"Сильнее смерти" - читать интересную книгу автора (Бекитт Лора)

ГЛАВА 3

Они шли по осеннему лесу, и полосы света бежали от вершин деревьев вниз, а краски листвы казались удивительно мягкими и нежными. Вдали полыхали багровым пожаром клены, под ногами лежал черный бархатный ковер земли, расцвеченный причудливыми узорами усыпавших ее пестрых листьев. Они переливались всеми оттенками, начиная от лимонного и заканчивая багровым… Было удивительно красиво и тихо; душа замирала, точно в саду камней, и каждый вдох был равносилен глотку свободы. Застланное голубовато-серыми облаками небо выглядело по-осеннему печальным. Иногда вдали слышались тоскливые крики птиц.

Они остановились на холме, и Акира долго вглядывался в печальное безлюдье, околдованный усыпляющим веянием ветра и собственными неспешными думами. Ему вдруг почудилось, будто он вышел из-под власти тех многих, порою угнетавших его условностей, какими была полна жизнь, словно скинул старую кожу и остался наедине с миром, не противостоящий ему, а почти слившийся с ним. Что-то в его душе успокоилось, улеглось, пришло в равновесие.

Они спустились с холма и вновь углубились в лес. Земной покров, состоящий из нескольких слоев листьев и веток, мягко пружинил под ногами. Изредка с деревьев срывались холодные капли и падали на волосы, на одежду.

– Вот так, – сказал Акира, ощущая прикосновение влажного ветра к своему лицу, – теперь ты все знаешь: о том, что когда-то давно я служил твоему отцу и почему теперь служу князю Аракаве и что с тех пор моя жизнь похожа на осколок чего-то целого, на недосмотренный сон. Когда-то мне казалось: чудесный мир, он всегда впереди, и нужно идти к нему сквозь расстояние и время, преодолевая немыслимые препятствия, идти, даже если вдруг покажется, что это мираж. Сейчас я скажу по-другому: похвально упорство в достижении цели, но истинно сильные духом иногда отступают. Твоему отцу всегда было свойственно некое трагическое величие, твердость души, подавляющая любую телесную слабость, и все же… многие точки опоры обманчивы. Пойми, Сэтцу ему уже не вернуть.

– Нельзя вернуть Сэтцу… – Лицо Кэйтаро окаменело от боли. – Как же нам теперь жить?!

– В жизни есть много чего другого… Ты еще молод. Можешь пуститься в воинские странствия, ведь настоящему воину нужен только меч в руке да отвага в сердце. Со временем ты окончательно повзрослеешь, тебе придется нести ответственность не только за себя: появится семья, женщины…

– Женщины?! – Кэйтаро отпрянул. – Ну нет! Я не хочу связывать себя с ними!

– Почему ты так говоришь?

– А разве я не прав? Мне объяснял отец! Женщина… сначала она завлекает тебя, притворяясь беспомощной, слабой, кроткой, послушной, потом отдается тебе, вознося на вершины самодовольства и блаженства. А после ты сам не заметишь, как окажешься в ее власти: жесткая, хитрая, она станет навязывать тебе свои желания, опутает сетями лжи, коварства, захочет стать твой гордостью и совестью. Женщин нельзя любить: влюбленный человек похож на пустой сосуд, который на первый взгляд кажется наполненным до краев.

– Вполне понятно, почему господин Нагасава говорил тебе так. И все же могу заметить: это не ты выбираешь, любить тебе или нет. Это любовь выбирает тебя. И если ты отдашь ей силы, она станет давать силы тебе.

Кэйтаро смотрел на него, не скрывая изумления.

– Это как… путь?

– Да. В каком-то смысле это одно и то же. И еще… Существует такая вещь – ветер и поток. Не стоит сковывать себя в проявлении собственного «я» – выбирай самый сильный ветер, самое бурное течение и следуй за ними, действуй по их прихоти, не помышляя ни о чем другом.

– Разве мой отец поступал иначе, Кандзаки-сан?

– Нет. Но сейчас он должен был подумать о тебе.

Вскоре Акира остановился и объяснил Кэйтаро его дальнейший путь. Он предполагал, в каких провинциях мог укрыться Нагасава с остатками своего войска. Дорога предстояла неблизкая, но он надеялся, что юноша справится.

