"Сильнее смерти" - читать интересную книгу автора (Бекитт Лора)

ГЛАВА 10

С началом зимы Кэйко покинула деревушку; ее погнал в путь голод, отсутствие всяких надежд на возвращение Акиры и страх – крестьяне отнюдь не скрывали, что, дабы избавить себя от обузы и получить награду, выдадут ее при первой же возможности.

Кэйко решила пробираться в Киото – по наивности она полагала, что сумеет отыскать там кого-либо из родных. Едва она удалилась от опостылевшей деревушки, как ее настигла непогода: небеса почернели, над скалами громоздились тучи, столбы пыли взвивались от земли и слепили глаза, а потом начался жуткий ливень.

Наверху грохотало, черноту то и дело прорезали ветвистые молнии, а Кэйко брела по расползавшейся под ногами жиже, в облепившей тело одежде, с трудом отрывая от грязи подошвы деревянных сандалий и крепко прижимая к себе громко ревущего сына. Она ненавидела тех, кто обрек ее на это: Нагасаву, а в особенности – Акиру.

Наконец дождь стал слабее, потом иссяк, гром гремел уже где-то далеко над горами. Кэйко продолжала идти. По телу все еще катились струйки воды, капли блестели в опавшей прическе, прилипших ко лбу и шее густых черных прядях. Женщина пыталась ускорить шаг – нужно быстрее дойти до жилья, переодеть и согреть Кэйтаро, иначе он может заболеть. Кэйко ничего не боялась – сейчас в ней было столько слепой первобытной злобы, что она, наверное, смогла бы задушить голыми руками любого, кто посмел бы приблизиться к ней с недобрыми намерениями.

К несчастью, дочь купца совершенно не умела ориентироваться на местности и к вечеру забрела в один из тех дальних глухих уездов, что еще оставались под властью господина Нагасавы и где он находился сейчас вместе с отрядом из трехсот самураев. Разумеется, крестьяне не хотели принимать Кэйко, и ей пришлось униженно умолять их предоставить ей кров, а на следующий день случилось то, что должно было: ее обнаружили, схватили и силой приволокли к тому, от кого она как раз и стремилась скрыться.

Нагасава едва узнал свою наложницу: оборванная, грязная… Теперь, после всего произошедшего, он прежде всего видел в ней нечто отталкивающе расчетливое, бездушное. Он едва ли не вырвал у нее сына; Кэйко подумала: он хочет его убить! – и страшно закричала, но выражение глаз Нагасавы привело ее в чувство: в них вспыхнула надежда, гордость и… любовь. Застывшие неулыбчивые губы дрогнули, когда он взял ребенка. Однако стоило Нагасаве вновь посмотреть на Кэйко, как в глубине взгляда появилась холодная жестокость – то был взгляд высшего существа, от которого ничего не укроется, которого бесполезно молить о пощаде. Нагасава долго всматривался в ее любовно выточенное природой, нежное, как цветок, лицо, – всматривался в последний раз. Ради этой подлой женщины он расстался с броней уверенности в себе, которая была в его крови, крови правителя и самурая. Нагасава решил убить Кэйко. Только так он сумеет покончить с сомнениями и слабостями! Сколько можно позволять ей сотрясать сокровенные глубины его души, а потом выворачивать их наизнанку и топтать ногами!

Для него сын был прежде всего его сыном, Кэйко лишь выносила ребенка, родила и вскормила. Сына должен воспитывать отец, стало быть, теперь, когда мальчик отнят от груди, он вполне может обойтись без матери.

Поскольку Кэйко не принадлежала к самурайскому сословию, Нагасава не мог приказать ей совершить сэппуку; пыткам женщин тоже не подвергали. Все делалось быстро и просто, без предъявления обвинения и без свидетелей: перерезать горло где-нибудь в безлюдном месте, в лесу или лучше у реки, куда потом можно сбросить тело. Иного она не заслуживает.

Неподалеку было ущелье, по дну которого протекала небольшая речушка, и вот сюда-то Нагасава и приволок Кэйко. Ее ноги и руки не были связаны, Нагасава лишь намотал на кулак ее длинные черные волосы. Разумеется, Кэйко упиралась и кричала так, что на протяжении всего пути с деревьев то и дело с шумом взмывали стайки вспугнутых птиц. Нагасава морщился: эта низкая женщина даже умереть не может с достоинством – молча и гордо, с осознанием вины, со спокойными раздумьями о прожитой жизни. Нет, она вырывается и вопит, уродливо кривя рот, заливаясь жалкими слезами! Поистине такая заслуживает только презрения!

Кэйко затихла лишь на краю обрыва, где Нагасава остановился, чтобы передохнуть и немного собраться с мыслями. История с этой женщиной – урок на всю жизнь! Нельзя подвергаться сомнениям, впускать в сердце жалость!

