"Книга 4. Ракеты и люди. Лунная гонка" - читать интересную книгу автора (Черток Борис Евсеевич)

Глава 20. ВАЛЕНТИН ГЛУШКО, Н1 И НПО «ЭНЕРГИЯ»

15 мая 1974 года в конце дня «по кремлевке» мне позвонил Пилюгин.

– Василий Мишин от вас уходит. Получите нового, но уже не главного, а генерального конструктора.

– Кого?

– Глушко.

Я не удивился и не стал переспрашивать. Всего за два года до этого именно такой прогноз был сделан в художественном фильме «Укрощение огня». После смерти главного героя фильма – главного конструктора ракет Башкирцева, в образе которого информированный зритель узнавал Королева, его место занял главный конструктор двигателей Огнев.

Я не стал расспрашивать Пилюгина, откуда он узнал такую сенсационную новость и кто принял такое решение. У Пилюгина были хорошие связи в аппарате ЦК, и новости он сообщал, будучи в них совершенно уверен.

Тем не менее столь судьбоносное для нашего коллектива известие я не рискнул передавать кому-либо из ближайших знакомых.

Следующий день начался обычной суматохой текущих дел, испытательных происшествий, претензий производства и звонками к смежникам, срывающим сроки поставок. Никто еще не знал о смене власти. «Сверху» не было ни одного звонка и никаких вызовов.

По дороге в нашу столовую для руководящего состава спросил у секретаря Мишина:

– Где Василии Павлович?

– С утра в министерстве, – был ответ.

За обеденным столом все были сосредоточены и молчаливы. Может быть, каждый, подобно мне, уже знает, но не рискует первым высказаться, подумал я.

И все же после обеда я позвонил Пилюгину для перепроверки. Он обиделся.

– Ты что, мне не веришь? Валентин уже со мной советовался насчет H1. Сказал, что продолжать эту работу он не будет. Спросил, как я отнесусь к закрытию H1. Я ответил, что по системе управления у меня большой задел, за надежность я отвечаю и не вижу причин, почему надо прекращать работу, в которую втянуты тысячи организаций. Тебе советую не терять времени и позвонить Глушко самому. Я ему советовал до появления на вашей фирме переговорить с тобой.

После минутного колебания я набрал «по кремлевке» номер Глушко. Он явно обрадовался и попросил: «Если не трудно, приезжайте ко мне, я буду ждать».

По многолетнему личному общению с Глушко, по рассказам его ближайших соратников, по сложности взаимоотношений Глушко с Королевым, по его открытой неприязни к Мишину я знал, что характер этого человека далеко «не сахар». Как-то он поведет себя, оказавшись во главе коллектива, в котором свято хранят память о Королеве и которым вот уже более восьми лет руководил Василий Мишин?

По дороге в Химки я мысленно проигрывал убедительные доводы в защиту H1, которые выскажу при встрече. Но захочет ли он слушать? В конце концов такое решение может принимать не министр и не ВПК, а Политбюро. Глушко умеет проявлять исключительную настойчивость. Это было хорошо известно. Если идею закрытия H1 он осмелился высказать Пилюгину, то, вероятно, уже поговорил с Келдышем, а может быть, и с Устиновым.

В поисках ворот для въезда на территорию ОКБ-456, а теперь КБ «Энергомаш», я понадеялся на свою память. Более тридцати лет назад я непродолжительное время работал на этой территории. Тогда она именовалась заводом №84. С 1939 года завод №84 осваивал производство двухмоторных пассажирских самолетов фирмы «Дуглас» ДС-3. Эти самолеты внедрялись в серийное производство по купленной у американцев лицензии и назывались ПС-84 – по номеру завода. Переработкой американских чертежей и переводом дюймов в миллиметры руководил Владимир Мясищев вплоть до середины 1938 года, пока он не был репрессирован и не попал снова под начало тоже репрессированного Туполева в ЦКБ-29 НКВД. У самолета, таким образом, не оказалось главного конструктора. В 1942 году ему присвоили индекс Ли-2 по фамилии главного инженера завода № 84 Бориса Лисунова.

Через проходную завода я впервые прошел в конце 1939 года, направляясь в ОКБ главного конструктора Болховитинова. Никакой ракетной тематики в те годы здесь не было. ОКБ Болховитинова вскоре выселили с завода № 84 на выстроенный здесь же, в Химках, завод № 293.

Завод № 84 освободили от мешавших ему болховитиновских проектантов, которые отличались идеями слишком оригинальных самолетов и мешали серийному производству американского «Дугласа».

Я, студент-дипломник МЭИ, договорился с Болховитиновым о разработке проекта электрооборудования новейшего самолета-бомбардировщика системой переменного тока. Через год я с отличием защитил секретный диплом и пришел на работу к Болховитинову уже на территорию завода № 293. Однако формально я поступил на работу в ОКБ Болховитинова, пройдя через проходную завода № 84. С 1946 года хозяином здесь был Валентин Петрович Глушко. Самолетное производство было прикрыто. Завод превратился в крупнейшую в Европе фирму по разработке и изготовлению ЖРД – жидкостных ракетных двигателей.

И вот я снова разыскиваю на этой территории корпус, в котором находится кабинет главного конструктора, который будет моим новым начальником. Правда, теперь я не стоял в очереди в бюро пропусков, а въехал в ворота на служебной машине. Без задержки секретарь пригласила меня в кабинет Глушко. Я впервые посмотрел на Глушко как на моего будущего начальника, а не на уважаемого смежника Королева.

Он показался мне помолодевшим, когда быстро поднялся и вышел навстречу из-за большого письменного стола. Правильные и тонкие черты лица освещала чуть заметная сдержанная улыбка. Вся его стройная фигура в отлично сидевшем на нем костюме и подобранном в тон строгом галстуке излучала доброжелательность и спокойную уверенность.

– Я не напрашивался к вам на место Сергея Павловича, – сказал Глушко. – Но решению Политбюро мы обязаны подчиняться. Как только выйдет приказ министра, я сразу приеду к вам. Это может произойти даже завтра. Вы – один из ведущих руководителей ОКБ-1. Мы с вами впервые встретились, если не ошибаюсь, 30 лет тому назад, С тех пор было вполне достаточное количество встреч, чтобы доверять друг другу. Я вправе рассчитывать на вашу помощь. Я поставил условия, что ОКБ-1 объединяется с ОКБ-456 и новая организация получит название Научно-производственное объединение «Энергия». В ЦК согласились с моими предложениями. Я не намерен размахивать пустыми руками в вашем коллективе, наводить новые порядки. Больше всего сил потребуется затратить на переход к разработке семейства новых тяжелых носителей вместо H1.

– Что значит «вместо»? – не выдержал я.

– Это значит, что работы над теперешним вариантом H1 будут прекращены и мы должны будем быстро создать семейство новых носителей с надежными двигателями. Я не намерен вносить радикальные изменения в космическую тематику. Вы взяли большие обязательства по орбитальным станциям, космическим кораблям, совместной работе с американским «Аполлоном» – это я буду всячески поддерживать, надеюсь, тут у нас будет полное взаимопонимание. Но высаживать одного человека на Луну через десять лет после американцев, согласитесь, глупо. На Луне должна быть наша постоянная база со сменяемым составом настоящих ученых. Для этого нужны другие носители. Мишина убрали не по моей инициативе, но работать с ним я не буду. Надеюсь, он сам это понимает. Все остальные должны исполнять свой долг со всей ответственностью. Надеюсь, что вы обеспечите работу с Пилюгиным, Рязанским и Кузнецовым. С каждым из них я уже переговорил.

Все это Глушко говорил спокойно, твердо и уверенно, исключая саму возможность каких-либо сомнений.

Тем не менее я сказал:

– У нас разработаны предложения по лунной базе, предусматривающие использование нескольких H1 на новых многоразовых двигателях. Мы считаем, что при таком же финансировании, которое было для Н1-Л3, базу можно создать через четыре-пять лет.

– На гнилых двигателях никакой лунной базы построить нельзя, – прервал меня Глушко.

Отношение Глушко к обсуждаемому предмету и собеседнику можно было определить не столько по словам, сколько по лицу и глазам. Это я понял еще на встрече с ним в Германии. Если его лицо делается непроницаемым и глаза «стекленеют», разговор лучше не продолжать. Мне не следовало упоминать о лунной базе, создаваемой с помощью H1.

Я понял, что разговор окончен, поблагодарил за доверие и попрощался. Все свидание длилось 20 минут. Выехав с территории КБ «Энергомаш», я запутал водителя, пытаясь отыскать проходную некогда родного завода № 293, на котором теперь генеральным конструктором был Петр Грушин, создатель противоракет.

Судьбе было угодно, чтобы это происходило на той самой территории, где был задуман первый ракетный истребитель немецких бомбардировщиков. Теперь Петр Грушин создавал здесь одну за другой ракеты-истребители американских межконтинентальных ракет.

21 мая 1974 года было выпущено постановление правительства, и тут же вышел приказ министра о назначении Глушко генеральным конструктором и директором НПО «Энергия».

Что заставило 66-летнего Глушко согласиться с предложением, кардинально меняющим его биографию чистого двигателиста? Он должен был понимать, что в коллективе, где свежа память о Королеве, восторженного приема не встретит. Он многим рисковал. Ракетно-ядерный щит страны опирался на его двигатели. Нет, он не бросил своей двигательной базы ОКБ-456. Глушко оставил за собой «Энергомаш», включив его в новое объединение НПО «Энергия». Для честолюбивого, амбициозного и на редкость целеустремленного инженера-ученого, может быть, это был и не ошибочный шаг, а логическое завершение мечты далекой юности о межпланетных полетах. Быть не одним из смежников, а генеральным конструктором межпланетных ракетно-космических комплексов – разве можно отказаться от такого предложения?

Такими были не только мои личные размышления: не становиться в оппозицию, а помогать. Так решили, не сговариваясь, все бывшие заместители Мишина.

На следующий день после выхода приказа министра Глушко собрал в историческом кабинете Королева всех заместителей главного конструктора ЦКБЭМ и изложил свою концепцию развития космонавтики. В ней не было места для H1.

24 июня 1974 года Глушко вызвал главного конструктора H1 Бориса Дорофеева и предложил ему составить приказ о прекращении работ по H1. Дорофеев отказался. Тогда Глушко сам сочинил и подписал приказ о прекращении работ по H1. Предварительно не было сбора ни Совета главных конструкторов, ни внутреннего технического руководства. Отказ Дорофеева был единственным проявлением открытого неповиновения среди руководителей ЦКБЭМ.

Глушко привлек к разработке конкретных предложений узкий круг проектантов по новым ракетам-носителям. Общавшиеся с ним в силу служебных обязанностей руководители понимали, что он готовится к решительным действиям против H1. Но для тысяч людей, многие годы связанных с этой программой «особой государственной важности», приказ явился неожиданным ударом. Даже у меня до появления приказа сохранялась надежда, что высшие руководители: Афанасьев, Устинов, наконец, Келдыш – не допустят такой расправы над H1. Какой-нибудь компромисс будет найден – такова была надежда.

– Наш новый шеф, оказывается, храбрый человек, – доверительно посмеивались буквально сквозь слезы патриоты H1, – он, как некрасовская женщина, «коня на бегу остановит, в горящую избу войдет».

Действительно, прекратить одним росчерком пера работы по H1 на сотнях предприятий – это куда страшнее, чем остановить коня. После такой остановки нужно войти в загоревшиеся возмущением «избы». Особо сильным было возмущение на заводе «Прогресс» в Куйбышеве и его полигонном филиале, который только ради H1 и создавался.

Там заканчивалась подготовка ракеты-носителя H1 № 8, на которой были реализованы все мыслимые мероприятия. Самым главным из них была установка новой модификации двигателей Кузнецова. Каждый из двигателей до установки прошел огневые технологические испытания. Фирма Николая Кузнецова создала модификацию многоразового двигателя, к которой наши двигателисты: Райков, Ершов и Хаспеков – не имели претензий.

При встрече в начале 1974 года Райков даже пошутил: «Ваши кордовцы, Борис Евсеевич, останутся без работы. Наконец-то Кузнецов довел двигатели до надежности, при которой КОРД не понадобится».

Десять лет потребовалось, чтобы Кузнецов «от нуля» создал вполне надежный двигатель. Новые двигатели имели и новую индексацию. На первых четырех ракетах H1 стояли двигатели с индексами 11Д51, 11Д52 и 11Д53 – соответственно для первой, второй и третьей ступеней. Начиная с №8Л должны были устанавливаться соответственно двигатели с индексами 11Д111, 11Д112 и 11Д113.

Основным мероприятием была переработка ТНА. Разгары и разрушения кислородного насоса были исключены разгрузкой радиально-опорного подшипника от осевых сил. Было улучшено термозащитное покрытие турбины и элементов окислительного тракта, произведена замена материала уплотнений, усовершенствована автоматика запуска и останова. Высокая надежность обеспечивалась не отборочной методикой «два от четырех» или «два от шести», а внедрением в практику испытаний комплекса высокоэффективных измерительных и диагностических методов анализа динамических процессов. Горький опыт научил, что ни один из проявившихся, даже самых незначительных, дефектов не должен оставаться без исследования, проведения необходимых мероприятий и последующей проверки в ужесточенных условиях. На 76 двигателях новой модификации было проведено 220 огневых стендовых испытаний, в процессе которых существенно превышались требования ТЗ. Надежность многократного запуска была подтверждена на 24 двигателях. На одном из них было без переборки проведено 10 запусков. При повторных пусках процессы в двигателях оставались стабильными и не зависили от количества предыдущих пусков.

Начиная с Н1№8Л серийные двигатели поставлялись по результатам контрольно-выборочных испытаний от партии и по огневым контрольно-сдаточным для каждого устанавливаемого на ракету без предварительной переборки.

Наш главный двигателист Михаил Мельников, увлекавшийся в последнее время ядерно-энергетическими проблемами гораздо больше, чем ЖРД, все же находил время следить за работами у Кузнецова.

– Если бы пять лет назад мы имели двигатели, которые сейчас Кузнецов запустил в серию, наша история пошла бы по-другому.

Эту мысль Мельников высказал, присоединившись ко мне и Бушуеву на вечерней прогулке по улице Королева в Москве, когда мы обсуждали приказ Глушко о прекращении работ по H1.

– А где же ты, главный наш двигательный идеолог, был пять лет назад? Почему соглашался с установкой ненадежных двигателей? – возмущался я. – Вы оба с Мишиным были в восторге, что двигатель имеет уникальные параметры, и не подумали о том, что надо требовать и уникальную надежность.

Подобных взаимных упреков и разговоров на тему «Что же теперь будет с H1?» в те дни было множество.

Вслед за приказом Глушко не последовало постановления об остановке работ и прекращении финансирования по программе H1 для всей промышленности.

