Часть вторая. «Игра в ошибки»

Глава 1

Она всегда любила гулять около этого небольшого двухэтажного особнячка. Она выныривала из подъездного горла старой сталинской многоэтажки на шумящую, ругающуюся машинами загазованную улицу, оставляя за спиной разрисованный лифт и заплеванную лестницу, потом, не сворачивая, шла вдоль дороги мимо одинаковых домов, безразлично поблескивающих глазницами невидящих окон. Первые этажи домов изо всех сил манили прохожих заманчивыми разноцветными вывесками, как стоящие вдоль дороги проститутки в поисках своих клиентов, – то причудливым коллажем, то фотографическим плакатом, то вычурным изображением кулинарного изобилия. Она шла мимо них, и каждая дверь призывно скрипела ей: «Зайди, зайди, ты тут такое увидишь, что не сможешь удержаться от покупки!» «В другой раз, – качала головой она. – Сейчас я иду не к вам…»

Дома укоризненно провожали ее изощренно украшенными витринами и неожиданно кончались.

Железная дорога, играя полосатым хвостом, призывно гудела электричками и поездами, люди на платформах, поддавшись голосу современной Сирены и собственной непреодолимой тяге к путешествиям, ныряли в раскрытый рот вагонов, таща за собой нажитые непосильным трудом вещи, проблемы и детей. Она улыбалась и махала им вслед рукой, дожидалась последнего вагона и осторожно переступая, переходила железнодорожные пути, слушая, как убаюкивающе затихает гул рельсов.

За железной дорогой начинался старый парк. Ветхие скамейки уже никого не могли удержать на своих спинах, деревянные фигурки, вырезанные когда-то давно чьей-то старательной и ласковой рукой, потемнели от времени, усохли и скукожились, и уже трудно было различить, кого именно когда-то хотел изобразить мастер – то ли человека, то ли птицу, то ли неведому зверушку. Огромные деревья мудро взирали с высоты своих лет на заросшие тропинки, на пробивающиеся юные ростки, на маленькие фигурки изредка забредающих сюда людей, и даже летом роняли свои листья вниз. И листья, кружась, опускались на землю, как седые волоски с головы очень старого человека, отчего земля в любое время года, исключая зиму, была скрыта под разноцветным ковром серо-желто-зеленых листьев, который то шуршал, то чмокал, то звенел под ногами. Она трогала ладонью шероховатые стволы, и поражалась их силе и мудрости.

В глубине парка маячило маленькое озерцо, вода в нем всегда была холодной, и поэтому оно не пользовалось славой у недалеких местных жителей, падких на отдых и развлечения. Зато его очень любили серо-синие утки, которые не мыслили себе жизни без его холодной и чуточку мутной воды, без его засыпанных листвой берегов, без его ряби, подаренной ветром-озорником.

Она обходила озеро, здороваясь, набирала в ладони холодную озерную воду и подкидывала ее вверх, поднимая к каплям лицо. Утки встречали ее радостным кряканьем, она доставала из сумки кусок батона и кормила галдящих птиц.

Тропинка слева от озера выводила ее на главную аллею, которая отличалась от остальных только своими размерами, но была так же стара и засыпана листвой. На этом ее путь заканчивался: вдоль аллеи и стоял ее любимый дом. Она устраивалась на потемневшей скособоченной скамейке, которая радостно скрипя, принимала ее тяжесть, и доставала из сумки сигарету. Сигаретный дым поднимался над аллеей и исчезал в густоте листьев, успев подарить им лишь маленькое, едва уловимое объятье тепла.

Дом тоже был старым. В мутных окнах отражалась листва и кусочки неба, две колонны у входа, казалось, давно устали держать обвитый плющем балкон, двери которого уже забыли, что означает слово – «открываться», облупленные стены хранили в себе сотни нерассказанных историй из жизней своих навсегда ушедших обитателей, крыша кое-где зияла прорехами, угодливо подставляя свою внутренность бродяге дождю, звонко или грустно поющему рыцарские баллады вперемежку с задорными песенками. Она смотрела в подернутые поволокой глаза дома и всем сердцем понимала, как он страдает от постоянного и давнего безмолвия внутри него, от нескончаемого одиночества и отсутствия родной души, которую он любил бы, как себя самого, которую, – только дайте ему волю, – он бы холил и лелеял, укрывал от дождя и снега, от затейника-ветра, от слепящих лучей солнца, от невзгод и обид.

