"Господин Малоссен" - читать интересную книгу автора (Пеннак Даниэль)16Я бросился в «Кутубию», я бежал, чтобы не давать мысли времени думать, но она все равно принялась думать, и получалось, как будто я бежал на месте, неподвижная мысль, клубок, который не разматывался, узел спутанных мыслей, кишащих в неводе моей головы… значит, именно это возвещал нам Джулиус… твой отъезд… об этой пропасти на нашем пути хотел он нас предупредить. Твое отбытие! А я-то целыми неделями настраивал тебя не приходить к нам. Идиот несчастный! Важничал! Подталкивал тебя к мысли, что ты можешь выбирать: «Такова реальность, которая тебя здесь ждет, мой малыш, отчаливай, если не чувствуешь в себе достаточно смелости приземлиться, надевай свои крылья и улетай, никто не будет на тебя сердиться…» Как будто я с первой же минуты не понял, какую черную дыру оставит в нас твой уход… как будет давить на нас твое вознесение… эта пропасть, которая должна была поглотить нас живьем, Жюли и меня, это низвержение и этот покров покинутости, который ляжет нам на плечи, там, на самом дне этой черной дыры, обжигающий холод твоего отсутствия на наших оголенных плечах… О! какие мы смелые, Малоссен: строить из себя важную персону, будучи уверенным, что нет никакого риска, «иди, оставь нас, если бы ты только знал, в чем мы здесь увязли! Возвращайся к безмятежности лимба…», и это в то время, когда моя жизнь уже полнилась тобой, мой обожаемый собеседник, ты будто поселился во мне, и мы прогуливались вместе, как мило мы гуляли с тобой по бульварам моих прежних огорчений… Но ты поймал меня на слове… Ты поверил болтуну… не нужно было! Это ведь пустое! Побасенки ради красного словца!.. Дурная привычка болтливого языка: играть с огнем, пока не разгорелся пожар… поигрывать мускулами перед зеркалом своих фантазий… Дурак великовозрастный! Пререкался с судьбой, а ты мне и поверил… Ты мне поверил! Скажи, ты убегаешь от этой жизни или от – Господин Малоссен? Подумай, как ей будет трудно, если ты не вернешься! Придется опять ходить прямо, мне больно уже при одной мысли об этом… Тебе ведь все это известно. – Господин Малоссен… Я хочу видеть ее с тобой на руках… изо дня в день видеть, как она, наша мамочка, растит тебя… небольшой антракт в героической эпопее… несколько лет нормальной жизни. Чтобы она смотрела на тебя и забыла про весь остальной мир… Он-то ни на кого не смотрит, этот мир, крутится себе вокруг своей оси, все время по кругу, и никуда не идет… орбита… ему никто не нужен, этому миру… – Господин Малоссен, вы говорите сами с собой? «Давай обойдемся без пафоса…» Ты же слышал ее так же, как я, правда? – Господин Малоссен! Очнись, Бенжамен, ты уже не бежишь, так останови и эту мысль, к тебе обращаются. – Господин Малоссен? Он стоит передо мной. Он положил руки мне на плечи. Он трясет меня. А я отвечаю ему, что выгуливаю свою собаку. – Я выгуливаю собаку. (Где же Джулиус?) – Вы меня не узнаете? (Где моя собака?) – Привет, Бен, ты как? А вот и Хадуш. Это что, уже Хадуш? Уже терраса «Кутубии»? А Превосходный Джулиус по-прежнему в своем гамаке? И ты возвращаешься к звездам? Каждый на своем месте… Значит, все в порядке… Все хорошо. – Все хорошо. – Сенклер! Не припоминаете? – Кто это? – Сенклер, из Магазина. Присаживайтесь, господин Малоссен. Хадуш и этот Сенклер, которого я не знаю, подставляют мне стул под пятую точку. Нажимают мне на плечи. Усаживают меня. – Как дела, Бен? Это уже Мосси и Симон: – О, Бен! Как дела? Очень черный Мосси, очень рыжий Симон. И все трое, Хадуш, Мосси и Симон, очень взволнованы. – Что случилось? – Хочешь чего-нибудь выпить? – Нашего, крепкого, арабского? Команда – по цепочке, до самых подвалов «Кутубии»: – Крепкого, для Бенжамена! – Спасибо. – Вы говорили сами с собой, господин Малоссен. Но что это за тип со мной говорит? Дайте-ка взглянуть… Так, смотрим на свет. Наводим фокус. Это было что-то молодое, что-то светловолосое, что-то аккуратное, таким и осталось, но уже делает вид, что охладело к себе, трехдневная щетина, волосы стянуты резинкой, потертые джинсы и дорогая обувь… изыски современной моды… – Сенклер, господин