"Лейтенант Рэймидж" - читать интересную книгу автора (Поуп Дадли)Глава 10Матросы вытащили гичку на узкую полоску песка на берегу Кала-Гранде. Не дожидаясь приказов Рэймиджа, двое моряков взобрались на вершину утеса и вскоре вернулись назад, волоча охапку веток и сухой травы, из которых соорудили подобие грубой кровати, используя траву в качестве матраса. По знаку Рэймиджа маркизу вытащили из шлюпки, воспользовавшись решетками настила как носилками. Моряки обращались с ней с бережностью, которой человек посторонний отказался бы верить. Рэймидж видел, что на лицах их отражается противоречивая смесь чувств: они одновременно напоминали гордого, но смущенного отца, первый раз держащего на руках своего ребенка, и хорошо обученного солдата, несущего гранату с горящим фитилем, которая может в любой момент взорваться. Рэймидж предпочел не вмешиваться, понимая, что их забота искренна. Он чувствовал также, что в отношении матросов к ней нет и намека на похоть, хотя это было бы вполне естественно, ведь им в течение многих месяцев не приходилось видеть женщин. При этом ему не приходило в голову, что они таким образом стараются услужить не только ей, но и ему самому. Принявшись за работу, моряки делали вид, что совершенно не замечают Пизано, можно сказать, они старались избегать его, словно прокаженного. Итальянца, не привычного к такому обращению, это удивляло, поскольку в его понимании матросы находились на одной ступени социальной лестницы, что и крестьяне. Он попробовал затеять разговор со Смитом, не без основания предположив, что тот является третьим по старшинству в команде. Хотя Пизано и говорил по-английски с сильным акцентом, но выражался достаточно ясно. Однако Смит всего лишь вежливо покачал головой и сказал: — Моя не понимай, мистер Заткни-Пасть. Пизано закивал, не сообразив, что получил ответ на смеси матросского пиджина и сленга, как если бы разговор шел с каким-нибудь дикарем. Когда он обратился к другому моряку с просьбой дать ему глоток воды, тот только оглядел его снизу доверху и продолжил заниматься своей работой. — Почему они не отвечают мне? — спросил Пизано у Рэймиджа. — Это не входит в их обязанности. Посмотрев на часы, лейтенант увидел, что уже половина девятого: самое время им с Джексоном отправляться в город. Он бросил взгляд на берег, где двое матросов с помощью веников из веток старались уничтожить оставленные на песке отпечатки ног и глубокую борозду, прочерченную килем шлюпки. Воздух уже сейчас был горячим, обещая знойный день. В дюжине миль от них невысоким трехгорбым холмом вставал из моря остров Джильо. Солнечные лучи блестели на поверхности воды, низко над горизонтом висела розоватая пелена, размывая границу между морем и небом. Матросы расположились на песке, поглощая хлеб и воду, только что розданные Джексоном. Рэймидж подозвал Джексона и Смита. Как только они подошли, он сказал: — Слушайте внимательно: ты, Джексон, пойдешь со мной в деревню, а Смит остается за старшего здесь. Если итальянский джентльмен предпочтет остаться у шлюпки, — лейтенант старался осторожно подобрать слова, — он будет находиться на твоем попечении, как любой другой член команды. Ты меня понял, Смит? — Да, сэр. — Леди нужно защитить любой ценой. Я предполагаю, что нас не будет часа два или три. Но если мы не вернемся до заката — значит не придем совсем. В таком случае с наступлением темноты садитесь в шлюпку и отправляйтесь на точку рандеву у Джильо. Как только окажешься на борту фрегата, доложи обо всем, что произошло. Тебе известно, насколько это срочно… Ты умеешь читать карту? — Немного, сэр. — Отлично, вот она. Пока меня нет, изучи ее. Если не встретите фрегат, отправляйтесь в Бастию. Все ясно? В таком случае выполняйте. Едва Смит отошел на расстояние слышимости, Джексон спросил: — Сэр, правильно ли я понял… — Именно, но не стоит перегибать палку: я не хочу, чтобы его