В аппарате ЦК и ВПК робко намекали, что «на самом верху» этот вопрос еще не рассматривался. Чтобы остановить такую работу, надо назвать причину, подсчитать убытки, принять решение о списании пяти миллиардов рублей расходов, может быть, даже назвать и наказать виновных.

– Один виновный в срыве программы уже пострадал, – подшучивали над нами в кулуарах ВПК, – это Василий Мишин. После того, как его сняли с работы, его больше наказывать не требуется. А вот вы, все оставшиеся, если будете сильно шуметь по поводу Н1-Л3, можете пострадать. Думайте сами, работы у вас хватает.

Возмущение приказом Глушко высказывалось в тесных курилках, между друзьями в выходные дни и в кабинетах руководителей, для которых H1 была в последние годы основным содержанием жизни.

Коллективы куйбышевских завода «Прогресс», который был головным по изготовлению всей ракеты-носителя и в заготовках дошел уже до ракеты-носителя № 14, моторного завода им. М.В. Фрунзе, который после огромных трудностей освоил серийное производство ракетных двигателей, и ОКБ-276 Кузнецова, которое, наконец, отработало многоразовые двигатели, оказывались в глупейшем положении.

Стендовые испытания, проведенные в Куйбышеве и с особым пристрастием в загорском НИИ-229, доказали, что в результате более чем десятилетнего труда создан не опытный образец, а налажено серийное производство уникальных по своим параметрам кислородно-керосиновых двигателей.

Николай Кузнецов вылетел в Москву к своему министру Дементьеву. Дмитрий Козлов высказал все, что он думал по этому поводу, заместителю министра Виктору Литвинову, бывшему директору «Прогресса», и самому министру Сергею Афанасьеву.

Через несколько дней после появления приказа Глушко я был в министерстве. Клерки аппарата, которые втянулись в планирование, координацию производства и согласование взаимных претензий по Н1-Л3, находились в шоковом состоянии. Движение бумаг между столами и кабинетами вдруг остановилось. В тот же день мне потребовалось посетить ВПК. В кремлевском аппарате мои знакомые были откровенно возмущены тем, что Глушко позволил себе выпустить такой приказ до появления решения ВПК.

Борис Щегольков, один из старых и опытных работников авиационной промышленности, работавший в аппарате ВПК, хвастался:

– Я – единственный беспартийный в аппарате ВПК, меня держат потому, что еще с довоенных времен я знаю промышленность лучше большинства здесь сидящих.

Щегольков не скрывал своего возмущения.

– В начале войны на авиационном заводе в Москве мы работали почти круглосуточно. Дорожили каждой минутой. Сами помните: «Все для фронта, все для победы!» И вдруг – приказ. Производство прекратить, оборудование демонтировать, грузить в эшелоны и эвакуировать на восток. Это было неожиданно и психологически трудно переносимо. Но мы не просто срывались на восток, а имели четкий приказ: немедленно по прибытии на новое месторасположение, хоть в чистом поле, наладить производство самолетов. А Глушко что себе позволяет? Просто так остановить тысячи станков, а что на них запускать завтра? В прежние времена за такие фокусы головы летели.

Но ни одна голова не слетела. Все понимали, что Глушко не решился бы выпустить такой приказ, не заручившись согласием министра, а скорее всего и Устинова. Еще не остывший после разговора по «кремлевке» с Глушко Пилюгин позвонил мне.

– Я узнал от Финогеева, а он – от ваших ребят, о приказе Глушко. Кто же так поступает? Ты-то понимаешь, что такой приказ всех других касается больше, чем вашей фирмы? У меня завод завален заказами для H1. Другие работы я сорвал ради H1. Куда я теперь должен девать тонны приборов и кабелей? Вы чем там думаете?

Нам не дано угадывать будущее. Но нам дана возможность из будущего, ставшего настоящим, рассматривать прошлое. Оценивая поведение отдельных людей и коллективов, убеждаешься, что мы действительно делали историю цивилизации. Если при пуске первого спутника в 1957 году мы еще не вполне осознавали значение подобных событий, то спустя пять лет все: от руководителей государства и главных конструкторов до тысяч по сию пору неведомых истории инженеров, рабочих и солдат, работавших в KБ, лабораториях, цехах, на полигонах, – понимали, что делают историю. Они понимали это так же ясно, как солдат Великий Отечественной войны сознавал, что защищает свою Родину и отдает жизнь не за чужие, неведомые интересы, а за свою Родину, город, село, семью.

Мы знали историю, которую мы сделали. Мы пытались планировать будущее так, чтобы исправить прошлое. Были планы, графики, сроки, где все расписывалось по годам и месяцам. Планы заводов, цехов и отделов расписывались с точностью до дней. Рабочий день планировали с точностью до минут. Подготовка, пуск и полет ракеты рассчитывались и прогнозировались с точностью до десятых долей секунды.

Оказавшись в недавнем прошлом, которое еще вчера было для нас будущим, и снова повторяя процесс разглядывания этого будущего, ставшего прошлым, мы, подобно шахматистам, досадовали по поводу своих неудачных решений и перебирали десятки вариантов, чтобы найти тот единственный, который мог принести победу.

Вспоминая по своим записям, рассказам друзей и знакомых и редким достоверным мемуарам отдельные события, эпизоды, убеждаюсь, что тогда они казались повседневными буднями. Теперь, разглядывая себя и своих товарищей в этих эпизодах, убеждаюсь, что мы участвовали в великих свершениях. Эпизоды, казавшиеся повседневными, были великими событиями. Строгая историческая наука запрещает историку, описывающему прошлое, размышлять на страницах своего труда, что было бы, если бы…

Однако большинство людей позволяет себе размышлять на тему о том, что было бы, если бы час, день, месяц или год назад он поступил бы не так, а этак. Шахматист, проигравший партию, до начала следующей игры обязан тщательно проанализировать предыдущую, найти свою ошибку и сам с собой доиграть партию исходя из допущения, что было бы, если бы он сделал более сильный ход.

Труднее полководцу, который заведомо знает, как надо поступить, чтобы не потерпеть сокрушительного поражения и сберечь тысячи жизней, но ему, вопреки его прогнозам, приказано «сверху» действовать по-другому. Тому есть много примеров в «Воспоминаниях и размышлениях» маршала Жукова.

В 1974 году нам было еще не поздно взять реванш в лунной гонке. Четыре неудачных пуска H1 дали богатейший опыт для создания надежной ракеты-носителя. На конец 1974 года готовился пуск H1 № 8 с новыми многоразовыми двигателями, прошедшими ОТИ. На ракете-носителе были реализованы сотни доработок по результатам предыдущих четырех пусков, а также придуманных «на тот случай, если…»

Будущая лунная база, огромная МКБС, экспедиция на Марс, космические радиотелескопы с антеннами диаметром в сотни метров, многотонные спутники связи, висящие на геостационарной орбите, – все это во вполне осязаемых проектах было связано с H1. Только теперь до нас начало доходить, что мы действительно теряем вместе с H1 межпланетные и другие не столь фантастические перспективы.

Подписывая приказ о прекращении работ по Н1-Л3, Глушко знал то, чего не знали тогда все мы, участники этой работы.

В начале мая 1974 года Устинов собрал у себя близких людей для решения судьбы Н1-Л3. Предстояло подготовить приговор, который сначала должен быть предварительно доложен Политбюро, а затем оформлен постановлением ЦК КПСС и Совета Министров.

На совещание были приглашены Келдыш, Смирнов, Афанасьев, Тюлин, Сербии, Комиссаров, Мозжорин. Единственным «посторонним» был министр авиационной промышленности Дементьев.

– Пора сказать Политбюро правду! – так начал Устинов, открывая совещание, каждый из участников которого должен был нести ответственность перед историей за возможные последствия принимаемого решения.

Никто из создателей Н1-Л3 приглашен не был. Судьба Мишина была предрешена. Николая Кузнецова Устинов не пригласил, ибо о его позиции не трудно было догадаться. Самый близкий в те годы к Устинову из главных конструкторов Пилюгин мог выступить невпопад и разрушить предполагаемое единство. С мнением военных в данном случае Устинов мог и не считаться. Среди них заведомо не было энтузиастов лунной программы.

Мозжорин рассказывал много лет спустя: – Все присутствующие выступили за прекращение работ и закрытие темы. У Келдыша в запасе не оказалось серьезных научных программ, которые бы оправдали продолжение затрат на столь мощный носитель. Он считал, что Луна для ученых прежнего интереса уже не представляет. Что касается Марса, то прежде следует создать МКТС [20]. С помощью многоразовой системы начать строить на околоземной орбите большую станцию.

Вслед за Келдышем все, кроме Мозжорина, выступили за прекращение работ по H1, даже Дементьев и Афанасьев. Эти два министра должны были испугаться перспективы прекращения работ, в которых заняты десятки тысяч людей. Им, министрам, предстоит найти для них работу.

Сербин, всегда благоволивший и покровительствовавший Челомею, получил по крайней мере моральное удовлетворение. В свое время проект Челомея – сверхтяжелая ракета-носитель УР-700 – был закрыт по той причине, что работы по H1 уже далеко продвинулись. Смирнов и его заместитель Комиссаров угадывали желание Устинова. Сейчас проще и лично для каждого из них безопаснее закрыть H1, чем рисковать продолжением работ с непредсказуемыми последствиями. Единственным противником прекращения работ оказался Мозжорин. Он выступал за продолжение программы отработки ракеты-носителя. Мозжорин пытался доказать необходимость пуска H1 №8, сославшись на то, что на ней установлены новые многоразовые двигатели.

– Мы получим возможность испытать не только первую, но вторую и третью ступени. После прекращения американцами работ по «Сатурну-5» H1 будет единственным в мире сверхтяжелым носителем подобного класса. Такую возможность ни в коем случае нельзя упускать.

– А ты гарантируешь, что пятый пуск будет успешным? – спросил Устинов.

– Полные гарантии, как известно, дает только страховой полис, – напомнил Мозжорин любимый афоризм Воскресенского. Это почему-то сильно разозлило Комиссарова.

– Вы только посмотрите, как он нас всех не уважает. Развалился в кресле и выговаривает нам, как мальчишкам. Я считаю, что он как руководитель головного института не оправдал наших надежд.

Устинов остановил Комиссарова:

– Борис Алексеевич, не переходи на личности, давай говорить по технике.

Подводя итог совещанию, Устинов сказал, что все, кроме Мозжорина, высказались за прекращение работ. Надо готовить хорошо обоснованное постановление ЦК КПСС и Совета Министров.

– На следующей день утром, – продолжал рассказ Мозжорин, – я еще не успел погрузиться в текущие дела, как позвонил министр Афанасьев.

– Ты что делаешь?

– Сижу и думаю, когда меня снимут с работы за вчерашнее выступление.

Реакция Афанасьева была неожиданной:

– А ты молодец! Правильно выступил, – похвалил Афанасьев.

Когда-нибудь далекие потомки, «наших дней разбирая обломки», создадут историко-художественную серию фильмов, рассказывающих историю трех сверхтяжелых ракет-носителей: «Сатурна-5», H1 и «Энергии». Показ подобных теневых совещаний для понимания нашей непростой истории столь же необходим, как эффектные кадры стартующих ракет.

Настало время выпустить пар, обсудить проблему «куда мы идем?» Если не Н1, то что вместо?

28 июня 1974 года министр утвердил структурную схему НПО «Энергия», в которой уже не было должности главного конструктора H1.

По предложению Глушко были введены должности главных конструкторов по направлениям, подчинявшимся ему непосредственно. Яков Коляко стал главным конструктором по многоцелевым тяжелым ракетам-носителям, Игорь Садовский – по многоразовым транспортным космическим системам, Юрий Семенов – по орбитальным станциям всех назначений, Иван Прудников – по лунному комплексу. Константин Бушуев был назначен директором и главным конструктором программы «Союз» – «Аполлон».

Кроме главных конструкторов непосредственно Глушко по структуре подчинялись: первый заместитель директора и генерального конструктора Юрий Труфанов, первый заместитель директора – директор Завода экспериментального машиностроения Виктор Ключарев, первый заместитель директора по реконструкции, строительству и общим вопросам Георгий Совков, первый заместитель генерального конструктора – начальник и главный конструктор КБ «Энергомаш» Виталий Радовский, первый заместитель директора и начальник КБ «Энергомаш» – директор Опытного завода энергетического машиностроения Богдановский, заместитель генерального конструктора по координации и контролю Михаил Хомяков, заместитель директора по безопасности Анатолий Калыгин, заместитель директора по кадрам Георгий Пауков, заместитель директора по обеспечению летных испытаний Михаил Самохин.

Таким образом, Глушко взвалил на себя огромный груз административно-хозяйственной деятельности, к которой он никогда не питал любви и в которой не проявлял таланта. Переселяясь в кабинет Королева в Подлипках, Глушко перевел из Химок и своего помощника Михаила Яремича. Это был кадровый сотрудник органов безопасности, опекавший Глушко еще в казанской «шараге» – особой тюрьме НКВД. Он относился к Глушко с неким трепетным уважением. «Я пытаюсь разгрузить Валентина Петровича и оберегаю его от мелких житейских и административных забот. Он не любит и не умеет этим заниматься», – признавался Яремич.

Только через три года Глуппсо освободился от должности директора НПО «Энергия», оставив за собой должность генерального конструктора НПО «Энергия». Директором НПО «Энергия» в 1977 году был назначен Вахтанг Вачнадзе.

Основная научно-конструкторская деятельность НПО была сосредоточена в тематических комплексах. Все руководители комплексов, в том числе получившие звания заместителей генерального конструктора, по структурной схеме были подчинены первому заместителю генерального конструктора и директора НПО «Энергия» Юрию Труфанову, который был до этого главным инженером 3-го главного управления нашего министерства. Мне непосредственно подчинялись Виктор Легостаев – руководитель проектно-исследовательского комплекса № 3 по системам управления и Виктор Калашников – руководитель проектно-конструкторского комплекса № 4.

Другими руководителями комплексов были: Георгий Дегтяренко -расчетно-теоретического, Виктор Овчинников – бортовых систем, Анатолий Абрамов – заместитель генерального конструктора по технической стартовой позиции и экспериментальным установкам, Михаил Мельников – по бортовой энергетике, Анатолий Северов – по материаловедению, Анатолий Ржанов – по наземной экспериментальной отработке, Евгений Шабаров – по подготовке и проведению летных испытаний, Алексей Елисеев – по подготовке экипажей и управлению полетами.

Дмитрий Козлов добился не только фактического, но и формального полного отделения от метрополии. На базе Куйбышевского филиала ЦКБЭМ было создано самостоятельное Центральное специализированное конструкторское бюро, главным конструктором и начальником которого был назначен Дмитрий Козлов. Там же при заводе «Прогресс» для ведения нашей тематики из большого филиала, которым руководил Козлов, был выделен маленький, который возглавил Борис Пензин.

