– непоследовательно, но по-прежнему уверенно сказал Мамедов.– Потому что всегда режим здесь был очень жесткий. Даже муха любая не залетит. Только с путевым листом и допуском.

Знакомая песенка!

– Вы, наверное, с полковником Аничкиным часто встречаетесь? – спросил Евсеев. Мокрые волосы, рубашка и подмышки уже высохли, и он вновь изнывал от жары.

– Конечно! – улыбнулся Мамедов и подтянулся. То ли оттого, что вспомнил начальника, то ли потому, что они подходили к построенному взводу – Это же наш куратор! А начинал он как раз здесь – вначале рядовым опером, потом до начальника особого отдела дослужился, потом в Москву перевели… В музее части его фотография висит!

– В каком году это было?

Мамедов почесал в затылке.

– Точно и не скажу. Давно… Но традиции остались: без путевого листа и допуска ни-ни…

– А змеи без допуска не заползают? – поинтересовался Евсеев, стараясь, чтобы в голосе не чувствовалось яда.

– Змеи, конечно, заползают, да и мухи залетают,– честно признался особист.– Только я вам одно точно скажу: ни один человек без пропуска, допуска и проверки сюда никогда не попадал. Кроме вот этого!

Он показал на выкрашенного серебрянкой Ленина. Евсеев удивился: оказывается, у железного особиста имелось чувство юмора!

– Товарищ майор, третий взвод по вашему приказанию построен! – отрапортовал упитанный лейтенант, приложив напряженную ладонь к панаме. Там, где короткий рукав был пришит к рубашке, расплывалось пятно пота.

Солдаты застыли по стойке «смирно». У них тоже были мокрые подмышки. И у Евсеева снова взмокрели подмышки – уже не от воды, а от пота. У Мамедова же подмышки оставались сухими.

– Вольно! – зычно скомандовал особист.– Ставлю задачу: вчера вороны унесли из ремонтного цеха секретную микросхему. Ее необходимо найти! Поиск вести на крышах зданий, на вершинах деревьев и в тому подобных местах… Обращайте внимание на птичьи гнезда. При обнаружении любых непонятных предметов немедленно докладывать командиру взвода или мне лично! Тот, кто найдет микросхему, получит краткосрочный отпуск – десять суток не считая дороги!

Евсеев удивился еще раз. Легенда придумана неплохо. У нее одно слабое место: происки ворон совпали с прибытием из Москвы сотрудника ФСБ. Подозрительное совпадение! Но солдаты вряд ли свяжут эти два события… А командиры сделают вид, что ничего странного не заметили. Молодец Мамедов!

В Дичково гремели выстрелы. Не резкие сухие автоматные очереди прошивали фанерные силуэты на стрельбище – гулкие и раскатистые залпы охотничьих ружей вместо того, чтобы настигать жирных уток, разрывали в клочья несъедобных ворон. Для ни в чем не повинных пернатых наступила Варфоломеевская ночь. Отчаянно хлопали сотни крыльев, свист дроби пробивал бреши в хриплом, исполненном ужаса карканьи. В воздухе медленно кружились черные перья, как сгоревшие парашюты разгромленного десанта.

Все гнезда в окружающей роще были разорены, верхушки деревьев прочесаны, всюду валялись сломанные ветки и разбитые дробовыми зарядами тушки. К концу дня жертвы разработанной хитроумным Мамедовым легенды прикрытия покинули привычное место обитания и улетели в степь.

– Спасибо, что к нам приехал, помог важную задачу решить,– белозубо улыбаясь, Мамедов переломил свою двустволку и выбросил очередную пару гильз.– Правильно говорят: Москва далеко, а нам всегда помогает…

Они возвращались из разоренной рощи. Солдаты заканчивали прочесывание, офицеры, радуясь поводу, продолжали незапланированную охоту, хотя выстрелы гремели все реже: цели переместились далеко в степь.

– Какую задачу? – без интереса спросил Евсеев. Массовая расправа над птицами подействовала на него угнетающе.

Даже одна ворона может сорвать запуск. Попадет в воздушный конвертор, и ракета сойдет с курса. А уж Целая стая – тем более. И для самолетов опасно, для вертолетов. Раньше их каждый год отстреливали, соколов специально заводили, тревожные крики через динамики над полигоном крутили… А потом… Стартов стало меньше, личного состава и денег тоже… Запустили эту работу…

Он перебросил разряженное ружье через плечо.

– А теперь одновременно два дела сделали. И твои сомнения проверили, и безопасность стартов обеспечили. Я так и напишу в своем отчете: проведены мероприятия по обеспечению физической безопасности стартовых площадок.

Особист явно находился в превосходном настроении.

– Ух, и хитрая птица – недаром триста лет живет! С пустыми руками – вплотную подпускает, а с ружьем, или даже с палкой – на пятьдесят метров не подойдешь! Куда пойдем?

Евсеев на миг задумался. Сейчас он чувствовал себя как человек, который пытается найти иголку в стоге сена. Или герой из сказки: «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что…»

– Давай поднимемся на крышу штаба. Осмотрим там все, а завтра пусть солдаты проверят все крыши в городе.

– Хорошая мысль! – кивнул Мамедов.– Здорово придумал!

