"Красное и зеленое" - читать интересную книгу автора (Пальман Вячеслав Иванович)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,

из которой читатель узнает, что стало с Машей Бегичевой. В лесу. Встреча со своими. На перевале. Последние шаги. Доктор Фихтер

Нам давно пора вернуться к Маше Бегичевой, которая бежала из секретной лаборатории фон Ботцки. Где она? Что с ней?

Как только Маша с Ильиным прибыла сюда, она стала замышлять о побеге. Она с ужасом думала о том, сможет ли выдержать Аркадий все испытания, если на карту будет поставлена ее жизнь. Она прекрасно понимала, что служит приманкой, средством давления на Ильина.

Единственным выходом из создавшегося положения оставался побег. Маша, конечно, не представляла себе всех трудностей, которые возникнут, если ей удастся благополучно уйти из лагерной лаборатории. Куда она пойдет дальше? Кто приютит ее? Неведомые люди в неведомых лесах близ той горы, на которую ей указал Ильин? И не окажется ли она, а вместе с ней и Аркадий в еще более трудном положении? Ведь кругом Германия, враждебные или, в лучшем случае, напуганные люди, которые сразу же выдадут ее гестаповцам. Немецкий язык она знала так же хорошо, как и Аркадий, но всякий мало-мальски смыслящий немец сразу же мог узнать в ней русскую. И не застигнут ли ее в километре от ворот лаборатории? Но выхода не было, и, сколько ни рассуждай, смелости от этих рассуждений не прибавится.

Она решилась на побег.

Сказать прямо о своем решении Ильину Маша не хотела. Вдруг он побоится отпустить ее одну.

Маша изредка выходила за зону лаборатории. Несколько раз она с Аркадием гуляла на лесной поляне. Тогда их тщательно охраняли. Она ходила за ворота и одна. За ней одной не особенно следили: маленькая и слабая белокурая женщина, куда она уйдет от своего возлюбленного? Когда вахтер спрашивал ее, зачем она выходит, Маша всегда отвечала:

— Нарвать травы для подопытных животных.

Это звучало убедительно. На попечении лаборантки находилось почти полсотни свинок и кроликов, с которыми предполагалось вести опыты по инъекции "вещества Ариль".

Маша решила воспользоваться своей относительной свободой. Когда она узнала, что приехала комиссия, она поняла, что надо бежать сейчас же. Маша быстро оделась, положила в карманы галет, немного хлеба, оглядела последний раз свою комнату и вышла во двор.

— Далеко, красавица? — спросил солдат на вахте, осматривая девушку с ног до головы.

— За травой.

— Может, тебе провожатый нужен? — добавил он, прищурившись.

— Благодарю вас, я на несколько минут.

Под взглядом охранника она неторопливо пошла к лесу, наклоняясь и делая вид, что рвет траву. А когда первые кусты скрыли ее, что есть силы побежала прямо в лес.

Этот район южной Германии, где берут начало великий Дунай, полноводный Рейн и десятки других мелких речушек, донес до наших дней почти первобытную природу далекого прошлого Европы. На горах, не утративших самобытной прелести, вольно раскинулся черный — дубовый и хвойный — лес. Огромные буки и дубы закрыли землю, и под их ветвями даже в самый яркий день стояла таинственная тень, наполненная тишиной и запахом прелых листьев. В лесах скрывались глубокие овраги, по мшистым камням бежали ручьи; кое-где из земли выглядывали обветренные скалы, видавшие Нибелунгов; разрушенные альпийские вершины гордо возносили к облакам гранитные останцы, похожие на фигуры древних воинов.

Сама того не зная, беглянка уже на первых километрах сбила со своего следа погоню. Она перешла два или три ручья, долго брела по голому каменистому берегу горной речки вверх и к концу дня пересекла дивно красивые луга уже близко от вершины какой-то горы. Здесь, среди хаотического нагромождения скал, выбившаяся из сил девушка уснула. Ночь прошла спокойно. Изрядно продрогнув, с первым проблеском света Маша поднялась и пошла еще выше. Восход солнца застал ее на самой вершине горы.

