"Странный генерал" - читать интересную книгу автора (Коряков Олег Фокич)

АФРИКА ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ

Отшумели проливные осенние дожди, отошли морозные ночи зимы, вновь грянула весна – пришел октябрь 1894 года, и опять буйная зелень покрыла трансваальский вельд.

Время, как известно, имеет свойство «притирать» людей друг к другу, к месту их обитания, к среде и обстоятельствам. Петр и Дмитрий «притерлись» на руднике, стали своими, а рудник стал «своим» для них. Даже небо с незнакомым, совсем иным, нежели в России, звездным узором сделалось привычным. Жизнь устоялась, текла ровно, по уже проторенному руслу.

В такой жизни наклонности человека явственней лезут наружу. Уже целую стену в одной из комнат занимали книжные полки.

В тот раз, когда Петр почти все деньги вбухал в книги и оружие, Дмитрий разозлился.

– Ты чо это, Петро, библиотеку-читальню задумал здесь открыть? На ней ведь не заработаешь. Так, знаешь, дело не пойдет.

– Дурья твоя голова! Не для заработка книги – для удовольствия, для знаний.

– Много мне с твоих книжек удовольствия! На кой ляд робить, если все деньги на такие пустяки сорить! Нам подкопить надобно, чтоб не с пустыми руками домой ворочаться, а ты… – Он даже слов не находил от возмущения.

Это была, пожалуй, их первая ссора на африканской земле.

– Ладно, – хмуро сказал Петр, – успокойся. Что твое потратил – верну. И впредь только на свои буду покупать.

На том и порешили. Оттаяв, Дмитрий даже соорудил другу полки. Он лишь крякал да укоризненно покачивал головой, когда Петр приносил домой пачки книг и принимался любовно расставлять их по стеллажам.

– Книгочий, – усмехался Дмитрий. – Тебе не по рудничному делу ударять – по науке. Может, в профессора бы вышел? Как тот наш знакомый.

– Может, – без улыбки соглашался Петр. – Только наукой-то, брат, с малых лет владеть надо. А мы с тобой бородами уже обзавелись.

Но что верно, то верно – чтение стало для него постоянной, неодолимой потребностью. Господин Деккер, книготорговец, на чью лавку когда-то набрел Петр, не чаял в нем души: покупатель этот регулярно оставлял в лавке чуть не половину своего жалованья. Деккер уже знал его историю и старался добывать, кроме прочих, и книги на русском языке.

Чем шире горизонты познания, тем больше человеку хочется узнать. Выработать какую-то систему в чтении Петру не удавалось: сам не умел, а подсказать было некому. Он проглатывал чтиво жадно и безразборно, набрасываясь на все, что попадало под руку. То были романы и описания путешествий, книги по горному делу и экономике, раздумья историков и хвастливые описания приключений разнокалиберных авантюристов. Но все больше влекла Петра та полка, в начале которой лепилась сбоку книжица, подаренная Петерсоном. На этой полке тоже еще не было системы и вперемежку стояли Шопенгауэр и Маркс, Прудон и Кампанелла, Рикардо и Бакунин – авторы, которые, каждый по-своему, растолковывал жизнь и пытался заглянуть в будущее. В сочинениях этих было много непонятного. Чамберс уже не мог помочь Петру, но это не пугало рьяного книгочия, только подзуживало его и приносило Деккеру новые доходы.