Он подчеркнуто уважительно относился к своему молодому коллеге, оказывал знаки внимания, угощал отменным шашлыком и чистым, двойной перегонки самогоном. При этом не уставал одобрять любую его инициативу. Евсеев довольно быстро понял, что это всего-навсего кавказская манера принимать «проверяющего из Москвы», но, тем не менее, противодействия у него подобная тактика не вызывала. Наоборот, было приятно. Он – зеленый лейтенант, а опытный майор держится с ним на равных и даже демонстративно признает его превосходство…

Желтая трава хрустела под сапогами, не всегда способными защитить от ядовитых зубов гюрзы, и Евсеев непроизвольно смотрел под ноги.

– Не бойся, в самом городке змей нет,– как всегда уверенно сказал Мамедов.– Солдатики их ловят, шкуру снимают и пояса на дембель делают. Потому они и сами не заползают… Разве что какая-то одна, случайная…

– Этого вполне достаточно,– процедил Евсеев, всматриваясь в траву.

– Да брось ты! У нас «Антигюрзин» есть. Сделают укол – и все дела!

Мамедов успокаивающе похлопал его по плечу. Молодой контрразведчик вздохнул, расслабляясь.

Теперь он понял, почему начальники различных рангов так искренне верят в свою исключительность. Виноваты в этом подхалимы-подчиненные. И, конечно, отсутствие самокритики. А когда такой замечательный со всех сторон дядя уходит на пенсию и наркотик лести заканчивается, он скоропостижно умирает от стресса…

Остаток дня они провели на плоской крыше штаба полигона, обследуя места возможной закладки. Вентиляционные каналы, антенны, оцинкованные откосы… Пусто! Лейтенант даже бросил пару монеток в водосточные трубы, они весело выскочили внизу и запрыгали по асфальту. Заглянул под жестяные кожухи кондиционеров – и там ничего. Где же еще? Где?

Мамедов все это время курил «Дукат» и рассказывал о дружном и сплоченном коллективе, который обслуживает полигон, о передающихся здесь с 1957 года славных традициях, о высоких показателях в боевой и политической подготовке…

Он уже сводил московского гостя в музей, где был отражен весь доблестный путь военной части «РК-12». На стенде «Лучшие люди» висела фотография молодого капитана Аничкина В. П., который обеспечивал охрану государственных тайн объекта с 1974 по 1984 год. Как раз тогда, когда секретная информация била с полигона ключом, да что там ключом – гейзером!

Между тем Мамедов плавно сменил тему и принялся рассуждать о том, что, видимо, зряшная у Евсеева получится командировка… Хотя, с другой стороны, в речке водится сазан и жерех, местные жители приторговывают контрабандной паюсной икрой изумительного качества и дешевизны, на телеметрическом узле и в столовой есть очень даже симпатичные девчонки, а как-нибудь ночью можно выехать на его, Мамедова, личной «Ниве» погонять волков – так что, если взяться за дело умеючи, можно провести время с немалой пользой.

Евсеев вежливо ответил, что не увлекается рыбалкой и равнодушен к рыбе, на икру у него аллергия, девчонки его вообще не интересуют, а вот на волков сходить можно, если, конечно, время позволит… В свою очередь он поинтересовался судьбой четырех выпускников «Кубинки», распределившихся в 72-м году на полигон: Дроздова, Семаго, Катранова и Мигунова. На что Мамедов заметил, что выпускников 72-го года, да еще «кубинцев», следует искать не на полигоне в лесостепной полосе, а в обшитых дубом кабинетах где-нибудь на Арбате. Но, если надо, он, конечно, поднимет дела и все узнает. Евсеев сказал, что было бы неплохо. Подумав, Мамедов вспомнил, что в начале семидесятых произошел какой-то несчастный случай на стройке и погиб молодой офицер. Но он тогда еще здесь не служил, не знает точно.

– Мне тогда вообще три-четыре года было,– подумав, уточнил особист.– Может, пять…

– Да, я с этого возраста тоже мало что запомнил,– сказал Евсеев.

Особист не понял подколки. Или сделал вид, что не понял. Он деловито затаптывал окурок и вдруг хлопнул себя по смуглому лбу.

– У полковника Рогожкина можно спросить! Он лет тридцать на полигоне…

– Хорошо бы,– рассеянно сказал Евсеев, простукивая вентиляционный короб.– Где еще может быть эта штука?

Мамедов закурил в очередной раз.

– Нигде,– сказал он и с силой выпустил тугое облако дыма.– Я уже понял: ничего у нас нет. Потому что это невозможно.

Слова особиста подтверждались: на крыше Евсеев так ничего и не нашел. Два срочника, обследовавших по его заданию стоящую возле штаба высоченную антенну релейной связи, тоже ничего не обнаружили.

Перед тем как спускаться, Евсеев долго стоял у низкого решетчатого ограждения, рассматривая Дичково сверху. Взвод солдат строем вели в казармы, офицеры, закончив службу, выходили из штаба, растекаясь в разные стороны, по чахлому скверику гуляли несколько женщин с детскими колясками, трое штатских – очевидно вольнонаемные рабочие, целеустремленно направлялись к продуктовому магазину. Спиртное здесь не продавалось, значит, они шли за закуской.

