"Лес богов" - читать интересную книгу автора (Балис Сруога)

НОВИЧКИ ПОЛУЧАЮТ ПРАВА ГРАЖДАНСТВА

Новичок, «описанный» сотрудниками политического отдела и получивший порядковый номер, попадал в лагерную баню — сущее «чистилище».

В бане новичка ждали обычно с нетерпением, которому легко было найти объяснение: там над ним совершали целый ряд важных обрядов.

Придя в дырявый барак именовавшийся баней, новичок представал перед очами сидевшего за отдельным столиком фельдфебеля СС Цима. Иногда узника принимал и сам Гапке тоже фельдфебель СС, только более важный, занимавший более ответственный пост.

Гапке ведал имуществом заключенных. В его компетенцию входил и канцелярский скарб. Помощник Гапке, Цим, распоряжался одеждой, обувью и чемоданами узников.

Сын гданьского купца, бухгалтер по профессии, Гапке отирался в канцеляриях лагеря с самого начала польско-немецкой войны. Осенью 1944 года Гапке упоенно хвастал тем, что он пятый год находится на поле брани — хоть пороху он и не нюхал: все время воевал с безоружными заключенными. Храбрый вояка избивал, душил и обирал их.

Высокомерие Гапке не знало границ. Узники прозвали его «графом фон Штутгоф». Он гордился своей расой, своим положением, своей эсэсовской формой своими, украденными у заключенного кожаными перчатками. Ходил он напряженно вытянувшись, словно аршин проглотил, торжественно нахлобучив на глаза фуражку. Злоязычные поляки говорили о нем:

— Чванится, как беременная шлюха.

А заключенные немцы добавляли:

— O, er macht sich wichtig. — Он корчит из себя важную персону.

Гапке рьяно пекся о поддержании собственного величия, неусыпно следил за тем, чтобы какой-нибудь узник не забыл воздать ему надлежащие почести. И горе было тому, кто не хотел снять перед ним шапку и вытянуться на манер повешенной собаки.

Кулак у Гапке был образцовый, а зубы заключенных, как известно, крепостью никогда не отличались. В лагере Гапке был одним из самых ненавистных эсэсовцев. Он осточертел всем своей высокомерной придирчивостью. Не одному узнику Гапке отравил и без того постылую каторжную долю.

Но иногда и Гапке умел быть джентльменом. В его ведении, в частности, находилась рабочая команда. Она работала под крышей, в опрятной канцелярии. Работа была легкая, и подбирая для нее узников-интеллигентов, Гапке обращался с ними по-божески. Он кормил их досыта и даже одарял некоторыми другими лагерными благами.

В банной команде, среди прочих, работал политический заключенный, бывший майор литовской армии, по имени Юлюс. Высокий, ладно сбитый мужчина. Добряк. Он хорошо уживался с другими заключенными и пользовался всеобщим уважением. Однажды среди прибывших новичков Юлюс увидел предателя, агента гестапо, по доносу которого и он Юлюс, попал в концлагерь. Сам агент был арестован за какие-то разбойничьи делишки. Опознав шпика. Юлюс объяснил своему другу-поляку, что за птица пожаловала. Поляк бросился к Гапке и сообщил тому, какого редкого гостя они дождались. Гапке сверкнул глазами, зло выругался и, бросившись к предателю, схватил его за горло и едва не задушил.

— Ты, иуда, моего Юлюса в концлагерь загнал? Я тебе покажу, собачья морда!

Гапке душил иуду, осыпал градом оплеух, испытывал его головой прочность стены. Поляки тоже взяли предателя в оборот: драли, чуть только попадался под руку. Предатель не находил себе места в лагере: его били и немцы и поляки. Вообще в лагере царили странные обычаи. Шпионам, предателям, агентам гестапо в нем житья не было. На третий или четвертый день по прибытии такой субъект, как правило, прощался с жизнью. За убийство предателя лагерное начальство не наказывало.

Литовская колония относилась к предателям сдержанно. А поляки и немцы, чуть только узнавали, что доставлен предатель, сразу и с большим удовольствием проявляли максимум инициативы. Уж на что беспросветный дурак Гапке, и тот — первый! — хватал предателя за горло и в назидание устраивал над ним показательную расправу. Так поступал эсэсовец, фельдфебель, гестаповец!

Рабочая команда была и в распоряжении Цима. Этот обладал более покладистым характером: сам грабил, но и другим не мешал. Работа в его команде справедливо считалась самой выгодной в лагере.