искромсали на куски кортиком только из-за того, что он начнет ныть. Убедившись, что поблизости от девушки никого нет, Рэймидж подошел к ней и встал рядом на колени. Она не спала. Лицо ее заливала бледность, глаза блестели. Он заметил, что девушка старается поправить волосы здоровой рукой. — Мадам, — негромко произнес лейтенант, и она вдруг протянула ему руку. На мгновение он растерялся, потом взял руку. Маркиза спросила: — Где мой кузен? — На некотором удалении от нас. — Лейтенант, я хочу задать вам вопрос. Это касается моего кузена Питти: вы действительно возвращались за ним на пляж? Вопрос был настолько неожиданным, что Рэймидж буквально онемел. Она сжала его ладонь, словно пытаясь сказать нечто, что не могла выразить словами. — Мадам, мне не хотелось бы снова возвращаться к этому, во всяком случае, сейчас. — Но вы это сделали? — настаивала она. Не дождавшись ответа, маркиза сказала вдруг, — я знаю, что возвращались. — Но вы же не видели меня. Откуда вы знаете? — Просто знаю. Я ведь женщина. Он был мертв? Рэймидж снова не ответил. Нежелание говорить озадачило его самого. Что его останавливает? И вдруг он понял, что это всего лишь гордыня — как мог кто-то посметь сомневаться в нем? Осознав причину, он решил рассказать ей все, но пока думал, с чего начать, она прошептала: — Не нужно отвечать. Но, лейтенант… — Да? Голос ее был слишком слаб, так что ему пришлось наклониться, чтобы расслышать слова. — Лейтенант, мой кузен Пизано тоже гордый человек… «Тоже!?» — подумал Рэймидж. Слишком гордый, чтобы рисковать своей шкурой ради кузена Питти. Но это не имеет значения. — Думаю, он погорячился вчера ночью, — продолжала маркиза. — Согласен, я принял это во внимание. — У нас мужчины заботятся только о том, чтобы не уронить свое достоинство, всегда быть в И она снова слегка сжала его руку, как бы стараясь преодолеть невидимую стену, разделяющую их. — Если не в силу иных причин, то хотя бы ради меня, — сказал маркиза, — будьте снисходительны к нему и ко мне. И еще, — нижняя губа ее затрепетала, — я сожалею, что из-за меня и моих соотечественникам пришлось вытерпеть столько лишений и опасностей. — Мы только выполняли свой долг, — холодно произнес Рэймидж. Она выпустила его руку. Хотя этот голос принадлежал ему, у него было чувство, что какой-то злой чужак без спросу произнес эти пять слов, в то время как ему на самом деле хотелось заключить ее в объятья, прижаться к ней, сказать, что он все понимает насчет Пизано, что он готов свернуть горы, переплыть Атлантику, поддерживать свод небес — и все это ради нее. — Простите меня. Давайте забудем о сказанном. Может, я могу помочь привести в порядок ваши волосы? — сказал он, полушутя. Она посмотрела на него широко раскрытыми от изумления глазами, затем взволнованно произнесла: — Неужели это — Нет, но вы оставили дома вашу горничную… Она приняла протянутую им оливковую ветвь мира. — Да, бедная девушка — она была беременна. Я оставила ее в Вольтерре. И правильно сделала: безжалостный лейтенант Рэймидж все равно не потерпел бы такой роскоши с моей стороны. — В этом нет нужды, я сам могу расчесывать вам волосы. — Шесть раз в день? — лукаво спросила маркиза. — Кроме того, есть и другие вещи, которые служанка должна делать для госпожи. Рэймидж залился краской. — Гребень в кармане моей накидки, — сказала она. Вытряхнув песок, застрявший между зубьев гребня и вытащив булавки, удерживающие волосы, Рэймидж приступил к расчесыванию. Да, это была напрасная потеря драгоценного времени, но через час, когда он будет идти по улице, его могут схватить вражеские солдаты, схватить и расстрелять, поскольку на нем не будет мундира. Стоит ли рассказать ей, как он намерен замаскироваться? Нет, не сейчас, не нужно отравлять эти последние секунды. — Это первый раз, когда мужчина расчесывает мне волосы… — И первый раз, когда мне приходится расчесывать волосы женщине. Они