Он повернулся лицом к обрыву и вынул меч. И тут случилось невероятное: Кэйко вцепилась зубами в кисть Нагасавы и что есть силы сжала челюсти. Брызнула кровь – от неожиданности, злобы и боли Нагасава слепо ударил и… попал по туго натянутым прядям волос. Великолепный клинок разрубил их мгновенно, и… Кэйко оказалась на свободе! Она откатилась в сторону, потом вскочила на ноги и бросилась бежать. Нагасава – за ней. Она неслась то по голой земле, то по траве, под упругими ветками, осыпавшими ее дождем капель, неслась, не видя дороги, зная одно: если Нагасава ее догонит – убьет на месте.

Она взбиралась все выше и выше, потом остановилась: здесь вновь был обрыв, внизу текла все та же мелкая речушка, дно которой усеивали острые камни. Что делать? И вдруг Кэйко увидела мост, вернее, не мост, а просто бревно, довольно небрежно перекинутое на другую сторону: там вилась, уходя дальше, в горы, неприметная тропинка.

Был момент, когда она остро ощущала бессилие и почти непреодолимое желание броситься на землю и больше не двигаться. Наверное, Нагасава убьет ее быстро – другая смерть будет мучительной: жуткий полет и падение на каменные обломки! Кэйко содрогнулась. Нет, она не желает выбирать между смертью и смертью, ей нужна жизнь!

Она давно сбросила гэта и теперь ступила на мокрый шершавый ствол босыми ногами. Она зажмурилась, но потом заставила себя открыть глаза. Куда смотреть? Лучше туда, прямо, на спасительный берег! Если вверх или вниз, то закружится голова!

По спине и груди Кэйко стекали струйки ледяного пота, пальцы рук свело судорогой, точно от купания в холодной воде, зубы стучали. Но мыслей не было, и сердце словно остановилось. Кэйко не чувствовала собственного тела, она не слышала журчания реки, не видела пропасти под ногами и словно бы держалась за что-то в своей душе, за какую-то невидимую, но надежную руку. Она просто очень хотела жить!

Увидев, как Кэйко идет по бревну, Нагасава остолбенел. Она шла очень медленно, ровно, точно во сне, спина была неподвижна, но не напряжена, иногда плавно покачивались разведенные в стороны руки. Малейший порыв ветра, и она могла сорваться вниз; собственно, Нагасаве было достаточно громко крикнуть или приподнять бревно, но он не стал этого делать. Его сердце оцепенело и замерло. Пусть идет… И она перешла на другую сторону и… оглянулась: растрепавшиеся волосы, серое лицо, белые губы, безумные глаза. А потом совершила то, на что не решился Нагасава: схватила своими маленькими ручками конец бревна и сдвинула в сторону. Глядя на эти нечеловеческие усилия, Нагасава изумлялся и думал: какая же она неукротимая, жадная до жизни! Он не пошел бы за Кэйко, в данном случае цель не оправдывала риска, но когда, столкнув в пропасть бревно, она одарила Нагасаву полным откровенной, жгучей ненависти взглядом, он искренне пожалел, что не захватил с собою лук. Сейчас он без колебаний пронзил бы ее стрелой! Но лука не было, а предыдущий шанс он сознательно упустил.

Когда Кэйко скрылась из виду, Нагасава повернулся и зашагал прочь. Укушенная рука болела, но сердце было безмолвно-холодным, хотя на нем наверняка остались куда более глубокие, саднящие, незаживающие раны.

Мидори приехала в Сэтцу ранней весной в сопровождении большой свиты: охраны, служанок, Масако с ребенком (последней во что бы то ни стало хотелось показать господину его дочь!). В этом году рано пролились теплые дожди и стремительно зацвели деревья: все вокруг утопало в бело-розовой пене, в воздушном облаке, сотканном из несчетного множества похожих на снежные хлопья махровых цветков.

Мидори нарядилась в сливовое с золотой вышивкой кимоно, подкладка которого была медово-желтой. Она низко подвернула волосы, так, что они закрывали шею, и незаметно подвязала их внутри шнурком. Увидев жену, Акира вздрогнул: точно такую прическу делала когда-то Кэйко. Мидори не удивилась, когда супруг даже не улыбнулся ей: мужчина и не должен прилюдно показывать свои чувства! Он проявит их потом, ночью…

Акира был поражен видом полной счастливого ожидания, похорошевшей и довольной Масако с прелестной маленькой девочкой на руках – его дочерью. Он сразу почувствовал, что горячо полюбит ребенка.

Они поселились на территории крепости, и Мидори с Масако очень понравился их новый дом.

