"Бальзак" - читать интересную книгу автора (Цвейг Стефан)

XXII. Бальзак-коллекционер

Если, утаив подпись Бальзака, показать его письма за 1845 и 1846 годы непредвзятому человеку и спросить, что он может сказать о профессии и призвании пишущего, то человек этот, конечно, ответит: автор писем антиквар или коллекционер картин; впрочем, может быть, и торговец земельными участками, или маклер по недвижимости. Во всяком случае, никто не подумает, что это сочинитель романов. И действительно, в период завершения «Человеческой комедии» Бальзак, в сущности, занят ею куда меньше, чем домом, который он собирается построить для своей будущей жены на деньги, которые надеется получить от ее будущего наследства и от своих трудов. А надежды этому удивительному и неисправимому фантазеру всегда кажутся реальностью. Вот и на этот раз он ставит телегу перед лошадью, или, вернее, пустую повозку перед пустым местом, где полагалось бы стоять лошади.

В 1845 году у Бальзака нет ни дома, ни участка, на котором он может построить новый дом, и у него нет даже денег, чтобы приобрести участок для своего палаццо. Но он уже начинает ревностно украшать эту несуществующую еще резиденцию. Им овладевает новая мания: собирание антикварных предметов. Дом, в котором будет обитать Ржевусская, внучатая племянница королевы, должен стать сокровищницей, картинной галереей, музеем. Этот великий фантазер, у которого каждые два месяца описывают имущество за долг в двести-триста франков, намеревается вполне серьезно создать жилище, которое сравнилось бы с Лувром, с Эрмитажем, с палаццо Уфицци, с дворцами королей и царей. Бальзак хочет иметь собственного Гольбейна, собственного Рафаэля, собственного Себастьяна дель Пьомбо56, собственного Ван-Дейка, собственного Ватто, собственного Рембрандта – словом, стены его галереи должны быть украшены шедеврами всех времен. Его гостиная будет обставлена драгоценной старинной мебелью, в горках будет красоваться отборнейший китайский и саксонский фарфор, чудеснейшие ковры устелют его паркет. Дом его должен стать мечтой, подобной замку Аладдина. Но как же приобретет Бальзак полотна Гольбейна57 или Тинторетто, не имея денег? Да очень просто, по случаю, скупая у антикваров и старьевщиков ветхие полотна. Он сам назовет их Гольбейнами и Тинторетто. Унаследованная от матери склонность к коммерции находит внезапно выход в охоте за антикварными предметами. Бальзаку совершенно безразлично, в каком городе ни находиться, только бы потолкаться в лавках антикваров. Из Неаполя, из Генуи, из Дрездена, из Голландии приходят (хотя он еще и сам не знает, куда девать все эти предметы, и в большинстве случаев не может даже оплатить их доставку) ящики с сокровищами для будущего бальзаковского дворца.

Само собой разумеется, писатель, несмотря на всю гениальность, не имеет и малейшего представления о подлинной ценности этих вещей. Его может надуть самый мелкий торговец. Он действует, как в чаду. Словно больному, галлюцинирующему в горячке, Бальзаку непрестанно грезятся бешеные прибыли от его приобретений.

Нищий и вечный должник, он уже в 1846 году оценивает свои сокровища от четырехсот до пятисот тысяч франков, и его письма к г-же Ганской содержат непрестанные отчеты о новых его покупках, о новых «главных выигрышах».

Правда, г-жа Ганская и сама не очень-то бережлива. Она и дочь ее страдают манией делать покупки, и ювелиры с Рю де ла Пэ не нахвалятся столь завидными клиентками. Она окружает себя претенциознейшими предметами роскоши, инкрустированными во вкусе эпохи золотом. Но тем не менее она все же знает, что деньги счет любят. Очевидно, Ганская предоставила в распоряжение Бальзака определенную сумму, около ста тысяч франков, так называемое «сокровище Лулу» («Лулу» – прозвище, под которым Бальзак фигурирует в их переписке), предназначенную для покупки и отделки дома. Основная мысль у Бальзака, как всегда, правильная. Он хочет обставить квартиру и для этого приобрести красивую старинную мебель. Если бы он дождался благоприятного случая, он мог бы на сто тысяч франков г-жи Ганской купить отличный дом и обставить его уютно и даже богато.