Такова была видимая часть картины. А в скрытой от посторонних глаз части проводилась важная поисковая операция, направленная на охрану государственной безопасности России. В операции участвовали сотни людей, они прочесали окрестности, разорили все гнезда, осмотрели удобные развилки на верхушках деревьев, попутно согнали с насиженного места сотни ворон… Сами того не подозревая, они проверили места возможной шпионской «закладки». Непреодолимая сила и упрямая воля двигали солдат и офицеров полигона «РК-12» в тайной контрразведывательной операции. А центром этой силы и источником этой воли являлся лейтенант госбезопасности Юрий Евсеев, стоящий на плоской крыше штабного здания!

Настроение у лейтенанта улучшилось.

Заходящее солнце освещало серебристую фигуру Ленина, во многих местах краска облупилась, и яркие лучи это безжалостно подчеркивали: на правом плече и рукаве темнели многочисленные пятна. И на макушке темнело пятно.

– Может, это все-таки не Ленин? – пошутил Евсеев.– Может, Горбачев?

– Нет, Ленин,– серьезно сказал Мамедов.– Владимир Ильич. У него бородка. А Горбачев – Михаил Сергеевич. У Горбачева бородки не было.

Это был очень убедительное и доходчивое объяснение.

Вечером Евсеева с Мамедовым принял начальник штаба Рогожкин – здоровенный сутулый мужик, похожий на сильно пьющего медведя. Полковник Фирсов находился в командировке в Москве, и Рогожкин исполнял обязанности начальника полигона.

Сидели в кабинете Рогожкина, за застеленным газетой письменным столом. Из граненых стаканов пили что-то кисломолочное, разбавленное, как показалось Евсееву, небольшой порцией средства против комаров: закусывали холодной зайчатиной из глубокой тарелки. Тщательностью сервировки стол не отличался: хлеб, колбаса, яблоки и помидоры лежали сбоку ненарезанными, будто на базарном прилавке. Тут же валялся штык-нож от АКМ в ножнах.

– Почему ты решил, что именно у нас какая-то утечка? – спросил начштаба, «тыкая» не по-свойски, а свысока.– Я здесь с семьдесят второго года, от старшего инженера старта до начштаба полигона дослужился. И никаких шпионов не видел. А ты вдруг приехал и копаешь под меня…

– Мы проверяем все полигоны,– сказал Евсеев. Ему не нравился тон полковника. И то мутное пойло, которым его угощали, тоже не нравилось.

– И много успел проверить?

– Вы – первые.

– Ясно,– Рогожкин с лязгом вырвал штык из ножен, отрезан кусок плоской колбасы и бросил себе в рот.

– Пробуй! Это казахская, конская, в Москве такой не достать.

Но за гостем он ухаживать не собирался, и Евсееву пришлось самому о себе заботиться. Твердая колбаса крошилась под тупым клинком, Евсеев почувствован раздражение, но голод не тетка, и он все же откромсал приличный кусок. Вкусно. Но привкус специфический…

Пьющий медведь, никого не приглашая, допил свой стакан, раскрошил в сильных пальцах кусок хлеба, затем собрал крошки, слепил из них шарик и бросил его в рот. На контрразведчика из Москвы ему было наплевать.

Мамедов осуждающе посмотрел на начальника штаба и принялся нарезать колбасу, подкладывая ее на тарелку москвичу. Результаты проверки в первую очередь коснутся особого отдела, а не руководства полигона. И он это наглядно демонстрировал. Впрочем, скорей всего, осуждение было изображено только на одной половине его лица – той, которая была обращена к Евсееву.

– А ведь когда-то «Дичково» не проверять приезжали,– неторопливо проговорил Рогожкин.– Приезжали опыт перенимать… В семьдесят первом весь наш выпуск мечтал сюда попасть. Самый перспективный ракетный полигон страны! Второй «Байконур»!.. Дядя Коля говорил: тут и платят хорошо, и дефицит всякий завозят…

Он скатал еще один шарик, побольше, но бросил на этот раз уже не в рот, а в угол. В углу шевельнулась какая-то тень, клацнули зубы, и захмелевший Евсеев только сейчас заметил огромного черного ротвейлера, разлегшегося на коврике из вытертой овчины. Пес проглотил хлеб и снова положил голову на лапы.

– А теперь что? – Голос Мамедова даже после кисломолочного продукта не утратил обычную невозмутимость.– На поклон к казахам ходим. Валютой им платим, чтобы разрешили взять свое.

Евсеев расслабленно подумал, какая, должно быть, антропологическая пропасть лежит между казахами и татарами. Мутная гадость, которой его угощали, была ядовитой, как дихлофос: он чувствовал себя сонной мухой и мечтал добраться до подушки.

Вдруг в голове звякнул сигнальный колокольчик. Дзинь-дзинь! «Дядя Коля»! Тут же вспыхнула красная лампочка тревоги, взревела сирена. Так срабатывает, реагируя на ключевые слова, автоматическая система выборочного аудиоконтроля или, в просторечии, «прослушка». Стоит кому-то из тысяч абонентов, чешущих языки в городской телефонной сети, произнести слово «заговор», «оружие», «президент» или какое-то другое, характерное для разговоров, потенциально угрожающих государственной безопасности, как автоматически включается запись и определитель номеров.