Какое-то время они молча стояли под тяжелым, серым, набухшим влагой небом и смотрели вниз, на полосу леса, бледно золотящуюся сквозь неплотный белесоватый туман, вглядывались в печальные просторы загадочных далей и слушали говорящую о вечности тишину. Было очень тихо, только изредка потрескивали ветки да листья срывались с них с каким-то призрачным звуком, вспыхивая золотистыми огоньками.

– Ну вот, – сказал Акира, – теперь мы можем проститься.

Ничего не сказав, Кэйтаро быстро пошел вперед, но потом вдруг остановился и оглянулся. Глупо было надеяться, но Акира подумал, что юноша хочет поблагодарить его. Однако Кэйтаро решительно произнес:

– Кандзаки-сан, все это было сном! И если мы когда-нибудь встретимся в реальной жизни, я вас убью! Так велел мне отец.

Акира кивнул. Подождал, пока молодой человек скроется из виду, и пошел назад, думая, что пора наконец проститься с прошлым. Кэйко умерла, Кэйтаро – сын Нагасавы. И у него, Акиры, – свой путь и своя жизнь.

Через неделю Акира приехал в Киото – после сражений с войском Нагасавы нужно было пополнить запасы оружия.

После дневных хлопот он решил немного прогуляться и отдохнуть.

Вообще-то самураю его ранга не полагалось путешествовать в одиночку, но Акира давно завел привычку переодеваться в одежду простого воина и блуждать по Киото, размышляя и вспоминая. То же, как он знал, любил делать и Нагасава.

Он шел, глядя на величавое солнце, – оно медленно уплывало за край горизонта, за крыши домов, и все вокруг в этот миг было окрашено в красный и шафрановый цвета.

Дворцы и храмы Киото вырастали из земли и словно задевали небо; в них таилась особая величественная гармония. В такой красоте, думал Акира, всегда есть претензия на вечность. Можно предположить, что здесь центр Вселенной! Однако он привык быть осторожным в оценках. Он знал по опыту: то, что кажется центром мира, на самом деле, как правило, никогда не является таковым.

Услышав шорох, он мгновенно повернулся и тут же заметил мелькнувшую неподалеку тень.

– Кто здесь?

Акира успокоился, увидев, что это всего-навсего женщина, вернее, молоденькая девушка, быть может чуть старше его дочери Аяко. На ней было нарядное кимоно с орнаментом в виде волнистых завитков и плетеный пояс. Юное лицо казалось взволнованным и испуганным.

– Господин! – Девушка сложила руки в просительном жесте. – Я заблудилась, господин!

– Где живет госпожа? – вежливо осведомился он.

По лицу девушки скользнула легкая улыбка, глаза заблестели – она быстро пришла в себя и почти мгновенно освоилась с ситуацией.

– Вы проводите меня, господин?

– Да.

Она сказала, где живет, и Акира все понял. «Ивовый квартал». Но как это жалкое несчастное создание могло оказаться здесь и сейчас, поздним вечером, в одиночестве и темноте? Похоже, девушка поняла его молчаливый вопрос.

– Я пошла погулять с подругой, – объяснила она, – нам хотелось посмотреть город. Мы знали, какой дорогой возвращаться назад, но потом увидели… – Она запнулась, и в ее широко раскрытых темных глазах вспыхнуло пламя страха. – Больные чумой – да, нам сказали, что это чума! – они шли по улице, целая толпа. У них были нарывы на лице, и они, эти люди, выкрикивали что-то ужасное! Мы так испугались, что пустились бежать, и моя подруга затерялась в толпе, а я плакала и без конца сворачивала на разные улицы, пока не оказалась здесь.

Акиру словно стукнули по голове. Чума! Вот когда все окружающие его интриги, все заботы, достижения, общепринятые ценности могут утратить всякое значение и смысл! Нужно срочно отослать Мидори, Масако и дочерей в какую-нибудь дальнюю провинцию, в безопасное место!

– Так вы недавно в Киото? – спросил он девушку, желая отвлечься от страшных мыслей.

Как оказалось, незнакомка тоже была рада поговорить о другом. Ей было четырнадцать лет, звали ее Сидзуко, прежде она жила в бедной деревне, в большой семье, где было много ртов и мало еды, но весной отец привез ее в Киото и продал в один из «веселых домов». Живется ей неплохо, лучше, чем в родном доме – голодной и раздетой.