Но Бальзак не умеет ждать. Он не в силах сдержать себя. Из случайного покупателя он немедленно превращается в коллекционера, в маниакального коммерсанта. И хотя Бальзак с полным правом утверждает, что, как писатель, он вправе соперничать с любым современником, но он впадает просто в идиотизм, намереваясь в качестве собирателя живописи сравниться с королями и принцами, создать собственный Лувр, да еще, само собой разумеется, в два-три года и почти что без денег. Сквозь всю его жизнь проходит эта тончайшая грань между разумом и безумием. Время от времени г-жа Ганская теряет покой и призывает его к осторожности. Но Бальзак делает самые обстоятельные подсчеты и доказывает ей. как умно он подходит к делу, как он экономен и оборотист. Мы устаем подчас от этих непрестанных самообманов. Но, право, забавно пуститься по следам бальзаковских комбинаций и посмотреть, как будущий владелец картинной галереи делает деньги. Вот, например, он покупает сервиз из «старинного китайского фарфора» на девять персон и торжествует:

«Он мне достался за триста франков. Дюма заплатил за такой же четыре тысячи. А стоит он по меньшей мере шесть!»

Через некоторое время он вынужден, конечно, смиренно признаться, что китайский фарфор сфабрикован в Голландии.

«Он такой же китайский, как я китаец!»

И грустно прибавляет:

«Поверь мне, коллекционирование старинных предметов – это наука».

Впрочем, разочарование нисколько не удерживает Бальзака, и он бодро продолжает заниматься этой сложной наукой. Смотрите-ка, сколько выгодных сделок провернул он за один только день, 15 февраля 1846 года:

«Три часа подряд прошатался я и сделал множество приобретений. Во-первых, желтая чашка за пять франков. Стоит она по меньшей мере десять, это истинное произведение искусства. Во-вторых: синяя ампирная чашка – севрский фарфор, – которую предлагали Тальма. Она невероятно богато расписана. Один букет цветов, который ее украшает, стоит двадцать пять дукатов (а я заплатил за нее только двадцать франков). В-третьих: шесть кресел, отделанных с королевской роскошью. Четыре я сохраню, а два мне переделают в козетку. Какое великолепие! Вот видишь, мы уже почти обставили маленький салон, и всего за двести сорок франков!»

В тот же день и также во время прогулки он находит:

«Две вазы из севрского фарфора. Стоимость их от пятисот до шестисот франков (сохрани это в тайне), а мне они достались за тридцать пять. Такого случая у меня еще не было. Парижане в сущности не знают Парижа. Обладая временем и терпением, здесь можно найти все и к тому же еще по дешевке. Ты просто откажешься мне поверить, когда увидишь желтую королевскую чашку, которую я приобрел за пять франков».

Но, кроме того, он ведет переговоры еще и о люстре.

«Она принадлежала германскому императору, в ней двести фунтов веса. Сделана она из массивной бронзы, которая одна только стоит по два франка пятьдесят сантимов за килограмм. Мне же эта люстра достанется за четыреста пятьдесят франков – это стоимость одного металла, то есть даром. Ты будешь жить элегантно и богато, как королева, окруженная всем, что только может предоставить искусство. И при этом капитала нашего мы не тронем».

Ибо он убежден, что покупает дешевле всех на свете.

«Я хочу, чтобы ты признала, какой хороший управляющий, коммивояжер, посредник и делец твой Лулу. Я обшарил все уголки Парижа. Настоящие вещи дорожают со дня на день».

По изредка с ним случаются и маленькие неприятности. Даже он замечает это.

«Я разыскал миниатюру г-жи Севинье58, времен Людовика XIV, она стоит сто франков. Хочешь ее приобрести? Это подлинный шедевр».

На следующий день он вносит поправку:

«Миниатюра отвратительна». Но, к счастью, ему уже снова невероятно повезло!