В Академии слушателям приводили пример, когда фраза: «Я у тебя возьму машину гексогена, встречаемся у склада в двенадцать…» подняла по тревоге весь оперативный отдел, абонентов идентифицировали, выследили и ровно в двенадцать бросили лицами на землю у того самого склада. Блестяще сработали. Только вышла одна-единственная накладка: взрывчаткой в этой истории даже не пахло! Склад, забитый книжной продукцией, принадлежал крупному издательству, задержанными оказались его коммерческий директор и оптовый торговец книгами, а предметом сделки был нашумевший роман «Гексоген в городе»!

«Это называется казус,– пояснил преподававший оперативную тактику майор Вискунов.– Никто не виноват, просто фатальное стечение обстоятельств. Но вывод простой: подозрения следует тщательно проверять…»

Красная лампочка погасла. Дядя Коля на белом свете не один. Но и сонное состояние как рукой сняло.

– Дичково сейчас никому не интересно. Ни Москве, ни Вашингтону,– нетрезво посетовал начштаба.– В семидесятых еще строились, новые корпуса ставили с приличной сантехникой, здание штаба, считай, по кирпичику переложили, всю проводку и вентиляцию заменили, кондиционеры бакинские понатыкали, готовились к лучшей жизни. И товары хорошие в гарнизонном магазине водились – туфли чехословацкие, дубленки, духи… А потом – как отрезало. И – все. И ничего никому не нужно. Впрочем, что я тебе об этом толкую… Дело-то государственное. Если бы «Дичково» в свое время осталось в приоритете, сейчас на каждом космическом запуске экономилось бы около миллиона долларов…

– А дядя Коля тоже тут служил? – неожиданно спросил Евсеев.

– Что? А… Это был мой наставник по молодости. Нет, он здесь не служил. Но всю Москву знал, да что Москву – весь Союз! Театры, военные крейсеры, полигоны – везде у него были друзья…

Рогожкин устало махнул рукой.

– Что говорить… Нет уже его… Лет семь как.

– Мне очень жаль,– как можно искренней произнес Евсеев, чувствуя, как учащенно бьется сердце.– А вы в каком году выпускались?

Начштаба взялся за штык, постукивая толстой рукояткой об стол.

– В семьдесят первом. Только заболел желтухой, потом долго лечился – больницы, санатории… Комиссовать хотели, министру писал… На полигон прибыл через год, в семьдесят втором…

Красная лампочка тревоги вновь замигала.

– Я слышал, как раз тогда здесь погиб кто-то из молодых офицеров…

– Твоего земляка убило,– пьющий медведь посмотрел ему в глаза.– Москвича. Дроздов фамилия.

Мамедов явно пересказал Рогожкину, чем интересуется «проверяющий из Москвы», и начштаба подготовился к разговору. Иначе он бы не вспомнил фамилию.

– Дроздов?

– Дроздов.

«Тот самый,– сообразил Евсеев.– Угрюмый взгляд, надбровные дуги и все такое… Это не угрюмость – печать обреченности…»

– Что с ним случилось?

– Током шибануло…

Начштаба скатал еще один шарик из хлебного мякиша, положил на край стола. Ротвейлер, который, казалось, дремал в своем углу, поднялся, как по команде, подошел к столу и смахнул языком угощение.

– В штабе проводили капремонт, заодно решили подновить статую Ленина у входа. Стройбатовцы не хотели работать на высоте – не их профиль, видите ли… Вот своих и привлекали. На общественных, так сказать, началах… А тут, как назло, провод оборвался и закоротил на памятник… А этот твой Дроздов как раз наверху был, красил, что ли… Ну его и шибануло! Да еще вдобавок упал с высоты – там метров семь-восемь. Так в себя и не пришел, бедолага… Давай, Мамедов, наливай!

Евсеев помолчал, переваривая. Прямо не статуя, а Молох какой-то. И отметина на макушке. Роковая метка, зловещий знак…

– Я хочу посмотреть уголовное дело по факту смерти Дроздова,– сказал Евсеев.– Это можно организовать?

Рогожкин пожал плечами.

– Все можно. Я позвоню прокурору округа. Только зачем тебе тащиться в Оренбург? У нас должна быть копия в особом отделе. Копия устроит?

– Устроит.

– Ну, тогда… Мамедов утром все покажет. Начштаба снова отхватил кусок колбасы и выпил, никого не дожидаясь.

– А как остальные? – спросил Евсеев.– Из выпуска семьдесят второго?

– Двое перевелись на Домбровский полигон в семьдесят шестом. Катранов и Мигунов. Тогда еще приоритеты только начали изменяться: финансирование уменьшилось, штаты сократили, дефицит исчез… Эти ребятки четко все поняли, просчитали последствия и выводы сделали сразу. А Семаго дослужился у нас до майора, перевелся в семьдесят девятом. В Плесецк, кажется.

Ротвейлер в своем углу громко зевнул, показав белые клыки.

– От нас все хорошо уходили, с повышением,– Рогожкин снова выпил и тяжелым взглядом уставился на молодого оперативника.– А ты тут воду мутишь…

Взгляд у начштаба был плавающим, и Евсееву стало ясно, что он тяжело пьян, хотя другие признаки опьянения внешне не проявлялись.

– Да ничего я не мучу… Не мутю… Тьфу!

– Ты думаешь, к нам раньше не приезжали? Приезжали эти твои, из «инквизиции», да не один раз! Они все тут вверх дном переворачивали… Тоже говорили – «утечка», «утечка»! Только ничего не раскопали. Ноль целых, ноль десятых. Потому что, когда у них там «утечки – протечки» капали, у нас никто не отлучался из расположения! А позвонить никуда нельзя, и письмо не отправишь! Значит, что? Значит, не от нас утекало!