Акира слушал болтовню девушки и думал о своих дочерях. И он еще размышляет о том, правильно ли живет на свете! По крайней мере, его дети никогда не окажутся здесь, в «веселом квартале», им не придется зарабатывать на жизнь таким способом!

По мере того как они приближались к цели, улицы становились все многолюднее – здесь кипела своеобразная ночная жизнь. Пронзительно-желтые огни «веселого квартала» сияли, точно кошачьи глаза в темноте. Улица была усажена ивами – символами продажной любви.

Увидев свой «дом», Сидзуко кинулась вперед, забыв поблагодарить провожатого. Тут же навстречу Акире выскочил отвратительного вида зазывала и принялся расхваливать «товар». Очевидно, то было заведение самого низкого пошиба.

Акира поспешил прочь. Лучше вовремя покинуть это место!

Возле одного из домов завязалась нешуточная драка: несколько простолюдинов (то ли ремесленников, то ли купцов) схватились с двумя самураями. Один был оглушен и лежал на земле, другой продолжал сражаться. По какой-то причине он лишился меча (возможно, согласно обычаю снял его при входе в дом), зато при нем был боевой веер. Пьяная толпа простолюдинов была вооружена кто чем и яростно наступала.

Увидев такую картину, Акира не стал размышлять, что делать. Пара резких и быстрых ударов мечом – и две головы покатились по земле. Это вмиг отрезвило бойцов, и они кинулись врассыпную. Поблагодарив Акиру, самурай принялся приводить в чувство своего товарища.

В это время им навстречу вышла женщина в синем кимоно тонкого шелка с крупным плетеным узором. У нее было властное, умное и красивое лицо, хотя и было заметно, что пора ее молодости прошла.

– Такое нечасто случается в нашем заведении, – с поклоном сказала она. – Мы пускаем к себе только знатных господ. Потому прошу у вас прощения. Могу я чем-то помочь?

Самурай ответил, что справится сам, и осторожно повел за собой поднявшегося на ноги товарища. Тогда женщина обратилась к Акире:

– Мы благодарны вам, господин! Не желаете ли, чтобы вас приняла самая лучшая дама? Уверяю, это первая красавица в нашем квартале!

Ее голос звучал со спокойной уверенностью, похоже, она знала, что говорит. Акира заколебался. В нем взыграло желание, не плотское, нет, – желание прикоснуться к неведомому, возможно, и впрямь узреть нечто необычное, возвышенно прекрасное! Акира усмехнулся. Это здесь-то! Впрочем, чего не бывает на свете!

Он пошел вслед за женщиной. Дом оказался богатым: простенки из светлой древесины, окаймленные темным лаковым деревом фусума[33], зарешеченные тонкими простенками окна. Хозяйка провела Акиру в небольшую комнату с изящными ширмами и отделанными узорной тесьмою циновками и предложила выпить саке.

– Дама, о которой я говорила вам, господин, сейчас будет готова, – сказала она и удалилась.

Акира медленно выпил сакэ и задумался. Вот уже много лет его окружала любящая семья, верные воины, но фактически он был один. Одиночество бывает разным… Случается, оно беспощадно вгрызается в сущность человека, и могут пройти годы, пока не схлынет волна отчаяния и не наступит прозрение, но за это время душа рискует превратиться в бесплодную пустыню, где правят равнодушие и вялая тоска. Конечно, бывает, что чувство самодостаточности позволяет человеку с наслаждением погрузиться в уединение, ощутить себя властелином собственной души, но… не всегда.

С такими мыслями Акира проследовал в соседнюю комнату за вновь появившейся женщиной. Молча проводив его, она тихо вышла, и он остался в полутьме, наедине с неизвестностью.

Неподвижно сидящая на циновке незнакомка повернулась к нему, и Акире привиделось, будто ее глаза сияют тем таинственным светом, какой обычно излучают жемчужины; фигура же, напротив, была темной, сливалась с общим фоном стен, тогда как пол и потолок усыпали лунные блестки, а воздух казался осязаемым, голубовато-прозрачным, точно тончайшее шелковое покрывало.

– Господин желает чего-то особенного? – тихо спросила женщина, и Акира ответил:

– Нет. – И тут же поправился: – Да.

Тогда она повернула светильник, и свет упал ему прямо на лицо. Акира невольно зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, что она быстро убирает лампу. Он заметил, что ее руки дрожат. Следом за этим женщина прикрыла лицо рукавом и произнесла неестественным срывающимся голосом:

– Уходите, господин! Я не смогу вас принять! Акира изумился и одновременно встревожился.

