"Красное и зеленое" - читать интересную книгу автора (Пальман Вячеслав Иванович)ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Лагерь, куда привезли Ильина, Бегичеву и Терещенко вместе с тысячами других русских людей, оказался обычным лагерем для восточных рабов, рассчитанным на то, чтобы невероятным трудом и страшным режимом каторги за короткий срок превратить людей в тупых и покорных животных или в трупы. Ильин скоро почувствовал, что его сил хватит ненадолго. Днем он работал, стараясь не отставать от других, а ночами забывался в тяжком полусне, когда нет ни облегчения воспаленному мозгу, ни отдыха натруженному телу. Все его попытки встретиться с Машей успеха не имели. Никто в лагере не знал, где работают женщины, а за разговор через проволоку следовала пуля. Неизвестно, где был и Терещенко. Если бы Аркадий Павлович имел возможность проникнуть в третью зону, которая находилась за двести метров от первой, где работал Ильин, то он увидел бы Терещенко, хотя с трудом узнал бы в нем своего круглолицего товарища по институту. Испуганные серые глава Иона Петровича почти совсем утеряли способность реагировать на команды и приказы. Воли в человеке не было, она была подавлена де конца. С тупым равнодушием принимал он удары, машинально закрываясь от палки надзирателя; пошатываясь от слабости, шел, куда приказывали, и делал, что заставляли. Он смутно, как во сне, помнил прошлое, память его слабела день ото дня, и если что могло еще вывести Терещенко из состояния подавленности и обреченности, то только пища, хлеб — один вид любой пищи. Конец его был близок... Зимой только что начавшегося 1944 года лагерное начальство получило приказ выявить среди заключенных медиков и ученых разных специальностей. На вечерней проверке комендант три раза подряд выкрикнул: — Для работы по специальности требуются врачи, химики, физики и ученые-агрономы. Повторяю еще раз. Для работы... Строй молчал. Здесь, конечно, были и те, и другие, и третьи. Но заключенные не привыкли особенно доверять фашистам. Кто знает, приглашение это на работу или досрочная отправка в газовую камеру, К тому же работать на врагов... И люди молчали. Комендант добавил: — Указанным лицам обеспечивается жизнь вне лагеря и особый паек. При упоминании о пайке Терещенко проглотил слюну. Паек... Это хлеб, мясо, сахар. Паек... Это жизнь, которая вот-вот ускользнет из его надорванного тела. Паек... Может быть, Аркадий уже согласился? Из строя выступил один, другой, третий заключенный. Терещенко глянул испуганными глазами по сторонам и тоже шагнул вперед. Будь что будет! Их повели в комендатуру. Иона Петровича допрашивал вежливый, холодно-официальный чиновник. Не глядя на заключенного, он спросил: Фамилия? — Савченко, — прошептал Ион Петрович ту самую фамилию, под которой значился в лагере. — Специальность? — Биолог. — Где работал? — В институте прикладной ботаники. — Терещенко назвал адрес института. У офицера вздернулась бровь. Он впервые посмотрел на стоящего перед ним человека. — Кто руководил этим институтом? — Академик Максатов, — тихо сказал Терещенко, не успев придумать какой-нибудь лжи. — Занятно... — процедил офицер и с необычайной учтивостью заботливо спросил: — Есть хотите? — Да, — прошептал Терещенко. Его тут же увели в другое служебное помещение, посадили за стол. Он придвинул к себе сразу три тарелки и стал есть, поглядывая исподлобья на окружающих, как волк. Он ел до тех пор, пока стало трудно дышать. Но и тогда он не мог равнодушно смотреть на пищу и быстро, воровато стал прятать по карманам куски хлеба. И вдруг он понял, что совершил подлость. Зачем он сказал о Максатове? Но ему не дали много времени на размышление. Все тот же офицер подсел поближе к Терещенко и спросил тоном дружелюбного собеседника: — Жаль, что Максатов погиб, не правда ли? Светлая личность. Терещенко теперь подавленно молчал и смотрел на свои ноги. Офицер добавил с нотками раздражения: Вы, кажется, видели его смерть. Не расскажете ли мне? Пожалуйста, будьте отзывчивы к моим вопросам. Сказали "а", говорите "б"... Ну? Я жду. — Я вам солгал, ответил Терещенко, собрав остатки мужества. — Я не работал в этом институте, не знаю никакого Максатова. Я только слышал о нем. Я не биолог, я просто учитель, а назвался ученым затем, чтобы поесть. Обманул вас. Избейте меня и отправьте назад. Офицер злобно рассмеялся: — Хватились? Поздно, приятель. Хотите, я скажу, кто вы такой? Вы не Савченко. Ваша фамилия Ильин, Аркадий Павлович Ильин. Давненько мы ищем вас! — Нет, нет! Что вы! — Ион Петрович испуганно встал. — Я совсем не Ильин, я не знаю никакого Ильина, вы заблуждаетесь. — Вы упорствуете? Тем хуже для вас. Даю две минуты на размышление. Или вы сознаетесь, или я вас передам в гестапо. Не хотите по-хорошему, заговорите у них. Он отвернул рукав и стал смотреть на часы. Секундная стрелка резво прыгала по циферблату. Терещенко молчал. Сердце у него упало, он был невменяем, он сам не знал, что делать. — Все, — сказал офицер. — Время истекло. Терещенко отвели в гестапо. Однажды Ильина задержали утром у проходных ворот лагеря и, ни слова не говоря, повели в гестапо. Все знали, что это значит. Оттуда не возвращались. В комнате его встретил офицер в черной форме. Он вежливо привстал за столом, сказал по-русски: — Добрый день, герр Ильин. Садитесь. Ильин не ответил на приветствие, но сел. Ноги его не держали. — Устали? Да, устал. И хотите есть? — Да, хочу. Но я боюсь, что вы ошиблись. Моя фамилия не Ильин. Офицер улыбнулся и позвонил. Вошел солдат, вытянулся у двери. — Проводите Ильина в столовую, покормите его, а потом приведите ко мне. Впервые за много месяцев пребывания в лагере Аркадий Павлович поел по-человечески. И сразу страшно захотелось спать. Усилием воли он старался не поддаться соблазну уснуть, широко открывал глаза и выпрямлялся. Неужели кто-то выдал его? Эта мысль все время сидела у него в голове. Что с ним хотят делать? Солдат повел его обратно, и тут, в приемной, Ильин сразу же уснул. Спал он, вероятно, немного. Когда его растолкали, он с трудом поднял тяжелую голову и только после грубого окрика пришел в себя окончательно. — К следователю! — приказал ему уже другой солдат. Спустя минуту он снова очутился на том же стуле в кабинете. Через стол от него сидел офицер и с благожелательной улыбкой осматривал его. — Теперь лучше, не правда ли? Ильин промолчал. Потом спросил, стараясь подавить поднимающееся раздражение: — Что вам надо? Чего вы от меня хотите? — Не спешите, герр Ильин. Мы вам хотим добра. — Я не Ильин, прошу это запомнить. — Ничего, ничего. Давайте лучше начнем деловой разговор. Нам весьма неприятно, что такой одаренный человек, как вы, занимаетесь несвойственным вам делом. Каменоломня скверно действует на ваше здоровье. Вы можете окончательно надорваться. Это невыгодно и для нашего райха. Вы можете принести пользу куда более значительную, чем ломка камня. Разве я не прав? — перебил он самого себя, заметив на лице Ильина язвительную усмешку. — Я слушаю, — коротко сказал Ильин. — Да, гораздо более серьезную пользу. И я должен вам сказать, что в Германии ценят талантливых людей. У нас научных лабораторий во много раз больше, чем лагерей. Это понятно и закономерно. Мы — передовой народ мира. Науку делают только избранные. К таким людям, к счастью, принадлежите и вы. — Я не имею к науке никакого отношения. Я был студентом, когда началась война. Я собирался работать, создавать, а не разрушать. — Хорошо сказано. Мы тоже не только разрушаем, но и создаем. Новую тысячелетнюю империю, новых сверхлюдей, новые продукты питания, новую арийскую культуру. И если бы не фанатическое сопротивление ваших соотечественников... Впрочем, это уже другая тема, к нашему разговору она не относится. Так вот, вы — биолог, а у нас как раз есть письмо от одного научного учреждения с просьбой подыскать им специалиста. Мы хотим направить вас. Как вы на это смотрите? — Еще раз повторяю, я не биолог. Я студент. Офицер нахмурился. — Подобное упрямство присуще азиатским народам и неполноценным людям. Оно меня выводит из равновесия, Ильин. Хватит