Малоссен. Сенклер из Магазина… Вы все там же? – Нет, уже не там. Я был там, несколько лет назад, в его Магазине, но он так старался меня оттуда выставить, этот Сенклер, обходительный директор, что и сам благополучно стерся у меня из памяти. – И я тоже, представьте, я тоже там больше не работаю! Знакомая история, молодость прошла… не хотите пропустить по стаканчику, я угощаю? Он уже у меня в руке, стаканчик. И рука Хадуша, зажавшая стакан в моей руке, подносит его к моим губам. – Пей. Я пью. Я выпил. – Ну что, лучше? Что случилось, Бен? – Жюли хотела видеть твою мать, Хадуш. И я повторяю: – Жюли зовет Ясмину. Прямо сейчас. – Вы говорили сами с собой, господин Малоссен… Хадуш, Mo и Симон вернулись к своим делам. Сенклер смотрит на меня, улыбается мне. Я смотрю на него, я ему не улыбаюсь. Небо разламывается у нас над головами. Вечер. Лето. Гроза. Париж. Север, даже северо-восток: Бельвиль. Как в послевоенном кино, где янки среди потопа, несмотря ни на что, карабкались на фонари, чтобы воспевать красоту мира на ухо киноманам. – С кем вы разговаривали? Крупные капли бьются об асфальт. Жестко стучат по опущенной железной шторе «Кутубии». – Вы говорили с кем-то. Вы спрашивали у него, какой вы убийца. Хотел бы я знать, кто дирижирует грозой. Как искусно справляется он с дождевыми струями… в стремительных пассажах переходя от громовых раскатов водопада к журчанию фонтанов… – И часто вам случается беседовать с самим собой? И пронзительность скрипок слышится в резкой затхлости асфальта… – Это у вас после операции началось, не правда ли? Бельвиль стоит по щиколотку в бегущих потоках. Сенклер, обмакнув усы в золото пива, выжидающе смотрит на меня. После операции? Кажется, пришло время заинтересоваться разговором. – О какой операции вы говорите? – О той, которая вернула вас к жизни, чудо, сотворенное руками профессора Бертольда, в прошлом году. Понимающая улыбка. – Неповторимый наш профессор Бертольд, другого такого не найти, вы, верно, согласитесь со мной. Наш лучший хирург, если не один из самых выдающихся в мире… и весьма вероятно, нобелевский лауреат – в ближайшем будущем. Я не улыбаюсь. «Неповторимый… лучший… выдающийся…» Да, да, точно он, Сенклер. Ты переменил костюмчик, но я тебя в любой одежке распознаю, Сенклер. Дешевка. Превосходство степеней не в счет… Спишем их на окружающую атмосферу… – О! Извините меня ради бога, я, конечно, должен все объяснить. И он мне объясняет. Он объясняет, что ушел из Магазина несколько лет назад, спустя некоторое время после моего ухода («вашего ухода, который, кстати сказать, повлиял и на мое увольнение, господин Малоссен, однако существуют предписания…»), и учредил медицинский еженедельник «Болезнь». – Слышали?.. Медицинский журнал, адресованный не докторам, как все остальные, а их пациентам… больным катастрофически не хватает информации, а они так пекутся о своих болячках… золотая жила, и название отличное – «Болезнь», вы не находите? Неподходящий момент, чтобы интересоваться моим мнением, на что должна быть похожа «золотая жила». – С этой точки зрения… (минутное колебание)… я и рассматриваю медицинскую информацию… вы не можете не согласиться, что ваш случай представляет значительный интерес. Как, черт возьми, мой – Не так давно ко мне приходил ваш брат Жереми. Все ясно… – Представьте себе, он хотел зазвать меня в театр, убедить меня сыграть в одной пьесе его собственного сочинения. «Пьеса его собственного сочинения»… так, так. – Я попросил его изложить мне свои аргументы… мне показалось, что я распознал в этом некоторые моменты, общие для наших с вами биографий… Единственные наши общие моменты, Сенклер, это взаимное безразличие и обоюдное забвение. – Он объяснил, что это только первая часть намечающейся тетралогии, и я спросил, не расскажет ли он мне содержание трех других пьес… Бог мой, когда он затронул в своем рассказе клиническую смерть и тему трансплантации, когда он в общих чертах нарисовал портрет хирурга, к тому же презабавный, с «головой тупицы и пальцами феи» (это его слова), меня осенило! Я уже отчаялся найти пациента, оперируя которого, профессор