Перед Машей открылось величественное зрелище. Освещенный красноватым проблеском утренней зари, внизу во все стороны, куда только хватал взор, раскинулся позолоченный солнцем лес. Он заполнял ущелья и низины, взбирался на пологие холмы и крутые склоны, заселял весь видимый мир. Так не хотелось уходить с открытого места под темные своды деревьев! Маша посидела немного, пожевала галету и, определив по солнцу, где юг, пошла вниз, в леса, ориентируясь на другую, столь же высокую отдаленную гору. Идти прямо к ней через лес казалось так просто.

Но в лесу она сразу же заблудилась, сбилась с направления и долго ходила из стороны в сторону, потеряв ориентир.

Ночь застала ее на краю большого ущелья, перейти которое в сумерках было так же страшно, как спуститься в глубокий черный колодец. Девушка нашла большой куст можжевельника и забилась в самую середину его. Так прошла еще одна ночь и еще одни сутки. Пошатываясь от усталости, она брела все дальше и дальше. Дорогу пересекло шоссе. Куда ведет оно? Но разве можно у кого-нибудь спросить! Оглядевшись, она быстро перебежала шоссе, обошла стороной какой-то фольварк и снова углубилась в девственный лес.

Прошел еще день, второй и третий. Лес, кусты, овраги, скалы, пугливые лоси, по. ночам крик каких-то зверей, и лес, лес, бесконечный молчаливый лес.

Кончились галеты, давно уже не было хлеба. Маша стала собирать прошлогодние ягоды, орехи и желуди. К концу первой недели побега Маша Бегичева, голодная, измученная, свалилась в лесу, уже не в силах двигаться дальше. "Вот и все, — подумала она, поглядев на зеленый шатер над собой. "Вот и конец. А я ведь даже не простилась с Аркадием. Зато он теперь свободен в своих действиях. Хоть это..."

В полузабытьи Маша услышала над собой голос. Кто-то сказал по-русски:

— Ой, она дышит!

Маша застонала, голос затих. Но тут же она почувствовала, что ее подняли и повезли куда-то на тряской повозке. Очнулась она уже в постели. Тепло и горячее молоко окончательно привели Машу в сознание. Она увидела около себя двух женщин. Одна из них спросила сначала по-немецки, потом по-русски:

— Ты кто, девушка?

Маша открыла глаза и осмотрелась. Маленькая комнатка с маленьким окошком, с потемневшими от времени бревенчатыми стенами, железной печью. Видно, лесная сторожка. Маше не хотелось отвечать, она, в свою очередь, спросила по-русски:

— А вы кто?

— Мы работницы с фермы, русские мы, пленные. Ухаживаем за скотом у одного фрица, прости господи. У здешнего фермера. Я калужская, а товарка моя с Черниговщины. Нашли тебя на дороге. Ты говори, не бойся.

Маша поверила им, устало улыбнулась.

— Я не боюсь. Я бежала из лагеря...

Женщины переглянулись.

— Куда ты шла?

— На юг.

— Зачем?

— Надо же куда-то идти.

— Ще дытына, — с материнской нежностью по-украински сказала другая женщина и погладила Машу по голове.

Женщины пошептались между собой.

— Слушай... Ты лежи здесь, пока мы не придем. Никто тебя не найдет. Мы завтра повезем молоко на завод и заедем к тебе. Дадим одежонку и скажем, куда тебе лучше идти. Ладно? На столе молоко, пей и поправляйся. Больше у нас ничего нет. Жди и никуда не выходи.

Они ушли. Маша протянула руку, достала кувшин с молоком, напилась. Хотела встать и не могла. Слабость. А вдруг все это ложь и они приведут полицию? Промучавшись наедине со своими подозрениями, она уснула и проспала довольно долго. Проснулась среди ночи. Было темно и тихо. Скрипела неплотно прикрытая дверь. С замершим сердцем Маша поднялась и захлопнула дверь. Кружилась голова. Она снова напилась молока и села на постели. Когда же утро? Ночь шла длинная, бесконечная.