Рогожкин погрозил пальцем. Вначале Евсееву, потом Мамедову.

– Думаете, я вас боюсь? Хрен вам! Отбоялся. У меня выслуга тридцать календарных лет! А со льготными под сорок наберется. Значит, максимальная пенсия в кармане. Присказку знаете?

Начальник штаба тяжело поднялся на ноги и, размахивая рукой, как дирижер палочкой, бессвязно продекламировал:

Есть двадцать пять 17 – живи и не ахай,

Крепко жизнь держи за узду,

Всех и каждого посылай на…

Чтоб тебя не послали в…

Так же тяжело он плюхнулся на место. Старое кресло заскрипело, ротвейлер заскулил.

– Спокойно, Атом! – рыкнул пьющий медведь и скомандовал: – Все, по домам, спать! – после чего, откинувшись на потертую спинку кресла, захрапел.

Опасливо поглядывая на ротвейлера, контрразведчики выбрались из кабинета.

– Переживает он очень,– пояснил Мамедов, когда они вышли на улицу.– Ему уже предписание на увольнение вручили. А дальше что? Жена давно уехала, детей нет, своего угла на Большой земле нет… Что ему толку с той пенсии? Вот тебе и жизнь-жестянка! Пойдем ко мне, у меня хорошая самогонка есть. И икорка имеется.

Евсеев сглотнул слюну.

– Спасибо. Устал что-то. И настроения нет.

Мамедов добродушно засмеялся.

– Икру есть и самогонку пить нет настроения? Ну, ты даешь!

– Вы мне лучше материал найдите по тому несчастному случаю,– попросил Евсеев.– Чтобы я прямо с утра начал читать.

Спал Евсеев беспокойно и тяжело, снились ему расстрелянные вороны и горько плачущий над ними Рогожкин.

Лейтенант Евсеев провел в Дичково пять дней. Он привык к жаре, приспособился к комарам, появляющимся уже после захода солнца, перестал бояться змей, которых видел только в виде развешанных для просушки шкур за казарменной курилкой.

Интереса к икре, самогонке, охоте, рыбалке и женщинам он по-прежнему не проявлял, чем немало озадачил Мамедова.

– Странный ты человек, Юра! Работаешь с утра до вечера, об отдыхе не думаешь… А что толку?

Толку действительно не было. В вороньих гнездах нашли несколько блестящих железок, на одном чердаке отыскали пять автоматных патронов, которые Мамедов без всякого оформления поспешно сунул в карман. Правда, бойкий сержант второго года службы по фамилии Ивашенко неожиданно принес какую-то микросхему и потребовал обещанного отпуска. С азиатского лица Мамедова мгновенно смыло обычную невозмутимость, он переводил взгляд с пластикового квадратика на солдата, потом на Евсеева, потом опять на Ивашенко.

– Это что такое? – наконец хрипло спросил он.– Где взял?

– Секретная микросхема, товарищ майор! – отрапортовал сержант.– Нашел согласно поставленной вами задаче! Прошу предоставить краткосрочный отпуск!

– Где ты мог ее найти?! – Мамедов побагровел.– Ты что, шутки шутишь?!

– Никак нет! Согласно поставленной задаче нашел на свалке. Очевидно, ворона уронила…

– Ворона, говоришь? – зловеще спросил особист.– Это ты гусь лапчатый! Что такое дезинформация, знаешь?

Сержант несколько смутился.

– Гм… Слыхал…

– Так вот, это и есть дезинформация! – Железный палец степняка ткнул Ивашенко в грудь.– Не пропадала никакая секретная микросхема! Нет ее вообще в природе! Другую вещь искали, ее тоже в природе не существует! Что же тогда ты принес?!

– Не знаю,– солдат растерялся.

– На таких подставках ловят шпионов! Может, ты шпион?

После этих слов бойкость и уверенность окончательно покинули сержанта.

– А что я сделал? Вы поставили задачу, я нашел эту штуку.. Если что не так, откуда я знал? Ну не хотите, не давайте отпуск…

– Дергай отсюда! – рявкнул Мамедов, и незадачливый соискатель краткосрочного отпуска пулей вылетел из кабинета.

– Видел, какой деловой? – не мог успокоиться особист.– Из молодых, да ранний! Подобрал на свалке выброшенную плату и хотел нас поиметь! Нет, раньше такого не было…

Евсеев не ответил. Он смотрел в окно. Продуктовый магазин на другой стороне площади наискосок от штаба, сидящие на корточках женщины с разложенными на ящиках кучками овощей или вяленой рыбы, солдаты в советской форме и яловых сапогах… Прошлый век. Глухая советская провинция. Чужая жизнь. Мысленно он уже был в Москве. Командировка вышла зряшной – Мамедов был прав. Хотя появилась зацепка – Рогожкин… Чем черт не шутит!

– Говорил я тебе, что у нас все чисто,– особист будто читал его мысли. Открыв шкаф, он снял с полки несколько книг и из образовавшейся бреши вынул бутылку из грубого стекла с туго воткнутой пробкой.– Можно было все эти дни не напрягаться, а отдыхать в свое удовольствие. Но что сделано, того не вернуть!