оба рассмеялись, и Рэймидж посмотрел на матросов, смутившись вдруг при мысли о непристойных шуточках, которыми те, возможно обмениваются между собой, но никто не обращал на них внимания. — Я не единственный на этом берегу, кто занимается ремеслом цирюльника. — Неужели? — Некоторые матросы помогают друг другу заплетать косицы. — Косицы? Матросы? — Хвостики. Матросы называют их косицами. И очень ими гордятся к тому же. Наконец волосы были более-менее расчесаны. Они были черными, как вороново крыло, и вьющимися. Рэймиджу хотелось пропустить эти пряди сквозь пальцы, взъерошить, заставив ее засмеяться, а потом пригладить опять. Вместо этого он попытался приладить на прежнее место заколки. — Лучше заплетите их в «косицу», лейтенант, — предложила она. — Ладно, только лежите спокойно. Я соберу волосы на одну сторону — мы откроем новое веяние в моде. — Ваши волосы тоже неплохо было бы расчесать, лейтенант. На затылке они вообще торчат вихром! Он провел рукой по голове и обнаружил, что из-за засохшей крови несколько прядей торчат вверх, словно петушиный гребень. — Это из-за пореза на голове, — пояснил Рэймидж. — Как это случилось? — Меня ранили, когда французы напали на наш корабль. — Вы были ранены? — Всего лишь легко, — сказал он, убирая гребень обратно в карман накидки и буквально ощущая, как тикают часы, отмеряя уходящее время. — Ну что же, мадам, вот вы снова самая прекрасная девушка на балу. Но вы должны простить меня — прежде чем отправиться в деревню, мне предстоит выполнить весьма неприятную работу. — Неприятную? — Да, но она не займет много времени. Скоро я вернусь вместе с доктором. — Ему хотелось припасть к ее губам, но вместо этого он с преувеличенной вежливостью поцеловал ей руку. — Рэймидж направился к Пизано, который сидел на камне в нескольких ярдах от остальных. — Пойдемте со мной, — отрезал он. Пизано последовал за лейтенантом за кучу больших валунов. Когда они скрылись из виду, Рэймидж сказал: — Я отправляюсь в деревню. Судя по вашим словам, сказанным накануне, вы скорее предпочтете остаться на суше, чем продолжить путешествие. — С чего вы взяли? — настороженно спросил Пизано. — Так да или нет? — Я хочу знать… — Отвечайте на вопрос, — продолжал настаивать Рэймидж. — Конечно, я хотел бы продолжить путешествие, остаться будет равносильно самоубийству. — Отлично. Мы сложены примерно одинаково, а ваша одежда лучше моей подходит для прогулки по деревне. Я был бы весьма признателен, если бы вы одолжили ее мне. Пизано заверещал и стал было возражать, но Рэймидж оборвал его: — На кону стоят человеческие жизни: жизни семи моих людей и маркизы, не говоря о вашей собственной. Так что я не намерен подвергать их неоправданному риску. А разгуливать по деревне в форме британского морского офицера и есть неоправданный риск. — Это… это… это же насилие! — завопил Пизано. — Я буду жаловаться вашему адмиралу! — Можете добавить этот пункт к списку ваших протестов, — хмуро ответил Рэймидж. Тут Пизано потерял контроль над собой: он начал прыгать, размахивать руками, словно ловя на лету мух, лицо перекосилось от возбуждения, а речь превратилась в нечленораздельное бормотание. Рэймидж часто заморгал и стал почесывать шрам на лбу; на теле густо, словно роса, высыпал холодный пот. Лейтенант понимал, что находится на грани потери самообладания, и в любой момент готов перейти ее: а в такие моменты он будет драться без пощады или убивать без сожаления. Пизано остановился, чтобы перевести дух, и посмотрел на лицо англичанина так, словно видел его впервые: брови сдвинуты в одну линию, а темно-карие глаза представились графу парой нацеленных на него пистолетных дул. Длинный шрам, наискось пересекающий лоб над правым глазом внезапно превратился в белую линию на фоне загорелой кожи, на висках вздулись вены. Кожа на скулах натянулась, крылья носа расширились, нижняя губа искривилась. На мгновение