Чтобы ознакомить своих товарищей с новой структурой, я собрал «треугольники» комплексов и отделов и произнес такую речь:

– Королев был организатором ОКБ-1, которое уже навечно вошло в историю. Мишин преобразовал ОКБ-1 в ЦКБЭМ. И Сергей Павлович, и Василий Павлович именовались главными конструкторами. Новым постановлением правительства во главе нашей организации поставлен генеральный конструктор Валентин Петрович Глушко и мы преобразованы в Научно-производственное объединение «Энергия». С чем я вас всех поздравляю и докладываю самые предварительные данные об изменениях в нашей тематике и перспективах.

На первом месте останется тяжелый носитель или носители. Это новые разработки вместо H1. Что будет на самом деле с H1, не знаю. Смею только высказать свою личную точку зрения. Мы зашли так далеко, что продолжить и довести работу до реальных результатов дешевле, чем ее прекратить. Мы с вами выпустили проект Н1-Л3М. В конце этого года есть реальная возможность пуска H1 № 8. Я уверен: через один-два пуска ракета начнет летать. Тогда еще за три, максимум за четыре, года мы способны решить две задачи: осуществить лунную экспедицию и лунную базу. Тем самым обойдем американцев. Они прекратили свою лунную программу. Мы технически, идеологически и политически можем доказать, что способны на гораздо большее.

В структуре даже есть главный конструктор Прудников, который отвечает за проекты лунных кораблей и проект лунной базы. Для нас с вами на этом поприще не осталось каких-либо принципиально непонятных задач. Мы отлично понимаем, что и как надо делать. Задачи инженерные, конструкторские и технологические могут быть за два-три года решены. Если бы H1 начала летать, то в двух– или трехпусковом варианте через три года мы могли бы высадить не менее трех советских космонавтов на Луну, а через пять лет – иметь там постоянную базу и, чем черт не шутит, пригласить в гости одного американца. Если эту задачу мы попытаемся решать на новых носителях, то прибавьте к сегодняшнему 1974 году как минимум лет восемь. Получим год 1982, потребуется еще, как минимум, пять-шесть миллиардов рублей сверх расходов для варианта с H1.

Новая структура содержит новое направление, которое поручено Садовскому – многоразовые транспортные космические системы. Это должен быть ответ американскому «Спейс шаттлу». Мое мнение: если на нас всерьез навалят эту работу, лунная проблема отойдет на второй план или вообще будет забыта. Самое опасное в этой теме, что ею всерьез занимаются американцы. Из имеющейся информации известно, что НАСА уже три года успешно работает над конкретным проектом. Наши товарищи, посетившие США по программе «Союз» – «Аполлон», были ознакомлены с основными параметрами этой системы. После того как американцы официально опубликовали основные параметры, некие молодые и ретивые ребята из Института прикладной математики (ИПМ) просчитали возможные орбиты «Спейс шаттла» с учетом возможного аэродинамического маневра в атмосфере на 2000 километров в сторону от баллистической орбиты. Они перепугали Келдыша. Келдыш доложил Устинову, а затем и Брежневу. Получалось, что мирно летающий вдали от наших границ «Спейс шаттл», усыпив бдительность ПРО и ПВО, может внезапно сделать маневр – «рывок на север» и, пролетая над Москвой, уронить на нее термоядерную бомбу весом до 25 тонн и мощностью взрыва не менее 25 мегатонн.

Я недавно имел случай присутствовать на совещании, где обсуждался вопрос о том, стоит ли нам вообще делать МКТС в американском варианте. Валентин Петрович на этом совещании высказался в том смысле, что эта работа отнимет у нас столько сил, что лунные программы будут нереальными. Он сказал также, что опасается за досовское направление.

На это Келдыш возразил, что США после ввода в эксплуатацию «Спейс шаттла» могут получить решающее военное преимущество в плане нанесения превентивного ядерного удара по жизненно важным объектам на территории нашей страны. А раз так, то, хотим мы или нет, нас заставят разрабатывать аналогичную систему.

Сейчас уже даны поручения для подготовки проекта постановления по этой работе. Учитывая позицию Келдыша, я прогнозирую, что эта работа вскоре будет включена в наши планы, по-видимому с участием авиационной промышленности.

Всем, кто работает над ДОСами и «Союзами», грозит не сокращение, а увеличение объема работ. Через год нам предстоит сближение и стыковка с «Аполлоном» Здесь на карту поставлен не просто престиж Советского Союза, но наш с вами технический и научный авторитет на международном уровне. Кроме таких личных престижных соображений надо учитывать, что успех в этой программе может вообще привести к потеплению в атмосфере «холодной войны». Американцы победили нас в лунной гонке, после чего загнали в тупик свою лунную программу. Не исключена надежда, что с нами вместе они захотят ее продолжить. Имейте в виду, что Валентин Петрович меня предупредил: «Несмотря на то, что по структуре направления, связанные с пилотируемыми программами (ДОСы, „Союзы“ и „Союз“ – „Аполлон“), имеют своих главных конструкторов – Семенова и Бушуева, он желает лично разбираться в основных проблемах управления, а в критических ситуациях будет принимать решения как генеральный конструктор.

Каждый из вас, кто со мной или без меня будет с ним объясняться, должен быть полностью, до мелочей компетентен в проблемах, за которые несет ответственность. Я уже убедился, что в электричестве Глушко разбирается достаточно хорошо. Наши отчеты и проектные материалы будет читать с пристрастием. Перед тем как документы пойдут на подпись генеральному конструктору, перечитывайте их по пять раз и не жалейте исполнителей. Я за вас не хочу получать замечания по поводу лишней запятой.

Первые три месяца работы в новом качестве Глушко не жалел времени на разработку предложений по перспективной программе развития советской космонавтики. По существу, решения о создании орбитальных станций типа «ДОС» и транспортных кораблей уже были приняты до его прихода к нам. Их следовало доработать, добиваясь большего совершенства, надежности, ресурса. Предстояло уточнение программы перехода от корабля типа 7К к 7К-С, управляемому бортовой цифровой вычислительной машиной. Предстояла программа «Союз» – «Аполлон». До конца 1974 года были запланированы пуски трех «Союзов» и ДОСа № 4. На 1975 год приходилась отработка и стыковка с американцами. Все это отнимало много внимания и времени. Но эти работы были идейно начаты еще при Королеве, продолжены и развиты при Мишине. Глушко никак не мог называть себя генеральным конструктором этих объектов. Вот почему он уделял много времени разработке перспективной программы, в которой на первый план выходили ракеты-носители, создаваемые по его идеям, и для них – двигатели еще не виданной в мире мощности. Судьба H1 предрешена, но МКТС может помешать его честолюбивым творческим замыслам. Надо спешить. Ему уже 66 лет. Он уже дважды Герой Социалистического Труда. Но главное не это, в историю техники должны войти такие ракеты и двигатели, чтобы ни у кого не возникало сомнений относительно их истинного главного создателя. Как сегодня никто не сомневается в том, что истинный главный конструктор ракеты Р-7 и корабля «Восток» – Королев.

Наплыв новых задач, требовавших постоянного напряжения, постепенно заглушил тоску по H1. В семье, где мало детей, потеря одного ребенка может быть очень тяжелой травмой для родителей. В многодетной семье необходимость ежедневной заботы об остальных детях смягчает горе. Каждый день надо было заниматься проблемами предстоящей встречи «Союза» с «Аполлоном», испытаниями нового ДОСа – «Салюта-4», подготовкой очередного «Союза-15» для пуска к челомеевскому «Алмазу». Кроме того, в то жаркое лето нет-нет да и закрадывались крамольные мысли об отпуске.

В связи с отсутствием постановления правительства о полном прекращении работ по H1 в курилках и в неслужебное время высказывались робкие мысли о том, что «верхи» одумаются и заставят Глушко пересмотреть свою непримиримую позицию. Нашлись и смелые люди, которые обращались с коллективными письмами в ЦК КПСС по этому поводу.

Партийный комитет 6-го научно-испытательного управления НИИП-5 в нарушение всех военно-дисциплинарных традиций заседал целую ночь, возмущаясь прекращением работ по H1.

В результате появилось письмо военных испытателей в адрес президиума XXV съезда КПСС. В письме приводились аргументы за продолжение отработки H1 со ссылками на мнения специалистов организаций-разработчиков. Испытатели полигона просили немногого: «Дайте возможность испытать уже готовые ракеты №8, №9 и №10».

До съезда письмо, конечно, не дошло. Партийный аппарат отлично понимал, решения уже приняты на таком уровне, что отнимать время у делегатов съезда и даже у его президиума бесполезно. Строптивым военным испытателям, отдавшим, может быть, свои лучшие годы жизни Тюратаму, Байконуру, городу Ленинску, отработке грандиозной H1, разъяснили, что теперь главной задачей будет программа МКТС. Под нее надо перестроить МИК, стартовую позицию и многое другое.

По своей инициативе с письмом в ЦК обратился и неугомонный Андроник Иосифьян. Он считал прекращение работ по H1 принципиальной ошибкой. Ему просто позвонил по «кремлевке» знакомый из аппарата ЦК, попросил заехать и забрать свое письмо.

Приказ Глушко о прекращении работ по H1 не был подкреплен ни приказом министра, ни решением ВПК. Обстановка накалялась. Пошли разговоры, что H1 правительство не закроет. В пятницу 13 августа 1974 года, спустя три месяца после назначения Глушко генеральным конструктором и директором созданного НПО «Энергия», Устинов решил проверить «на месте» настроения «народа». Озабоченность Устинова была понятна.

Давно пора принимать новую программу вместо несостоявшейся экспедиции на Луну. Глушко обещал за месяц с момента его назначения на должность генерального конструктора разработать новые перспективные предложения по Луне, орбитальным станциям и космическим транспортным системам. Работы по Н1-Л3 в НПО «Энергия» практически остановлены, а что делать смежникам, имеющим огромный задел? Пора выслушать главных конструкторов и докладывать Политбюро.

Никто не мог упрекнуть меня в суеверии. Наоборот, часто упрекали в полном игнорировании общеизвестных народных примет. Я потешался над страхом водителей перед перебежавшей дорогу черной кошкой; не упускал случая высмеять стартовиков, до последнего дня опасавшихся появления женщины на старте; посмеивался, когда предлагали стучать костяшками пальцев по дереву для отвода неприятностей или плевать через левое плечо. Но где-то в подсознании установилась настороженность по отношению к двум датам: 13 августа 1937 года – наиболее вероятная дата гибели самолета Сигизмунда Леваневского – и 27 марта, об этом я уже писал. Сейчас напоминаю: 27 марта 1942 года – дата смерти моей матери, 27 марта 1943 года – дата гибели Григория

Бахчиванджи, 27 марта 1968 года – дата гибели Гагарина. 13 августа 1974 года могло стать датой окончательной гибели H1.

12 августа 1974 года основных руководителей НПО «Энергия» обзвонил лично Валентин Глушко и в корректной форме попросил полностью освободить следующий день, 13 августа: «К нам приедет для серьезного разговора Дмитрий Федорович».

Лично меня Глушко просил подготовиться к возможному выступлению об особенностях системы управления новой модификации «Союза» – корабля 7К-С, или по заводской номенклатуре «изделия 11Ф732».

О составе участников предстоящего сбора Глушко ничего не сказал.

В 10 утра 13 августа в большом кабинете бывшего главного, а теперь нашего генерального собрался руководящий состав НПО «Энергия» и главные конструкторы: Бармин, Пилюгин, Рязанский, Виктор Кузнецов. Приехали Афанасьев, его заместители Тюлин и Литвинов. ВПК представлял заместитель Смирнова Комиссаров. На стенах были развешены плакаты – картинки вновь предлагаемых новых ракет-носителей РЛА-120, РЛА-135 и РЛА-150. Над проектами этих ракет-носителей небольшая группа проектантов трудилась под личным неусыпным контролем Глушко последние два месяца.

Устинов приехал вместе с Сербиным и Строгоновым. До появления Устинова мы не рассаживались, а толпились, разговаривая на неслужебные темы. Он вошел, как обычно, быстрым, энергичным шагом. Увидев меня, протянул руку и, крепко пожав, спросил:

– Ну, как, «старая гвардия»?

– Держимся, – ответил я.

– Надо не держаться, а идти вперед.

Совещание Устинов открыл сам.

– Я очень рад, что снова нахожусь в этом коллективе и в этом историческом кабинете, где работал Сергей Павлович Королев. На днях на Политбюро был серьезный разговор о наших космических проблемах. Политбюро поставило задачу дать объективную оценку тому, что мы не осуществили высадку советских космонавтов на Луну. На Политбюро было сказано, что, учитывая успешные высадки американцев, задача освоения Луны для нас становится особо принципиальной. Какие бы другие задачи мы не решали, эта останется основной генеральной задачей, но в новом качестве. Сегодня хотелось бы поговорить, посоветоваться по всему комплексу задач. Он у вас очень широк. Как организовать работу так, чтобы не растягивать ее на десятилетия, не передавать эту работу нашим внукам. Пусть они пойдут много дальше нас. Нам самим решать, что мы в ближайшие годы будем делать.

Я бы никоим образом не свертывал работы по «Союзам». Эти корабли, как беспилотные, так и пилотируемые, должны остаться в вашем коллективе. Это ваша работа, и ее нельзя бросать. Система «Салют» – «Союз» очень перспективна. Не вздумайте ее бросать. Надо обязательно рассмотреть задачи создания специализированных модулей для этой системы. Прошу не забывать, ни в коем случае не забывать о тех работах, которые были успешно решены.

Таким было вступительное слово Устинова. Думаю, не я один из «старой гвардии» расценил такое вступление как предупреждение Глушко, чтобы не вздумал ломать и перекраивать тематику, которую заложил Королев и по которой мы добились общепризнанных успехов при Мишине.

Устинов далее продолжал:

– Как подойти к решению генеральной задачи? Можно ее решать так, что через десять лет вы опять скажете, что с Луной не получается. А нам надо, чтобы каждый год, понимаете, каждый год выходило что-то крупное.

Я знаю, что уже состоялся первый Совет главных, на котором предварительно обсуждались новые задачи. Я специально выбрал день, чтобы тоже предварительно послушать об этих задачах, которые вы собираетесь затвердить на следующем совете.

Я полагаю, мы вправе поспорить между двумя историческими советами. Только спорить надо вокруг конкретных вещей. Не уходить в следующий век. Оставьте эту работу писателям-фантастам. Если мы так будем вести дело, как вы это делали по H1, упорствуя в стремлении пускать вопреки надежности, – вот вам результат.

Афанасьев, который по своей привычке делал записи в блокноте, при этих словах поднял голову и, найдя меня взглядом, хитро прищурился. Он вспомнил наши с ним споры в ноябре 1972 года перед пуском H1 №7: «Вы с Дорофеевым на пузе ползете к кнопке „пуск“. Вам бы только пустить. Я слово даю: еще одна авария – и H1 могут закрыть».