Не с кем было посоветоваться; изредка Петр писал Петерсону, тот отвечал, рекомендовал прочесть то или иное, а однажды прислал два пухлых тома того же Карла Маркса – «Капитал». Петр влезал в них постепенно, не наскоком, и мир, казавшийся хаотичным и непонятным, превращался в строгую систему обязательных, отрегулированных историей взаимоотношений классов. Поступки людей и вещи приобретали свой новый, исполненный глубокого значения смысл…

Появилось у Петра и еще одно увлечение – верховая езда. Они с Дмитрием купили-таки лошадей, и кони не застаивались в конюшне. Нередко отправлялись верхами втроем – с Изабеллой. Как почти все бурские девушки, она была хорошей наездницей, не требовала особой опеки, с ней было просто и весело. Все теснее становилась их дружба. Правда, в отношениях с Петром, оставаясь приветливой и добросердечной, Белла не могла переступить ту грань, за которой начинается легкая, ничем не сковывающая свободы отношений непосредственность. К Дмитрию же она не выказывала ни особого уважения, ни почтения, часто подсмеивалась над ним и все же, дурачась, тянулась именно к Дмитрию.

Чтобы не мешать им, Петр нередко отправлялся в вельд один. Впрочем, его всегда сопровождал Каамо. Парень был удивительно быстр и вынослив в беге. Вначале Петр сердился и гнал Каамо домой, но тот лишь улыбался и все так же легко и стремительно бежал рядом с лошадью. Петр предлагал ему место в седле – Каамо отказывался и от этого. Мчаться по вельду подобно стреле, спущенной с тугой тетивы, – это был его природный дар, он приносил ему наслаждение.

Особенно они любили резвиться в истоках Крокодиловой реки: там было много зверья и птицы. С этих прогулок, если можно назвать прогулками лихую скачку по диким просторам, Петр возвращался с богатой добычей. Его рука и глаз уже не знали промаха в стрельбе, и дичь не сходила с их стола.

Готовил Каамо. Он прижился и стал как бы членом их небольшой мужской семьи. Парень оказался веселым и сообразительным. Лишь долго не мог он заставить себя называть Петра и Дмитрия по именам. Баас – хозяин – обращался он к ним. Но потом привык и к именам.

Петр учил его языку и грамоте, приемам ружейной стрельбы. Каамо учил его понимать жизнь вельда, повадки животных и птиц, особенности африканских растений. Однажды он притащил к обеду полную корзину маленьких, похожих на огурцы ярко-красных плодов.

– Конгве, – пояснил Каамо, – можно есть, вкусно.

Это были «кафрские арбузы», сочные и сладкие.

В другой раз дело чуть не кончилось скандалом.

Придя с работы, парни, как всегда, уселись за стол, Каамо потчевал их с затаенной довольной улыбкой: он приготовил друзьям сюрприз. На тарелках появилось какое-то густое, коричневатого цвета месиво.

– Что за каша? – поинтересовался Дмитрий.

– Ешь, Дик, ешь. Хвалить будешь. Все бечуаны едят. Все черные едят. Вкусно.

Оно и верно оказалось вполне съедобным, это вязкое и жирное сладковатое месиво с каким-то странным запахом и привкусом.

– Что же это все-таки? – не вытерпел и Петр.

– Ешь, Питер, ешь, – повторял Каамо. – Когда тарелка пустая будет, я будет рассказать.

Ох и взбеленился Дмитрий, когда узнал, что он ел! Оказывается, Каамо подал им высушенную на огне, истолченную и смешанную с медом саранчу.

Дмитрий вытаращил глаза, нижняя губа у него отвисла. Довольный эффектом, Каамо хохотал и приплясывал, весело хлопая себя по ляжкам. Дмитрий схватил тарелку и запустил в парня. Тот увернулся и выскочил из комнаты. Дмитрий кинулся вслед, но Петр успел ухватить его.

– Стоп, Митя!.. А что случилось?

– Да как – что? Да я ему сейчас…

– Спасибо скажешь?

– Пошел ты к черту! – Однако Дмитрий сел. Посидел, боязливо ощупал живот, покрутил головой, усмехнулся: – Вот ведь оказия!..

Потом они всякий раз смеялись, вспоминая этот казус. У Каамо не было друзей, кроме Петра и Дмитрия. Правда, он привязался и к Марте, той молоденькой мулатке, которая стирала им. Каамо всегда старался услужить ей, помогал таскать узлы с бельем и воду.