Пизано пришел в ужас. Рэймиджу потребовалось приложить немало усилий, чтобы не сорваться на крик. Кроме того, он старался строить фразы так, чтобы там было как можно меньше слов, содержащих звук «р». — Из всего, что вы наговорили сейчас, вас касается только одно: граф Питти. Уверяю, он был убит. Что до остального, то факт, как я выполняю полученные мной приказы — это касается только меня. Мне предстоит ‘апорт… отвечать за их выполнение перед вышестоящими офицерами. Нарочитое спокойствие, прозвучавшее в голосе Рэймиджа, несколько умерило волнение Пизано, так что он, обретя снова дар речи, разразился криками: — Лжец, трус! Не сомневаюсь, ты сдал свой корабль из-за того, что струсил! — Вынужден настаивать на своей просьбе снять верхнюю одежду и чулки, — холодно сказал Рэймидж, стараясь сдержать ярость. — Требование позаимствовать вашу одежду вовсе не каприз. От этого зависит жизнь маркизы. Или мне стоит попросить двух моряков помочь вам раздеться? Пизано снял сюртук, жилет, кружевной воротник и бросил их на песок. Стараясь избавиться от туфли, мешавшей снять чулок, он упал. Усевшись, граф спросил: — Брюки вам тоже нужны? — Нет, — ответил Рэймидж, — это было бы слишком. Поднявшись на вершину утеса, с которой открывался прекрасный вид на Кала-Гранде, Рэймидж оглядел бухту. Ни шлюпки, ни следов ее пребывания на берегу, не было заметно — моряки хорошо потрудились, заравнивая песок. Прямо под ним, почти неподвижно паря в потоках восходящего воздуха, летали чайки, выискивающие рыбу. До тех пор, пока они с Джексоном не добрались до верху, Рэймидж не представлял, насколько круты склоны Арджентарио. Он ожидал, что Спаккобеллезе и Спадино окажутся прямо за грядой, и останется преодолеть только небольшой подъем, идущий между двумя пиками. Вместо этого, для того чтобы достичь места, где начинался прогал, пришлось карабкаться несколько сот ярдов по крутому подъему. Лейтенант предполагал, что налево гряда тянется до самого моря, образуя выступ Пунта-Ливидония, и им нужно пройти через впадину, чтобы пересечь горный хребет и добраться до Санто-Стефано. Джексон обратил его внимание на вьючную тропу. На протяжении около полумили она шла вдоль склона на половине его высоты, а затем поворачивала под прямым углом, пересекая горы. — Ага, — произнес Рэймидж, — это для нас подойдет. Достигнув тропы, они посмотрели с высоты склона назад, на Кала-Гранде. Солнце стояло уже высоко, и море блестело синевой, как перья зимородка. Достигнув конца прямого отрезка тропы, моряки, следуя ей, повернули налево, где начиналась последняя часть подъема, которая должна была привести их к вершине хребта. Теперь им пришлось идти по возделанной земле — если можно было назвать таким гордым именем крохотные террасы, прилепившиеся к склону, словно балконы. Стены террас были выложены из нескрепленного раствором камня, образовывая три стороны неглубокой емкости, четвертую составляла скала. Внутрь была засыпана красноватая почва. Наружу свешивались короткие и толстые виноградные лозы, которые крестьяне подвязывали бечевками к прутьям. Листья подернулись уже золотом и пурпуром, и Рэймидж понял вдруг, что лозы все еще увешены гроздьями. Ягоды были маленькими, цвета топаза с красноватым оттенком, поэтому, сливаясь с листьями, они и не бросались в глаза с первого взгляда. — Посмотри-ка, — сказал Рэймидж, указывая на виноград. Джексон взобрался на стену одной из террас и сорвал несколько гроздей. — Неплохо, — произнес Рэймидж, попробовав, — это винный сорт. Крестьяне уберут урожай после ближайшего дождя. — А почему именно после дождя, сэр? — Что же, можно и не дожидаться дождя, но в таком случае вина получится меньше. Дождливый день — то самое время, от которого зависит, какой получится урожай. Через двадцать минут они достигли середины впадины, а значит, находились в самой сердцевине гряды. Справа находился Спадино, а слева — более