Да, министр тогда, может быть, был и прав, подумал я, поймав прищур его глаз.

Если бы тогда мы твердо сказали: «Нет, давайте ждать новых двигателей», – судьба H1 могла бы сложиться и по-другому. Впрочем, кто знает?

Устинов с упорством школьного учителя продолжал вдалбливать нам истины, которые всем были понятны, но так трудно реализуемы.

– Вы, именно вы, создатели новых космических систем, должны разработать генеральную линию и жесточайшим образом ее придерживаться. Предлагаю послушать Валентина Петровича.

Глушко сделал длинный доклад. Он говорил больше двух часов, подробно излагая свою доктрину на ближайшие годы.

Основным предложением Глушко было создание последовательного ряда тяжелых и сверхтяжелых ракет-носителей из унифицированных блоков. Всем ракетам-носителям присваивался индекс РЛА – ракетный летательный аппарат.

Самой легкой ракетой-носителем был РЛА-120. При стартовой массе 980 тонн эта ракета-носитель выводила на околоземную орбиту полезный груз массой 30 тонн, на 10 тонн больше того, на что способна челомеевская УР-500К – «Протон».

Самой мощной ракетой-носителем предлагался РЛА-150, способный вывести на орбиту полезный груз массой в 250 тонн. Глушко подошел к доске и на свободной от плакатов площади мелом написал:

«РЛА-120 – 1979 год (30 тонн на орбите).

ПОС – 1979 год».

ПОС, в отличие от ДОСа, – это не долговременная, а постоянная орбитальная станция. На период 1980 – 1981 годов предлагалась достройка ПОСа из специализированных модулей. Глушко предлагал использовать вместо УР-500К новую ракету-носитель РЛА-120 для сборки постоянной орбитальной станции.

Теперь, находясь в будущем, мы знаем, что строительство постоянной орбитальной станции фактически началось не в 1979 году, а в 1986 году. РЛА-120 так и не был создан. Станция «Мир», известная теперь всему миру, начала создаваться при жизни Глушко с помощью челомеевского «Протона» – УР-500К.

Глушко на доске написал еще две строки:

«РЛА-135 – 1980 год (100 тонн на орбите).

Экспедиция на Луну – 1981 год».

И еще ниже:

«РЛА-150 – 1982 год (250 тонн на орбите).

Полеты к Марсу – 1983 год».

– На всю программу необходимо 12 миллиардов рублей. Если нам поможете, – сказал Глушко, обращаясь непосредственно к Устинову, – можно с большой степенью уверенности утверждать: экспедиция на Марс в восьмидесятые годы – задача реальная. Но до Марса мы должны построить на Луне постоянную базу. Такой проект у нас есть, мы уверены в его реальности. Нужны надёжные носители. Решать такие задачи на базе H1 – значит потерпеть катастрофу.

К концу доклада спокойствие изменило Глушко. Он сильно покраснел и закончил его с несвойственным ему пафосом. Впервые я видел, чтобы он был так возбужден.

Устинов начал задавать вопросы.

– На вашей самой тяжелой машине 28 камер, а вы сами критикуете H1, у которой 30 камер на первой ступени.

– Ничего страшного, – отвечал Глушко. – На нашей старой «семерке» 32 камеры, и к этому все привыкли. Заметим кстати, что камера – это одно, а двигатель – совсем другое. Я предлагаю четырехкамерные двигатели. Фактически двигателей на первой ступени только семь.

Прошу обратить внимание на принципиальное отличие предлагаемой компоновки от H1. Мы предлагаем блочный принцип. Ракеты отличаются друг от друга количеством идентичных блоков на первой, а при необходимости и второй, ступени. Решающим преимуществом блочного принципа является возможность изготовления каждого блока на заводе и его транспортировка в собранном виде на полигон. В составе самой легкой одноблочной ракеты мы можем провести летную отработку двигателей и этот бесценный опыт использовать для многоблочных ракетных комплексов без риска уничтожения стартовой позиции. Каждый блок должен предварительно пройти огневые технологические испытания.

– Нужно ли выводить 250 тонн? Не слишком ли по сравнению с американцами? Они слетали на Луну и теперь своему «Сатурну» работу найти не могут. А он выводил только 140 тонн.

– Это их заботы, – ответил Глушко, – пусть у них болит голова, а мы их обойдем. И после этого они сразу сорвутся в погоню за нами. Или предложат сотрудничество.

– А на второй ступени циклин или водород?

– Пока расчеты ведем на циклин. По водороду у нас слишком мал опыт. Можем пообещать, но сорвать все сроки.

– Вы, прямо скажем, разошлись с Королевым потому, что отказались делать мощные двигатели для H1 на кислороде и керосине. А теперь, когда Королева нет, предлагаете нам согласиться на двигатели, которые категорически отвергали при жизни Королева? – этот вопрос с явно психологическим подтекстом задал Комиссаров.

– Мы разошлись с Королевым не потому, что я был принципиальным противником создания мощных двигателей на кислороде-керосине. В начале шестидесятых годов у нас не было необходимого опыта для того, чтобы создать подобные двигатели в сроки, которые предписывались постановлением правительства. С моей стороны это была бы авантюра. Мы все эти годы усиленно работали. Только теперь появилась уверенность, что создание сверхмощных кислородно-керосиновых двигателей с устойчивым горением в камере, работающих по схеме с дожиганием генераторного газа, – дело реальное. Мы выбрали оптимальную четырехкамерную схему для сверхмощного двигателя. Конструкция двигателя позволяет качать камеры для управления полетом, а не дросселировать их, как это сделано на H1 в ущерб удельному импульсу. Для управления не потребуются специальные рулевые двигатели.

– А как вы ответите на американский вызов по многоразовой космической транспортной системе – МКТС?

– Для этого делаем среднюю машину. Первый этап МКТС – космический самолет. Он должен быть создан в 1982 году. Но это при условии, что будет работать авиация. Мы сами самолета не построим. Мы обеспечим вывод самолета на РЛА-135. Их надо строить сразу два.

– Что же определяет предлагаемые вами сроки? Неожиданно в перепалку вклинился Радовский.

– Сроки будут определяться двигателистами. На всех РЛА предусмотрены кислородные двигатели, которых пока нет.

Ответа на эту реплику не последовало. Был объявлен 10-минутный перерыв. После перерыва совещание продолжилось с очень агрессивного выступления Бармина.

– Предложения Валентина Петровича, которые мы сегодня слушали, – это уже третий вариант за последние два месяца. Валентин Петрович все дальше уходит от реальностей нашего века и тянет нас в двадцать первый. Нет анализа наших прежних ошибок. Более того, ошибки повторяются. Надо начинать строить программы не с носителей, а с тех космических объектов и задач, которые нам нужны. Будем откровенны. Королев при всей его гениальности начал лунную программу не с лунных кораблей, а с носителя. Еще при жизни он разобрался, что энергетики для экспедиции на Луну не хватает. Начались доработки H1. Добавили на первую ступень шесть двигателей. Затем убедились, что и этого мало. Поняли, что надо менять проект экспедиции. Ошибку мы хотели исправить двухпусковой схемой Л3М. И совсем недавно все с этим согласились. Вместо этого нам сегодня предлагается семейство совсем новых носителей. Носитель на 250 тонн полезного груза никому не нужен. Американцы делают «Спейс шаттл» потому, что нужен только один носитель тяжелого класса, к тому же многоцелевой. С нами сегодня работают 140 организаций над проектом лунной базы. Мы можем ее создать, если не будем распылять силы на проекты нереальных носителей. 12,5 миллиардов рублей, которые называет Глушко, это вдвое меньше того, что реально требуется для такой программы. Многоблочные схемы носителей невыгодны. Выбор, который нам предлагает Валентин Петрович, ошибочен.

Королев после долгих исследований выбрал для H1 самую оптимальную схему. Он сознательно отказался от многоблочной ракеты. Для таких размеров это невыгодно. Нужно подвергнуть H1 серьезной модернизации, вместо того чтобы изобретать велосипед. Мы уже затратили 4 миллиарда рублей на H1. Мы обязаны их использовать. Ставка на двигатели тягой 1000-1200 тонн заманчива, но совершенно не реальна по срокам. Поверьте, не только я, а все мы имеем большой опыт. Для вторых и третьих ступеней предлагается циклин. Килограмм циклина стоит 50 рублей, а килограмм водорода – менее 30 рублей. Водород – это будущее нашей ракетной энергетики. Лунная программа Валентина Петровича упорно игнорирует водород и мои предложения по строительству лунной базы. Базу на Луне надо строить. Для этого строительства необходима многоразовая космическая транспортная система на базе модернизированной H1. НПО «Энергия» предлагаемую Глушко программу до конца века не одолеет. Надо создать систему, способную выводить к Луне 40 тонн действительно полезного груза и возвращать на Землю не менее 20 тонн.

Бармин встал, подошел к доске и крест на крест перечеркнул все строки с данными ракет-носителей семейства РЛА. Сверху он написал: «Модернизация H1 + многоразовая».

Сербии задал вопрос Бармину:

– А ваша модернизация H1 еще сколько лет потребует?

– Я не хочу отвечать за разработчиков, которые здесь сидят и молчат. Вероятно, Валентин Петрович запретил им защищать H1, но модернизированный носитель может через год полететь и для него надо срочно готовить полезную нагрузку. А то, что предлагает Валентин Петрович, отбросит нас по лунной программе еще на шесть-семь лет. Должен предупредить еще об одной опасности. Видные психотерапевты нам доказывают, что человеческая психика, оказавшись вне магнитного поля Земли, может иметь сдвиги. На Луне нет магнитного поля, поэтому пребывание там в течение многих месяцев чревато для человека психическими расстройствами.

Расценив слова Бармина по поводу нашего молчания как намек на нежелание выступать против своего нового шефа, Устинов, улыбаясь, обратился в нашу сторону:

– Я не сомневаюсь, что вы все хотите выбрать наилучший вариант решения важнейшей государственной задачи. Ваши высказывания должны быть смелыми, критическими, но хорошо обоснованными. Если не будет принципиального партийного отношения к делу, мы погубим любой проект. Надо, чтобы говорили смело, дельно и надежно.

– Разрешите мне проявить смелость, – попросил Пилюгин.

– По-моему ты, Николай Алексеевич, ее никогда не терял, – отпарировал Устинов.

– Я, Дмитрий Федорович, скажу по поводу проблем управления. Про все остальное пусть говорят другие. Так вот, сегодня в системе управления H1 мы уверены. На последнем пуске, хоть и недолго нам дали работать, мы убедились, что новая система с бортовой машиной надежно управляет ракетой. За прошедшие полтора года мы еще многое сделали и можем доказать, что надежность управления, по крайней мере для первых трех ступеней, будет обеспечена. По разгонным блокам богатый опыт мы получили при пусках Л1. Поэтому и здесь у нас есть уверенность, что задачу решим. Предлагаемый нам сегодня переход на целое семейство новых по схеме носителей потребует вначале свернуть текущее производство, выбросить задел, потом проектировать и отрабатывать, снова налаживать производство уже по новой технологии. Раньше 1979 года никакой РЛА ни в каком варианте не получится. Пять-шесть лет мы теряем.

Глушко внешне был спокоен и невозмутим, он отдышался после трудного доклада и сидел с отрешенным видом, как будто речь шла о делах, не имеющих к нему никакого отношения.

После Пилюгина взял слово Рязанский.

– Я в корне не согласен с тем, что сказал Бармин. Нам необходима ракета типа РЛА-120, выводящая 30 тонн. Мы много успели сделать для Луны. Для программ Л1, «Зондов», «Марсов» и «Союзов» созданы радиокомплексы, которые мы можем доработать под любую программу. Надо быстрее создавать полноценный Центр управления полетами.

Семенов несколько разрядил обстановку, пытаясь напомнить собравшимся о проблемах орбитальных станций.

– Необходимо обеспечить надежную работу систем в течение десяти лет на орбите. Американцы открыто заявляют, что они уже работают над такими долговечными системами. Эту работу не следует откладывать, иначе мы снова будем догонять. Орбитальные станции могут быть постоянными только при надежных по ресурсу системах.

Я начал выступление с того, что подошел к доске и стер крест, который Бармин поставил на числе «30», соответствующем полезной нагрузке, которую способна вывести предлагаемая Глушко ракета-носитель РЛА-120. Но жирный крест, которым Бармин перечеркнул число «250», я оставил.

Основную часть выступления я посвятил информации о состоянии работ по созданию бортовых цифровых вычислительных машин и элементной базы радиоэлектроники.

– Для постоянной орбитальной станции, долговременной базы на Луне и тем более для экспедиции на Марс необходимы элементы с гарантией безотказной работы не менее трех-пяти лет. Наша радиоэлектронная промышленность пока обещает, но говорит, что для этого нужны три года испытаний. Мы на создание приборов на этих элементах тоже потратим два-три года. В итоге не менее пяти-шести лет, с учетом наземной отработки. Другой путь – это многократное резервирование. Но это потребует увеличения масс, объемов и опять же энергетики.

После совещания Феоктистов мне сказал:

– Вы сделали две ошибки в своем выступлении. Оставив крест на числе «250», вызвали недовольство Глушко, а когда начали связывать отработку надежности со сроками, вызвали раздражение Устинова. Наступили ему на «больную мозоль». Он прекрасно понимает, что для достижения высокой надежности нужно время, но это противоречит его же требованию о сокращении сроков.

Действительно, после гибели ДОСа №3 в 1973 году Устинов на одном из совещаний в ЦК сказал:

– Имейте в виду: мы вас не гоним и требуем самой тщательной отработки таких сложных и дорогих аппаратов на заводе, в КИСе и на ТП. Но позволять вольности по отношению к срокам мы тоже не можем.

Бушуев подробно рассказывал о ходе переговоров с американцами по программе «Союз» – «Аполлон», настроениях американской стороны и утверждал, что они горят желанием с нами сотрудничать. Прекращение лунной программы привело их к кризису, из которого они пытаются выйти, создавая «Спейс шаттл».

Мозжорин был в отпуске, и от ЦНИИМаш выступал Авдуевский.

– «Спейс шаттл» выгоден тем, что возвращает из космоса очень дорогую технику для повторного использования. Если мы будем на это ориентироваться, нам надо перестроить все наши космические программы. Бармин прав, когда говорит, что надо исходить из конечных целей, а не превращать разработку носителей в самодовлеющую, главную задачу.

Наш новый самый первый заместитель генерального конструктора Юрий Труфанов не мог критиковать Глушко – иначе он не был бы первым заместителем.