Наконец небо стало сереть, но Маша уже снова спала. Она не услышала, как заржала лошадь, как вошли в сторожку женщины.

— Вставай, девочка, — прошептал над ней голос.

Маша улыбнулась во сне: она видела свою мать. Но ее настойчиво потрясли за плечи. И Маша испуганно открыла глаза.

— Это мы, не бойся. Ну как ты? Хорошо? Можешь идти? Тогда одевайся. Неказистая одежонка, но крепкая. Новостей не знаешь? Слава богу, хорошие новости. Наши уже близко. Хозяин наш подобрел, все "гут, гут" говорит. Чует, стерва, конец им приходит. Ты иди на юг. Только придется тебе крюку дать, городишко тут на пути есть, обойди его. Да не надо благодарности. Что ты! Как звать-то? Маша? А лет тебе сколько? Двадцать три? Ну, счастливо тебе, доченька. А это мы тут трошки поесть тебе собрали на дорогу.

Маша распростилась с добрыми женщинами и пошла под гору. Не выдержала, оглянулась. Женщины стояли на дорожке и вытирали глаза...

Она обошла стороной небольшой городок. Снова перебежала через автостраду и углубилась в леса. На этот раз ориентиром для нее служил высокий скалистый хребет. Освещенные утренним солнцем вершины хребта пылали красным светом и казались заманчиво близкими. Не знала Маша, как они далеки и неприступны.

И снова дни и ночи она брела, тяжело волоча ноги и опустив голову. Снова густой туман в оврагах, сумасшедший стук собственного сердца, таинственные звукц черного леса, одиночество, от которого хочется кричать во весь голос, и страх за свою жизнь. Скоро мешочек с едой стал лишним. В нем не осталось ни крошки. Маша выбирала в траве редкие ягоды, обрывала с кустов можжевельника сизые, терпкие, приторно-сладкие плоды. Хребет уходил вверх, рассеченный ущельями, усеянный скалами.

Маша Бегичева подымалась все выше и выше. Она боялась остановиться, боялась упасть. Здесь ее никто не подберет. Кругом безлюдье и дичь, наводящие на мысль о далеком времени гейдельбергского человека. К вершине хребта Маша не пришла, а приползла. Ей повезло: она наткнулась на птичье гнездо с шестью крупными яйцами. На самой вершине, среди голых скал, Маша спала весь день, а к вечеру, когда взошла луна, снова пошла вниз, в неведомые лесные дали, раскинувшиеся перед ней в зеленоватом фантастическом свете полной луны. Где-то внизу, далеко-далеко, словно звездочки, сияли огни городов или заводов. Может, это и есть Швейцария?

На исходе следующего дня Маша Бегичева поняла, что дальше идти она не сможет. Силы оставили ее. Тоскливыми глазами оглядела она редкий лес вокруг, светлые поляны и упала навзничь. Она долго лежала в забытьи. Потом открыла глаза. В кустах рядом с ней кто-то фыркнул. Маша повернула голову. На нее почти в упор смотрели четыре круглых приветливых глаза. Козочки... Их милые мордашки с любопытством уставились на лежавшую девушку. Но стоило ей только повернуться, как косули подпрыгнули на месте и моментально исчезли.

Маша лежала и думала. Может быть, они ручные и здесь есть кто-нибудь поблизости? Так не хочется умирать... С трудом поднявшись, она собрала последние силы и побрела вперед. Метр, другой, третий... Маша едва преодолела поляну и, совсем обессилев, легла около узкой дорожки, пересекавшей лесную поляну на другом конце.

Тут она забылась, мир перестал для нее существовать.

Ночью на лесной дороге показалась легкая тележка, запряженная парой лошадей. Лошадьми правил старик.