Поднявшись с места, он сделал шаг вперед.

Внезапно его охватило раздражение. Что за игры?! Он вспомнил тех продажных женщин, с какими изредка имел дело еще во время боевых действий в Киото. Как правило, это были жертвы хищной плотской любви, женщины, чьи объятия напоминают змеиные кольца, а пламя души давно превратилось в золу.

Резким движением Акира отвел руки незнакомки от ее лица и… О нет, он не сразу понял, глаза узнали раньше, а сердце и разум запоздали. И все-таки истина настигла его, и он отшатнулся, ужаленный и одновременно просветленный ею до глубины души.

– Кэйко! Ты?! Жива!

В этом вопле было столько радостного удивления и горячего, живого восторга, что она растерянно заморгала.

– Конечно, – прошептал Акира, – лучшая женщина. Кто это может быть, кроме тебя?

– Я не лучшая женщина, – ответила она, на удивление быстро овладев собой. – Я лучшая из женщин в этом квартале. Ты понимаешь, что это означает?

Ее голос обрел уверенность, в нем звучали ирония и вызов.

– Как ты здесь оказалась? – спросил он, опускаясь на циновку. – Значит, Нагасава тебя не убил…

– Я убежала от него.

– Сюда?!

– Куда мне было идти? Киото сожгли. – Она подняла глаза, и по ее лицу пробежала мрачная тень. – Ведь вы не вернулись за мной, господин!

– Я не мог, Кэйко, не мог! Мое окружение следило за мной. А когда я все же нашел возможность справиться о твоей судьбе, тебя уже не было в той деревне. Потом один пленный самурай сказал, что господин Нагасава убил свою наложницу. Все эти годы я не разыскивал тебя, поскольку считал погибшей. Но теперь…

– Что теперь? – подхватила она, и Акира понял: Кэйко ему не верит. – Вы получите то, за чем пришли, мой господин, ведь вы дорого заплатили за это!

– Я не платил. Это подарок судьбы.

На длинных ресницах женщины дрожали слезы. По ее лицу было видно, что она давно не плакала и сама удивляется себе.

– Я ничего не знаю о своем сыне.

– У тебя нет других детей?

– Нет. А у тебя?

– Три дочери. Младшая недавно родилась, и я назвал ее твоим именем. Я помнил о тебе все это время, с того момента, как мы расстались, как я думал – навсегда.

Женщина бросила на него быстрый взгляд и промолчала.

– Твой сын с Нагасавой, – сказал Акира. – Я видел его и даже разговаривал с ним. Могу тебя заверить, господин Нагасава воспитал из него хорошего, честного воина.

По губам Кэйко скользнула усмешка:

– Представляю, что Нагасава рассказал ему обо мне!

– Ничего. Кэйтаро ничего о тебе не знает.

– Вот как? – прошептала Кэйко. – Как будто меня и не было…

– Я ему рассказывал. И знаешь, это истинно твой сын. Он смотрит на мир твоими глазами.

– Нагасава до сих пор жив? – спросила Кэйко после паузы.

– Я надеюсь. Они помолчали.

– Я заберу тебя отсюда, Кэйко, – промолвил Акира.

Она опять усмехнулась. На смену минутному смятению пришел покой, покой безразличия и безжалостности.

– Так говорили многие, но я не соглашалась.

– И… даже со мной?

– Это я тоже слышала много раз.

– Почему ты так отвечаешь?

– Потому что это – моя жизнь. Другой я уже не знаю, не помню и не хочу.

– Я заберу тебя! – уверенно повторил он.

– Каким образом? Тебе, знатному самураю, нельзя связывать себя с «нечистой женщиной». И потом, – она жестко блеснула глазами, – я не хочу быть одной из многих!

– Ты будешь единственной. Моей женой. Любимой женой.

В это мгновение Акира не думал ни о Мидори, ни о Масако, ни о детях. Обрести то, что он считал навсегда потерянным, было равносильно тому, чтобы найти в бесконечном океане золотое зерно!

Но Кэйко твердо ответила:

– Нет.

И тут Акире почудилось, будто то неведомое, что до сего момента поддерживало ее надежды и душевные силы, внезапно дало трещину, через которую теперь просачивается леденящий душу холод, сравнимый разве что с вечным холодом мировых пространств. Да, есть вещи, которые действуют постепенно, как медленный яд. И результат невозможно предугадать.