– Мы должны надежно освоить солнечно-синхронные орбиты, – сказал он. – Решив эту задачу, мы с помощью модулей орбитальной станции, которую выведет РЛА-120, обеспечим глобальный контроль над всей планетой.

Я с интересом ждал выступления министра. Как-то он отреагирует на предложение о ликвидации H1? Неужели он поддержит новое ракетное семейство? В конечном счете, ему отвечать перед Политбюро!

– Трудно сегодня дать весомую оценку этих материалов, – так начал Афанасьев. – Я вынужден сделать упрек головным институтам министерства: ЦНИИМашу и НИИТП. Они почему-то заняли выжидательную позицию. Они обязаны немедленно подключить к этим исследованиям свои основные подразделения. Глупо было бы думать о том, что все здесь сказанное генеральным конструктором может быть сделано одним его коллективом, в котором 40 000 человек.

В доложенном материале предлагается решить все задачи почти одновременно. Это ошибка. Необходимо ввести разумную этапность. Такое решение может быть найдено, если подавить в себе честолюбивые желания сразу ухватить все и пообещать нереальные сроки.

Сегодня намечается вариант носителя на 30 тонн полезного груза. Такой носитель нам необходим в первую очередь для важнейших разведывательных целей Минобороны на синхронно-солнечных орбитах. Его несущие баки диаметром шесть метров потребуют совершенно новой технологической оснастки и освоения сварки материалов больших толщин. Я советовался с Борисом Евгеньевичем Патоном. Он меня обнадежил, что в ближайшее время эта проблема будет решена. «Сваривать шестиметровые баки мы научимся», – заверил Патон. Но дальше предлагается двигатель сразу на 1200 тонн тяги. Я очень уважаю Валентина Петровича как крупнейшего в нашей стране, а может быть и в мире, ученого-двигателиста, но думаю, что он глубоко ошибается, когда уверяет нас, что такой двигатель будет создан за два года. Перед министерством уже поставлена задача создания пилотируемой многоразовой системы, не уступающей американскому «шаттлу». Это важнейшая и труднейшая задача. Нам пора осваивать водород. Здесь мы отстаем от американцев. В своих предложениях уважаемый Валентин Петрович почему-то упорно уходит от водорода и подсовывает нам циклин. Министерство с этим не согласно. Мы будем настаивать на разработке ЖРД на кислороде-водороде. Такие работы будем всячески поддерживать.

Настало время шире привлекать другие конструкторские организации. Я советовался с Пилюгиным. Он может подтвердить, что согласился полностью взять на себя создание системы управления многоразовым космическим кораблем. Создание планера надо поручить авиационной промышленности. Крест, который Бармин поставил на 250 тоннах, я бы пока оставил. Тут Бармин прав. Мы знаем, какое положение в стране. Надо перестроиться в сторону сборки на орбите, довести стыковку до высочайшей надежности. Это обойдется нам намного дешевле создания еще одного сверхтяжелого носителя. Нас уверяют, что стартовые сооружения H1 могут быть использованы для нового семейства. Никто детально этого не проверял. Бармин утверждает, что это невозможно. Это надо тщательно проработать. Советский человек на Луне не был. Это вина ОКБ-1 и наша общая вина. Лунная база – это, по-моему, не первоочередная задача. Ее надо перевести в НИР. Бармин силен тем, что он умеет создавать кооперацию. Давайте и отдадим ему эту работу, тем более он ее берет, ну и пусть делает. Надо разумно распределять силы. Сегодня в докладе мы не увидели распределения расходов и мощностей по годам. Сколько все это удовольствие стоит? По-моему, MOM только для доложенной новой программы должен увеличить бюджетные ассигнования в два раза и все капитальные вложения целиком отдать сюда. Мы только-только поставили ракеты на дежурство в боевые шахты, так чтобы обеспечить паритет, и вот уже требуется их модернизация. Вы знаете, сколько это стоит? Просил бы не забывать, что пока еще ваша организация тоже отвечает за боевые ракеты 8К98 и их модернизацию. А с Валентина Петровича никто пока не снимал обязанностей главного конструктора двигателей для боевых ракет Янгеля и Челомея.

Сегодня мы имеем 40 тысяч человек в НПО «Энергия» и 30 тысяч работает на его тематику на «Прогрессе», итого 70 тысяч! Мы намерены двигательное производство ставить в Омске. Это значит, что на тематику «Энергии» будут работать еще 20 тысяч человек. Главная проблема в Омске – это стенды для огневых испытаний. Что будем делать со стартом H1? Если вздумаете его капитально перестраивать, нужны новые капитальные средства. Об этом вы думали? Важнейшая и неотложная задача – «Союз»-»Аполлон». Здесь все дело в надежности и в качестве. В коллективе с этим не совсем благополучно. Что делать в ближайшее время? ДОС № 4 надо пускать. По ДОСу № 5 мы действительно отстаем. Нам говорят, что в него будут внесены большие изменения, получится новая станция. На ней решается задача модульности. Для производства здесь, в Подлипках, и на Филях – это дополнительная работа, но раз решили, то будем делать. Но если уж закладываем в производство новую станцию, то почему одну? Надо делать шестую, а может быть, и седьмую. Нельзя допускать провала. На Луну не высадились, так по крайней мере орбитальные станции у Земли должны быть всегда. Корпуса будет делать ЗИХ. Комплектацию по системам переложить на ЗИХ я не могу. Это дело «Энергии». Я смотрел корабль 7К-С. По системе управления Черток меня заверил, что он сделан прекрасно. Однако он не приспособлен для стыковки. Я предупреждал: надо делать сразу новый транспортный корабль. Говорят, что 7К-Т морально устарел. Челомеевский ТКС нам не светит. Надо обязательно отрабатывать 7К-С в транспортном варианте. Сегодняшний разговор я считаю предварительным. Вся перспективная программа с учетом наших замечаний должна быть переработана, и только тогда ее можно выносить на Совет главных.

Смирнова не было, и Борис Комиссаров выступил как заместитель председателя ВПК.

– Программа не согласована ни с генеральным заказчиком – Министерством обороны, ни с Академией наук. Я не понимаю, зачем вам на синхронно-солнечную орбиту надо обязательно выводить 25 тонн? Самый тяжелый разведчик у нас не тянет выше 12 тонн.

Американцы планируют модули не более 14 тонн. Никакие 30 тонн сегодня для Минобороны не требуются. Опозорились, прямо надо сказать, с H1, теперь предлагаете новую авантюру с РЛА. Космос космосом, но ходить надо по земле. Живите общими трудами и заботами, не отрывайтесь от реальных возможностей. В плане модернизации лунных проектов предлагалась стыковка с помощью двух носителей H1 на орбите. Теперь генеральный конструктор предлагает эту стыковку проделать на земле и создать новый носитель стартовой массой в 6000 тонн, то есть это два H1! Одобрить такой проект будет ошибкой. На старт H1 молиться надо. Один разрушили аварией, восстановили, а теперь что, своими руками будем ломать? Кто на себя возьмет такую смелость? По товарной ценности в нашей отрасли рубль эквивалентен доллару. Вот я хотел бы посмотреть на американского президента, если бы он вышел к конгрессменам и между прочим сказал, что 4 миллиарда долларов на носитель надо списать в убыток, а НАСА необходимо выделить 12,5 миллиардов долларов для нового носителя, неизвестно зачем. Весь мир бы потешался. У нас за такую самодеятельность даже выговор никому не грозит.

Слово взял Иван Сербии.

– Обсуждение показало, что проработка программы находится не на том уровне, когда можно принимать решения. Времени у нас мало. Мы должны решить, как задействовать с максимальной пользой 70 тысяч человек, не просто безликую массу, а специалистов высокой квалификации. Программа предварительно оценена в 12 с лишним миллиардов рублей. Но таких денег у нас просто нет. Да и если бы были, то освоить их очень трудно. Совет главных конструкторов собирать пока не следует. Надо чтобы были сравнительные данные по затратам на каждое направление, а не одна устрашающая сумма только по РЛА. По многоразовой системе сейчас появилось много энтузиастов. Это хорошо. Но вторая ступень – это самолет. И без МАПа с этой работой вы не справитесь. И нельзя допускать такой распущенности, что «Алмаз» и ДОС идут в параллель. Ни вы, ни Челомей – не частные фирмы, где каждый может «что хочу, то и ворочу». С этим кончать пора. Такой крупный план должен быть тщательно проработан со смежниками. Без них вы ничего не сделаете. А им тоже свои экспериментальные базы надо развивать. Этого вы в расходах не учитывали.

Совещание пора было сворачивать. Устинов это понял и предложил Глушко ответить на основные критические замечания.

Глушко встрепенулся, и я увидел в нем не спокойного докладчика, а собранного бойца на ринге, который после нокдауна снова перешел в решительную атаку.

– Мы докладывали сегодня незавершенную программу. Вы присутствуете в процессе поиска. Мы знакомили вас с тем состоянием, в котором находимся. Действительно, мы обязаны сравнивать и доказывать оптимальность предложений. У меня были две встречи с военными. Долго говорили, просили их помощи в разработке планов. В частности, генерал Карась обещал до 15 августа прислать нам все пожелания. Минобороны горячо поддерживает модульность станции и полезный груз 30 тонн. Со смежниками и соискателями мы в постоянном контакте.

Теперь о выступлении Бармина, который так яростно защищал H1, а из новых работ предложил ограничиться только многоразовой системой.

Я утверждаю, что H1 возит воздух. Сравните его весовые характеристики с «Сатурном-5». Сухой вес единицы объема первой ступени H1 в два с половиной раза хуже «Сатурна-5», второй ступени хуже в пять раз и третьей – в три с половиной раза. Это при почти равных объемах самих ступеней. Я не хотел упоминать об ошибках, которые допущены в газодинамике. Да будет вам известно, что только за счет перепада давления под днищем первой ступени мы теряем более 750 тонн. Чтобы компенсировать такую потерю, надо бы еще пять двигателей поставить. Ты что хочешь, Владимир Павлович, чтобы еще раз твой старт разрушили? Давайте лучше будем на него молиться, как тут сегодня предложили. Так нужен ли нам носитель, который возит воздух, да еще на негодных двигателях? Что касается выступления Бармина по поводу лунной базы, я согласен с тем, чтобы строительство «Барминграда» было переведено в разряд НИРов. Но создавать первую базу на Луне для первых трех-пяти человек на две-три недели – это наше дело. И мы готовы к такой работе. Владимир Павлович здесь нас пугал, что на Луне нет магнитного поля и это очень опасно для психики человека. Подобные выступления показывают, что психические сдвиги бывают на Земле и при наличии магнитного поля.

Глушко нанес Бармину «удар ниже пояса», но никто из высоких судей его не прервал.

Он продолжал говорить быстро и даже страстно, что с ним на моей памяти происходило очень редко.

– Мы покажем, какие нужны веса носителей на Земле, чтобы на Луне действовала база для трех или четырех человек. Нужны не только скафандры. Нужна кубатура. Нужно специальное оборудование, которое мы должны предварительно испытать и отработать на ПОСе. Подчеркиваю, на постоянной, а не на долговременной, орбитальной станции. Для создания ПОСа также необходим новый носитель. УР-500К с его 18-20 тоннами недостаточно. Минимум 30 тонн полезного груза для начала. И это наша задача, которую нельзя хоронить в долговременных научно-исследовательских работах. Это первоочередная опытно-конструкторская работа, если хотите, вместо МКБС.

Я сожалею, что не всем понятна идея сверхтяжелой ракеты-носителя. Мы такой носитель не делаем – он сам получается, мы его складываем из модулей, которые уже были отработаны на более легких ракетах. Шесть модулей составляют первую ступень. Вторая ступень – один кислородно-водородный блок, унифицированный для всего семейства носителей. Это и есть унификация и модульность, о которой сегодня так горячо говорилось. И от водорода мы не открещиваемся. Но пока его нет, будем пользоваться циклином.

Да, создание таких носителей будет стоить больших денег. Но на унификации мы много выигрываем.

Не следует бояться, что будут «гулять» заводы. Мы будем планировать работу так, чтобы нигде на производстве не было простоя, чтобы каждый год в космос летали люди.

Сейчас уже работаем над кораблем 7К-С в транспортном варианте. Там новая и гораздо более совершенная система управления. Черток не успел сказать о главной особенности. На 7К-С он должен получить опыт управления с помощью бортовых вычислительных машин. Пока мы в этом отстаем от американцев. Начнем с беспилотных кораблей. Ключарев должен осваивать новый стыковочный андрогинный агрегат. Мы используем его при стыковке с американцами, а потом поставим на 7К-С и ДОСы. Такие корабли полностью загрузят Ключарева. ДОС №5 -загрузка для ЗИХа, и я бы голосовал за №6, если на ЗИХе будет брешь в производстве. «Прогресс» сразу может приступать к освоению технологии производства баков шестиметрового диаметра. Работы действительно всем нам и смежникам выше головы. Но другого пути обогнать американцев я не вижу. Мы имеем возможности, которые пока не расскрыли и не использовали. Вы застали нас в самый разгар оптимизации программ. Согласен отложить Совет главных недели на две, но не более. Надо быстрее поднять всю кооперацию. Сил у нас много.

К концу речи Глушко был возбужден и покраснел как после бани. Он достал платок, вытер выступившие на лоб капельки пота, но не садился, собираясь с мыслями, видимо, для продолжения речи.

Устинов, воспользовавшись паузой, решил, что пора свертывать затянувшееся совещание. Он понял, что новой интересной информации не получит, а втягиваться в споры между главными конструкторами ему не пристало. Он сказал:

– Спасибо, Валентин Петрович! Я очень доволен, что сегодня мы собрались в таком составе и немного просветили друг друга. Вы не успели, да и не могли все сказать. Я тоже не могу окончательно высказать все. Много нового, и о многом следует серьезно подумать.

Но есть задачи уже совершенно определенные, которые вы обязаны решать в ближайший год. Я имею в виду в первую очередь «Союз» – «Аполлон». Боже упаси, чтобы мы опозорились перед мировой общественностью. Я прошу, Валентин Петрович, тебя лично взять в свои руки контроль над этой работой. Эта работа должна быть сделана блестяще. В США произошли перемены. Новый президент заявил, что он в космосе будет продолжать линию своего предшественника. Наша работа будет американцами пристально изучаться и рассматриваться буквально, как под микроскопом. Вы должны прочно удерживать технические и идеологические позиции в своих руках.