– Это верно,– рассеянно отозвался лейтенант.– Но я еще не все сделал. У тебя есть бинокль?

– Что?

– Бинокль.

– Конечно. Зачем тебе?

Не отвечая, Евсеев протянул назад руку.

Солнечное место, в прямой видимости от штаба и стартовой площадки.

Вот оно, прямо под носом у начальства и особого отдела. Лучше не придумаешь!

Мамедов вложил ему в руку десятикратный бинокль, с которым охотился на волков. Евсеев нетерпеливо прильнул к окулярам.

Макушка вождя мирового пролетариата оказалась совсем рядом. И темное пятно не было облупившейся краской: дырка, неровное сквозное отверстие,– вот что это было такое!

Лучше всего закрепить… повыше, чтобы черенок «дыни» смотрел на солнце…

– Здесь ты ничего интересного не рассмотришь,– говорил за спиной Мамедов, с бульканьем разливая по стаканам самогон – «на посошок».

Он пока ничего не понимал.

– Если бы вместо бесполезной работы мы выехали к казахской границе, вот где красивейшие места… Там действительно есть что посмотреть! Может, останешься на денек? Честное слово, ты заслужил отдых!

– Останусь,– каким-то новым голосом сказал Евсеев.– Я не закончил работу.

Особист насторожился. И от смысла последней фразы, а особенно от этого нового тона.

– Как не закончил? Мы же все сделали? Что тут можно еще придумать?!

– Надо проверить того, у кого нет документов и допуска. И кого никто и никогда не проверял.

– Шутишь? Кого это? У нас и нет таких!

Отставив бутылку, Мамедов подошел к окну и стал рядом с москвичом.

– Вот его! – Евсеев показал на памятник. И он не шутил.

Последнюю проверку проводили ночью, чтобы не будоражить провинциальную общественность невиданным по периферийным стандартам святотатством.

Ночная жизнь в Дичково отсутствовала начисто. Не горели уличные фонари, не мигали неоновые рекламы, не бродили по темным улицам влюбленные пары, не распевала песни под гитару отвязная молодежь. Режимный объект жил по уставу и правилам внутреннего распорядка: засыпал в десять и просыпался в шесть. На это время граница между степью и поселком стиралась густой вязкой темнотой. Только в дежурной части штаба горело окно, да единственная в городе яркая ртутная лампа над входом разгоняла мрак, привлекая мириады роящихся вокруг комаров и мошек и высвечивая световой круг на расчерченном белыми линиями асфальтовом покрытии плаца.

Под лампой, у двери стоял караульный с автоматом за спиной и штыком на поясе: если бы из степи сползлись на огонек полчища змей или выскочила на конях банда басмачей, то именно он должен был подать сигнал тревоги и первым принять беспощадный неравный бой. Впрочем, басмачей еще на дальних подступах обнаружили бы радиолокаторы, а змеи не знали, что охотящиеся на них солдаты по ночам спят в своих казармах или заняты на постах.

Кроме караульного, за порядком в ночном Дичково наблюдал с высоты постамента железный Ленин с вытянутой вперед правой рукой. Он стоял здесь уже почти полвека – за это время было произведено сто сорок запусков, сменились двенадцать испытываемых комплексов, девять начальников, тридцать семь заместителей, сотни офицеров и несчетное число солдат срочной службы… Менялись исторические реалии, экономические условия жизни, сменяли друг друга руководители страны, изменялась военная доктрина, наступил момент, когда даже страна стала совершенно другой… И только железный исполин не менялся, олицетворяя собой незыблемость и непоколебимость той идеи, которая вознесла его на высоченный пьедестал. В конце концов умерла и идея, но он пережил ее и продолжал стоять сам по себе, просто как символ стабильности – политической, военной или бытовой – неважно… Никто не осмеливался беспокоить его по пустякам, а тем более подозревать в чем-то неблаговидном. Если бы он умел думать, то, наверное, думал, что так будет всегда.

Крупные яркие звезды и полная бледная луна смотрели с вогнутого черного неба на пустой плац, пустое здание штаба с бездонными черными окнами, на пригнанный со старта грузовик с выдвижной штангой и висящей на ней люлькой, на группу людей, напряженно застывших у подножия памятника. Огромный черный пес кругами носился вокруг, то растворяясь в черноте южной ночи, то материализуясь в мертвенном свете штабного фонаря.

– Имейте в виду, я категорически против этой акции! – резко сказал Рогожин. Он был мрачен.– Через четыре дня у нас запуск. Вернется начальник, понаедет московское начальство… Вдруг что-то сломается? Если вместо Ленина будет стоять всадник без головы, то нам всем тут головы поотрывают…

Окружающие начштаба три подполковника и полковник мрачно кивали.

«Когда я найду „закладку", вам и так головы поотрывают,– невесело подумал Евсеев.– В первую очередь Мамедову. Хотя… Времена сейчас другие, гуманные, может, и обойдется. Это ведь дела давно минувших дней…»

– Голова наверняка съемная,– успокаивающе сказал он.– Поставим на место.

Ночь была душной – не меньше тридцати градусов. Евсеев посмотрел на железного Ленина над собой, подумал: каково же ему здесь стоять целые дни без головного убора. Рука сама собой потянулась к фляге с водой, лейтенант плеснул в лицо, наклонившись, вылил остатки на голову. Легкий степной ветерок приносил запах разнотравья, разгонял духоту и приносил некоторое облегчение.