Что ж, говорят, будто каждый человек подобен целому миру – в нем и добро, и зло, и разум, и безумие. И что он выберет для себя, то ему и достанется. Но могла ли Кэйко выбирать? В его сознании вереницей пронеслась череда воспоминаний: вся эта история, обман и предательство Кэйко… Собственно, Акира никогда не знал, любила ли она его хотя бы день, час или миг!

– В любом случае тебе нельзя оставаться здесь. В Киото – чума!

– Чума? – Она приподняла тонкие брови. – Есть вещи и пострашнее!

И тогда Акира понял, что должен действовать иначе. Должен поддаться порыву и увлечь за собой Кэйко, увлечь в бездонную, горячую тьму безрассудства и страсти. Он взглянул на нее. Нет, ее непонятная притягательная сила не умерла, только теперь она не горела ярким пламенем, а была подобна тлеющему огню. Внезапно решившись, он обнял ее, сначала осторожно, потом уверенно, и сказал ей все то, что хотел сказать в самых безумных мечтаниях и снах.

Что делать, если все эти годы она стояла перед его мысленным взором, вся золотая в сиянии солнца, с соблазнительно нежной улыбкой на губах, и призывно протягивала руки!

То, что произошло дальше, он запомнил надолго. О нет, она была не многоопытной дзёро, а шестнадцатилетней девушкой, живущей по законам своих желаний, желаний сердца, любви. Прошло немного времени – и их страсть достигла невероятного накала. Им обоим чудилось, будто они коснулись той запретной, непроницаемой оболочки друг друга, что зовется душой, уничтожили грань между страстностью и любовью, между пламенной жаждой сердец и неистовым желанием тел. Акире казалось, что их тела – два куска расплавленного металла, слившихся воедино в пламени горнила и принимавших то одну, то другую причудливую форму…

Минул час, может быть, два. Акира спал, утомленный событиями дня и ночи, а Кэйко сидела и размышляла. Освободилась ли она от прошлого? Нет. И никогда не освободится. Возможно, позднее Акира станет ее упрекать… Кэйко вспоминала свою прежнюю, казалось, забытую жизнь. Та была по-своему непонятной, противоречивой, трагической, но… и другой, отличной от этой, жестоко однообразной, фальшиво праздничной, такой объяснимой и безысходной.

И Кэйко решилась. Возможно, ей еще доведется увидеть своего сына! Она знала, что не сможет сказать Акире о своем согласии вот так, прямо, вслух, что-то мешало ей. И тогда Кэйко придумала написать письмо. Продажные женщины часто писали письма своим клиентам, и у нее были при себе все необходимые принадлежности. Она закончила довольно быстро и искусно запрятала листок в одежду Акиры.

На рассвете он повторил свой вопрос, и она снова ответила «нет». Но ее взгляд был иным, чем вчера, и Акира это заметил.

– Я вернусь за тобой в следующее полнолуние, – сказал он. – Даю слово.

Кэйко молчала. Она думала о письме. Женщина знала, что нужно было написать, и изложила в нем именно то, что хотела. Акира вернется, в этом она не сомневалась. Но окончательное решение останется за ней.

Она вышла его проводить. Было еще рано, и высоко над горизонтом, над темным городом, горными хребтами, которые вздымались волна за волною, постепенно исчезая вдали, плыла огромная, медово-желтая луна.

Акира посмотрел на Кэйко, и она улыбнулась, кажется, впервые за это время. Улыбка придала ее чертам мягкость, губы нежно изогнулись, из широко раскрытых глаз заструился свет. Сейчас в ней было нечто пугающее и одновременно манящее, и Акира любовался ею, как любовался бы прекрасной статуей какого-нибудь враждебного ему божества. Но он любил ее, любил, несмотря ни на что, и только это придавало ему уверенности в будущем.

Вернувшись домой, Акира перво-наперво отправился с докладом к господину Кандзаки.

Он нашел его на одной из сторожевых башен. Стояла пасмурная погода, какая обычно бывает поздней осенью, и лежавший в низинах туман поднимался пласт за пластом, постепенно обволакивал подножие холма, на котором стояла крепость. Казалось, липкие языки каких-то чудовищ лижут неподвижный, сумеречный воздух и там, вдалеке, уже нет ни домов, ни людей…

– В Киото – чума, – сообщил Акира своему приемному отцу после традиционного доклада о результатах поездки.