Американцы уже нас запрашивают: «А как дальше быть?» Мы от ответа на этот вопрос долго не сможем уклоняться. Мы ответим: «Используем „Союз“. Получается не очень здорово. Мы, таким образом, теряем инициативу, вернее, сами ее отдаем. Они же со своих спутников все проглядывают, просматривают, изучают, анализируют. Наши боевые комплексы они знают лучше нас. На наших полигонах и позициях каждый старт, каждая дорога, каждое здание – под контролем из космоса. Договорились о стыковке „Союза“ с „Аполлоном“. Ну, раз, может быть, два, состыкуемся. Пошумим и там, и тут. А дальше? Где ваши предложения? У нас нет движения мысли о путях дальнейшего сотрудничества. Не зря сюда к нам рвутся Флетчер и Лоу. Они наших принимают, а мы чем ответим? Я убежден, мы обязаны ответить взаимностью. Не слова, а дела определяют погоду. В том числе и в области науки. Нам нужны действия. Я прошу выработать стратегическую линию и готовить предложения. Пока опираемся на космический корабль „Союз“, я понимаю: это – реальность. Корабль, как говорится, в руках. Надо неустанно работать, над его надежностью. Новый „Салют“ надо пускать во что бы то ни стало. Над ДОСом № 5 надо работать. Вы сами его заложили – доводите до высшей надежности. Но четко скажите, что такое ДОС №6? Повторение пятого или нечто новое? Разберитесь. При Мишине мне толком никто не мог определить досовскую линию. Больше того, вы знаете, и это не секрет, что Челомей и Мишин предложили вообще закрыть ДОСы. Оставить только „Алмаз“, а дальше ориентироваться на транспортный корабль снабжения Челомея.

Не бросайте модернизацию Р-7. Она полностью освоена «Прогрессом». Эта ракета вас кормит. Так же, как теперь и УР-500К. Ближайшие два-три года эти носители будут определять наши космические планы.

А что дальше? Предлагались (и я знаю, далеко зашли) проекты по экспедиции на Марс, по лунной базе. Здесь возможно сотрудничество с американцами. Не упускайте это, мы вас поддержим. Вот Бушуев с ними встречается. Не робей, Константин Давыдович. Постарайся дипломатично, как ты это умеешь, прозондировать их настроения.

На вашу организацию делается большая ставка. Очень большая. Мы сознательно пошли на создание такого мощного объединения и во главе поставили многоопытного, как говорят, прошедшего огонь, воды и медные трубы, руководителя. В непосредственном подчинении вашего генерального конструктора, тут докладывали, уже находится 40 тысяч человек. А с непосредственными смежниками численность переваливает за 250 тысяч. Это же огромная сила! Вы способны разработать эффективную, реалистическую программу. Разбейте ее по срокам на этапы. Не все сразу получится, это мы понимаем.

Но учтите, нам не безразлично, как и какой ценой это получается. Что нужно, мы будем просить у ЦК, но нужны обоснования.

Когда я смотрел на пусковой комплекс H1, дух захватывало. Наша задача – не только восхищаться, но сделать так, чтобы эти сооружения работали. Все, что нужно, мы постараемся вам обеспечить. Но и вы думайте и считайте так, чтобы вас самих совесть не мучила за те средства, которые так щедро дает страна, отрывая от народных нужд. Вот теперь всплывает еще одна проблема – челнок. Вопрос, я понимаю, очень трудный. И прежде всего для самолетчиков. Только что правительство приняло колоссальное постановление по авиации. Там расписана загрузка всех авиационных КБ и заводов. Мы отстали и по боевым, и по гражданским самолетам. Решили этот разрыв устранить. Если пойдем в авиацию с челноком, то еще непонятно, куда его пристроить.

Я думаю, что сегодняшний разговор был для всех полезным. Надо найти общую линию с Минобороны и Академией наук.

Сергей Александрович, тебе надо собрать своих министерских организаторов, а потом и руководителей из других министерств, которые будут участвовать в этих работах.

В ближайшие дни надо определить группу товарищей, способных подготовить детальный проект постановления. Они должны быть очень объективны. Постановление будет определять нашу стратегическую линию. К этой работе надо подходить с чувством большого долга, партийного и государственного.

Месяц, может быть, два, но не больше, даю на подготовку такого постановления. Должна быть очень добротная проработка всех вопросов. За сегодняшние откровенные разговоры вам спасибо.

На следующий день, 14 августа 1974 года, Глушко собрал нас, чтобы поделиться своими мыслями и выслушать наши соображения по итогам этого судьбоносного, так я теперь думаю, совещания. Нам казалось, что на совещании Глушко не добился поставленных целей. Будь на его месте Королев, не сомневаюсь, что он бы выглядел озабоченным и расстроенным. Королеву, несмотря на артистические способности, скрывать свое внутреннее состояние не удавалось.

Глушко с утра встретил нас бодрым, подтянутым и отнюдь не подавленным. Как всегда одетый в хорошо сидящий на нем костюм с подобранным в тон галстуком, он демонстрировал уверенность в правоте своей линии. Снова перебирая в памяти первую шестерку главных, я бы сказал, что Глушко выделялся гордостью и аристократизмом хорошо воспитанного человека. Он не любил переходить на «ты». Никаких намеков на панибратство не терпел.

«Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспаривай глупца…» – продекламировал Глушко, как бы подводя итоги вчерашним разговорам. Только в последние годы жизни он начал проявлять избыточную раздражительность. В первые годы его общения с нами после прихода в новый для себя коллектив он как бы хотел показать, что интеллигентности нельзя выучиться, интеллигентом надо родиться.

Я помню, как Бармин после одного из трудных разговоров с Королевым высказался в адрес нашего коллектива: «Вам всем очень не хватает интеллигентности. Сергей, умеющий при необходимости играть русского интеллигента, в своем ближайшем окружении не поощряет деликатности и хороших манер».

Большая внутренняя работа – «неотступное думанье» Королева были ясно видны окружающим. Он умел в упор смотреть собеседнику в глаза, как бы переливая в него свою волю и энергию, свою убежденность. При общении с Королевым я обращал внимание на лицо, глаза и голос. Его костюм меня совершенно не трогал. Не до этого было. Подавляла серьезность постановки проблемы, которая иногда казалась и не заслуживающей с его стороны внимания, резкости и эмоционально сильных выражений.

Глушко всегда был подтянут, безупречно одет и корректен. В обсуждении проблемы, так же как в документах, он требовал убедительной логики, ясности, четкости формулировок. Иногда документы, которые приносились ему на подпись, перепечатывались по многу раз только потому, что исполнитель не мог совместить ясность изложения с синтаксисом русского языка или не соблюдал скрупулезной точности в наименовании адресата. В этом отношении он был беспощаден, даже въедлив.

За внешней корректностью проглядывалась твердая воля в отстаивании своей позиции, своих убеждений. Он мог доходить, не прибегая к сильным выражениям, до очень обидных для оппонента логических построений. Иногда был бескомпромиссен там, где, казалось, жесткая позиция вредит и ему, и делу.

Королев с любым из «не главных» конструкторов, любым из многих смежников мог разругаться, используя очень сильные выражения. Но удивительное дело: как бы он не обругал человека, тот не обижался.

На Алексея Богомолова он, помниться, кричал: «Мальчишка! Убирайтесь отсюда! Я с вами работать больше не желаю!»

Богомолов после такого разноса улыбался и был уверен, что завтра он с Королевым будет разговаривать на равных, как ни в чем не бывало.

Глушко способен был, не повышая голоса, не прибегая к сильным выражениям, доказать человеку, что тот работает безответственно и ему нельзя доверить серьезное дело.

Я не помню случая, чтобы Королев при деловых встречах со мной, с любым другим своим сотрудником или смежником проявлял равнодушие или безучастность. Если ему было «не до тебя», он просто говорил: «Не отрывай меня, видишь, сколько почты. Решай сам». Или: «Не мешай, у меня сейчас будет трудный разговор с Келдышем» (или с министром, или с Устиновым).

Один из главных конструкторов однажды пожаловался мне: «Королев, когда я ему предложил одну бредовую идею, с интересом выслушал меня, потом, посмотрев на часы, сказал, что я старый дурак и отнял у него драгоценные тридцать минут, но тут же снял трубку и позвонил зампреду ВПК с просьбой меня принять, поскольку предложение интересное, но не имеет отношения к его тематике».

Десять лет спустя в том же кабинете, на том же месте, где сидел Королев, был Глушко. Я докладывал ему не бредовую идею, а совершенно конкретный график совместной работы, расходящийся с теми сроками, которые он отстаивал в проекте постановления правительства, предварительно не посоветовавшись со мной. Он так смотрел мимо меня остановившимся, остекленелым взглядом, что у меня пропала всякая охота его убеждать. И я ушел.

Сроки, которые он завизировал, конечно, были сорваны. Глушко оказался ни при чем, а виноватым с выговором на коллегии был я.

Ни у Королева, ни у Глушко, так по крайней мере казалось не только мне, но и другим, не было близких друзей по работе, которым можно было доверить свои сокровенные идеи и мысли.

Очень сильные и очень разные были у них характеры. Но было объединяющее общее: оба принадлежали к поколению, которое в детстве прошло через войну гражданскую – классовую, юность была отдана героическому труду во имя великой цели. Они подверглись жесточайшим испытаниям, моральным и физическим, и при всем этом не изменили своим мечтам, сохранили целеустремленность и веру в свои силы.

Здесь считаю уместным прерваться для рассказа об идеализации истинных героев в художественных кинофильмах.

В 1970 году я, по ходатайству руководства «Мосфильма», был привлечен в качестве консультанта к работе над фильмом «Укрощение огня». Автором сценария и режиссером был Даниил Храбровицкий. К этому времени он был уже известным драматургом – автором сценариев фильмов: «Все начинается с дороги», «Чистое небо», «Девять дней одного года». Герои этих фильмов были сильными людьми, истинными героями. С первых дней знакомства у меня с Храбровицким сложились хорошие, доверительные отношения.

Меня захватила идея Храбровицкого показать технологию нашей работы – «творческую кухню» и прежде всего необычайно интересную фигуру главного конструктора Королева.

Пока я рецензировал и дорабатывал первый, наивный, вариант сценария, больших разногласий не возникало. Обычно я говорил: «Так не бывает» или «Этого не было». Храбровицкий отвечал, что так надо, иначе фильм не выпустят. Когда я возмутился, что главный герой – прототип Королева – Башкирцев умирает не в кремлевской больнице, а на обочине пыльной дороги, Храбровицкий спокойно возразил:

«А вы думаете, что Чапаев погиб так, как в знаменитом фильме? Мы еще мальчишками восхищались „Броненосцем Потемкиным“, а самые знаменитые кадры – расстрел на одесской лестнице – не имеют ничего общего с истинной историей. Не мне вам говорить, что все эпизоды в знаменитых фильмах: „Человек с ружьем“, „Ленин в октябре“ и „Ленин в 1918 году“ – отражают дух времени, эпоху, но не имеют ничего общего с тем, что и как было на самом деле, кроме календарных дат. Надеюсь, что после XX съезда партии вы сами это поняли. Близких к Ленину людей в фильмах только двое: Сталин и Свердлов. А где остальные герои и действительные руководители восстания? Я делаю художественный фильм, а не документальный. Вы должны нам помочь в показе техники, технологии творческого процесса, поведения людей в экстремальных ситуациях. Не навязывайте мне документальную достоверность. Для этого есть студии хроникально-документальных фильмов. Им пока запрещено показывать истинных творцов техники. У них главные герои – космонавты и ученые, заседающие в президиумах открытых пресс-конференций. В моем фильме главные герои – творцы. Вы и ваши товарищи – все под вымышленными именами, чтобы никого, кроме Королева, не узнали. Лев Толстой выдумал Пьера Безухова, Андрея Болконского и Наташу Ростову. Они не существовали. Но Бородинская битва, Наполеон, Кутузов и пожар Москвы были. Поэтому мы уверовали в реальность героев Толстого. Ваши ракеты были и есть. Человека в космос вы запустили. Поверят и в моих героев. Мы покажем, что и у вас были неудачи, аварии, горячие споры и разногласия. Это будет та правда, о которой не полагалось ни говорить, ни писать. Если главным персонажам присвоить имена действительных и еще живых героев, тогда надо придерживаться во всем и действительных событий, а это запрещено. Цензура не потерпит, чтобы я назвал кого-либо из вас. Поэтому даже рассекреченный Королев – не Королев, а Башкирцев, Глушко – не Глушко, а Огнев, Устинов – Логинов, Неделин – Владимиров. Только Воскресенского я уступил вам – оставил Леонидом, но фамилию изменил: сделал Сретенским».

Когда дело дошло до выбора и утверждения артистов, я все больше отступал от своей догматической приверженности истине.

Я попытался вставить в сценарий намек на репрессии, которым в свое время подвергались Королев и Глушко, но был осмеян другим консультантом – заместителем Главнокомандующего Ракетными войсками стратегического назначения генерал-полковником Григорьевым. Он мне сказал: «Борис Евсеевич, я вас очень уважаю как специалиста, но удивляюсь вашей наивности в политике. Ну кто в наше время это потерпит?! Я не пожалею средств, чтобы показать настоящие пуски, мы выдумываем бункеры и строим декорации пультовых, о которых пока только мечтаем, – это все пройдет. А воспоминания о репрессиях не имеют ничего общего с задачами фильма. И если мы хотим, чтобы народ наш фильм увидел, то не спорьте».

Храбровицкому очень хотелось показать романтическую планерную и гирдовскую молодость Королева. Я познакомил его с Исаевым. Храбровицкого буквально завораживали рассказы Исаева о его молодости, увлечениях Магнитогорском, а потом самолетами и ракетными двигателями. В последней редакции сценария Храбровицкий синтезировал образ главного героя так, что в нем есть частица Королева, Исаева и увлеченного будущим космонавтики Тихонравова, с которым я тоже познакомил Храбровицкого. Личную жизнь своему главному герою Храбровицкий выдумал сам от начала до конца. Она не имеет ничего общего с биографией Королева или Исаева. Исаев по заказу «Мосфильма» разработал и на своем производстве изготовил настоящую ракету для исторических кадров самых первых шагов ракетной техники. Пуски киноракет Исаева вызвали восторг создателей фильма. Это было, пожалуй, близкое к исторической достоверности воспроизведение того, как все начиналось. Но игровые ракеты Исаева оказались гораздо надежнее, чем первые ракеты Королева-Тихонравова двадцатых годов.

Я возмущался по поводу очень теплых отношений главного героя Башкирцева, прототипа Королева, и Огнева, главного конструктора двигателей, под которым имелся в виду Глушко.

Два замечательных артиста: Кирилл Лавров и Игорь Горбачев – играют близких друзей. Горбачев – Огнев не только не конфликтует с Лавровым – Башкирцевым, но и восхищается им, преклоняется перед его талантом.

Мои возражения, что ничего похожего на самом деле не было, Храбровицкий парировал тем, что зритель должен видеть в людях, творящих историю, героев добрых, отзывчивых, высокой духовной культуры, а не холодных технократов. Горбачеву в фильме в полной мере это удалось. Его героя никак нельзя заподозрить в одном из самых распространенных человеческих пороков – чувстве зависти.