Она пришла к нему сегодня рассказать, что прошел год, ровно год, с тех пор, как тот, кого она любила когда-то, бросил ее. Оставил, как оставляют ненужную вещь, как сломанную игрушку, которую лень чинить, как прочитанную книгу, – пусть интересную, но закончившуюся. Она пришла рассказать ему, что она выжила и не сломалась, что дом ей очень помог тем, что все это время был здесь, выслушивал ее, сочувствовал ей, и что в суете и проблемах большого города, в отчаянии и истериках она всегда знала, что он есть у нее, что к нему она всегда может сбежать, чтобы выплакаться на спине этой замечательной скамейки, глядя в его понимающие глаза. Она пришла, чтобы рассказать ему, как теперь все у нее прекрасно – любимая работа, новая книга и новый человек, который любит ее. Любит ее не так, как любил тот, другой. Любит ее не для себя, и даже не для нее. Он любит ее для них. И сейчас ее проблема только в том, что нужно искать жилье, снова искать жилье, вернулся из заграницы хозяин квартиры, в которой она жила, и ей бы очень не хотелось уезжать куда-то далеко, на другой конец этого огромного города, потому что тогда ей будет гораздо сложнее выкраивать время для встреч с ним, и она сможет приезжать сюда гораздо реже.

Дом выслушал ее и сузил глаза-окна, как перед подступающими слезами. Заморосил тонкий, осенний дождь. Зашуршала листва под ее ногами, смешивая желтые и зеленые цвета опавших листьев. На двери дома дернулось и качнулось что-то белое. Она удивлено подошла ближе. С тетрадного, пришпиленного кнопками к дереву двери бумажного листка стекали чернильные буквы: «Сдается». Она аккуратно сняла листок, свернула его вчетверо, положила в карман плаща и, ни во что не веря, и даже боясь надеяться, постучала в дверь.

Дом вздрогнул от ее прикосновения, словно внезапно проснувшаяся кошка, заскрипел, потягиваясь, ступенями крыльца, дверь зевнула и открылась.

На пороге стояла древняя, как сам дом, старуха. Старость превратила в сморщенное печеное яблоко ее лицо, сделала почти горбатой ее фигуру, но не смогла уничтожить ни пронзительного взгляда по-молодому синих глаз, ни горделивой посадки ее головы, ни черного, до пола, кружевного платья, застегнутого у морщинистой шеи большой сверкающей брошью.

— Это шутка? – спросила девушка, доставая из кармана и протягивая ей листок с объявлением.

— Если вы приняли это за шутку, то в таком случае, зачем вы стучали? – голос старухи поразил девушку еще больше, чем ее внешний вид – он был звонок и молод.

Дождь припустил сильнее.

— Войдите, – сказала старуха и сделала шаг назад. – Даже если вы решили, что это шутка, совсем не обязательно мокнуть под дождем.

Девушка шагнула внутрь. Дверь выдохнула, закрываясь.

Тусклое, огромное, кое-где облезшее зеркало в тяжелой дубовой раме, висевшее слева на стене, из последних сил отражало кусок узкой, мраморной лестницы с отбитыми ступенями, ведущей на второй этаж и закрытую облупившуюся дверь напротив с позеленевшей ручкой. За старухиной спиной, прямо под лестницей, застенчиво приоткрылась на несколько сантиметров еще одна дверь.

— Вы действительно его сдаете? – сердце девушки прыгало в груди. Она еще почти ничего не увидела внутри дома, но он был такой, именно такой, каким она его себе всегда представляла.

Старуха оглядела девушку с ног до головы. Несколько секунд помолчала, беззвучно шевеля губами.

— Пойдемте, – наконец решилась она и потянула на себя позеленевшую ручку закрытой двери.