«Я открыл портрет твоей двоюродной бабушки, королевы Франции Марии Лещинской, кисти Куапеля59 или во всяком случае кого-либо из его учеников. Я сказал себе: «Сходство портрета с оригиналом исключительное. Не упусти его, Лулу». И я купил этот портрет».

Проходит неделя, и он узнает, что это не Куапель, а «только» Ланкре. К счастью, одна рама обошлась якобы в восемьдесят франков ее хозяину. А он за все про все отдал лишь сто тридцать франков!

Иногда просто начинаешь сомневаться в его рассудке, когда он, ни на минуту не сомневаясь, пишет:

«Маленький пейзаж принадлежит кисти Рюйсдаля60, Мивилль завидует мне – ведь я купил Натуара61 и Гольбейна за триста пятьдесят франков».

Если вспомнить, что в то же время тот же Бальзак в своем «Кузене Понсе» пишет о невероятной стоимости Гольбейна, то нам невольно приходится задать вопрос: неужели же ему ни разу не пришла в голову мысль, почему эти болваны торговцы картинами продают именно ему Гольбейна за триста франков? Но он не ставит себе этого вопроса. Он мечтает. Он фантазирует. И он покупает. На каждом углу его подстерегает какая-нибудь фантастическая сделка. «Париж буквально вымощен такими случайностями». Оборотная сторона великолепных сделок станет явной только при продаже его имущества. На аукционе в отеле Друо, после смерти жены Бальзака, подводится безжалостный итог. Никто никогда ничего не услышит о всех этих Гольбейнах и Рюйсдалях. Ни в одном каталоге мы не найдем упоминания о каком-либо выдающемся полотне «из собрания Бальзака». Суммы, вырученные за его величайшие сокровища, ничтожны. Правда, он не дожил до этого. Но и ему пришлось сделать пренеприятное открытие. История его флорентинской мебели показала или должна была показать ему, насколько легче купить, чем продать. Впрочем, он должен бы намотать это себе на ус еще во времена Жарди, которое он купил за сто тысяч и вынужден был продать за пятнадцать тысяч.

21 декабря 1843 года Бальзак увидал у какого-то антиквара секретер и ветхий поставец, по всей вероятности, итальянской рыночной работы. И с той же фантазией, с которой он, не задумываясь, аттестовал однажды дряхлые часы, завалявшиеся в лавке старьевщика, часами королевы Генриетты Английской, он тотчас же пишет и об этой мебели:

«Великолепные вещи из какого-то замка. Это секретер и поставец, изготовленные во Флоренции для Марии Медичи. На них ее герб. Оба предмета сделаны из массивного черного дерева и инкрустированы перламутром. Орнамент этот столь богат, изыскан и тонок, что покойный Соммерар упал бы в обморок, увидев их. Я был просто ошеломлен. Таким вещам место в Лувре!»

Этот образцовый пример показывает нам, как неразрывно переплетена интуиция Бальзака с его страстью к коммерции. Стоит ему загореться восторгом, и его охватывает желание извлечь из прекрасного выгоду. Первоначальное его побуждение было еще эстетическое и даже с известным патриотическим оттенком:

«Нужно вырвать из рук буржуа это воспоминание о Медичи, о королеве, которая покровительствовала Рубенсу! Я напишу на эту тему статью на двадцати страницах».

Однако тут же он добавляет:

«С деловой точки зрения, на этом можно заработать много тысяч!»

На следующий день, 22 декабря, Бальзак приобрел обе вещи за тысячу триста пятьдесят франков (к счастью, с рассрочкой на год) и в придачу новую иллюзию, еще более нелепую, чем все остальные.

«Я сделал замечательное историческое открытие, которое я еще уточню завтра. Марии Медичи принадлежал только поставец. Правда, на секретере – герб Кончини или герцога Эпернонского. Но, кроме того, там имеются буквы „ММ“, заключенные в изящную рамку, словно в любовные объятия. Это указывает на интимные отношения Марии Медичи с ее фаворитом. Она подарила ему свой поставец и вдобавок заказала для него секретер. А маршал д'Анкре – правда, как маршал он фигура весьма смехотворная – заказал для секретера еще перламутровую инкрустацию в виде пушек и прочих воинственных эмблем».

