"Людоедское счастье" - читать интересную книгу автора (Пеннак Даниэль)30– К счастью, кроме вашего брата, в классе никого не было. («К счастью».) Внутренний двор школы представляет собой дымящуюся лужу, в которой валяются покореженные скелеты всего того, что остается после пожара. Длинные обмякшие шланги змеятся среди обломков. Едкий запах расплавленного пластика стоит в окружающей сырости. («Но самое худое, это которые сгорели заживо… Там, понимаете, запах… Что ты ни делай, не отстает. Волосы потом две недели не отмоешь».) В голове у меня мельтешит звуковой образ маленького пожарного, а ноздри втягивают, втягивают воздух, чтобы убедиться: нет, среди этих зловещих запахов нет ни одного, который напоминал бы запах горелого мяса. Два брандспойта напоследок заливают обугленные обломки. Три класса полностью сгорели. – Знаете, эти синтетические материалы… Знаю, знаю, это дерьмо, которое загорается чуть ли не от взгляда. Ножки столов и прочие металлические конструкции, размягчившись от огня, изогнулись, переплелись и теперь торчат самым нелепым образом. Удерживаемые на расстоянии пожарными, школьники колеблются между приличествующей случаю скорбью, весельем и еще живым воспоминанием о том, как они струсили. – Слава Богу, это произошло во время перемены. («Слава Богу».) Одна из пожарных машин начинает сматывать шланги. В моем воображении возникает вполне бредовый образ крутящейся вилки, на которую наматываются спагетти. – Он остался в классе один… Спагетти в черном соусе из осьминогов. В какой же части Италии едят такое? – Огонь уже полыхал вовсю, когда мы заметили, что… – Почему он не вышел из класса со всеми остальными? – Не могу сказать. – Вы не можете мне это сказать? – Насколько мне известно, это был… Простите, я хочу сказать, это очень независимый мальчик. (Он не может сказать, насколько ему известно, он хочет сказать…) – Класс вспыхнул буквально в один момент… Да, да, знаю: вспыхнул как спичка. Спичка, которая чуть-чуть не сожгла сотню ребят. Но, «к счастью», в классе был только мой Жереми. – К счастью, да? – Простите? – Вы сказали «к счастью», разве нет? И «слава Богу»… – Извините меня, пожалуйста… Его глаза внезапно расширяются до размеров его очков. Я замечаю, что уже стою над ним, перегнувшись через стол, а он сжимается в своем кресле. В этот момент звонит телефон. Он поспешно берет трубку, не спуская с меня глаз. – Алло! Да, да, я вас слушаю. («Я вас слушаю», «к счастью», «слава Богу»…) – Понял, больница Святого Людовика, отделение неотложной помощи… Да, конечно. Благода… Когда он кладет трубку, меня в кабинете уже нет. Лоран приехал в больницу раньше меня. Он стоит в коридоре, перед ним – маленький чернявый врач с живыми глазами; они что-то горячо обсуждают. Еще издали пытаюсь прочитать хоть что-нибудь на их лицах и не различаю ничего, кроме того, что можно увидеть при встрече двух любых классных профессионалов: высокий блондин и маленький брюнет – друзья не разлей водой с первых же слов. Братство ученых. В таком вот духе. Это меня, впрочем, немного успокаивает: если Лоран так разговаривает с этим парнем, значит, Жереми в хороших руках. – А, Бен! Познакомься, пожалуйста, это доктор Марти. Рукопожатие. – Не беспокойтесь, господин Малоссен, с вашим сыном все будет в порядке. – Он мне не сын, а брат. – Это, как вы понимаете, дела не меняет. Он выдал это без всякой аффектации, без улыбки и не спуская с меня глаз. Но за его очками я вижу веселый отблеск, который меня слегка успокаивает. Изобразив улыбку, я спрашиваю: – Мне можно его повидать? – При условии, что вы измените выражение лица. Я не хочу, чтобы вы подрывали его моральное состояние. Интересный мужик этот Марти. Он сказал это тем же флегматичным, чуть-чуть насмешливым тоном, но я сразу же проникся убеждением, что, если и вправду не буду смотреть веселее, Жереми мне не видать. – Не могли бы вы мне сказать, что с ним? – Ожоги разной степени, на правой руке оторван указательный палец, ну и испугался, конечно. Но упорно не хочет терять сознание, предпочитает трепаться с санитарками. – Оторван палец? – А мы его пришьем, минутное дело. Любопытная штука – доверие. Кажется, потеряй Жереми голову, этот чувак, который так четко излагает