"Идеальная пара" - читать интересную книгу автора (Корда Майкл)

Сцена двадцать первая

Вдоль всей Эдмиралти-Роу и вокруг статуи королевы Виктории в ярком свете безоблачного летнего утра пестрели цветы. Небо было голубым и чистым, необезображенным белыми следами бомбардировщиков и самолетов-снарядов, будто война уже кончилась. Конечно, это была лишь иллюзия – стоило приглядеться повнимательнее, и можно было различить серебристые аэростаты заграждения над Темзой, разбомбленный дом на Палл-Малл, выглядевший как безобразная дыра в безупречно ровном ряду зубов. Война просто немного отодвинулась; кульминация последнего акта запаздывала, как у слишком затянувшейся пьесы.

На мгновение Фелисии даже показалось, что если она закроет глаза, а потом откроет, то увидит, что охрана у Букингемского дворца вновь стоит в своих красных мундирах и медвежьих шапках, но ничего не произошло – они по-прежнему были в хаки, их караульные будки были защищены мешками с песком, а у полицейских перед высокими парадными воротами по-прежнему висели противогазы через плечо, хотя все остальные уже перестали их носить.

Несмотря на теплый день, при виде полицейского Фелисия задрожала. Два месяца усиленного «отдыха» после рецидива ее болезни позволили ей тихо исчезнуть из виду – хотя ни у кого не было причин связывать ее со смертью Марти Куика.

Все же в санатории в Бате медсестры обсуждали новости в присутствии пациентов и иногда даже оставляли газеты на виду, хотя это было против правил. Фелисия знала о ходе полицейского расследования смерти Марти, информация о котором быстро сошла с первых полос газет под натиском новостей о прорыве английскими войсками обороны немцев у города Кан и о покушении на жизнь Гитлера.

Когда столько тысяч людей гибли каждый день, смерть одного шоумена при подозрительных обстоятельствах вряд ли могла долго привлекать внимание читателей – или даже полиции, особенно из-за того, что поскольку Куик был американским офицером, Скотленд-Ярд и американская военная полиция, постоянно соперничавшие между собой, никак не могли договориться. Полицейские задавали Робби вопросы, как всем, кто был знаком с Марти, но общее мнение было таково, что Куик, вероятно, был у проститутки и был убит, когда она – или ее сутенер – пытались ограбить его. Эту версию подтверждал и тот факт, что его часы и бумажник пропали. Полиция не допрашивала Фелисию. Зачем им было это делать? Им сказали, что она отдыхает в санатории после нервного срыва от переутомления.

Фелисия не помнила всех деталей того, что произошло – или скорее ее воспоминания были туманными и неточными. Она помнила, что видела, как Марти входил в комнату, помнила вид его тела на полу и то, как Робби помогал ей подняться на ноги, но, к счастью, в ее памяти не сохранилось воспоминание о том, как она держала кинжал. Все равно вид полицейского заставлял ее нервничать, даже если полицейский просто регулировал движение, и так, вероятно, будет всегда, думала она. Чувство вины принимает странные формы, и это, видимо, была одна из них…

Она почувствовала, как Робби сжал ее руку.

– Мы почти приехали, – сказал он. Потом после паузы: – Ты в порядке? – Его беспокойство было очевидным. В эти дни он оберегал ее от всего и заботился о ней как наседка о цыплятах.

– Я в полном порядке, дорогой, – ответила она. – Просто задумалась.

Робби слегка нахмурился. Задумываться было опасно – о некоторых вещах, во всяком случае. Она прижалась к нему.

– Я так счастлива за тебя, – прошептала она.

– За нас обоих.

Она покачала головой.

– Это твой триумф. Но я рада, что могу разделить его с тобой.

Он быстро поцеловал ее в щеку, крепко сжав ее руку, будто у него появился страх как перед выходом на сцену – что было вполне возможно, подумала она.

– Не волнуйся, – с улыбкой сказала она. – На репетициях ты был великолепен!