близкий и высокий пик Спаккабеллезе. Тропа пошла вниз и поворачивала налево, следуя подножью Спаккабеллезе и через несколько сот ярдов они уже пробирались между высокими стенами террас, напоминавшими лабиринт, а то там то тут, на причудливых нагромождениях камней и скал, показывалась голова ящерицы, уже приобретшей коричневатый осенний наряд, пристально следящая за ними немигающими глазами-бусинками. Внезапно стены по обоим сторонам закончились, и путешественники оказались прямо перед расстилавшейся под ними равниной, идущей параллельно хребту, на котором они стояли сейчас. Зрелище было захватывающим: за долиной виднелся другой горный хребет, а за ним еще несколько, причем каждый выше, чем предыдущий, так что ландшафт, с его гребнями и впадинами, напоминал застывшие в камне волны, стремящиеся к подножью горы Монте-Арджентарио. Справа, посередине ближайшей к ним гряды, виднелась высокая, узкая прямоугольная башня, напоминавшая поставленную на попа узкую коробку. Вот еще одно звено, подумал Рэймидж, в цепи сигнальных башен, опоясывающих Арджентарио и замыкающихся на крепость Филиппа Второго, расположенную в самом Санто-Стефано. Крепость эта, размещенная вдали от побережья, была, без сомнения, построена именно как центральный пункт для оборонительных сооружений западного берега, окружавших ее полукольцом, и радиусами, как спицы колеса, расходящимися от нее. Большая часть из них, по крайней мере, самые крупные, находились ввиду цитадели, так что их вполне можно было использовать для передачи по цепочке срочных сигналов от самого побережья до Санто-Стефано. Рэймидж постоял несколько минут, с целью как отдохнуть, так и насладиться суровой красотой открывшегося перед ним вида. Высокие хребты и глубокие долы представляли собой живописную смесь серых зазубренных скал и, в местах, где склоны были не такими крутыми, геометрически расчерченных на лоскутки террас полей. Находящиеся ниже склоны крест-накрест пересекались тем, что на расстоянии казалось пушистыми шариками из серебристо-зеленой шерсти — это были оливковые деревья, росшие вперемежку с виноградными лозами. Эти растения давали масло и вино, и служили настоящими источниками жизни для крестьян. — Идем, — бросил лейтенант Джексону. Они тронулись вперед и почти тут же оказались в одной из оливковых рощ. Как прекрасны их тонкие серебристо-зеленые листочки, и как ужасно выглядят их скрученные, вывернутые, словно после пытки, стволы и сучья. Вид их как будто символизирует тот надрывный труд, являющийся уделом крестьян, без различия мужчин или женщин, с юных лет и до самой смерти. Даже здесь, высоко над долиной, по-прежнему слышался стрекот цикад, но не так громко, как на берегу озера Бураначчо, и вместо всепроникающего аромата можжевельника здесь господствовали другие запахи: по временам чувствовалась резкая вонь ослиного навоза, ощущался запах кошачьей мяты, предупреждавший, что поблизости должны быть змеи. И еще, определенно, полынь — Рэймидж на ходу сорвал несколько листочков и размял их между пальцами. И розмарин — густой аромат розмарина: «Вот розмарин, это для воспоминания».[28] И ему вспомнилась Офелия, лежащая на постели, почти на погребальном одре из ветвей, внизу, в Кала-Гранде. Вот фенхель, а вот маргаритки. «Я бы вам дала фиалок, но они все увяли, когда умер мой отец».