Марта была наполовину француженка, наполовину бечуанка. Кровь белого отца, что ли, сделала ее смелой и разговорчивой. Местные парни побаивались не только ее языка, но и кулаков. Марта носила яркие, цветастые юбки и замысловато вышитые кофточки. Она любила звонкие песни, и еще задолго до ее появления на пороге дома все узнавали, что она идет к ним. Каамо начинал улыбаться, и Петр улыбался, а Дмитрий, если у них гостила Изабелла, улыбаться не решался: хозяйская дочь не очень-то признавала «эти шашни с цветными».

Входя, Марта здоровалась весело и громко, а перед Изабеллой делала почтительный книксен.

– Ну, мои большие ребенки, – говорила она, – давайте ваши грязные штанишки и рубашки.

– Садись, Марта, выпей кофе, – приглашал обычно Петр.

– О нет, спасибо, масса Питер! Марта недостойна такой чести, – смиренно отвечала мулатка, а сама, глазами указывая в сторону Изабеллы, делала такую уморительную рожу, что Петр и Каамо прыскали.

Это повторялось почти каждый раз. Потом Каамо забирал узел с бельем и говорил:

– Я немножко помогу Марте. Скоро ждать меня не надо. Я буду шляться.

Последнюю фразу он произносил по-русски. Ему очень нравилось словечко «шляться».

А вообще-то Каамо был домосед. Когда Петр и Дмитрий уходили на рудник, он возился по хозяйству – наводил порядок в доме, готовил пищу, кормил и чистил лошадей, выделывал шкуры добытых Петром антилоп. Иногда он развлекался тем, что примерял на себя одежду друзей; он очень любил наряжаться. Но порой пареньку становилось плохо, тоскливо, он целыми часами лежал на траве, уставясь в небо, или шел на речку и, забравшись в прибрежные заросли, сидел там и напевал что-то томительное, щемяще-грустное. Иногда он уходил в поселок, где жили негры, рудничные рабочие, и, робкий, молчаливый, стоял возле какой-нибудь хижины, прислушиваясь к разговору старших.

Как-то раз, вернувшись из поселка, он сумрачно притулился в уголке на кухне, молчал, потом сказал сердито и пылко:

– Негры – глупые люди!

– Это почему же, Каамо? – спросил Петр из комнаты.

– Глупые! – упрямо и жестко повторил парень.

Что-то творилось с ним. Петр заглянул на кухню:

– Ты о чем, Каамо?

Тот повел на Петра глазами, блеснули на коричневом лице белки.

– Питер, ты бил Якоба Мора?

– Зачем же бить человека?

– Негры говорили: ты сильный и справедливый. Они говорили, Якоб Мор боится тебя, наверно, ты бил его. А негры его бить не могут. Негры глупые и слабые.

Каамо был взволнован и путал слова – английские, бурские, бечуанские, русские. Кое-как Петр разобрался в том, что рассказал ему парень. Он рассказал горькую негритянскую легенду.

Когда-то, очень давно, бог создал из камней две пары людей: черную пару, потом белую. После этого он опустил на землю две корзины. Одна была большая, другая маленькая. Бог велел поделить их, выбрав, кому какая нравится. Черная пара ухватилась за большую: в ней лежали лук и стрелы для охоты, мотыга для обработки земли, хлопок для рыболовных сетей. В маленькой корзине белые нашли лишь книгу. Они прочитали ее и стали мудрыми и хитрыми. Они научились обманывать черных и повелевать ими.

– Ты все понял, Питер? – спросил Каамо и вдруг почти закричал: – Ты очень медленно учишь меня! Я хочу знать все, что знают белые, и хочу читать книги. Пожалуйста, Питер, учи меня быстро.

Петр молча обнял его жесткую курчавую голову, прижал к груди.

– Айдате песни петь, – негромко позвал из комнаты Дмитрий.