– К великому сожалению, – пытался я доказывать Храбровицкому, – ученые, в том числе и великие, главные и генеральные, не свободны от этого чувства. В их среде проявление завистливости к успеху, сколь бы он ни был засекречен, особенно опасно.

– Никакой зависти между настоящими друзьями Башкирцевым и Огневым быть не может. Они генетически должны быть лишены этого чувства, – возражал Храбровицкий.

В фильме Башкирцев и Огнев – близкие друзья.

В спорах с Храбровицким по поводу отношений Королева – Башкирцева и Глушко – Огнева Исаев меня не поддержал. Ознакомившись со сценарием и выслушав мои замечания, Исаев неожиданно проявил талант кинокритика.

– Автор фильма имеет право на идеализацию героев. Выписывать детально все их слабости не нужно. Когда мы защищаем свои проекты, то обязательно их идеализируем. Эксперты это знают и терпят в расчете на то, что будет доработано в процессе эксплуатации. У фильма то преимущество, что его не дорабатывают после выхода на экран. Поэтому давай отпустим Храбровицкому и его героям все грехи.

По моему предложению для обсуждения проблемы взаимоотношений главных героев мы втроем расположились на нейтральной территории в тихом уголке Ботанического сада.

– Чего ты добивается? – спрашивал меня Исаев. Острый конфликт между Королевым и Глушко возник не без помощи Василия Мишина, где-то в шестидесятом году. Но до этого со времен их работы в НИИ-3, потом в Казани, в Германии при создании всех ракет до «семерки» включительно они были единомышленниками. Оба – личности слишком сложные для литературных героев, а для кино – тем более. Королев даже более понятен, хотя он был не только, как теперь пишут, «основателем практической космонавтики», но и великим артистом. Повернись судьба по-другому, он мог бы стать и военачальником, и директором крупного завода, может быть, и министром. Одним словом, это прирожденный вождь коллектива, которому надо непрерывно преодолевать трудности. Если бы он был полководцем, он бы двигал армию на лобовые штурмы как можно быстрее, не считаясь с потерями, оставляя в тылу гарнизоны недобитого противника – только бы первым захватить или освободить города. И без передышки снова вперед.

У Глушко нет ни королевского артистизма, ни таланта полководца. Если бы не его целенаправленное увлечение с молодых лет ракетными двигателями ради межпланетных полетов, он мог быть ученым, даже одиночкой: астрономом, химиком, радиофизиком, не знаю кем еще, но очень увлеченным. Разработав новую теорию очень детально, он не отступится от своих принципов, будет их защищать со всей страстью.

В истории им обоим было суждено стать главными конструкторами. До этого они вместе прошли школу «врагов народа». Это их сближало. Однако в Казани Королеву, даже заключенному, трудно было признавать власть тоже заключенного главного конструктора Глушко. В Германию, после освобождения, оба командируются одновременно. Но Глушко – в чине полковника, а Королев – в чине подполковника. Потом Королев формально становится над Глушко. Он – головной главный конструктор, он – технический руководитель всех Госкомиссий, он – глава Совета главных конструкторов. Королев властолюбив. Глушко честолюбив. Когда хоронили Королева, мы вместе выходили из Дома союзов. Глушко совершенно серьезно сказал: «Я готов через год умереть, если будут такие же похороны».

Глушко работает не щадя сил, но мечтает о славе, даже посмертной. Королев тоже не щадил сил, но ему нужна была слава при жизни.

Наша встреча в Ботаническом саду располагала к откровениям и воспоминаниям. Мы с Исаевым договорились, что на полдня скрываемся от работы, а Храбровицкому был необходим подзаряд для доработки сценария и режиссуры. Исаев воспользовался случаем, чтобы рассказать о разговоре с Глушко, как он говорил, «по душам».

Этот разговор состоялся на полигоне 24 октября 1968 года – в день 60-летия Исаева. На следующий день Исаев мне начал рассказывать об этом разговоре, но обстановка не позволила выслушать его исповедь. Готовили пуск Берегового, и мне тогда было не так интересно, о чем Глушко говорил с Исаевым. Теперь я по памяти пытаюсь воспроизвести рассказ Исаева.

– На полигоне тогда готовили первый пилотируемый пуск «Союза» после гибели Комарова. Должен был лететь Береговой, а накануне мне стукнуло шестьдесят. Мои ребята пытались устроить застолье, но я отговорился. Утром надо было рано вставать на старт. А там предпусковая Госкомиссия. Первым тогда пускали беспилотный корабль. Если с ним будет все в порядке, через день должен был стартовать пилотируемый для стыковки с этим беспилотным. Перед этим, после призыва «всем быть в первых лицах», прилетело из Москвы начальства больше, чем надо. Ко мне в течение дня приходили в гостиницу и в одиночку, и компаниями. Я держался как мог, но к вечеру, когда поток гостей закончился, почувствовал, что устал больше, чем после разборок аварий на стенде. Совсем уже сморил сон, и вдруг приходит Глушко. Со своей бутылкой. Вежливо, как умел только он, извинился, но очень твердо сказал, что двум двигателистам, ему и мне, в этом году по 60 лет и он не уйдет, пока я с ним не выпью за успех нашего общего дела.

Я по прежним встречам и от общих знакомых знал, что он совсем не пьет, а в тот вечер с меня сразу сон слетел, когда Глушко наливал мне и себе на равных. Постепенно мы с ним почти допили бутылку. Правда, водка была первосортная, «Посольская», и закуски на столе оставалось достаточно. Ребята еще собирались рано утром зайти позавтракать. Поговорили мы о своих проблемах, просклоняли все начальство от министра до Устинова, и как-то само собой разговор зашел об H1. До этого я был на экскурсии в большом МИКе. Там Ваня Райков мне все объяснил и показал. Должен признаться, что когда я увидел 30 камер на первой ступени, мне стало не по себе. А после исповеди Райкова о том, как идет отработка двигателей у Кузнецова, я подумал, что без Королева вам эту громадину не вытащить. К вашему сценарию, Даниил Яковлевич, эти сплетни отношения не имеют. У вас все заканчивается смертью Башкирцева. А жаль. Вот бы еще серию про Луну.

Помню как Глушко переменился, когда я не очень удачно спросил его мнение об H1. Спокойный, почти дружественный разговор оборвался. Он переменился даже внешне. Выпрямился на стуле и стал мне выговаривать, как будто я виноват в том, что Королев сделал такую машину. Я-то никакого отношения ко всей этой истории не имею. Глушко тогда очень хотелось, чтобы в этом конфликте я стал на его сторону, хотя бы как двигателист убедился в его правоте. Королев, по его словам, очень хотел, чтобы он сделал кислородный двигатель на 145-150 тонн тяги в немыслимо короткие сроки. Непонятно было ему с самого начала, почему так просто Королев отказался от пакетной схемы, которая обеспечила успех «семерке» и которую Челомей к тому времени уже использовал в «пятисотке». Он, Глушко, тогда еще боялся кислородно-керосиновых двигателей из-за их склонности к высокой частоте. Кроме того, Глушко уверял, что он предлагал Королеву компромисс – переделать схему ракеты так, чтобы располагать пачку двигателей в отдельных блоках по ими же обоими отработанной на Р-7 пакетной схеме. Тогда можно будет на стенде отработать автономно каждый блок по шесть двигателей. И, наконец, он уговаривал согласиться на высококипящие компоненты. В этом случае Глушко брался в срок до пяти лет создать двигатель на 600 тонн тяги. Тогда в гостинице Глушко уверял меня, что Королев под влиянием Мишина ни на какие компромиссы не соглашался. Они вдвоем, Королев и Мишин, сделали ставку на Кузнецова, а его от ракеты H1 просто отстранили. Работы на Янгеля и Челомея заставили создать мощную стендовую базу для двигателей на высококипящих компонентах. Он обещал Королеву заняться мощным кислородным двигателем, но позднее. Тогда, в 1961 году, не было такого окна для кислорода, а сделать мощный двигатель на тетроксиде и гептиле по срокам гораздо проще. Чтобы доказать, что мы могли сделать мощные двигатели, он принял предложение Челомея. Для УР-700 он уже заканчивает отработку двигателей на 640 тонн тяги. Нас никто не гонит. Ракеты у Челомея еще и в помине нет, а двигатель есть. А если бы работали для H1 начиная с 1961 года, то двигатели могли бы поставить уже в 1966 году. Историю с разработкой «семисотки» и шестисоттонника я знал. Мы все тогда возмущались дублированием H1. Но Глушко в тот вечер мне излил обиду, хотел доказать, что если бы Королев согласился тогда, семь лет назад, то была бы еще надежда догнать американцев. И первая ступень H1 не была бы складом сомнительных двигателей. Вместо спокойного обсуждения Королев всю информацию передавал для анализа Мишину. А тот с ходу отвергал все, что не соответствовало его идее управлять ракетой, изменяя тягу противоположных двигателей.

Раскуривая свой любимый «Беломор», Исаев умел говорить так доходчиво, образно и убедительно, что слушавший его далекий от двигательных проблем Храбровицкий не перебивал и не задавал вопросов. Перебил его я.

– Все, что ты рассказываешь, совершенно секретно, и мы должны просить Даниила Яковлевича нигде об этом не упоминать. Для понимания сложности отношений Королев – Глушко пусть примет к сведению.

Я пытался критиковать сценарий и по другим явным отступлениям от действительной биографии героев.

Ада Роговцева играла Наташу – любимую в далекой молодости Башкирцевым девушку, которую он не разлюбил, но забыл ради ракеты. Первая ракета вытеснила первую любовь. Став знаменитым и поселившись в Доме на набережной, Башкирцев чувствует, что дальше жить без этой женщины не может.

– Ну ведь абсолютно ничего похожего на биографию Королева здесь нет, – убеждал я Храбровицкого. – Кроме того, Ада Роговцева, то есть Наташа, обаятельная женщина, воспитывает в одиночку сына, а на самом деле у Королева была и, слава Богу, есть, жива и здорова, дочь – Наташа.

– Вы со мной постоянно спорите потому, что знаете, как было на самом деле. Я вовсе не обязан благоговейно относиться к действительным характерам и биографиям. Герои фильма мои, а не ваши, и зритель мне поверит потому, что этих героев он полюбит. Я сознательно идеализирую людей, хочу, чтобы они такими были. Это не должны быть отлакированные идеалы, но зритель должен полюбить каждого из моих героев. Злодеев, предателей, палачей, проституток, шпионов в нашем фильме не будет. Я восхищаюсь вами всеми такими, какие вы есть, но хочу сделать вас еще лучше. В этом вижу свою задачу. Прекрасные актеры: Кирилл Лавров, Игорь Горбачев, Ада Роговцева, Всеволод Сафонов, Игорь Владимиров, Андрей Попов, Иннокентий Смоктуновский – плюс натурные съемки «укрощенного огня» сделали свое дело.

Старты «семерок», их аварии были всамделишными, документальными. В художественном фильме они производили гораздо более сильное воздействие на зрителя, чем в документальном.

Небольшая группа консультантов и несколько по нашему представлению приглашенных Храбровицким влиятельных чиновников из министерства и ВПК впервые просматривали еще сырой фильм на небольшом экране в студии «Мосфильма». Никто не мог остаться равнодушным. Нас всех волновал вопрос, как отнесутся к фильму власти предержащие. Впервые на экране бушевал огонь аварийных пусков, а не только уже знакомые зрителю благополучные старты.

Знаете, Даниил Яковлевич, – обратился после просмотра Исаев к Храбровицкому, – вам удалось на экране настолько убедительно показать процесс «укрощения огня», что я сейчас волновался и переживал сильнее, чем когда находился на полигоне при реальных пусках. Даже реальные аварии меня трогали меньше потому, что я не волновался за свою судьбу так, как сегодня за судьбу ваших героев.

Исаев в глубине души был неисправимым романтиком. Творческая одержимость у него сочеталась с демонстративной простотой и юмором, которых не хватало Королеву и Глушко. Но он принадлежал к тому же поколению. Поэтому романтическая идеализация и художественное облагораживание их образов ему импонировали.

Храбровицкий был счастлив и растроган. Мы с Григорьевым посоветовали Храбровицкому: «Чтобы получить добро для выхода фильма в прокат, надо уговорить на просмотр Устинова. Он сам решит, кого еще надо будет пригласить».

Руководство «Мосфильма» по своей линии вышло на Устинова. Позвонил ему и Григорьев. Он объяснил, что был консультантом по поручению маршала Крылова, упомянул в числе консультантов меня, Исаева и Патрушева – начальника первого управления полигона, руководившего стартами при съемках.

Устинов принял приглашение и приехал на просмотр с небольшой компанией сотрудников ЦК. Ни Мишина, ни Глушко, ни других главных по совету из ЦК Храбровицкий не пригласил.

На закрытый просмотр с разрешения Устинова были приглашены я, Исаев и Григорьев. До «Укрощения огня» был показан американский фильм «Пленники орбиты». Это была художественная интерпретация возможных последствий отказа тормозной двигательной установки космического корабля. Трое космонавтов лишены возможности вернуться на Землю. Запасы кислорода быстро истощаются, им грозит мучительная смерть. Подобной ситуации мы всегда страшились более, чем любых других космических аварий. Советский космический корабль пытался спасти американцев, но у него не получился процесс сближения. ВВС США лихорадочно готовят сверхсекретный небольшой крылатый космический корабль. Протаскивалась идея маленького «шаттла» как спасателя. Для драматизации действия самого старшего из членов американского экипажа выбросили в космос, чтобы продлить жизнь более молодым.

Все герои американского фильма вполне положительные, но играть им не требовалось, основное время отводилось показу техники, а не людей. Секретный корабль ВВС США спасает экипаж космического корабля, похожего на «Аполлон».

В «Укрощении огня» с моей подсказки была подчеркнута организационная роль партийно-хозяйственного руководителя высокого ранга. Народному артисту СССР Попову я, как мог, рассказывал о роли Устинова в наших делах. Намек в фильме получился достаточно прозрачным. Просмотр имел успех. Устинов явно был растроган. Крепко жал руку Храбровицкому, поздравляя с успехом. Обращаясь к нам, консультантам, он сказал:

– Чувствуется ваше влияние. О таком оборудовании в бункере мы пока только мечтаем. Спасибо, что подсказали, значит уже есть макет. А вот при жизни Королева мы помирить его с Глушко не смогли. Если бы они были такими друзьями, как Башкирцев с Огневым, многое у нас пошло бы по-другому.

– Думаю, что судьбой H1 вы бы не были так озабочены, – неожиданно сказал Исаев.

– Да, пожалуй, ты прав, – грустно улыбнувшись, ответил Устинов.