Он держал вожжи в расслабленных руках и, опустив голову на грудь, мирно дремал.

Кони почуяли неладное еще издали; они подняли головы, навострили уши, прошли несколько шагов., потоптались на месте и остановились; тревожно фыркнув, оглянулись на хозяина. Он дремал. Тогда лошади свернули с дороги в обход опасного места. Тележку затрясло на пеньках, человек проснулся и что-то пробурчал по поводу глупых животных, которые не видят дороги. Вожжи натянулись, лошади снова ступили на дорогу и... встали.

Старик зачмокал, задергал вожжами, но лошади только танцевали на месте.

— Что такое?

Присмотревшись, он увидел на дороге лежавшего человека и проворно соскочил с двуколки.

— О, mein Gott! — воскликнул он. — Здесь мертвое тело. Бедное дитя! Совсем ребенок! Но она, кажется, жива... В таком случае, Фихтер, за дело!

Он бережно поднял девушку, уложил ее в тележку и, кое-как примостившись сбоку, задергал вожжами и помчался по лесу. Скорей домой!

Вырвавшись из леса, лошади понеслись по горным лугам мимо редких скал и кустов и через несколько минут остановились перед домом, над входом в который висела небольшая вывеска, извещающая, что здесь находится "Контора высокогорного заповедника доктора Фихтера".

— Эй, кто там, скорее ко мне! — громко закричал Фихтер.

Из дома вышла женщина, засуетилась, побежала вперед, открыла двери, помогла Фихтеру уложить девушку на кушетку и выбежала за водой и лекарством.

Через несколько минут Маша Бегичева пришла в себя.

— Она просто ослабла от голода, — шепотом сказала женщина. — Можно дать ей кофе?

— Да, да, Лиззи, теплого сладкого кофе. И, пожалуйста, никому ни слова. Я надеюсь, вы понимаете меня?

Лиззи чуть-чуть присела. Она, разумеется, прекрасно все понимает. Пусть доктор Фихтер не думает, что его старая служанка такая уж дура. Пора бы знать ее, второй десяток вместе — и такие наивные вопросы! Вот именно. Может быть, она даже больше доктора Фихтера разбирается в подобных делах.

Но Лиззи все это произнесла только про себя. Ни к чему начинать спор, тем более что перед ними лежит человек, нуждающийся в срочной помощи. И Лиззи стала действовать. Она мигом принесла кофе, подсела к девушке, приподняла ее голову и стала поить. Маша пила маленькими глотками, не открывая глаз.

— Кто бы вы ни были, спасибо, — прошептала она.

Лиззи опустила голову девушки и строго глянула на Фихтера.

— Вам лучше уйти, Фихтер, — сказала она и взглядом показала на девушку.

Он не понял своей служанки, потоптался и сказал:

— Но я хотел бы...

— После, после, герр Фихтер. Я займусь сейчас вой девушкой, переодену ее, уложу, а тогда уже вы можете задать ей свой миллион вопросов.

Когда Фихтер вошел снова в комнату, Маша лежала на постели переодетая, щеки ее жарко горели. Она тяжело дышала. Было ясно, что она не только голодна, но и больна. Ни о каком миллионе вопросов не могло быть речи. Фихтер понял это прежде, чем Лиззи успела в своей обычной манере отчитать его.

Он не сказал ни слова. Просто сел около девушки и стал смотреть на нее поверх очков. Лиззи, в свою очередь, смотрела на доктора Фихтера.

Он был совершенно лыс, этот старый человек. Его лоб, бритая голова и гладко выбритые щеки лоснились, освещенные электрической лампочкой. Прямой длинный нос угрожающе нависал над резко вычерченной линией рта. По-молодому живые глаза светились умом. В уголках подвижных губ таилась добрая усмешка. Узкие белые руки с длинными пальцами и синеватыми венами беспокойно шевелились. Видно, эти руки не привыкли лежать вот так, без дела.