Он улыбнулся. Никаких репетиций, конечно, не было, но ему пришлось выслушать многочисленные инструкции и указания, хотя он и был великим актером.

– Мне сказали, что эта церемония сейчас не занимает много времени, – сказал он.

– «Хлоп, шлеп, мерси, мадам»? – смеясь, спросила она.

– Что? – озадаченно посмотрел он на нее.

– Просто такая смешная фраза, дорогой, – объяснила она. – Я ее слышала в Америке. – На самом деле она слышала ее от Марти Куика, который рассказывал, что одна из его девушек таким образом характеризовала процедуру секса с Лео Стоуном на его знаменитом белом кожаном диване.

Фелисия постаралась поскорее выбросить из головы эти воспоминания. Марти, секс, Голливуд – это было именно то, о чем она старалась не думать.

– В военное время они сократили церемонию – сделали ее менее официальной. Ну, это вполне в духе времени, я полагаю. К тому же я слышал, что король, бедняга, плохо себя чувствует.

– В самом деле? Но он так молод?.. – Фелисия тут же с опозданием вспомнила, что на троне был не Эдуард VIII, с которым она раз или два танцевала и даже слегка флиртовала в те беспечные дни до войны, когда он еще был принцем Уэльским, а его менее эффектный брат Георг VI, который заикался.

Робби удивленно поднял брови.

– Ну, он вовсе не так уж и молод, – сказал он, стараясь не противоречить ей. – Конечно, ты права: он всегда молодо выглядел.

Такое с ней иногда случалось, когда она могла пропустить год или десять лет, как граммофонная игла, случайно перескочившая на другую дорожку. Врачи сказали, что из-за этого волноваться не стоит, и она не волновалась. Память была не главным в том списке вещей, из-за которых она сейчас волновалась. Забыть кое-что было гораздо важнее.

Они с Робби молча держались за руки, когда их машина встала в ряд других, ждущих, пока откроют ворота дворца. Фелисия взглянула на Робби, такого элегантного в черной визитке[142] и полосатых брюках; его волосы были коротко пострижены en brosse (американцы называли это «под ежик») для постановки «Тита Андроника». Он похудел, глаза казались запавшими, по обе стороны рта появились глубокие складки. В нем почти ничего не осталось от того идола юных поклонниц, каким он был когда-то, будто все это сгорело в огне жизненных тревог – так, наверное, и было, подумала она. Робби выглядел старше, но был красив как никогда.

Еще несколько недель назад можно было себе представить, что он мог бы вновь сыграть Ромео, если бы захотел, но последние события оставили слишком заметный отпечаток на его лице, и слишком много печали таилось в глубине его темно-синих глаз.

Лицо же Фелисии нисколько не изменилось и не подурнело. Не только Робби, но совсем посторонние люди постоянно говорили ей об этом – конечно, так всегда говорят красивой женщине, особенно если она знаменитая актриса – но она сама видела в зеркале, что это правда. Только глаза выдавали ее, и поэтому она стала носить солнечные очки, как голливудская звезда, даже в самые пасмурные и мрачные дни английского лета, хотя раньше она презирала подобные манеры.

Для церемонии награждения Робби она выбрала костюм цвета бледной лаванды – из того твида, который только французы умеют ткать, такого мягкого и тонкого, что с шотландским твидом он не имел ничего общего, кроме названия. На голове у нее была маленькая шляпка из фиолетового бархата с бриллиантовой булавкой; перчатки, сумочка и туфли были тщательно подобраны по цвету. Весь этот наряд она покупала вместе с Робби в Париже еще до войны, чтобы пойти в нем в Елисейский дворец на завтрак, который давал в их честь президент французской республики.

– Ты помнишь тот день, когда мы купили это? – спросила она Робби, сделав выразительный жест рукой.

