"Избранные произведения в двух томах (том первый)" - читать интересную книгу автора (Андроников Ираклий)ВЫСТАВКА В ЛИТЕРАТУРНОМ МУЗЕЕЗвонят мне однажды по телефону, приглашают в Литературный музей на открытие лермонтовской выставки. — Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, наш директор, очень просит вас быть. Соберутся писатели, товарищи с кинофабрики, корреспонденты. Потом позвонил Пахомов: — Хорошо, если бы вы завтра зашли. Нам с Михаилом Дмитриевичем Беляевым удалось отыскать для выставки кое-что любопытное: неизвестные рисуночки нашлись, книжечка с автографом Лермонтова. Я пришел, когда уже расходились. В раздевалке было много знакомых. На ступеньках, перед входом в залы, стоял Бонч-Бруевич — с одними прощался, с другими здоровался, благодарил, напоминал, обещал, просил заходить. — Вот хорошо, что пришел! — пробасил он, протягивая мне руку. — Вам надо показать все непременно. — Поздновато, поздновато! — с любезной улыбкой приветствовал меня Пахомов и гостеприимно повел в залы. Несколько опоздавших, закинув голову, рассматривали портреты, картины, скульптуры. — Это потом поглядим, — проговорил Пахомов. — Начнемте лучше отсюда. И повел сразу во второй зал: — Тут недурные вещицы, — говорил он. — Вот занятная акварелька Гау: портрет Монго Столыпина. Отыскалась в фондах Третьяковки. Я переходил от одной вещи к другой. Около нас остановились Бонч-Бруевич и Михаил Дмитриевич Беляев. — Ну как? — спросил Бонч-Бруевич. — Чудная выставка! — отвечал я, поднял глаза и, остолбенев, вдохнул в себя полной грудью: — А-а! Передо мной висел «вульфертовский» портрет в скромной овальной раме. Подлинный, писанный масляными красками. Так же, как и на фотографии, виднелся серебряный эполет из-под бобрового воротника офицерской шинели, и Лермонтов смотрел поверх моей головы задумчиво и печально. — Падайте! — воскликнул Пахомов, жмурясь от дружелюбного смеха и протягивая ко мне обе руки, словно я падал. Я стою молча, чувствуя, как краснею, и в глубоком волнении разглядываю портрет, о котором так долго, так неотступно мечтал. Я растерян. Я почти счастлив. Но какая-то тайная досада омрачает мне радость встречи. К чему были все мои труды, мои ожидания, волнения? Кому и какую пользу принес я? Все даром! — Что ж, сударь мой, не скажете ничего? — спрашивает меня Беляев. — Он онемел от восторга, — с улыбкой отвечает Пахомов. — Дайте, дайте ему рассмотреть хорошенько! — требует Бонч-Бруевич. — Все-таки, можно сказать, из-за него портрет куплен. — Почему из-за меня? — оживляюсь я. — Это потом! — машет рукой Пахомов. — Как купили, я расскажу после. Скажите лучше: каков портрет? — По-моему, превосходный. — Портрет недурной, — соглашается Пахомов. — Только ведь это не Лермонтов, теперь уже окончательно. — Как — не Лермонтов? Кто же? — Да просто себе офицерик какой-то. — Почему вы решили? — Да по мундиру. — А что же с мундиром? — Офицер инженерных войск получается, вот что! Поглядите, дорогой мой: на воротнике сюртука у него кант… красный! А красные выпушки и серебряный прибор были в те времена в инженерных войсках. Тут уж ничего не поделаешь. — Значит? — Значит, ясно: не Лермонтов. — Так зачем же вы его повесили здесь? — Да хоть ради того, чтобы вам показать, услыхать ваше мнение. Хоть и не Лермонтов, а пока пусть себе повисит. Он тут никому не мешает. — А по-моему, Николай Палыч, тут еще все-таки не до конца ясно… Пахомов мотает головой: — Оставьте!.. |
||
|