— Что вы скажете, Лиззи? — спросил Фихтер и перевел взгляд на свою служанку.

— Бедная девочка, вот что я скажу. И больше ничего, если не считать моего тысячного по счету проклятия войне и тем, кто ее породил, и нашим неразумным вождям, которые подожгли всю Германию, и злым людям, по чьей вине страдают вот такие дети, на каком бы языке они ни говорили и какому бы богу ни поклонялись. А еще, доктор Фихтер, добавлю, что...

— Лиззи! — укоризненно перебил ее Фихтер. — Всего, что вы сказали, уже вполне достаточно, чтобы обоих нас засадить на очень долгий срок в ближайший лагерь. Пожалуйста, замолчите. Или, если уж вы не можете молчать, выскажитесь, кто, по-вашему, эта девушка и что нам с ней делать? Только, будьте добры, не повышайте голос. Она спит, а я, слава богу, неплохо слышу нормальную речь.

Лиззи пропустила мимо ушей этот выпад. Она смотрела на девушку задумчивым взглядом матери.

— Беглянка из лагеря — вот кто она. Может быть, полька или норвежка, русская, француженка. Не все ли равно. Убежала — и хорошо сделала, поверьте мне. Пусть себе отдыхает и поправляется. Вы думаете, я ее отдам? Да пусть меня лучше повесят, но я ее поставлю на ноги. И не смотрите на меня своими ужасными глазами, Фихтер, не раздражайте мою больную печень. Поправится и пусть себе идет, куда хочет, пусть все они идут по своим домам м ведь у каждой есть мать и жених... Иди вы что-то хотите сказать мне?

— Нет, нет, Лиззи, я просто слушаю вас. Беглянка? Очень может быть. Очень. Только откуда она? Ведь не попадись ей на дороге я, она умерла бы в лесу. Ну, так быть по-вашему, Лиззи. Мы ее поставим на ноги.

Этот старый немец, в годы разнузданного нацизма удалившийся в такую глушь, как Шварцвальдский заповедник, этот немец, профессор Фихтер, снова задумался над судьбой своей родины. Что-то будет теперь с их великой и древней страной? Кто укажет ей путь в будущее? Она пала в глазах всего мира так низко, она поступила так подло, что захотят ли теперь люди протянуть ей руку помощи и вытянуть из пропасти? Все решится в ближайшие месяцы. Все.

Он вспомнил своего друга, биолога фон Ботцки, который не сумел сохранить своей совести. Вильгельм отошел от него, ему показался удобнее другой путь. Говорят, он теперь высоко поднялся. Во всяком случае, не прислал ни одного письма, ни одной весточки за семь лет. Это уже кое о чем говорит. А ведь были друзьями, вместе работали, вместе распевали песни Гейне...

Лиззи незаметно вышла. Больная вдруг заворочалась, тихо застонала и открыла глаза. Она увидела бритое, спокойное лицо Фихтера и тут же испуганно заметалась в постели.

— Где я? — спросила она по-русски.

— У друзей, — по-немецки ответил Фихтер.

Она поняла его. Немного успокоившись, спросила, уже по-немецки:

— Это правда?

— О чем вы, дитя мое?

— Что вы — друг...

— Клянусь святой Марией, — шутливо сказал Фихтер.

— Мария — мое имя.

— Вот как! Но я вас нашел не в раю, а в лесу.

— А где та женщина... Или мне показалось?

— Нет, нет, она есть в самом деле. Сейчас я позову.

Он вышел и вернулся вместе с Лиззи. Ее лицо сияло.

— Она звала меня? Меня? — радостно восклицала женщина. — Я здесь, фрейлейн. Что вам угодно?

Маша улыбнулась ей.

А Лиззи вдруг повернулась к Фихтеру и строгим голосом сказала:

— Вам лучше идти, Фихтер. Пора отдыхать. Я побуду с девочкой, не волнуйтесь. Спокойной ночи, герр профессор. Приберегите свои вопросы до утра.