– У Шанель? Боже мой, конечно, помню. Он стоил целое состояние. – Он на секунду коснулся рукой ее колена. – Потом мы вернулись в «Ритц» и занимались любовью, – сказал он с улыбкой. – Телефон звонил не переставая, потому что Аарон Даймонд остановился в этом же отеле и хотел пригласить нас на ужин. Наконец я не выдержал и накрыл телефон подушкой. Помнишь? Аарон спросил консьержку, почему, черт возьми, он не может дозвониться, может быть, проблема с телефоном и не могли бы они проверить его. На что консьержка сказала ему очень вежливо: «Ах, мсье Даймонд, это Франция – мы можем побеспокоить мужчину и женщину после полудня только, если начнется пожар или война».

Фелисия рассмеялась. Потом совершенно неожиданно ее настроение изменилось.

– Будем ли мы когда-нибудь опять жить так же, как ты думаешь?

Его лицо посерьезнело, складки вокруг рта стали заметнее.

– Надеюсь, что да, – сказал он. Потом уже увереннее: – Конечно, будем.

Он действительно так думал? Ей необходимо было верить, что он не только так думал, но был убежден в этом. Она почувствовала, как ее глаза наполнились слезами при воспоминании о том, как счастливы они были когда-то, и обо всем, что случилось с ними потом.

– Интересно, привыкну я когда-либо к тому, что меня будут называть «леди Вейн»?

Он пожал плечами.

– Не думаю, что те, кому ты дорога и близка, будут называть тебя так, дорогая. Для них ты всегда будешь «мисс Лайл». Вот мы и приехали.

Машина остановилась у парадного подъезда; слуга в ливрее открыл перед ними дверцу. Из толпы за заграждением раздались приветственные возгласы; Фелисия улыбнулась и помахала рукой. Она не улыбнулась и не помахала Гарри Лайлу, который ждал их на ступеньках: в петлице его визитки красовался цветок, цилиндр слегка сдвинут на бок, в руках трость, на которую он тяжело опирался.

Сначала Фелисия пришла в ужас от решения Робби пригласить его, и была очень удивлена – ведь не было на свете человека, которого Робби не любил так сильно, как Гарри Лайла, – но оказалось, что он заботился о ней. На церемонию он мог пригласить двоих родственников, а поскольку он не хотел оставлять Фелисию одну, он подумал, что Гарри мог бы составить ей компанию. Честно сказать, Фелисия меньше всего хотела сидеть рядом с Гарри в Букингемском дворце, но она решила не спорить из-за этого с Робби.

Она протянула руку, и Гарри, скорее машинально, чем из любезности, на мгновение поднес ее к губам.

– Ты выглядишь очаровательно как никогда, – сказал он, его голос звучал несколько невнятно. Издали он казался таким же ухоженным как всегда, но сейчас, оказавшись рядом с ним, Фелисия разглядела мелкие признаки небрежности в одежде, которые не смог скрыть даже самый лучший его камердинер. – Порция шлет тебе привет, – сказал Гарри.

– Как она? – Фелисия взяла его под руку и медленно повела его вверх по лестнице. Он не сопротивлялся, цепляясь за нее как ребенок, будто их роли наконец поменялись.

– В прекрасном настроении, – ответил он, останавливаясь, чтобы перевести дух. – Прыгает через препятствия, у которых даже я останавливался в то время, когда еще не снял шпоры. Девочка – прирожденная наездница, – пробормотал он. – Не знаю, в кого она пошла. – Он подмигнул.

Фелисия сдержалась. Сейчас было не время и не место спорить с Гарри Лайлом. Вслед за слугой они все трое прошли во дворец, потом по длинному коридору, стены которого были затянуты красным шелком и увешаны большими мрачными полотнами голландских мастеров. Когда они дошли до конца, Робби покинул их, оставшись ждать вместе с другими будущими рыцарями-бакалаврами.[143] На прощание он поцеловал Фелисию.