Там была кухня. И девушку не привели в ужас ни паутина, по-хозяйски разросшаяся по углам, ни обветшалая до дыр ткань на стенах, ни заплеванный сажей и давно нерабочий камин, ни почти черный пол у нее под ногами. Она оглядывалась по сторонам со странной смесью благоговения и восторга. На кухонном столе, покрытом чистой клеенкой в крупный красный горошек, стояла электрическая плитка с чайником и две треснувшие чашки из когда-то очень дорогого сервиза. Старуха истолковала взгляд девушки по-своему.

— В остальных комнатах все выглядит так же. Время неумолимо. Все проходит, все меняется…

— Но это же великолепно! – воскликнула девушка. – Всю эту грязь можно убрать, стоит лишь слегка повозиться!

— Вам действительно нравится? – подозрительно прищурилась старуха.

— Я мечтала об этом доме с тех пор, как увидела его в первый раз, – призналась девушка. – Я всегда знала, что он такой…

— Какой?

— Он живой… – тепло ответила девушка, и взгляд синих глаз старухи размяк от этого тепла.

— Дом достался мне от деда, – сказала старуха. – И когда-то действительно он был живым. Здесь звенели голоса, носились горничные, устраивали балы… Здесь родился мой Мишенька… Здесь… – горло у старухи перехватило, и тут же, в одно мгновенье, она из расчувствовавшейся дамы превратилась в величественную и замкнутую особу.

— Вы мне нравитесь, – царственным голосом сказала она. – Я знаю, что вы не сможете платить за этот дом столько, столько он заслуживает. Но зато вы сможете привести его в порядок. Вдохнуть в него жизнь, не дать ему окончательно развалиться до моей смерти. У меня на это нет ни сил, ни денег. Сто долларов в месяц вас устроит?

Девушке показалось, что она ослышалась.

— Сколько? – переспросила она, понимая, что такого просто не может быть, потому что не может быть никогда.

— Сто долларов. У меня, кажется, еще нет проблем с речью, – сухо сказала старуха, всем своим видом давая понять, что ни о какой благодарности, пусть даже словесной, не может быть и речи. – Пойдемте, я покажу вам остальные комнаты.

Они осмотрели верхний этаж, одна комната из трех, находящихся там, была закрыта.

— Там лежат мои воспоминания, – скупо сказала старуха. – Вам они ни к чему.

Больше всего девушку поразила комната с балконом. Старинные шкафы красного дерева, коричневый, матовый от пыли рояль, стулья с изогнутыми лебедиными спинками, обитые потемневшим шелком, два продавленных, но все же еще целых кресла у низкого столика с трещиной по середине, скособоченная кушетка, одна ножка которой была короче трех остальных, и огромное, во всю стену, окно, выходящее на увитый плющем балкон, с которого были видны аллея и озеро. Девушка влюбилась в эту комнату сразу и безоговорочно, ее не пугало то количество работы, которое ей предстояло проделать, она уже видела, как все это будет выглядеть потом, как все это должно выглядеть.

Вторая комната оказалась чем-то средним между современной спальней и будуаром. В ней явно смешались вещи нескольких эпох. От старинного резного туалета с потемневшим зеркалом и бесчисленными ящичками для безделушек до углового дивана, дорогой бархат которого в нескольких местах протерся до дыр.

Когда они вновь спустились на первый этаж, старуха протянула девушке ключи.

— Вода проведена только холодная, но отопление работает. Там, – она ткнула изуродованным суставчатым пальцем в сторону двери под лестницей. – Еще одна комната и ванная. Из ванной можно пройти в кухню. Над ванной – нагревательный аппарат. Я не знаю, как он называется, как им пользоваться, и работает ли он вообще. Вы, я думаю, разберетесь в этом сами.

— Пойдемте посмотрим? – предложила девушка. Ей очень хотелось осмотреть дом до конца, чтобы насладиться тем счастьем, которым она теперь владеет, чтобы иметь о нем полное представление.

— Идите, – сурово сказала старуха, но голос ее неожиданно дрогнул. – Я подожду вас здесь.