Это была его любимая отдушина – родные русские песни. Он пел, и Петр трепетно затихал в уголке. Песни были волшебством. Горько-сладкие, щемящие напевы и слова волшебно превращались в видение далекого родимого мира. А Каамо в эти минуты оказывался обычно рядом с Дмитрием. Он был очень музыкален, этот негритянский паренек, и, хотя плохо понимал слова, всей душой отдавался то буйно-быстрым, то протяжным напевам чужой, далекой страны…

Сейчас он поднял взгляд на Петра, улыбнулся смущенно и сказал:

– Вы оба два хорошие люди.

И вдруг вскочил, совсем по-русски воскликнул: «Айдате!» – и вприпляс пошел к Дмитрию.

Без стука, как добрый знакомый, вошел в дом Клаас Вейден. В старой потертой куртке, обвисающей на костлявых плечах, небритый, он бочком, неуверенно приблизился к столу и тихо произнес свою обычную, неизменно повторяющуюся в каждый визит фразу:

– Вот зашел навестить, скучно одному старику…

Вейден появлялся у них почти регулярно раза два в неделю, по вечерам, сообщал о том, что ему скучно одному, и сидел, даже не пытаясь завести разговор, время от времени отхлебывая из плоской фляжки крепкий доп. Петр поначалу тяготился этим: ведь надо было принимать гостя, оказывать ему внимание и как-то развлекать. Потом он понял, что это бесполезно и вовсе не нужно. Старик приходит из своей норы-хибарки просто посидеть и помолчать к людям, которые ему, по крайней мере, не противны.

Дядя Клаас, как звали его на руднике, был коренной бур. Когда-то он имел ферму, потом рудник, но там погибли в шахте два сына, он запил, опустился и бог его знает, чем кончил бы жизнь, если бы старый приятель Артур Бозе не дал ему работу и пристанище. Это Петру было известно не от Вейдена, сам о себе старик никогда ничего не рассказывал.

– Иди, Питер, читай свои книги, я посижу, – сказал дядя Клаас. Он прислушался к тихой непонятной песне: Дмитрий выводил «Лучинушку». – Скоро вы с ним расстанетесь.

– Как – расстанемся? Почему?

– Ты куда-то поедешь.

– Куда я поеду? Зачем?

– Не знаю, Питер, не знаю. Я маленький человек, просто слышал, что поедешь… куда-то. – Вейден неопределенно пошевелил пальцами над головой.

Петр внимательно посмотрел на него – старик был очень пьян.

И все-таки Клаас Вейден сказал правду…

Воскресное утро было ясное, чистое. Петр, сидя на крылечке, набивал патроны, Дмитрий чистил своего Гнедка. Из кухни доносился густой аромат жареного мяса – Каамо готовил завтрак.

– Какие трудолюбивые люди! – раздался вдруг голос Изабеллы; они и не слышали, как она появилась во дворе. – Наверное, опять собираетесь распугать всех антилоп в округе?

– И надеемся, что вы поможете нам в этом, – откликнулся Петр.

Дмитрий расплылся в улыбке.

– Сегодня – нет, – сказала Изабелла. – И вам, как я понимаю, придется отложить прогулку. – Она приняла шутливо-важную позу, руки уперла в бока. – Я прибыла к вам в качестве гонца от сиятельной персоны известного в здешних местах Артура Бозе и уполномочена передать официальное послание.

Изабелла протянула Петру клочок бумаги, на котором неровными, угловатыми каракулями было написано:

Питер и Дик прашу вас ни отказат от обедать ныньче в маем доме.

К сему А. Бозе.

Нада пагаварить о деле.

Обедать в доме Бозе им приходилось, но ни разу еще это не обставлялось столь церемонно.

– Как это понимать? – с растерянной улыбкой спросил Петр. – О каком деле речь?

Изабелла пожала плечами:

– Не знаю, Питер. – Глаза ее сделались лукавыми. – Может быть, отец хочет сообщить о том, что Якоб Мор просил моей руки, и посоветоваться с вами?