– Еще раз спасибо тебе, – сказал он. Фелисию и Гарри проводили в большой зал, весь белый с золотом, освещенный огромными люстрами; в одном его конце было покрытое ковром возвышение и много хрупких золоченых стульев, подобных тем, на каких приходилось сидеть клиентам парижских кутюрье. Увидев эти знакомые стулья, помост и нарядно одетую публику, Фелисия невольно вспомнила показы моделей у Молинье или Шанель в прежние времена, только здесь присутствовало больше мужчин, чем женщин, и в центре возвышения стоял трон – ничего особенного, просто красивое кресло с позолотой и красной шелковой обивкой. Гости сидели в противоположном конце зала. Фелисии и Гарри показали их места, каждое было отмечено небольшой картонной карточкой с золотой каймой, на одной красивым каллиграфическим почерком было выведено «Миссис Роберт Вейн» (даже знаменитую актрису здесь нельзя было назвать ее девичьим именем), а на другой – «Лорд Лайл».

Они сели, Гарри с явным облегчением; члены семей других будущих рыцарей тоже занимали свои места, как зрители перед спектаклем.

– Все-таки он привел тебя сюда, как я вижу, – ворчливо сказал Гарри, протирая монокль дрожащими руками. Возраст наконец взял свое; это была месть ему за все, что он сделал, на которую сама она не смогла решиться. Фелисия даже чувствовала жалость к нему – чувство, которое он больше всего ненавидел.

– В каком-то смысле, Гарри, это я привела его сюда. Но это к делу не относится.

Гарри посмотрел на нее в монокль, который только усилил признаки его старческого возраста. Его глаза уже стали водянистыми, покрытыми бледной матовой пеленой.

– Для тебя это было тяжелое время, – сказал он с таким выражением, которое можно было бы принять за сочувствие, если бы она не знала его истинный характер. – Смерть Марти Куика – это, должно быть, был настоящий шок?

Закусив губу, она кивнула. Скорей бы началась церемония! – подумала она.

– Удивительная вещь, правда? Как ты думаешь, что такой парень, как Куик, мог делать в убогой меблированной комнате на Шепердз-Гарден? А этот парень, как его звали? Дов? Как ты полагаешь, где он мог познакомиться с Куиком? Чертовски неправдоподобную историю рассказал этот Дов. Какая-то женщина заплатила ему, чтобы он уступил ей свою комнату на ночь, а когда он утром вернулся, ее уже не было, а Куик лежал на полу мертвый. – Он рассмеялся. – Совершенно невероятно, да?

Фелисия пожала плечами, будто эта тема ее совсем не интересовала.

– Полиция поверила в это, насколько я помню, Гарри.

– О, честно сказать, я думаю, что они не поверили ни одному слову, дорогая моя. Просто они не смогли опровергнуть рассказ этого бедняги. Очевидно, эта женщина, кто бы она ни была, просто скрылась и забрала орудие убийства с собой… Хладнокровная бестия, верно?

– Не знаю.

Гарри хитро прищурился.

– Я думал, тебя это интересует. Вы с Куиком были… близки. Меня удивило, что полиция тебя не допрашивала.

– А зачем им было это делать? Я не так хорошо его знала, как другие.

– О, перестань! Ты говоришь с Гарри Лайлом, девочка моя. Ты сама говорила мне, что вы с Куиком были любовниками.

– Тебе показалось, Гарри, – холодно сказала она. – В твоем возрасте это бывает.

Он покраснел.

– Мне кажется, ты знаешь о том, что случилось с твоим мистером Куиком, гораздо больше, чем хочешь признать.

Фелисия приблизила к нему свое лицо и сурово посмотрела ему в глаза.

– Я ничего не знаю, да и знать-то тут нечего, Гарри. – Потом она мило улыбнулась. – Я не знаю, кто убил Марти, и мне на это наплевать. Но я знаю одно, Гарри, дорогой: тот, кто смог хладнокровно зарезать его, должен был иметь для этого очень вескую причину – и наверное, если нужно, сможет повторить свой поступок, я думаю, если от этого будет зависеть чья-то жизнь. Она помедлила.

– Или его собственная, – добавила она, и с радостью увидела, как на лбу у Гарри выступили капельки пота.