[29] Не исключено, что я тоже схожу с ума — хожу и цитирую сам себе Гамлета, подумал Рэймидж. Но потом ему пришла в голову мысль, что если он переживет следующий день, то сможет, наверное, лучше понять присущее Гамлету отчаянное чувство одиночества. За поворотом перед ними открылась широкая перспектива: главный хребет уклонялся влево, к Пунта-Ливидония, в то время как меньший, понижаясь, ступень за ступенью, подобно огромному контрфорсу, упирался в море, образуя узкий полуостров, отделяющий друг от друга две бухты, на берегах которых был построен Санто-Стефано. В двух третях пути вниз по склону, на естественной плоской площадке стояла огромная, приземистая, со стенами, выложенными из песчаника, крепость Филиппа Второго. С дальней от моря стороны, ближе к ним, размещался просторный внутренний двор с широкими каменными ступенями, ведущими к разводному мосту. Форма, размещение и суровая красота говорили об испанском происхождении крепости, и с высоты нескольких сот футов Рэймидж мог судить, что пушки ее абсолютно господствуют над бухтами. Ла Фортецца ди Филипо Секондо — форт Филиппа Второго — того самого старого тирана из Эскориала, который снарядил Армаду против Англии. В годы величия Испании руки ее тянулись далеко, стремясь кнутом или пряником добыть для Империи новые владения. Теперь, два столетия спустя, над чужеродной крепостью Филиппа, обосновавшейся рядом с итальянским рыболовным портом, развевался триколор революционной Франции, символизируя тем самым, что непрерывно проносящиеся над Тосканой ураганы истории на деле совершенно не в силах изменить ее сущность. — Что ты думаешь насчет этих пушек, Джексон? — Те полдюжины, что смотрят на море — тридцатидвухфунтовки, как я полагаю, сэр. Полдюжины на противоположной стороне — скорее всего длинные восемнадцатифунтовки. Оценка Джексона совпадала с мнением Рэймиджа. Если тридцатидвухфунтовое орудие находится на уровне моря, дальность его выстрела составляет около мили, но если оно поднято на высоту 150 футов — дистанция существенно увеличится. Он уже имел возможность наблюдать их воздействие на фрегат класса «Сибиллы» в момент, когда такое ядро, диаметром в шесть дюймов, размером с небольшую тыкву и весящее тридцать два фунта, врезается под углом в палубу — самую уязвимую часть корабля. Без сомнения, при умелом обращении эти орудия вполне смогут прикрыть своим огнем с полдюжины кораблей, стоящих на якоре слева от крепости, хотя умнее было бы разместить суда в обеих бухтах, прямо перед фортом. Непроизвольно Рэймидж отметил про себя типы кораблей: бриг, тяжело нагруженный, две небольшие шхуны и две тартаны. Вдруг Джексон слегка толкнул его локтем, и лейтенант увидел крестьянина с ослом, карабкающихся вверх по тропе по направлению к ним. Груженый хворостом осел почти совсем скрывал своего хозяина, который, уцепившись за хвост животного, держался с наветренной стороны от него. Проходя мимо, человек оглядел путников со смешанным чувством подозрения и любопытства. Рэймидж вежливо поздоровался, получив в ответ нечто невразумительное. Он вдруг заметил, что по-прежнему держит жилет и сюртук перекинутыми через руку, а на черных кожаных ботинках лежит густой слой пыли. Дождавшись, когда осел отбуксирует своего хозяина за поворот, Рэймидж наклонился и почистил обувь подкладкой жилета. Кожа на ботинках была исчерчена шипами растений, а морская вода, высохнув, оставила белые солевые разводы на царапинах и по ранту ботинок. Лейтенант попытался потереть сильнее, но вскоре бросил — только щетка и крем могли исправить положение. Он застегнул воротник и надел жилет и сюртук. Слава Богу, что одежда моряков одинакова почти во всех странах света: если не брать в расчет каштановые волосы, Джексон вполне сможет сойти за матроса с одного из стоящих в гавани кораблей. — А вам идет, сэр, — с ухмылкой сказал Джексон. Ему впервые пришлось видеть своего командира в штатском. — Я чувствую себя как учитель танцев из Флоренции, — отозвался Рэймидж. Они начали спускаться вниз по тропе, используя в качестве ступенек камни и обломки скал, отполированных за годы подошвами крестьян и ослиными копытами. — Гм, — проворчал Джексон, принюхиваясь к воздуху, насыщенному ароматами отбросов и нечистот, разлагающихся на жаре, — эту деревню можно найти даже в темноте, стоит лишь довериться своему носу. А Рэймидж, погруженный в свои мысли, подумал: «Мы ищем доктора, но может статься, что нам потребуется гробовщик». |
|
|