– Поехали! – скомандовал Евсеев и первым полез в люльку. С нее обычно осматривали ракеты, присоединяли и отсоединяли регламентные провода и шланги, задраивали монтажные люки.

За ним залезли потерянный, непривычно молчаливый Мамедов и два здоровенных солдата с инструментами. Рогожкин и сопровождавшие его четыре мрачных офицера остались внизу.

– Поехали! – повторил лейтенант уже для водителя.

Заурчал двигатель, и штанга начала выдвигаться.

Сердце учащенно забилось. Может, потому, что оно приближалось к Молоху, познавшему вкус человеческой жертвы, а может, оттого, что сейчас давняя загадка должна была получить неопровержимое материальное подтверждение или, наоборот,– развеяться, как бензиновый выхлоп спецмашины. Но Евсеев был почти уверен в успехе.

Люлька медленно поднималась навстречу черному небу, звезды и луна становились все ближе… На тусклом желтом диске проступали какие-то неясные пятна, образующие странный узор. Внизу белели напряженные лица зрителей. На миг у Евсеева мелькнула дурацкая мысль, что обнаружение «закладки» выгодно только ему, а всем местным сулит одни неприятности. А если с ним вдруг произойдет несчастный случай, то это будет выгодно всем остальным, кроме, разумеется, него самого. Но с его интересами в подобной ситуации можно не считаться. Сбросят с высоты – и все дела… Вон какие мордовороты за спиной! Хорошо бы иметь под мышкой пистолет, как в кино,– оно бы куда спокойней было… Перед командировкой он даже написал рапорт с просьбой выдать оружие, но Кормухин только усмехнулся: «Ты что, воевать собрался? Не валяй дурака! Мы не милиция, наше главное оружие – голова!» Начальнику что – сидит в своем безопасном кабинете, а сейчас и вовсе спит в теплой постели… Не ему падать головой на бетон… Той самой головой, которая вроде бы оружие!

Чтобы отвлечься, лейтенант стал рассматривать вождя. Вблизи статуя выглядела еще хуже, чем со стороны площади. Издалека она являла собой типичный образец соц-арта, когда-то опостылевшего, но привычного, потом неожиданно вошедшего в протестную моду и вновь опостылевшего. Вблизи она была похожа на замшелый скальный склон, покрытый птичьим пометом. Костюм-тройка, узкие лацканы по моде 60-х, узкий же воротничок – все это при близком рассмотрении оказалось случайными складками, бессмысленным нагромождением металла, абстрактным хаосом. Как безжизненный лунный ландшафт, совершенно чуждый и непонятный. Правильно сказал поэт: большое видится на расстоянии…

Люлька покачнулась. Внизу что-то прокричал Рогожкин, похоже, он звал своего ротвейлера. Голова вождя была рядом, Евсеев ухватился за железный выступ, обозначавший ухо статуи, и чуть наклонился.

В макушке вождя зияло круглое, неправильной формы отверстие с рваными краями. «Сантиметров десять в диаметре»,– прикинул Евсеев и включил фонарь. Сердце колотилось все сильнее. Лейтенант вдруг понял, что до самой последней минуты он всерьез не надеялся найти здесь материальную улику состоявшегося тридцать лет назад предательства. Просто делал то, что положено, по-детски считая, что такой путь приведет к успеху…

Яркий луч проник в черный зев пробитого черепа, Мамедов что-то произнес по-татарски, здоровенные солдаты сопели сзади и вытягивали шеи… Но они не могли увидеть того, что видел наклонившийся над дырой лейтенант. В голове статуи находилось нечто круглое. Не «закладка», не разведывательное приемно-передающее устройство, не электронный сканер, не мозг, наконец, которому самое место тут находиться…

В хитроумном тайнике лежал некий предмет.

Именно предмет.

Другого слова Евсеев не смог подобрать.

«Размером с дыню»,– вспомнил он.

Надо было уточнить: с маленькую дыню… Есть такой сорт – «колхозница», они мелкие, но сладкие… Что ж, предмет был именно такого размера. Только не желтый. Цвета у него не было, формы тоже: он пульсировал светом, и казалось, что он постоянно меняется. Но Евсеев напряг зрение и понял: это прозрачный шар. Из-под лохмотьев рассыпавшейся от времени маскировочной оболочки выглядывали прочерченные зеленой медью иероглифы микросхем, острые кремниевые грани батарей, параболическая решетка антенны, провода в потускневшей прозрачной оболочке…

Евсеев медленно отнял левую руку от уха вождя, отодвинулся, уступая место помощникам.

– Ну что там? – напряженно спросил сзади Мамедов.– Пусто?

В голосе его была надежда. Евсеев не ответил.

– Снимайте аккуратно голову,– приказал лейтенант солдатам.– Вот болты…

Металл лязгнул о металл. Гаечные ключи срывались с шестиугольных головок – болты, конечно, приржавели намертво. Пришлось срубать их зубилом. Удары, скрип, скрежет… Непривычные звуки далеко разносились над спящим поселком Дичково. Тут и там залаяли собаки. Через четверть часа солдаты, хотя и с трудом. но все же отделили огромную голову вождя, опустили на ребристый пол люльки, по лицам напряженно застывших людей пробежали световые блики, и Евсеев, наконец, взял в руки предмет, за которым охотился столько времени.