– Уж не угрожаешь ли ты мне? – свирепо спросил он, но в его голосе был страх.

Фелисия ощутила радость победы.

– Конечно, нет! – мило улыбаясь, сказала она. – Но если бы я задумала такое, то я знаю, как это сделать. Я усвоила твои уроки, Гарри. Ты был моим учителем. – Она достала шелковый платок из его кармана и подчеркнуто бережно вытерла ему пот со лба. – Тебе надо больше заботиться о себе, – сказала она. – В твоем возрасте вредно расстраиваться.

Гарри покраснел, заморгал глазами и закашлялся.

– Конечно, – согласился он. – Ты, несомненно, права. Я рад, что ты справилась со своим «нервным срывом».

– Спасибо, – вежливо поблагодарила она. К счастью, в дальнем конце зала у трона началось какое-то движение.

Гарри устремил взгляд на трон.

– Значит, – хрипло пробормотал он почти шепотом, – в конце концов все это оказалось к лучшему?

Наступила тишина. Все встали, когда король, выглядевший не по годам усталым, вошел в дверь, находившуюся позади трона. На нем была форма адмирала флота со всеми регалиями. Она казалась слишком большой и тяжелой для него. Его приближенные, стоявшие позади него, тоже были в военной форме; многие из них были высокими, широкоплечими и возвышались над своим монархом, который тем не менее без всяких усилий приковал к себе внимание всех присутствующих в зале.

Раздался шорох и движение в зале, пока все снова усаживались по местам, потом голос лорда-гофмейстера[144] – в котором Фелисия с удивлением узнала сэра Герберта Тарпона, несмотря на его длинный белый парик и черную официальную мантию – назвал имя первого рыцаря. Было ясно, что сэр Герберт тоже продвинулся по службе.

Фелисия откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Очередь Робби наступит еще не скоро.

– Да, – твердо сказала она. – В конце концов все оказалось к лучшему.

– Мистер Роберт Джиллс Вейн!

Фелисия услышала, как назвали его имя, и увидела, как он приблизился к королю – размеренным, полным достоинства шагом.

Король Георг VI удовлетворенно закивал, когда зачитали список заслуг Робби перед театром. Один из приближенных короля подал Робби знак, и Робби, как делал это десятки раз на сцене, опустился на одно колено, склонив голову, а король слегка прикоснулся к его плечу мечом. Фелисия невольно поежилась при виде ярко сияющего клинка.

– Встаньте, сэр Роберт, – услышала она высокий чуть надтреснутый голос. Где-то в середине процедуры посвящения ей показалось, что король устал и начал говорить невнятно, но вид Робби вернул ему силы, вероятно, потому, что Робби напомнил королю о многочисленных вечерах, которые тот проводил в театре в прежние более счастливые времена, или потому что осанка Робби была по-театральному безупречной.

Георг VI наклонился и надел на склоненную шею Робби ленту со знаком отличия рыцаря-бакалавра, потом просто, как один англичанин другому, пожал Робби руку и тихо сказал ему несколько слов. Робби засмеялся, церемонно, как требовали правила, поклонился, отступил на четыре шага назад и занял свое место в ряду новоиспеченных рыцарей. Он помахал Фелисии рукой и подмигнул ей. Она никогда не видела его более счастливым.

– Славный, добрый малый, – произнес Гарри, изо всех сил сжав руку Фелисии. Слезы струились по его щекам, губы дрожали. Фелисия была поражена: она никогда не видела, чтобы он плакал. Потом она поняла, что Гарри плачет при виде своего монарха. Конечно же. Даже самые несентиментальные англичане могли расчувствоваться в присутствии своего короля, а Гарри Лайл не был исключением.

Она сама тоже плакала, но при всей ее преданности трону, по совершенно другой причине. Она быстро вытерла слезы.

Поддерживая Гарри под руку, она помогла ему выйти во двор, где их ждал Робби.