– А Якоб…

– Да, он сделал это вчера.

– Ты говоришь неправду, Белла? – выкрикнул Дмитрий.

Изабелла живо повернулась к нему:

– Что ты, Дик! Разве я могу взять такой грех на свою слабую душу? – В глазах ее по-прежнему плясали смешинки.

– Хочешь, я ему все кости переломаю? – совсем не шутливо сказал Дмитрий, комкая записку.

– О нет! Лишать отца лучшего надсмотрщика – это было бы жестоко, Дик. К тому же ведь еще неизвестно, какой ответ получит почтенный Якоб Мор… – Крутнувшись так, что юбка приподнялась колоколом, обнажив стройные загорелые ноги, Изабелла побежала к своему дому, крикнув: – Не опаздывайте!..

Они все же опоздали: Дмитрий не хотел идти, Петр еле уломал его.

В большой темноватой гостиной сидели хозяин и Якоб Мор. Бозе поднялся навстречу вошедшим:

– Я уж думал…

– Что вы! – с натянутой улыбкой возразил Петр. – После такого послания мы не могли не прийти.

Бозе ухмыльнулся в бороду:

– Значит, помогло. Специально написал, чтобы не отмахнулись от приглашения. Надо кое о чем поговорить.

Однако никакого особого разговора за обедом не произошло. Беседа вообще не вязалась, хотя Бозе, похоже, взволнованный чем-то, пытался расшевелить гостей потешными историями из своих охотничьих похождений.

Друзей сковывало присутствие неприятного для них человека. Якоб Мор всячески выказывал свое расположение Изабелле, старался ухаживать за ней, но та явно игнорировала его, изредка бросая смешливо-заговорщические взгляды на Дмитрия и Петра. Дмитрий угрюмо молчал. Ели вяло.

Подали кофе. Раскуривая трубку, Бозе сказал:

– Дочка, займись чем-нибудь, мы потолкуем о делах.

«Вот оно!» Петр обеспокоенно оглянулся на Дмитрия. Тот, ссутулившись, уставился в пол и, похоже, боялся шевельнуться.

– С господином Мором я уже советовался, – начал Бозе, – и рад, что мнения наши совпали. Последнее время дела на руднике, хвала богу, идут хорошо. – Бозе приветливо посмотрел на Петра. – Но я стреляная птица, и я не хочу быть в дураках. Один раз я уже чуть не вылетел в трубу из-за милейшего Сесиля Родса, когда он прибрал к рукам алмазные разработки. Чует мое сердце, на Витватерсранде скоро тоже что-то произойдет. У Родса длинные, загребущие руки, он силен, что-то больно уж нахальными становятся английские компании в Йоганнесбурге. – Бозе повернулся к Мору: – Вы извините, Якоб, надеюсь, эти слова не обижают вас.

Мор холодно улыбнулся:

– Я себя считаю больше голландцем, чем англичанином. И, кроме того, ваши интересы, Бозе, для меня неизмеримо выше чьих-либо.

– Спасибо, Якоб, я так это и понимал… Ну вот, повторяю, чтобы не оказаться в глупых, я решил… От верных людей мне стало известно о находках золота на Олифант-ривер, Слоновой реке, за Лиденбургом. Это северные отроги Драконовых гор. Надо хорошо понюхать и копнуть это местечко. Если и верно там есть металл, лучшего нам не надо. Область дикая, никто не помешает нам заложить рудничок и грести золото, если здесь начнут хозяйничать Родс и его акулы. Вам понятно, друзья?

Вопрос был обращен, прежде всего, к Петру и Дмитрию. Но ответа Бозе и не ждал: он продолжал говорить.