В этой фантастической истории верно только то, что Кончини, впоследствии маршал д'Анкре, действительно был фаворитом Марии. Все прочее, разумеется, является беллетристическим домыслом. Но благодаря этому домыслу в глазах Бальзака обе вещи стали гораздо дороже. Уже на другой день он оценивает их заново, и, более того, у него есть уже «а примете и покупатель.

«Один только поставец стоит четыре тысячи франков. Я продам его королю для музея Соммерар, а секретер оставлю себе. Или лучше я предложу поставец дворцовому ведомству. Предмет этот достоин Лувра».

И отнюдь еще не реализованный барыш в бальзаковском воображении предназначен уже, чтобы с его помощью заключить новые великолепные и выигрышные сделки.

«Вытянув из Луи Филиппа три тысячи франков за мой поставец, я буду весьма доволен. Ведь я получу тысячу шестьсот пятьдесят франков прибыли. А это маленький фонд, с которым можно пуститься в дальнейшее путешествие по антикварам и приумножать наши сокровища».

Но, как ни странно, г-жа Ганская не очень верит в эти великолепные сделки и упрекает Бальзака за его «мебельное безумие». А он пишет в ответ: «Я поручил продать один из нашумевших предметов за сумму, в которую мне обошлись оба. Значит, другая вещь мне достанется даром, да к тому же у меня останутся деньги, чтобы заплатить за канделябр».

Тертый калач, Бальзак пытается создать рекламу в прессе, чтобы ускорить продажу.

«В ближайшее время вы, вероятно, прочтете в газетах о том, какой фурор произвело мое открытие».

И 11 февраля в «Мессаже» действительно появляется описание мебели, принадлежащей Бальзаку:

«Один из знаменитейших наших писателей, который является большим любителем старины, совершенно случайно нашел мебель величайшей исторической ценности. Речь идет о поставце, украшавшем спальню Мари„ Медичи. Этот предмет, сделанный из массивного черного дерева, – одно из великолепнейших и удивительнейших произведений искусства...“

Но короля, по-видимому, не удается убедить приобрести эту великолепную вещь, принадлежавшую его сиятельной предшественнице. В конце концов являются несколько старьевщиков, привлеченных газетной рекламой. Бальзак ликует.

«Нашелся покупатель. Он дает десять тысяч франков за оба эти предмета флорентинской работы, чтобы перепродать их за двадцать тысяч двору. Тысячу франков комиссионных он обещал антиквару Дюфуру. Но я уступлю ему только поставец. Ко мне является множество покупателей, даже антикваров. Все они единодушно восторгаются моей мебелью».

Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что покупатели и почитатели куда-то исчезли. В марте мебель все еще не продана, и любой другой на его месте уже убедился бы в своем заблуждении. Но Бальзак, увлеченный своей фантазией, только взвинчивает цену:

«Один из двух предметов, который я решил сохранить, стоит теперь у меня. Он превыше всяких похвал, просто описать невозможно, до чего он хорош. Однако я решил не сохранять его для себя. Наш самый знаменитый антиквар оценил эту вещь в шесть тысяч франков. Краснодеревщик, который реставрировал секретер, полагает, что одна только работа мастера, сделавшего его, стоит двадцать пять тысяч франков. Он говорит, что на нее потрачено по меньшей мере три года ручного труда. Эти инкрустированные арабески достойны кисти Рафаэля. Я хочу предложить его герцогу Сандерлендскому в Лондоне или какому-нибудь пэру, какому-нибудь там Роберту Пилю. Они могут уплатить за него три тысячи фунтов стерлингов. За такую сумму я бы отдал эту вещь и тогда заплатил бы свои долги. Но пока что я оставлю ее у себя».