– Король спрашивал о тебе, – сказал Робби, когда они, чуть смущенно, как показалось Фелисии, позировали фотографам. – Сказал, что любимая пьеса королевы – «Безумие Мейфер», и что она хотела узнать, как тебе удается оставаться такой же красивой, как прежде.

– И что ты ему ответил?

– Я сказал: «Сир, не просто такой же». – «Не такой»? – Его величество был явно озадачен. – «Нет, сир, – сказал я, – мисс Лайл еще более красива, чем раньше.»

– Льстец!

– Вовсе нет.

Один из фотографов крикнул им:

– Один поцелуй для фото!

Робби, который смотрел на них со своим самым серьезным выражением, как первый рыцарь в английском театре этого десятилетия, нахмурился, будто счел их просьбу слегка неуместной, но Фелисия не медлила ни минуты. Она обвила его руками за шею, прижалась к нему, подняв к нему лицо с тем самым выражением, которому многие годы завидовала не одна актриса, но так никто и не сумел повторить: ресницы опущены, губы полураскрыты настолько, чтобы были видны ее белоснежные зубы, шея изящно изогнута, как у лебедя…

Это было лицо, которое просто требовало поцелуя – «великолепное выражение эротической покорности», по словам одного критика, «воплощение того факта, что женские особи более опасны, чем мужские», по словам другого; и к черту их обоих, подумала Фелисия, что они об этом могут знать?

Она приготовилась, что он поцелует ее, как Джульетту, целомудренно; или как леди Макбет, чувственно; или как Клеопатру, страстно; или как Дездемону, настороженно; и он не подвел ее – на этот раз.

С улыбкой он наклонил голову и нежно поцеловал ее в губы – безупречный крупный план, постепенно ослабевающий поцелуй, такой безупречный, что она почти ждала, что раздадутся аплодисменты.

– Этот был для репортеров, – сказала она и поцеловала его уже страстно, и вокруг вновь защелкали фотовспышки. – Вот этот настоящий!

Фелисия посмотрела ему в глаза, как делала это прежде, и рука об руку они повернулись лицом к фотокамерам, «лучезарно» улыбаясь (как завтра напишут об этом в газетах).

Они прошли сквозь толпу репортеров к воротам, Гарри шаркающей походной следовал за ними, огрызаясь на представителей прессы, которых он презирал, придерживаясь принципа, что имя джентльмена должно появляться в газете только, когда он родится, женится и умирает, и то исключительно в «Таймс».

– Нет, я не ее отец, черт возьми, – услышала Фелисия его раздраженный ответ, – и не его.

Она знала, что отрицать что-либо было бесполезно. Половина газет – те, которые больше читает публика – все равно все исказят. Никто никогда не знает правды о жизни других людей – особенно когда утверждает, что ему все известно.

Фелисия крепко держалась за Робби, пока они шли через толпу репортеров, и они расступались перед ними. На тротуаре их ждал Гиллам Пентекост, улыбавшийся так, будто это он все устроил, Тоби – который, как предполагала Фелисия, будет следующим на очереди после Робби, и Филип, делавший над собой колоссальное усилие, чтобы скрыть зависть, которую он явно чувствовал.

Несколько мгновений они постояли все вместе, пока репортеры делали снимки. Фелисия почувствовала, как Филип, стоявший рядом с ней, взял ее за руку.

– У тебя все в порядке? – тихо спросил он.

– Лучше не бывает, дорогой, – уверенно ответила она.

– Тут ходили слухи…

– Мне нужен был отдых. Людям иногда надо отдохнуть.

Выражение лица Чагрина было высокомерным, голова высоко поднята, как всегда в присутствии прессы. Если бы постороннего человека спросили, кто из стоящих здесь мужчин рыцарь, то он прежде всего назвал бы Чагрина – рядом с ним все, за исключением Фелисии, выглядели немного вульгарными.

– Людям, возможно, – презрительно произнес он, понизив голос. – Актрисе твоего масштаба, нет! Ты нужна сцене, дорогая. А самое главное – тебе нужна сцена!