изощряться во лжи! Мы прекрасно знаем, кто вы, осведомлены о вашей партизанской деятельности, о всей вашей жизни и жизни ваших близких. Я еще неделю назад мог бы отправить вас в крематорий, если бы... Кстати, ваша невеста, фрау Мария, тоже здесь. Итак... Аркадий Павлович не смотрел на офицера. Он понял, что его выдали. — Кто? — спросил он. — Терещенко? — Да, Терещенко. Скрывать мне от вас нечего. Он выдал себя, а потом и вас. Молитесь за него богу. Не будь Терещенки, вы бы не прожили до следующего понедельника. Вы обязаны ему спасением. Теперь вы будете работать на нас, Ильин. Работать на этих извергов, на их так называемую культуру? Ну, это мы еще посмотрим! Что они от него потребуют? Знают ли они о "веществе Ариль"? Может быть, им нужны биологи, и только. — На вашем месте я бы не стал раздумывать, Ильин, — сказал офицер. — Вам предлагают выбор между жизнью и смертью, а вы еще колеблетесь. Странно в ваши двадцать шесть лет... Или вам не дорога жизнь? Мы предлагаем интересную для вас работу. — Простите, — сказал он, — но я не знаю, в чем она будет заключаться. — О, это обычная работа биохимиков. Синтетические пищевые продукты, в которых нуждается все человечество, может быть, какие-нибудь новые проблемы... — Я очень неопытен. Всего три года самостоятельной работы. Три года под руководством такого человека, как покойный академик Максатов... Офицер вдруг прикусил язык. Аркадий Павлович вспыхнул. Он сразу понял, что его собеседнику известно все. Им нужно получить "вещество Ариль". Следователь, в свою очередь, понял, что допустил ошибку. Теперь нужда в какой бы то ни было маскировке отпала. — Откроем все карты, Ильин. Нам известно многое из того, что вы сделали за последние годы. Мы знаем, что вы сами сожгли все документы, касающиеся вашего препарата. И вы один из оставшихся в живых, кому знакомы научные опыты. Мы желаем, чтобы вы передали свои знания империи. Все знания до конца! Ясно вам? Хорошенько подумайте. А теперь — марш в лагерь! С утра все пошло по заведенному кругу. Он получил свой паек хлеба, проглотил свекольный чай и стал в общую колонну. Заключенных повели в карьер, расставили по работам. Ильин оказался возле одного из надсмотрщиков. Самое скверное место. — Эй, ты! — крикнул надсмотрщик. — Заметь себе, я не люблю, когда слишком часто разгибают спину... — и выразительно помахал ременным кнутом. Аркадий начал работать. Надсмотрщик вился около него, как злой овод. Он придирался к каждому движению заключенного. К полудню Ильин был избит до полусознания. Когда надсмотрщик снова подошел к нему и поднял руку, Ильин, обезумев, схватил подвернувшийся кол и изо всей силы ударил своего палача. Но сил было мало, негодяй только пошатнулся. Люди, видевшие это, замерли. Надсмотрщик потянулся за пистолетом и медленно, стараясь как можно дольше продлить зловещую минуту, вынимал оружие из кобуры. Ильин стоял перед ним и не мигая смотрел на черный пистолет. Он не боялся смерти. Черт с ней, с такой жизнью. Не все ли равно? Хоть его тайна уйдет вместе с ним. Надсмотрщик поднял пистолет на уровень лица. Ильин смотрел в черное отверстие. Ну!.. — Отставить! — сказал кто-то сбоку. — Он еще не успел проститься с невестой, ему надо подарить несколько часов. Знакомый гестаповец подошел вплотную к Ильину. Надсмотрщик опустил пистолет. Ильин оглянулся. Рядом с гестаповцем стояла Маша. — О-о! — вскрикнула она и бросилась к Аркадию. — Ты?.. Живой?.. Ильин задыхался. Слишком много волнений за один день. Он обнял Машу, потом отстранил ее от себя. Она... В какой-то немыслимой одежде, страшно худая, одни глаза, бледная, изможденная, от белых пышных кудрей остались жалкие косички. — Откуда ты? — хрипло спросил Ильик. — Не спрашивай. Такая же работа, как и здесь. Я долго не выдержу, Аркадий, я умру. Она не плакала. Только дрожали губы и горели сухие, воспаленные глаза. Гестаповец сделал знак рукой. Два солдата подтолкнули Ильина и Машу и повели их в сторону лагеря. — Где Терещенко? — спросил Аркадий, дотронувшись до руки Маши. — Не знаю. На прошлой неделе