Проходит еще месяц, и из трех тысяч фунтов стерлингов не появился еще ни один. Но Бальзак не отступает С поразительным упорством он вынашивает новый проект. Он собирается поместить в «Мюзэ де фамий» изображение этой королевской мебели, и за право опубликования оригиналов журнал должен уплатить ему пятьсот франков. Таким образом, оба предмета обойдутся ему уже не в тысячу триста пятьдесят франков, а только в восемьсот пятьдесят. Однако проходит весна, потом лето, политипажи все еще не напечатаны, и все еще не явился ни один покупатель. В октябре мелькает проблеск надежды:

«Большая новость! Ротшильд заинтересовался моей флорентинской мебелью. Он собирается нанести мне визит, несомненно, чтобы осмотреть эти предметы у меня на дому. Я запрошу за них сорок тысяч».

Значит, после того как Бальзаку, несмотря на рекламу, в течение целого года так и не удалось заработать три тысячи франков, о которых он мечтал, совершая эту покупку, одна-единственная сказанная мимоходом вежливая фраза заставляет его взвинтить цену снова до сорока тысяч франков. Но о визите Ротшильда больше не слышно. Зато, правда, заходит речь о герцоге Девонширском, и Бальзак испускает стон:

«О, если б из этого что-нибудь вышло! Вот это был бы оборот!»

Но из этого, разумеется, ничего не выходит. «Оборота» не получается и никогда не получится. Последнюю попытку он делает в следующем году. Теперь он пытается продать свою мебель голландскому королю и в отчаянии называет абсолютно сумасшедшую сумму в семьдесят тысяч франков, то есть удесятеряет цену, которую ему никто не давал в Париже. Для этого дела Бальзак мобилизует даже своего друга Теофиля Готье:

«Мне нужен Готье, чтобы написать фельетон о моей флорентинской мебели. У нас осталась только неделя, чтобы заказать клише. Оттиски я пошлю королю голландскому. Это наделает шуму!»

Но и этот шум заглох. Ни семидесяти, ни пятидесяти, ни даже пяти тысяч франков не увидел он за свою королевскую мебель. И только смерть спасла его от разочарования. Он так и не узнал, за какую смехотворную цену она была продана с аукциона в отеле Друо.

Мебель и фарфор, ящики и комоды нагромождает он для будущего своего дома. Эти сокровища уберечь нелегко, ибо кредиторы по-прежнему осаждают Бальзака. Следовательно, самое время подумать о доме, который, очевидно, надо купить на имя г-жи Ганской и тем самым сделать его недосягаемым для заимодавцев. И тут первое намерение Бальзака опять-таки относительно умеренно. Как он полагает, они будут вести в Париже «самую скромную жизнь». Но и эта «самая скромная жизнь» будет, конечно, стоить по меньшей мере сорок тысяч франков в год. Дешевле, так объясняет он, ничего не получится, ибо Виктор Гюго, который расходует двадцать тысяч, живет, «словно жалкая крыса».

Купить дом для Бальзака вовсе не означает, как для всякого смертного, приобрести строение, в котором можно жить. Купить – для Бальзака всегда означает провернуть хорошую сделку.

«Вот уже три года я лелею желание иметь дом. Идея эта возникла у меня прежде всего из практических соображений. Завершить свои дела покупкой дома – это совершенно естественное соображение».

И он начинает искать. Стоит ему увидеть хоть что-нибудь подходящее, как он тотчас внушает себе, что за дом просят меньше, чем он стоит на самом деле. Дом в Пасси стоит сто тысяч франков. Но ему он обойдется, по его подсчетам, только в шестьдесят:

«Потому что в Пасси будут прокладывать новую дорогу в обход горы. Дорога пройдет примерно в двенадцати футах от нашей скалы, муниципалитет будет вынужден купить часть этой территории, и за нее можно получить десять тысяч франков компенсации»

В декабре он обращает внимание на участки в Муссо. За сим обнаруживает дом на улице Монпарнас:

«Он подойдет нам в самый раз, как перчатка!»

Необходима только мелочь:

«Его придется частично снести».