– То, что я сказал, должно остаться только между нами. Чтобы не пронюхал ни один шакал… Я думаю поручить все это Якобу, а в помощь ему пойдет Питер… Подожди, Дик. Ты останешься на руднике, вам с Вейденом придется поделить обязанности Якоба и Питера. А им выделим группу рабочих, и они надолго оставят нас. Путь сложный и длинный. Конечно, пригодится и железная дорога на восток. Можно доехать до Эрли или Махадодорпа, а оттуда…

– Это неосторожно, – прервал его Мор и недовольно пошевелил бровями. – И Эрли, и Махадодорп – паршивые маленькие местечки, и каждый баран обратит там на нас внимание.

– Пусть обращает, – весело усмехнулся Бозе. – Я надеюсь, вы не станете объяснять «каждому барану», куда и зачем вы держите путь. Давайте взглянем по карте…

К ночи обо всем договорились. Было решено, что экспедиция отправится из Претории железной дорогой до Миддельбурга. Цель – для любопытных – охота. А для большей предосторожности в Преторию выехать не всем сразу, а двумя группами, в различные дни. Вначале туда отправится Мор, там приобретет необходимое, потом к нему присоединится со второй группой Питер. Лошадей и воловьи упряжки они купят в Миддельбурге.

Приехав в Преторию, Петр остановился в одном из привокзальных постоялых дворов. Сопровождавших его негров расположили на дворе. Хозяин, рябой одноногий бур, спросил у Петра:

– Надолго?

– День, два.

Больше хозяина ничего не интересовало.

Позавтракав, Петр отправился к Мору.

Якоб Мор занимал громадную, обставленную с роскошью комнату в одной из гостиниц на главной, Церковной площади. Похоже, он разыгрывал из себя богатого путешественника, это льстило его натуре. С Петром Мор держался суховато, сразу дав почувствовать, что именно он возглавляет экспедицию. Он только спрашивал – Петр отвечал. Потом Мор отпустил его.

– Вы можете быть свободным до пяти вечера. В пять явитесь сюда, придет тот человек, который поведет отряд.

«Ну-ну, главнокомандующий!» – про себя ухмыльнулся Петр.

Он решил осмотреть город, но на это не понадобилось много времени. Столица Трансваальской республики, расположенная среди высоких голых холмов, по существу представляла собой большую деревню, зеленую и чистую. На город она походила лишь в центре, где были собор, банки, гостиницы, магазин и занимающий целый квартал дом правительства. На Церковной площади высилась гранитная глыба с плоским, выровненным верхом. Заинтересовавшись, Петр спросил у прохожего, зачем торчит этот камень. Тот глянул на Петра снисходительно:

– Приезжий?.. Это цоколь для памятника нашему дяде Полю, президенту.

Петр знал, как уважительно относятся буры к старому Павлу Крюгеру, и все же не мог не удивиться: живому готовят памятник. Он долго стоял у глыбы гранита, пытался представить, каким закаменеет на ней президент. Но для этого надо было знать хотя бы, каков он из себя. У Петра мелькнула озорная мысль – пойти в дом правительства; говорят, увидеть президента очень просто: он принимает любого, обходясь без всяких секретарей и адъютантов. Но с чего же это идти к нему? Просто так, из мальчишеского любопытства?

Петр двинулся в противоположную сторону.

От площади тянулись лишь две замощенные улицы, другие заросли травой, по ним бродили козы. Мрачноватые кирпичные особняки тонули в садах. Вдоль тротуаров журчала вода в аккуратных канавах: в Претории была искусственная оросительная сеть.

Петр миновал окраинные дома. Впереди буйно зеленел больничный парк. Солнце поднялось уже высоко, земля чуть парила, подсыхая после ночного ливня. Петр свернул с дороги и, бросив на траву куртку, прилег в тени баобаба.

В свои двадцать четыре года он уже немало побродил по земле, но всякий раз, оказываясь в новом месте, ощущал в душе тревожно-смутное предчувствие каких-то свершений, и радость познания, и необъятность мира, манившего его и ласково, и грозно. Вновь судьба сорвала его с обжитого места и вела теперь в незнаемую глубь континента, в дикую африканскую глухомань.