В первую ночь Акира, как и положено, пришел к Мидори, и та отдалась ему радостно и даже с некоторым пылом. Вторую ночь он тоже провел у нее, а на третью переспал с Масако. Казалось бы, чего еще желать? Его жена и наложница были юны и прелестны, да к тому же дружны между собой. Масако боготворила Мидори и во всем ее слушалась, а Мидори, в свою очередь, совершенно спокойно, с полным пониманием относилась к пребыванию в доме этой девушки и признавала за нею право делить постель с господином. Он же по-настоящему не нуждался ни в той, ни в другой. Где-то в горле все время стоял комок горечи, а сердце терзала тоска куда более пронзительная, чем любые слезы, и чувство обездоленности не покидало душу.

В конце зимы Акира все же решился послать гонца в деревушку и получил известие, что Кэйко там нет, она давно исчезла вместе с ребенком. А потом в плен попал один из самураев Нагасавы, и Акира задал ему вопрос: не слышал ли он что-нибудь о юной наложнице господина? «Он убил ее, – ответил самурай, – поскольку она совершила нечто непозволительное». «А ребенок?!» – воскликнул Акира. «Нет, сын остался при нем».

Итак, все было кончено. Да, кончено, несмотря на то что теперь Акира являлся наследником наместника Сэтцу, одного из самых влиятельных вассалов могущественного князя Аракавы, и жил в замке своего бывшего господина. Поистине желаемое достается слишком дорогой ценой!

Настал день, когда Кэйко наконец добралась до Киото. Потом она не могла вспомнить, как шла через горы, ей только казалось, будто это продолжалось вечность. Ночь, ледяная сырость, крутизна и осыпающиеся камни, неясные пугающие шорохи, напряженное тело, широко распахнутые глаза, одиночество, безмолвие и бессилье в душе. Сначала Кэйко плакала, а потом перестала – плачут ведь только тогда, когда ждут от кого-то помощи!

На рассвете Киото выступил из мрака: темные скопления домов, неподвижные силуэты деревьев. Что-то было не так – Кэйко не узнала города, но все равно продолжала идти. Какие странные улицы – наверное, это все-таки не Киото! Кэйко не видела ни одного знакомого дома – всюду обгоревшие развалины, груды камней, обугленное дерево, зола и пыль! Кое-какие строения уцелели, но она не могла понять, где находится, а спросить было не у кого. Молодая женщина прошла еще немного и вдруг заметила рощу камелий: о да, вот тут, неподалеку, стоял ее дом! Она поспешила за поворот и… остановилась, пораженная зрелищем. Улицы не было, не было непрерывной цепи заваленных товаром лавок, где торговали деревянной и соломенной обувью, кожей и шелком, лаковыми вещицами и посудой…

Под ногами хрустели мелкие камешки, пахло гарью. Откуда-то выскочила тощая собака и злобно залаяла на Кэйко, блестя голодными глазами. Женщина испуганно отскочила. О да, она сама была голодна, еще как голодна и с трудом отгоняла от себя воспоминания о кушаньях, какими ее потчевали в родном доме. Жаренные в масле лепешки из рисовой муки, сладкий сироп, маринованные и свежие овощи, огурцы, баклажаны, морковь, репа, лук – их всегда было вдоволь, как и вареного белого риса и ароматно пахнущей похлебки из бобов!

Вдруг она заметила мужчину – он появился из-за поворота и направился к ней. Кэйко облегченно вздохнула, поняв, что это монах, по-видимому, из одного из уцелевших буддийских храмов. Он подошел совсем близко и, заглянув в ее застывшее помертвелое лицо, спросил:

– Вы кого-то ищете, госпожа?

Она отвечала медленно, точно во сне:

– Здесь был мой дом.

– Тут было много домов, в основном лавки – их разграбили и сожгли.

– А люди? – прошептала Кэйко.

– Кто-то успел уехать, кто-то… остался.

– Киото больше нет?! – воскликнула Кэйко, не в силах думать о том, что могло случиться с ее родными.

Монах внимательно смотрел на нее.

– Центральная часть сохранилась, княжеские кварталы тоже в основном уцелели. А вы, как видно, пришли издалека?

Кэйко вздохнула: – Да.

– Тогда возвращайтесь обратно, тем более если у вас есть там кров. Здесь много лихих людей, одинокой женщине опасно бродить по городу.

Она кивнула. Глубоко в тайниках сердца Кэйко давно поняла: ничто никогда не будет прежним!

Она бесцельно бродила по улицам до самого вечера; вид покинутого людьми, мрачного, опустелого Киото внушал ей ужас. Зачем понадобилось разрушать такой прекрасный, светлый и мирный город?!

Она смертельно устала и с трудом переставляла ватные ноги. У нее раскалывалась голова, и было трудно дышать. В какой-то миг Кэйко едва не упала, но ее подхватили чьи-то руки.