свои мысли, так же запросто пришил бы ему ее. Живое воплощение профессионализма. И, пожалуй, еще кое-чего – человечности, что ли… – Ладно, как теперь моя рожа – годится? Он пристально смотрит на меня и затем поворачивается к Лорану: – Как на ваш взгляд, Бурден? Он лежит голый посреди пустого пространства. По всему телу змеятся полосы, покрытые коркой по краям. Губы и правое ухо распухли так, что кажутся накладными. Ему полностью выбрили голову. Когда я вхожу в асептическую камеру, сестра, которая дежурит при нем, хохочет как помешанная. Но если присмотреться, видно, что она в то же время плачет. Он же стрекочет со страшной скоростью, абсолютно не шевелясь при этом. Тельце у него удивительно маленькое, и видно, что весь он совсем еще маленький, если не считать длинного языка. Мне приходится подойти к нему почти вплотную, чтобы он заметил меня. Он улыбается, но улыбка тут же переходит в гримасу боли. Затем его черты возвращаются в исходное положение, как будто с опаской. – Привет, Бен! Смотри, у меня теперь морда, как у Эда Гробаньяра. Сестра поднимает на меня глаза, в которых жалость и восхищение. – Бен, я хотел бы поговорить с тобой наедине. И, как будто он знает ее с незапамятных времен, говорит сестре: – Маринетт, ты не сходишь купить мне какую-нибудь книжку? Почитаешь мне потом, когда он уйдет. Не знаю, в самом ли деле ее зовут Маринетт, но она послушно встает. Я провожаю ее до двери. – Не утомляйте его, – шепчет она. – Через десять минут его возьмут на операцию. – И добавляет с растроганной улыбкой: – Я ему почитаю, пока будут делать наркоз. За дверным проемом – свет в коридоре. Дверь закрывается. – Она ушла, Бен? Ты один? – Один. – Тогда иди сюда и сядь поближе. У меня важная новость. Придвигаю стул вплотную к его кровати и сажусь. Он некоторое время молчит, наслаждаясь напряженностью момента, а затем не выдерживает: – Все, Бен, теперь я знаю. – Что ты знаешь, Жереми? – Как преступник проносил бомбы в Магазин! (Господи…) Секунд десять я слышу только его затрудненное дыхание и стук собственного сердца. Затем спрашиваю: – Ну и как? – Он их не проносил, он их (В самом деле хорошо, что я сижу.) – Кроме шуток? Изрядное усилие потребовалось, чтобы это сказать, да еще игривым тоном! – Кроме шуток. Я попробовал: получается. «Попробовал»? Ну, все: чувствую, как на горизонте возникает Худшее. Худшее, чей тяжелый шаг мне теперь так хорошо знаком. – Бен, в Магазине есть все, что нужно, чтобы взорвать Париж, если кому охота. Это верно. Но надо, чтобы была охота. – И в школе есть. Молчание. То еще молчание! – Ну, я и провел опыт. – Жереми, какой еще опыт? Уж не хочешь ли ты сказать, что… – Попробовал сделать бомбу (Да нет, все правильно: именно это он сказал.) – Берешь какую угодно дрянь, которая содержит хлорат натрия, например, гербицид, и… И вот мой младший брат Жереми, которому недавно исполнилось одиннадцать, выдает мне точный рецепт самодельной бомбы, все больше и больше расходясь по мере изложения. И его голос накладывается на звучащий в моей памяти голос Тео: «Представляешь, тут один недавно целый день болтался с пятью кило гербицида в карманах!» – Говори тише, Жереми, успокойся, тебе не надо утомляться! (Не надо главным образом, чтобы тебя услышали в коридоре, черт побери! Дожили: у меня брат поджигатель. Мой брат – малолетний поджигатель! А я-то хорош! Тоже мне воспитатель, педагог!) – Все шло как по маслу, Бен, я ее уже разряжал, чтобы принести домой, показать тебе – вот, мол, решающая улика, представляешь? А эта гадина как рванет у меня в руках! (И ты поджег к чертовой матери свой коллеж, Жереми! Ну и ну! ТЫ ПОДЖЕГ ШКОЛУ, В КОТОРОЙ УЧИШЬСЯ!) – Бен, ты мне веришь по крайней мере? В первый раз его голос дрожит. – Бен, ты мне веришь, скажи! Молчание. Долгое молчание. Я смотрю на него. Молчание длится. Из его глаз с обгоревшими ресницами катятся слезы. – Ну вот, я так и знал, что ты мне не поверишь. Бен, ты же знаешь, я тебе никогда не врал! (Иегова, Иисус, Будда, Аллах, Ленин, кто там еще? Ну что я вам сделал?) – Я тебе верю, Жереми, и это будет последняя глава моей повести, я ее расскажу сегодня Малышу и остальным. Изготовить бомбу в Магазине – гениальная идея! Роскошный эпилог! |
||
|