Он не страшился опасностей, только лучше было бы встречать их бок о бок с верным другом, нежели с этим злобным Якобом. Петр понимал, что жить с ним в мире ему едва ли удастся, тем более что и официальные их отношения были достаточно сложными. Формально во главе экспедиции стоял Мор, но за разведочные работы отвечал Петр. А ведь эти работы и составляли цель экспедиции.

Уже перед самым отъездом Бозе напутствовал Петра:

– Вся надежда, Питер, на вас. Вы понимаете толк в золотодобыче и разберетесь там, стоит ли игра свеч… Может быть, вы немножко обижены на меня: вот-де старый дурак Артур Бозе требует от меня найти ему золота, а начальствовать поручает Мору. Так вот что я скажу. Золота я не требую. Мне нужен только честный ответ понимающего в деле человека – есть смысл пускаться в эту авантюру или нет. А насчет Мора – что ж, он человек здешний, опыта у него побольше вашего, он знает край и знает, как надо обращаться с кафрами. Однако он начальник для всех, но не для вас. Вы отвечаете только передо мной. Это вам понятно?

– Мне-то понятно, – улыбнулся Петр, – важно, чтобы было понятно и Мору.

– Я с ним говорил. Он не дурак и знает, что без вас ему как без рук.

– А вы не скажете мне, – Петр замялся, – что он за человек?

Этот вопрос ему давно хотелось задать хозяину, но все считал, что не очень удобно делать это. А теперь стало необходимо.

Бозе внимательно посмотрел на собеседника и, уминая табак в трубке, задумчиво опустил голову.

– Любопытство естественное и деловое. Только не знаю, смогу ли я его удовлетворить полностью. Отец Мора был англичанин, мать, по его словам, бурская женщина. Родился Якоб в Капштадте. В молодые годы он служил там в полиции, потом перебрался в наш Трансвааль, и здесь парню не очень повезло. Пытался он грести алмазы, пробовал торговать, путался с английскими миссионерами и наконец прибился вот к моему руднику. Сейчас в Трансваале много таких людей, и не сразу скажешь, каковы они – честные или обманщики, подлые или благородные, – эти искатели счастья на чужой земле. – Бозе взглянул на Петра и, видимо, только тут сообразил, какую бестактность он допускает; неловко кашлянул. – У меня Якоб работает уже несколько лет, и сказать что-нибудь плохое о нем я не могу. Может быть, иногда он слишком суров с черными, ну, так ведь старается для дела… Я думаю, вы с ним поладите…

В пять Петр был у Мора. Почти следом за ним вошел высокий светловолосый бур в суконной куртке и кожаных штанах. Шею, несмотря на теплую погоду, обвивал вязаный шерстяной шарф.

– Ян Коуперс, – представился он.

Мор тотчас начал деловую беседу. Петр с интересом присматривался к будущему проводнику. Коуперс был молод, не старше тридцати лет, но держался с достоинством, речь его была свободна и грамотна. Он сразу располагал к себе – внимательным взглядом живых, умных глаз, спокойной улыбкой, красивой естественной осанкой. На красноватой обветренной коже белели выгоревшие на солнце брови, лицо чуть портил рваный шрам у губы на левой челюсти, но стоило Коуперсу улыбнуться, и неприятное впечатление от шрама исчезало.

Ян слушал Мора, отвечал на его расспросы и время от времени поглядывал на Петра, молчаливо сидящего в сторонке. Должно быть, они понравились друг другу.

В комнате сделалось темно: громоздкие тучи прикрыли небо. Хлынул дождь – обычный здесь свирепый толстоструйный ливень.

Петр, подойдя к окну, не сдержался:

– Ну хлещет! Вот она, Африка…

Коуперс с улыбкой покосился на него:

– Настоящая Африка начнется там. – Он махнул куда-то на северо-восток. – Все, друг, впереди.