Перед ней стояла какая-то женщина, она пристально глядела в ее широко раскрытые, лихорадочно блестевшие глаза. Незнакомка давно наблюдала за Кэйко, просто та этого не видела. Женщина молча повлекла Кэйко за собой, и она пошла, не в силах больше бродить одна по этому незнакомому, безжизненному миру! Женщина привела ее в светлый, теплый и красивый дом, в котором все было ярким и новым и витал аромат благовоний. Навстречу с поклонами вышли две молодые девушки в богато разукрашенной одежде; женщина что-то шепнула им, и они проводили Кэйко в большую, отделанную бамбуковыми панелями комнату и усадили на шелковую подушку.

– Откуда ты? – спросила женщина, в глазах которой угадывалась глубоко скрытая расчетливость и беспощадность.

Кэйко молчала, опустив голову.

– Ты потеряла родителей?

После этого заданного мягким, участливым тоном вопроса девушка словно пробудилась ото сна, начала осознавать происходящее и в ужасе прошептала:

– У меня отняли сына! Я никогда его не увижу! – И она горько зарыдала.

Женщина не стала ее успокаивать, лишь сделала девушкам знак, а после подала Кэйко принесенную ими чашку.

– На, выпей, это поможет.

Кэйко выпила, и женщина тотчас налила еще. Беспорядочные мысли проносились в голове девушки, ее все еще одолевал страх, но она согрелась от саке и немного успокоилась.

– Я не знаю, что мне делать! – пролепетала она.

– Теперь никто этого не знает, но ты должна ободриться и перестать думать о плохом. Со временем жизнь наладится, и твоя – в том числе, – рассудительно произнесла женщина. Потом спросила: – Как тебя зовут?

Кэйко ответила.

– А меня – госпожа Суми.

Подали еду – сочную белую рыбу, рис, овощи, – и Кэйко жадно утоляла голод. Потом упала на циновку и заснула.

На следующее утро госпожа Суми объяснила ей, куда же она все-таки попала.

– Ты не думай, – сказала она, – нас посещают только богатые и знатные господа, кого попало мы не пускаем. Девушки всегда хорошо одеты, веселы, сыты – им незачем думать о завтрашнем дне. Этот дом принадлежит не мне, а одному господину, я просто управляющая. Раньше я тоже принимала мужчин, как все остальные девушки, так что со временем ты даже можешь занять мое место.

Закончив, она испытующе уставилась на Кэйко.

– Я ненавижу мужчин! – вдруг сказала та.

– Не ты одна, – спокойно произнесла госпожа Суми.

– Это они разрушили Киото!

– Да, разумеется, это сделали не женщины.

Внезапно Кэйко почудилось, что она начала постигать истину. Мужчины устанавливают порядки, от которых на земле процветают несчастья. В замке На-гасавы, да и раньше, в лавке отца, она нагляделась и на лживое подобострастие, и на показную суровость. Эти маски на лицах – от вековечной привычки усмирять свои чувства, не давать им выхода. Так воспитываются все, и крестьяне, и самураи, и единственная возможность отпустить свои эмоции на свободу для последних – это война. Они затевают ее, а потом сметают все на своем пути – города, людей, память и чувства!

– Ты можешь их ненавидеть, можешь даже презирать, – промолвила госпожа Суми, – но помни: они достаточно платят, для того чтобы ты этого не показывала. Я сразу тебя заметила: ты не просто красива, в твоих глазах, в твоем лице есть то, что нравится мужчинам. Оставайся у нас, и ты сможешь многого добиться!

Кэйко не могла сказать госпоже Суми, что и без того добилась многого – была наложницей самого дай-мё, – как не могла сказать, чего ей это стоило и к чему привело!

Ее голос звенел от напряжения, когда она твердо произнесла:

– Нет! Это – не для меня!

Госпожа Суми осталась совершенно спокойной. Она ничуть не удивилась и ответила:

– Тогда уходи. Впрочем, если надумаешь вернуться, я буду рада.

Легкое дуновение ветра вновь доносило до Кэйко слабый, но явственный запах дыма, и кругом было темно и пусто, лишь кое-где маячили темные развалины. Она шла по мрачным тоннелям улиц и дрожала от холода и страха. В иные мгновения девушке казалось, что она слышит безумные крики, звон мечей, треск и грохот, чувствует испепеляющий жар огня, видит пламенный вихрь.

Вдруг что-то вынырнуло из темноты и остановилось перед нею. Кэйко обомлела. Это был мужчина, следом появился еще один. Они одновременно бросились к ней, и Кэйко побежала так быстро, как только могла. Ей удалось затаиться между развалин и переждать, пока они уйдут.

Убедившись, что преследователи исчезли, Кэйко вылезла из своего убежища и, крадучись, поминутно оглядываясь и содрогаясь от малейшей тени, от каждого звука, медленно побрела назад.