Затем заявил о своем желании отослать Мидори, Масако и детей в безопасное место. Одновременно он думал о том, что так ему будет проще решить проблему с переездом и устройством Кэйко.

Господин Кандзаки одобрил решение Акиры, и тот поспешил к своим женщинам. Масако, издавна привыкшая повиноваться малейшему слову и жесту господина, согласилась без всяких вопросов. Иное дело Мидори. Взволнованно выслушав супруга, она, к его удивлению, быстро промолвила:

– Я не хочу уезжать, господин! Я желаю остаться с вами!

– Как только опасность минует, вы вернетесь, – сказал Акира.

Но женщина не хотела слушать и повторяла, что не поедет. Акира смотрел на нее с изумлением: теперь она не казалась похожей на безупречную драгоценную жемчужину, она была страстная, живая, горячая, как огонь, ее щеки порозовели, глаза сияли, на лице отражалась целая смесь противоречивых, до боли обостренных чувств.

В былое время Акира, наверное, нашел бы необходимые доводы и сумел успокоить Мидори. Но теперь дело обстояло иначе, и он холодно и твердо повторил приказ.

Потом он лег спать и быстро уснул, а женщина принялась складывать одежду мужа. Как она любила все эти вещи – неотъемлемую часть его и своей жизни! И маленький веер из черной бумаги с красным узором, и бамбуковые палочки, и самшитовый гребень! Она любила даже боевые доспехи его коня! Все это наполняло ее душу, душу самурайской женщины, чувством причастности к чему-то необъяснимому, но возвышенному, непонятному, но великому! Но сейчас она была грустна. Господин хочет отослать ее. Почему? Мидори не видела чумы, ничего о ней не знала и не боялась ее. Киото далеко, а в крепости все здоровы, и здесь редко появляются люди из других провинций. Она не страшилась смерти, потому что знала с детства: смерть никогда не ищет нас, мы сами приходим к ней по дороге, обозначенной судьбой. Вот зла стоит бояться. Если б Мидори спросили, что есть зло, она, пожалуй, ответила бы, что это нарушение установленного порядка, то, что препятствует гармонии. Война – иное дело, а в мирной жизни жена должна пребывать подле своего мужа, разделять его горести и радости. И хотя пришло время, когда Мидори узнала нечто такое, чего разделить не могла, она считала своим долгом служить Акире. Дело в том, что с некоторых пор женщина следила за своим господином, и то, что ей открылось, устрашило ее разум и повергло душу в смятение. Она долго размышляла, в ней боролись преданная своему клану самурайка и любящая жена. В конце концов победила жена, и Мидори решила молчать, жить так, как жила прежде, наблюдать, не пытаясь объяснить и понять.

Она почти сложила одежду Акиры, как вдруг заметила, как что-то упало, быть может из рукава. Письмо. Бросив быстрый взгляд на спящего мужа, Мидори взяла листок в руки и развернула. По слогу и почерку было видно, что писала женщина. Любовное послание! За изящными выражениями угадывались далеко идущие цели. Незнакомка подписалась «Кэйко» и внизу начертала еще одну фразу уверенной, твердой, прекрасно владеющей кистью рукой: «Нас всегда соединял Кэйтаро, наш сын. Я надеюсь его увидеть».

От письма исходил аромат хризантем. А это имя – «Кэйко»? Имя ее дочери. Значит, господин давно знаком с этой женщиной, должно быть, постоянно навещает ее в Киото. «Наш сын»! Она родила господину сына. Вот почему он всегда был спокоен, когда речь заходила о наследнике, и ничуть не огорчился из-за рожденной ею девочки. Он назвал ее Кэйко, очевидно, в честь той, другой. Значит, сын той женщины станет наследником рода Кандзаки! Мидори душили слезы. Она не имела права выговаривать мужу – мужчина может завести любое количество женщин, и, если ты не сумела стать единственной, это твоя вина.

Мидори спрятала письмо. Она думала всю ночь, не смыкая глаз. Она совершила преступление, не защитив свой клан, не перекрыв дорогу злу, и теперь наказана.

Она решила обо всем рассказать отцу. О том, что ее муж – шпион князя Нагасавы и что именно он укрыл у себя, а после освободил того таинственного пленника.

Мидори не учла одного: на сей раз в ней тоже победила женщина.