– Врачи не советуют мне пока приступать к работе, Филип. Они боятся нового стресса.

Уголки губ Чагрина резко опустились вниз.

– Чепуха! – бросил он. – Единственный стресс, который может повредить такой актрисе, как ты, это оказаться без работы. Это настоящий убийца, девочка моя – помяни мое слово!

При слове «убийца» она побледнела. Она просто не смогла с собой совладать. Ну, невозможно же все контролировать, верно? Она увидела беспокойство на лице Филипа. Она взяла себя в руки – ей уже неплохо это удавалось, подумала она – и сделала глубокой вдох, который должен был помочь обрести душевное равновесие, но обычно лишь вызывал у нее внезапную головную боль.

– Я вернусь. Скоро, – сказала она. – Обещаю.

– Ловлю тебя на слове, – сказал Чагрин с выражением убедительной строгости, которое всегда ему удавалось.

Робби повел Фелисию к машине.

– Что вы собираетесь ставить в ближайшее время, сэр Роберт? – спросил один из репортеров, проталкиваясь к ним.

Робби улыбнулся снисходительной улыбкой великого деятеля театра. Ну, подумала Фелисия, он заслужил такое право.

– «Генриха Четвертого», – ответил он. – Части первую и вторую.

– Будет леди Вейн принимать в этом участие? На мгновение она не поняла о какой «леди Вейн» идет речь, потом широко улыбнулась и счастливо рассмеялась.

– Мы с сэром Робертом пока не планируем играть вместе, – сказала она. – Мы решили, что для разнообразия мы будем просто жить вместе.

Робби засмеялся.

– Леди Вейн всегда удаются финальные реплики, – сказал он. Потом, взяв ее под руку, он помог ей сесть в машину. Шофер захлопнул дверцу. Она помахала рукой Филипу, Тоби, дяде Гарри, репортерам, чувствуя себя поистине королевской особой.

Позади репортеров собралась огромная толпа людей. Она помахала им, они замахали ей в ответ. Многие из них, она видела, держали ее фотографии, некоторые даже плакаты со словами «Удачи тебе, Фелисия!» и «Фелисия, мы тебя любим!» Это был его день, но каким-то странным образом толпа принадлежала ей, как, вероятно, было всегда. Он был великим актером, но она была звездой, наверное, самой яркой, которую когда-либо дарила миру Англия.

– Спасибо тебе за сегодняшний день, – сказал Робби, со вздохом откидываясь на спинку сиденья. – И за многое другое.

Она взяла его за руку.

– Робби, – сказала она, – что бы я ни сделала, я всегда любила тебя. Возможно, мы никогда не будем работать вместе. Возможно, нам и не следует этого делать – может быть, в этом причина наших неприятностей. Вероятно, то, что я не буду больше с тобой играть, станет моим наказанием. Но даже если так случится, будешь ли ты по-прежнему любить меня? Можешь ты мне сказать? Только честно.

Она увидела, что он заплакал, его темно-синие глаза наполнились слезами. Это было очень необычное зрелище, хотя, может быть, только для нее, потому что на сцене Робби никогда не мог заплакать по сигналу. Она сама с легкостью могла вызвать у себя слезы, когда требовалось, как и большинство актеров и актрис, но ему приходилось прибегать к разным ухищрениям – от специальных капель для глаз до нарезанного лука, которым он дышал за кулисами. Он мог притвориться кем угодно, но только не плачущим.

– Я обещаю, что буду любить тебя всегда, – сказал он. – До своего смертного часа. – Никогда еще он не говорил так убежденно и так искренне.

Фелисия кивнула и откинулась на спинку сиденья, уверенная, что он сказал ей правду. Он будет любить ее, как никого и никогда не любил.

– Спасибо, – тихо сказала она.

Как бы ни было трудно, она должна научиться не думать о прошлом. Она попробовала подумать о будущем. Это оказалось еще тяжелее.

Тогда она просто закрыла глаза.