Высокий смазливый парень, Цим любил разглагольствовать перед узниками об исключительном благородстве эсэсовцев. Они; дескать, самые лучшие парни в Германии. Не зря, мол, фюрер из хороших парней отобрал самых лучших и превратил их в свою почетную гвардию. Он Цим, и есть почетный гвардеец. Цим не очень вредил заключенным, но свинья был изрядная. Два года работал под началом Цима семнадцатилетний русский паренек. Понятливый такой был паренек, смирный. Однажды нашло что-то на парня, он взял да и стукнул Цима молотком по лбу. Цим заревел, точно его режут. Крови он потерял совсем мало и через две недели был совершенно здоров. А русский был торжественно повешен. Незадолго до казни уничтожили и его трех ни в чем неповинных соседей. Цим палец о палец не ударил, чтобы спасти их. И совесть его не мучила…

Новичок, попавший в баню в первую очередь должен был отдать Гапке или Циму деньги, золото кольца, часы, авторучки и прочие драгоценности. Все тщательно записывали и упаковывали. Затем заключенный расписывался. Однако запись имущества не отличалась скрупулезной точностью. Испуганный узник не замечал подвохов, они и являлись главным источником дохода банщиков. Деньги и ценности, отнятые у евреев, зачастую и у русских, изредка — у поляков вовсе не записывались. Их складывали в корзину, позднее в канцелярии подсчитывали и сдавали в казну. Это был второй источник дохода и весьма важный. Рабочая команда, отнимавшая драгоценности не все сбрасывала в корзину. Кое-что попадало в карман и к команде. Да и из корзины не все добиралось до казны, немало пропадало по дороге.

Продукты и курево, привезенные новичками, — все без исключения шли в пользу банной команды.

Иногда и эсэсовцы норовили забрать свою долю. Но банщики довольно ловко обставляли их. А ведь баня пропускала сотни тысячи новичков. Было чем поживиться.

Мелкие вещи новичков — бумажники, трубки, портсигары, мыльницы с мылом, зажигалки, зубные щетки, белье, ножи и бритвы и т. д. — все поглощала корзина, все отправлялось на склады СС. Правда, значительная часть богатств по дороге оседала в разных карманах.

Верхняя одежда, обувь, белье завязывались в отдельные узлы и сдавались на хранение в учреждение Цима. И тут действительность совершенно не соответствовала записям.

Сначала одежда евреев и русских складывалась в отдельную кучу. С осени 1944 года сюда же сбрасывали и одежду поляков. Все добро предназначалось для эсэсовской организации. Однако никто никогда не проверял количество узлов. Значит, и тут имелся источник наживы — требовались только ловкие руки.

Нумерация одежды и складывание ее в тюки вовсе не гарантировали ее целости. Мой новый костюм из английского материала, новые ботинки, альпинистский свитер, кожаные перчатки, шелковые рубашки, носки и прочее уже через неделю испарилось из узла, исчезло бесследно. Такая же участь постигла вещи моих друзей прибывших в Штутгоф из Литвы. Виновников кражи, разумеется, не нашли. Их никто и не искал, да и смысла не было.

В январе 1945 года, во время эвакуации Штутгофского концентрационного лагеря, тюремщики свалили в кучу несколько десятков тысяч пальто, костюмов, пар белья, пуловеров, ботинок, шапок, шляп и вывезли в беспорядке в город Лауенбург. Часть добра расхитили по пути, а остальное бог весть кому досталось. Ни один из оставшихся в живых заключенных никогда больше не увидел своих вещей. Пропали все деньги, все драгоценности, тщательно записанные в книгу.

Незадолго до эвакуации лагеря я зашел к Циму. Красный как рак, он, дрожащими руками запаковывал ящики.

— Господин шарфюрер, — промолвил я, отвесив низкий поклон, — разрешите мне забрать мой паспорт из кармана пальто.

— Что, паспорт? зачем он тебе?

— Просто так… На память… В кармане остался.

— Сбежать, жаба, собираешься! Не дам, проваливай!

— Но, господин шарфюрер мало ли что может случиться. Могущественный Третий рейх конечно… победит… Но паспорт есть паспорт… Наконец, господин шарфюрер, вы и сами собираетесь бежать…

— Прочь, скотина — обрушился на меня Цим. — Убью, гадюка! Вон, вон бестия!

От рохли Цима я не ожидал такой прыти и как куль соломы, выкатился во двор.

Так и остался мой паспорт безутешным сиротинкой. Кто знает, в какой яме он сгнил.