Предмет оказался не такой уж и тяжелый, но – горячий, словно пропарился все эти тридцать лет в духовке на медленном огне. В общем-то так оно, наверное, и было. Кончились споры и предположения: совершена тридцать лет назад государственная измена или нет. Вот он – вещдок, прокалившийся в адской кухне шпионажа и переливающийся адским пламенем! Версия, отрабатываемая зеленым лейтенантом Евсеевым, стала неопровержимым фактом!

– Вниз! – крикнул Евсеев, перегнувшись через перила.– Спускайте!

– Товарищ лейтенант, надо голову привинтить,– один из солдат указал на железный шар, напоминающий в темноте причудливо изрезанную головку сыра. Но очень большую – занимавшую все свободное пространство люльки.

– Потом подниметесь и привинтите! – отрезал Евсеев, и солдат покорно кивнул. Да и Мамедов не стал возражать. Лейтенант почувствовал, что особист воспринимает его по-другому. Как личность, а не просто как очередного «проверяющего из Москвы».

Люлька пошла вниз. В первое мгновение, когда Евсеев только взял предмет, он даже не понял, насколько он горячий, думал, рука привыкнет. Но сейчас ему пришлось прижать предмет к груди, а жар только нарастал, прожигая хэбэшную ткань и обжигая кожу. Видно, батареи, пережив все остальное оборудование, и через тридцать лет накапливали энергию. Кожа ладоней готова была воспламениться, а грудь пекло, словно от чудовищного горчичника…

– Быстрей опускай! – крикнул он вниз.

Гордость и радость распирали все существо молодого человека и позволяли ему терпеть боль. Отвлекаясь, он принялся рассматривать какую-то аббревиатуру из латинских букв на краю кремниевой пластины. Белые буквы на буром кремнии. Послание из прошлого ему, лейтенанту Евсееву. Возможно, это признательные показания…

Но руки уже не выдерживали. Потеснив солдат и особиста, лейтенант нагнулся и поставил мерцающий шар на железный пол люльки. Обожженные ладони сами собой разжались, и он принялся тереть их о гимнастерку на груди, заглушая боль. Люлька опустилась.

– Составьте протокол осмотра! – приказал Евсеев особисту – Подробно опишите сканер, сфотографируйте со всех ракурсов! Солдат – в понятые, пусть подпишут протокол, а у них отберите подписку о неразглашении!

– Есть! – четко ответил майор, не подвергая сомнению право младшего по званию отдавать ему приказы.

– И у всех присутствующих отберите подписки! – резко приказал Евсеев, причем и властность голоса и обоснованность команд получались у него вполне естественно, сами собой.

Впрочем, в последние минуты что-то неуловимо, но в то же время ощутимо изменилось: на полигоне «Дичково» появился новый центр власти. И он находился в стороне от ошарашенного официального руководства.

– И еще. Немедленно обеспечьте мне ВЧ-связь с Москвой! И возможность дать шифротелеграмму… Отставить!

Чтобы на сто процентов сохранить содержание телеграммы в тайне, надо иметь свой шифр. Или своего шифровальщика. Ни того ни другого, у лейтенанта не было.

– Вместо шифротелеграммы обеспечьте мне защищенную компьютерную линию! Имеется?

– Так точно! – Мамедов замер по стойке «смирно» и отдал честь.– Через спутник, с цифровой кодировкой сигналов.

– Выполняйте!

– Есть! – Мамедов по-уставному развернулся через левое плечо.

Рогожкин и офицеры полигона никак не реагировали на происходящее. Они остолбенело смотрели на пульсирующий зловещим светом прозрачный шар. Вытянутые лица лизали зловещие сполохи адского пламени.

– А вы были категорически против обнаружения сканера, товарищ полковник! Почему? – не удержался от ядовитого вопроса опьяненный торжеством молодой контрразведчик.

– Да нет, не против обнаружения… Нет…

– Как же мы так прошляпили? – растерянно спросил Рогожкин то ли у Евсеева, то ли у своих коллег. Он был подавлен, не храбрился и не вспоминал про большую выслугу.

Евсеев пожал плечами. Он чувствовал, что очень устал. Обожженные руки болели. Но радость победы, как доза стимулятора, распирала его изнутри, наполняя каждую клеточку неожиданной силой.

Все сходилось. Рогожкин. Выпускник семьдесят первого года, приступивший к службе в семьдесят втором. Имевший опекуном дядю Колю. Это он установил «закладку», потому сейчас и поджал хвост. Если бы кто-то снимал фильм, то в финале на разоблаченного шпиона следовало с эффектным щелчком надеть наручники. Но майор Вискунов недаром предостерегал от поспешных решений, сколь бы эффектны они не были. Напротив, фигуранта не следует настораживать раньше времени…

– Спасибо за содействие,– Евсеев улыбнулся и протянул горящую руку Рогожкину, потом всем остальным. Ответные рукопожатия были вялыми и холодными. Руководители полигона пребывали в стрессовом состоянии: каждый прикидывал – какие последствия будет иметь эта история лично для него.

Огромная безголовая фигура на постаменте выглядела столь же противоестественно, как и огромная голова в осмотровой люльке. Казах-караульный у штаба с мистическим ужасом смотрел на обезглавленный памятник.