Бертольд проявил все свое искусство, но благодаря вашему брату Жереми… Я слушаю Сенклера… и говорю себе, что Жереми никогда не делает только одну глупость. Или, вернее, любую глупость Жереми по ее последствиям можно сравнить с атомным реактором. От одного расщепления к другому, цепная реакция. Ему мало того, что он всем дает имена, наш Жереми… он теперь освобождает энергию судьбы. – Жереми вас ангажировал? Это бы меня сильно удивило. Несмотря на небритые щеки и протертые джинсы, забияка с виду, этот Сенклер просто маменькин сыночек, холодный, как рыбье дерьмо. Его, пожалуй, и свет рампы бы не согрел. – Нет, он счел, что я несколько… более сдержан, чем надо, полагаю… (А я что говорил…) – И потом, я не питаю большой страсти к театру. (Тем лучше.) – В данный момент, моя страсть – это вы, господин Малоссен. Еще и уточнил: я, – У меня к вам всего несколько вопросов. Приехали… Господин Сенклер, главный редактор еженедельника «Болезнь», планирует выпустить номер, посвященный трансплантации и ее последствиям для психики. Его читателям необходимо мое личное свидетельство. «Жизненно необходимо, господин Малоссен…» О да, я понимаю. – С кем вы разговаривали, только что? И наконец до меня дошел его вопрос. Этот кретин вообразил, что мы играем в паре, Кремер и я, что мы регулярно проводим конференции, ведем счет нашим взаимным клеточкам и оцениваем свое обоюдное влияние… в целом, он беспокоится о нашем сосуществовании… о долговечности нашего организма… – Вы, вероятно, с Но я сейчас совсем не настроен шутить. Совсем. Я поднимаюсь, торопясь уйти домой. – Знаете, Сенклер, идите вы… И удаляюсь. Широким шагом – … – Какой вы убийца, господин Малоссен? – … – … Останавливаюсь. Возвращаюсь. Семеня. Сажусь на свое место. Он улыбается. – … – … – Часто вы прибиваете детей к дверям? – … – О, конечно, чисто символически… и все же… Могла бы прийти подобная мысль вам в голову – … – Зато такие развлечения, если верить профессору Бертольду, были как раз в духе вашего донора… не так ли? Весьма кровожадный убийца, этот Кремер, вы не находите? – … – В таком случае вполне закономерно возникает вопрос… – … Отлично. Он хочет поиграть в возвращение Франкенштейна. Подносит пиво к губам. Но взгляд внимательный, напряженный. Ну что ж, если он хочет поиграть в воскресшего убийцу… Сыграем. Мой кулак отчаливает, и так как он торопится прибыть к месту назначения, то разбирать, где там полпива, где лицо Сенклера, ему не досуг. Разбиты и стакан, и физиономия. Сенклер опрокидывается и падает, поскользнувшись на одной из лужиц. Оттолкнув стол подальше, я набрасываюсь на этого мерзавца и поднимаю его двумя руками за шиворот. Затем моя голова повторяет траекторию кулака. Мой стальной лоб, впилившись ему в нос, разбивает его в мясо, дребезжа низким гонгом. Моя левая рука не дает ему упасть, удерживая его, и в самом деле, с удвоенной силой (будет с чего начать свою статью и показания тоже: «Их было двое против меня, господин судья!»), а правая хлещет его по щекам, будто аплодируя артисту. – Перестань, Бен, остановись, ты его убьешь! Им пришлось втроем вырывать его у моей Хадуш держал меня, пока Mo и Симон тащили его в «Кутубию». – Да что случилось, Бен, черт тебя дери? Хадуш, мой названый брат… случилось то, что я вдруг почувствовал себя немного одиноким… мне тоже надо было выместить на ком-то тумаки, вечно сыпавшиеся на мою шкуру козла отпущения. В баре старый Амар вытирает месиво из пива и крови, смутно напоминающее физиономию Сенклера. Тот показывает на меня пальцем: – Он меня ударил, вы видели? Все свидетели. Симон не согласен: – Да, нет же, это я тебя ударил. И кулак Симона, его кулачище, его голова и его оплеухи, проделывают ту же работу. Более тщательно. И любезно повторяет: – Вот, видишь… это я! Симон, меня зовут Симон-Араб, запомнишь? Старому Амару приходится сменить полотенце для повторной отделки. Дома Ясмина встречает меня, приложив палец к губам: «Молчок». – Она спит, сынок… Потом она, обняв меня, посадила к себе на колени, уложила мою голову к себе на грудь и принялась убаюкивать: – И ты, сынок, ты тоже поспи… |
||
|