И по ее тону девушка поняла, что даже если небо опрокинется на землю, или начнется всемирное землетрясение, или ядерная война, и эта комната окажется единственным безопасным местом на земле, – старуха туда не войдет. Девушка взяла протянутые ключи и скользнула мимо старухи в приоткрытую дверь.

Комната была огромной, в три окна. И, кроме того, здесь явно кто-то жил. Год или два назад. Она была чистой и прибранной, только пыль толстым слоем лежала на всех предметах. Зеленые обои с ярким, отчетливым, золотистым рисунком, полупрозрачные шторы на окнах, придавленные с двух сторон тяжелыми портьерами, огромный письменный стол, заставленный письменными принадлежностями, – тем, что сейчас называется офисным набором, широкая кровать с балдахином у стены, ломберный стол с четырьмя креслами вокруг, стеллажи с книгами, огромный гардероб, бар с пыльными бутылками и яркий зеленый бильярдный стол прямо посередине. На столе – небрежно брошенный кий и очерченный мелом, прямо по сукну, неровный крест.

«Здесь жил ее сын… – поняла девушка, и ей почему-то стало страшно. – Почему она не хочет сюда заходить?..»

Единственная дверь из этой комнаты вела в ванную. Девушка шагнула внутрь и замерла: стены и потолок ванной комнаты были зеркальными, и при ее появлении тут же населили огромное пространство комнаты множеством отражений. Сама ванна, разукрашенная мелкими трещинками, как паутиной, скорее напоминала небольшой бассейн. Девушка открыла вторую дверь, прошла через кухню и вышла в прихожую, где ее ждала старуха.

— Когда я могу переехать?

— Если вас все устраивает – хоть сейчас, – сказала старуха. – Ключи у вас есть.

Девушка полезла в сумочку и достала из кошелька стодолларовую купюру.

— Возьмите, – протянула ее старухе. – Вы себе даже не представляете, как…– девушке хотелось сказать огромное спасибо этой странной женщине, за то, что она появилась так кстати, за то, что этот дом, о котором девушка так долго мечтала, теперь почти ее, за то, что теперь самая главная проблема в ее жизни решена, а все остальное… Все остальное приложится. Было бы желание…

— Как вас зовут? – спросила старуха, принимая купюру. – Я не беру деньги у незнакомых людей.

— Лиана.

Брови старухи удивленно поползли вверх, но никаких комментариев и вопросов не последовало.

— Елена Арнольдовна, – в свою очередь величественно представилась она. – Вы не возражаете, если я поднимусь на второй этаж и заберу кое-какие необходимые мне вещи?

— Господи, конечно же, нет! – воскликнула девушка, хотя ноги ее приплясывали от нетерпения – ей ужасно хотелось остаться с домом один на один, легко пробежаться по мраморной лестнице, оставить витиеватую и слегка легкомысленную роспись на пыльной поверхности стола, перед тем, как стереть пыль, и самое главное – распахнуть огромное окно в комнате с балконом, чтобы впустить внутрь дома свежий, пахнущий осенним дождем, и поэтому слегка горьковатый воздух.

Через десять минут старуха спустилась вниз в глухой, застегнутой под самую шею, бежевой пелерине. Голову ее украшала маленькая ажурная шляпка с короткой черной вуалью.

Девушка стояла на крыльце дома, слегка прикрыв за собой дверь, и медленно выпускала сигаретный дым, даря его струйкам дождя.

Старуха шагнула на крыльцо и раскрыла большой старинный зонт.

— Спасибо… – от всей души выдохнула девушка.

— Я желаю вам счастья, – неожиданно произнесла старуха. – Если оно есть на этом свете…

Девушка вскинулась, чтобы что-то спросить, но старуха уже величественно спускалась с крыльца, оставляя во владение девушки целый мир, наполненный воспоминаниями…

Лиана долго смотрела вслед удаляющейся фигуре, потом откинула в сторону остаток сигареты и вошла в дом.

Внутри царила поразительная тишина. Дом затих, присматриваясь к своей новой хозяйке. Лиана положила руку на перила лестнице, ощутила пальцами прохладу потрескавшегося мрамора, и легко пошла по ступенькам наверх.