Дом нужно полностью перестроить, что обойдется в сто двадцать тысяч франков. Расходы эти можно без труда возместить: надо только прикупить еще другие земельные участки и заработать на них. Это старая система, которую он применял еще в юности, когда к издательству прикупал типографию, а к типографии – словолитню.

Весной он вспоминает о сельской местности. Там жизнь не только ничего не стоит, там можно еще спокойненько ждать повышения цен на землю. Это значит поместить капитал так, что он будет приносить непрерывную ренту. До чего же просто жить на свете!

«Виноградник в Вувре обеспечит нам пропитание полностью. Обойдется же он в двадцать – двадцать пять тысяч франков, не больше».

Ио как глупо покупать виноградник, когда в Турени можно заполучить целый замок с виноградниками и фруктовыми садами, с террасами и чудесным видом на Луару. Да, но разве это не обойдется в двести или триста тысяч франков? Нет, Бальзак получит свой замок даром. И подсчитывает точнейшим образом:

«Ты просто запрыгаешь от радости! Продается Монконтур. Мечта, которую я лелеял тридцать лет, становится действительностью, во всяком случае, может стать действительностью».

Наличными придется внести не больше двадцати тысяч франков. Потом нужно будет продать часть земли мелкими участками. Одни только виноградники – согласно точнейшим подсчетам, основанным на среднем доходе за десять лет, – безусловно, дадут пять процентов с капитала. Да и от этих виноградников легко отрезать десять арпанов и продать за сорок-пятьдесят тысяч франков. Точно так же он определяет и стоимость всей покупки. В конце письма Бальзак снова впадает в лирический тон:

«Помнишь ли ты Монконтур, тот прехорошенький замок с двумя башенками, которые отражались в Луаре? С него открывается вид на всю Турень...»

Некий школьный товарищ ведет от его имени переговоры. Но и этот проект оказывается слишком мелок для Бальзака. Он энергично защищает тезис, согласно которому только крупные покупки обходятся дешево.

«Мелкие участки безумно дороги, ибо мелким собственникам несть числа. Всякий, кто хочет сделать крупное дело, должен избрать себе действительно крупный объект».

Итак, почему бы не взять на прицел замок Сен-Грасьен? Он принадлежит господину де Кюстину, который совершенно на нем разорился, как Бальзак в свое время на Жарди.

«Сен-Грасьен обошелся ему в триста тысяч франков, и он говорил мне, что продаст его за сто пятьдесят тысяч по первому же предложению... В конце концов он будет вынужден отдать его почти даром».

Впрочем, г-н де Кюстин отнюдь не Бальзак. У него явно нет настроения отдавать свое имение даром. Бальзак вынужден продолжать поиски. Только осенью 1846 года он, наконец, находит дом, особняк Божон на улице Фортюне. Дом этот выстроен в восемнадцатом веке и в эпоху великой революции принадлежал богатейшему генеральному откупщику. Вот для этого дома и будут покупаться отныне королевские чашки, княжеские поставцы и секретеры, подлинные Гольбейны и Рюйсдали и увесистые люстры. Особняк Божон должен стать «музеем Бальзака», его Лувром. В нем воплотится умение Бальзака по мановению волшебного жезла вызывать шедевры из ничего. Но когда впоследствии Теофиль Готье, его друг, осматривает дом и восторженно восклицает, что Бальзак, по-видимому, действительно успел стать миллионером, тот с грустью отвечает:

«Нет, друг мой! Я беднее, чем когда-либо прежде. Ничего из всего этого великолепия мне не принадлежит. Я лишь привратник и сторож дворца».

Из осторожности, боясь кредиторов, он остается жить в уединенной келье на Рю де Пасси, где стоит его письменный стол. И этот скромный дом, заваленный рукописями, а вовсе не особняк Божон, с его коврами, уродливой бронзой и канделябрами, стал для нас подлинным «музеем Бальзака». Таков закон жизни: люди, и даже самые гениальные, гордятся не истинными своими деяниями. Нет, они полагают, что именно мелкие и легкие их достижения должны вызвать всеобщую любовь, восторг и признание.

И Бальзак-коллекционер является самым разительным тому примером.