мельком видела, как он шел по ту сторону зоны. — Без конвоя? — О да! Вид у него вовсе не такой, как у всех. — Тогда ясно. Это он. — Что ясно? Что он сделал? — Он предал нас — И совсем тихо добавил: — Им все известно о нашей лаборатории. Маша промолчала. Гестаповец шел сзади, напевая что-то себе под нос. Он был твердо убежден в успехе. Сцена удалась на славу. Ильин понял, что на карту поставлена не только его жизнь, но и жизнь Маши. И снова тот же кабинет, тот же стол и тот же разговор. Только теперь против Аркадия сидела Маша и напряженно смотрела на дорогого для нее человека. Строгое лицо Ильина было замкнуто. — Как мы думаем поступить, герр Ильин? Подходит вам наше предложение или вы решили отказаться? Аркадий Павлович не мог открыть рта. Что сказать? Послать его к черту? Замучают, если не убьют сразу. Он сможет выдержать, но вот Маша... Что они сделают с ней? Словно подслушав его мысли, гестаповец сказал: — Отказ от работы мы расценим как активное противодействие интересам Германии. За это — смерть. Но, прежде чем умрете вы, на ваших глазах нечто ужасное произойдет с Бегичевой. До виселицы ей придется еще многое испытать. Мы шутить не любим. — У меня есть вопрос. — Слушаю. — Где Терещенко? — Он неподалеку. Дал слово работать с нами. Тогда Ильин сказал, желая выиграть время: — Дайте мне два дня. И ей тоже. В таком состоянии, вы сами понимаете... цена слову не очень велика. Гестаповец поморщился: — Зачем тянуть время, Ильин? А впрочем, извольте. Сорок восемь часов ваши. Сорок восемь часов. Длинная узкая камера. Аркадий Павлович ходил взад и вперед, взад и вперед, от двери до окна и никак не мог додумать свою мысль до конца, никак не мог решиться произнести окончательное слово: "Согласен". Если бы не Маша, он знал бы, как поступить: плюнул бы в лицо этому самоуверенному офицеришке, и конец. Но что будет с ней? — Мы с тобой уйдем из этого ада, — сказал он Маше тихо. — Новое место, новые возможности. Как знать, не удастся ли бежать оттуда, хотя бы тебе. Подожди, слушай меня, не перебивай. Надо оттянуть время как можно дольше. Мы выиграем, если оттянем время. Либо война кончится, либо... — Но твое открытие? Ты же будешь обязан... — Почему ты думаешь, что я обязан? Я не имею перед ними никаких обязанностей. Я в плену, в рабстве, какой может быть разговор об обязанностях? Я буду их водить за нос до тех пор, пока им не надоест или пока не удастся скрыться, бежать тебе или нам обоим. Мы еще поборемся с ними, вот увидишь! Глаза Аркадия Павловича горели. Он решился. Сорок восемь часов истекли. Ильина и Бегичеву снова повели в гестапо. На этот раз в кабинете, кроме уже знакомого гестаповца, находился еще один человек. Представительный, полный, в форме полковника немецкой армии, он сидел в стороне, удобно развалившись в кресле. Он заинтересованно поглядел на вошедших, кивнул Ильину и чуть-чуть улыбнулся. Улыбка у него была усталая, доброжелательная. — Как отдохнули? — с циничной ухмылкой спросил гестаповец. — Благодарю вас, — ответил Ильин, — Очень хорошо. — Итак? Ильин развел руками: — Выход у меня один. Придется работать. Тем более, что моя родина, как вы изволили сказать, накануне краха. Полковник быстро, изучающе взглянул на Ильина. Или он почувствовал в его словах издевку? — Вот и прекрасно, герр Ильин. — Позвольте мне высказать просьбу. Терещенко, вероятно, сказал вам, что Мария Бегичева работала в лаборатории Максатова и в какой-то мере причастна к нашему открытию. Поэтому я хотел бы, чтобы наше сотрудничество продолжалось. Это будет полезно для дела. Офицер, раздумывая, произнес: — Фрау Бегичеву мы хотели определить на другую работу... — Он в замешательстве взглянул на полковника. Тот едва заметно кивнул и перевел взгляд на Бегичеву. — Ну, хорошо. Значит, будем считать, что согласие достигнуто, не так ли, герр Ильин? Господин полковник, вы можете забирать Ильина и его лаборантку. Герр Ильин, представляю вам профессора Вильгельма фон Ботцки. Не обращайте внимания на его мундир, он такой же биолог, как и вы. Ваш коллега. |
|
|