Устинов сказал, что фильм надо обязательно показать Леониду Ильичу Брежневу и другим членам Политбюро. Такой показ был организован, и фильм без купюр вышел на экраны страны. Исаева уже не было в живых, и мне не с кем было поделиться впечатлениями. В мою первую книгу «Ракеты и люди» [21] вкралась неточность: выход фильма в прокат отнесен к 1976 году. В 1972 году фильм «Укрощение огня» получил главный приз «Хрустальный глобус» на Международном кинофестивале в Карловых Варах и в 1973 году – первую премию на Всесоюзном кинофестивале в Алма-Ате.

Спустя два года после выхода фильма, когда Глушко был назначен генеральным конструктором НПО «Энергия», мне задавали вопрос:

– Как же так? Главным после смерти Королева по вашему же настоянию был назначен Мишин, а по фильму, который снимался четыре года назад, место Королева занимает главный двигателист, то бишь Глушко. Как вы могли тогда это предвидеть? Вы что же, фильмом хотели исправить свою ошибку?

Я отшучивался:

– Фильм впервые был показан Устинову, а затем и Брежневу. После этого они два года размышляли и, как видите, приняли решение. В этом и состоит великая сила искусства.

Участие в работе над художественным фильмом для Исаева и меня было своего рода отдушиной, отдыхом от нашего повседневного перенапряжения. Мы могли исправлять историю и людей по своему усмотрению. Вместе с Исаевым мы уговорили Храбровицкого продолжить космическую эпопею и сделать увлекательный научно-приключенческий художественный фильм о лунной гонке. Смерть Исаева оборвала наши мечты. После «Укрощения огня» Храбровицкий успел сделать еще два фильма: «Повесть о человеческом сердце», посвященный кардиохирургам, и «Поэма о крыльях», в котором главными героями были Туполев и Сикорский. На просмотре последнего фильма в Доме кино я успел напомнить Храбровицкому о нашей мечте. Он обещал еще раз подумать. Может быть, он успел подумать, но кардиохирурги спасти ему жизнь не успели.

После отступления о фильме «Укрощение огня» вернемся в кабинет Глушко августа 1974 года.

– Позиция Бармина меня сильно тревожит, – сказал Глушко. – Бармин за последние годы перерождается, что ли? Он вместо своей прямой деятельности увлекся проблемами влияния магнитного поля на психику человека. С серьезным видом доказывает, что выход за пределы магнитного поля грозит расстройством психики. Бармин, мне кажется, не хочет работать в нашей кооперации. Чтобы дело не пострадало, необходимо задублировать его организацию в разработке наземных стартовых систем. На конкурсных началах. Предлагаю подумать о конкурсах не только по наземке. Почему бы по Луне не работать в параллель? Убежден, что найдутся еще разработчики, которые могут предложить на конкурсных началах интересные решения. Уверен, что КБ Соловьева может решить проблемы старта не хуже Бармина.

Или Виктор Кузнецов. Он ваш друг, Борис Евсеевич. Он хочет спокойно жить на своем старом заделе по гироприборам. От него при таком настроении трудно ждать отдачи. Подумайте, кому мы можем заказать гироскопию вместо Кузнецова. Тоже на конкурсных началах. По всей линии многоразовых транспортных систем для Луны тоже хорошо бы организовать конкурс. Но начать надо с Бармина. Пусть он почувствует, что он не пуп земли, что найдутся коллективы, которые предложат лучшие технические решения.

И дальше. Надо задублировать Рязанского Гуськовым по всему радиокомплексу. Вместо «Иглы» Мнацаканяна давно пора начать разработку дублирующей системы. Почему вы до сих пор не испытали богомоловский «Контакт»? По вычислительным машинам тем более такой конкурс необходим.

Электрохимические генераторы Лидоренко явно уступали предложению МСМ для Л3. Вы не испугались и взяли ЭХГ МСМ. Почему там можно, а в других местах нельзя? Можете мне объяснить?

– Конкурсная система хороша для архитектуры, – пытался возражать я. – Там на этапе чертежей можно спорить и выбирать красивые решения. В нашей технике, пока дело не доведено до первых опытных образцов, трудно вынести безошибочное решение. Чтобы дублировать разработку до этапа испытания реальных образцов, потребуется в полтора, а то и два раза увеличить расходы и сроки. Необходимы испытания не одного, а минимум двух вариантов. Вряд ли такая идея будет иметь успех без гарантии по финансированию. Подумать мы подумаем, но без решения ВПК конкурсы не получатся. Наши основные смежники финансируются не нами, а бюджетом.

– А это уж вы оставьте мне.

Непосредственным куратором работ Бармина с нашей стороны был Анатолий Абрамов. Работавший одно время на дипломатическом поприще, он и у нас считался дипломатом и мастером улаживания конфронтационных ситуаций, в том числе возникавших между Королевым и Барминым.

– Выступление Владимира Павловича было непонятно, – сказал он. Сама форма такого заявления была из ряда вон выходящей. Все были шокированы. Мы за этим столом за последние двадцать лет видели и слышали самые различные выступления. Но никогда они не носили такого озлобленного характера. Однако мы обязаны считаться с тем, что доверять кому-либо, кроме Бармина, переделки старта H1 под любую другую ракету нереально. Бармин это отлично понимает и знает, что министр его поддержит. Если не возражаете, Валентин Петрович, я еще попытаюсь с ним поговорить.

Мы все понимали, что вне зависимости от дозволения Абрамов все равно будет разговаривать с Барминым, так же как и мне не требовалось разрешение для встреч и откровенного разговора с Пилюгиным, Кузнецовым и Рязанским.

Труднее всего было двигателистам. Мельников, Соколов, Райков должны были внятно объяснять Николаю Кузнецову, его заместителям, с которыми за эти годы не только до хрипоты спорили, но уже и сработались, почему прекращаются работы по двигателям для Н1. В самых тяжких ситуациях никому из них и не снилось, что теперь дело дойдет до прекращения работ и полного разрыва. А почему? Они могли только ответить, что таков приказ Глушко, назначенного генеральным конструктором. Никаких приказов министра, тем более постановлений правительства о прекращении работ по двигателям Кузнецова для H1, пока не существовало.

Через несколько дней выслушивать еще раз Бармина пришлось мне, Бушуеву и Пилюгину, когда мы встретились на собрании нашего академического отделения в Институте машиноведения на улице Грибоедова.

Бармин был возмущен высказываниями Глушко в свой адрес в присутствии Устинова о намерении отнять лунную базу.

– Глушко, вы это лучше меня знаете, с самого начала был противником H1. Он предлагал Королеву свои двигатели на высококипящих, а вы с Мишиным и Королевым требовали только кислород. Разругавшись с Глушко, заставили Кузнецова начать разработку ЖРД с нуля. Вынесли сор из избы по этому поводу на Совет Обороны, который Хрущев собрал в Пицунде. Мы на своих узких советах такого себе не позволяли. Я считаю, что Глушко развалил наш старый Совет главных конструкторов. У Сергея характер был, не мне вам объяснять. Хрущев лично пытался их помирить. Ничего не вышло. (Попытка Хрущева помирить Королева с Глушко описана во втором томе книги С.Н. Хрущева «Никита Хрущев. Кризисы и ракеты».) Влиять на разработку H1 Глушко уже не мог.

Мишин эту грандиозную работу с нашей общей помощью провалил. Народу нашему никто так и не объяснил, почему советские космонавты не были на Луне. За рубежом отлично знают, что мы готовили огромную ракету. Там открыто писали о наших авариях. Это только нашим людям истину знать не положено. Брежневу на дипломатических и прочих встречах с зарубежными деятелями и вождями братских партии тоже вопросы задают: «Что у вас творится с Луной?» Устинов, видимо, долго думал, искал удобный предлог, а тут Келдыш подсказал: «Сейчас самой актуальной космической программой должна быть не Луна, а многоразовая космическая транспортная система». Эта система стратегическая, и мы должны дать американцам адекватный ответ. А чтобы не ставить крест на лунной программе, Политбюро будет доложено, а может быть уже доложили, что на лунной программе крест не поставлен, более того, создается мощная концентрация сил в виде НПО «Энергия». Во главе объединения старейший соратник Королева – крупный ученый-двигателист Глушко. Теперь Глушко мечтает войти в историю не только как великий двигателист, но еще и как великий ракетчик. О разногласиях Глушко с Королевым в теперешнем Политбюро давно забыли. Первейшая задача, когда дело провалено, – это успеть доложить вышестоящему, что необходимые меры по укреплению руководства приняты. Ну, а если Устинову кто-то намекнет: куда же смотрело головное министерство, был же назначенный правительством «Лунный совет», то можно будет доложить, что и министр Афанасьев оказался не на уровне задач. Но это не сразу. Чтобы снять министра, надо год, два подождать – до начала полетов «Спейс шаттла». Когда выяснится, что лунную программу сорвали, а многоразовую систему еще не создали, тут уже можно и с министра спросить, тем более, что он не просто министр, а был председателем «Лунного совета». А если меня заставят переделывать старт под другой носитель, то он в конце концов будет переделан. Только пусть Глушко не надеется, что это будет мелкий ремонт. На переделку старта потребуется года три-четыре.

На самом деле прошло не три и не четыре года. Решение ЦК КПСС и Совета Министров о прекращении работ и списании затрат по проекту Н1-Л3 появилось только в феврале 1976 года. Затраты были списаны в размере 6 миллиардов рублей в ценах семидесятых годов.

В том же 1976 году 17 февраля было выпущено постановление о создании МКТС, основу которой составляла новая сверхтяжелая ракета-носитель.

Это постановление появилось через четыре года после аналогичного решения президента США Никсона о создании МКТС «Спейс шаттл». Решение Никсона поставило крест на возможности дальнейшего использования ракеты-носителя «Сатурн-5», надежность которой была продемонстрирована всему миру во время лунных экспедиций.

Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 17 февраля 1976 года «О создании МКС в составе разгонной ступени, орбитального самолета, межорбитального буксира-корабля, комплекса управления системой, стартово-посадочного и ремонтно-восстановителъного комплексов и других наземных средств, обеспечивающих выведение на северо-восточные орбиты высотой 200 километров полезных грузов массой до 30 тонн и возвращение с орбиты грузов массой до 20 тонн» поставило окончательный крест на программе Н1-Л3, а заодно и на работах по лунной базе.

Работа над программой «Энергия» – «Буран» потребовала такой концентрации сил по всей стране, что проект семейства ракет-носителей РЛА, с которым Глушко выступал в 1974 году, остался на бумаге. От американского «шаттла» ракета-носитель «Энергия» выгодно отличалась тем, что могла быть носителем не только космического корабля «Буран», но и любого полезного груза массой до 100 тонн на орбиту ИСЗ. Для управления полетом ракетно-космического комплекса «Спейс шаттл» американцы создали систему, разместив всю аппаратуру на борту пилотируемого космического аппарата. Мы остались верны классической схеме. Ракета-носитель «Энергия» имела собственную систему, которая обеспечивала управление для вывода в космос любого полезного груза. Орбитальный корабль «Буран» в отличие от американского корабля «Спейс шаттл» не управлял полетом на участке выведения.

До конца шестидесятых годов Глушко оставался противником создания мощных кислородно-керосиновых и кислородно-водородных двигателей для H1. Спустя 15 лет после ссоры с Королевым Глушко решает доказать, что лучший в мире сверхмощный кислородно-керосиновый двигатель способна создать только его школа: ГДЛ – ОКБ-456 – КБ «Энергомаш». После назначения Глушко генеральным директором НПО «Энергия» главным конструктором КБ «Энергомаш» в Химках был назначен Виталий Радовский. Ему было поручено создание уникального по своим характеристикам кислородно-керосинового двигателя РД-170 для первой ступени ракеты-носителя «Энергия». Однако Глушко оставляет за собой идейное руководство и в критических ситуациях лично принимает ответственные решения. Разработка кислородно-водородного двигателя РД-0122 для второй ступени ракеты-носителя постановлением правительства поручается Александру Конопатову – главному конструктору Воронежского КБ «Химавтоматика».

На входивший в мой куст комплекс № 4, возглавлявшийся Вадимом Кудрявцевым, была возложена задача создания рулевых приводов для качания камер двигателей на первой и второй ступенях и приводов автоматики регулирования двигателей. По долгу службы я был не сторонним наблюдателем, а участником отработки двигательных установок первой и второй ступеней, их сопряжением с ракетой и системой управления. В процессе испытаний двигателей известный диалектический постулат о «переходе количества в качество» проявил себя в полной мере. Мощности двигателей, их размеры и массы, моменты инерции и точности отклонений, потребные для управления, во много раз превосходили все, с чем мы имели дело в прежней своей «рулевой» деятельности. Решать новые проблемы классическими методами теории автоматического регулирования не удавалось.

Глушко оказался генеральным конструктором ракеты, для второй ступени которой в качестве горючего использовался водород. Тот самый водород, применение которого для ЖРД многие годы Глушко считал неприемлемым из-за очень низкой температуры кипения и малой плотности. Директивы, предписывающие создание новых мощных двигателей, предусмотренные постановлением правительства 1962 года, были выполнены спустя 20 лет по новому постановлению. Глушко не только отказался от своих прежних антиводородных догм, но обязан был как головной генеральный конструктор обеспечивать решение новых задач с помощью криогенных компонентов: кислорода и водорода.

Первую ступень «Энергии» составляли четыре блока, в каждый из которых устанавливалось по одному четырехкамерному двигателю РД-170 тягой у земли по 740 тс. На второй ступени устанавливались четыре однокамерных двигателя РД-0122, каждый тягой по 200 тс.

Горький опыт взрывов и пожаров на ракете-носителе H1 был в полной мере учтен при разработке «Энергии», и прежде всего ее двигательных систем. Глушко предъявил министерству, а затем и ВПК ультиматум: на полигоне должен быть создан стенд для полноразмерных огневых испытаний «Энергии» в ее штатном виде.

Противники строительства стенда, сооружения очень дорогого, доказывали, что в отличие от H1 двигатели «Энергии» многоразовые, они проходят огневые технологические испытания, а затем без переборки устанавливаются на ракету. Стенд – это излишество, придуманное Глушко для выигрыша времени. Всем очевидно, что двигатель РД-170 не получается, вот Глушко и нашел способ, как получить дополнительно года два, чтобы найти выход из безвыходного положения.

Поддержка Устинова, который в то время был членом Политбюро и министром обороны, обеспечила решение в пользу строительства уникального стенда-старта.

Разработка двигателя РД-170 для первой ступени «Энергии» началась еще в 1976 году. Только через пять лет первый двигатель поступает на первые огневые комплексные испытания в Химках. И с первого пуска одна за другой следуют аварии на стенде. Самой тяжелой была авария в июне 1982 года при испытаниях первой ступени ракеты «Зенит», на которой был установлен тот же двигатель РД-170, что и на «Энергии». Двигатель взорвался настолько мощно, что разрушил единственный в ракетной отрасли стенд, созданный специально для наземной отработки тяжелых ракет.

Даже наш самый революционный двигателист Михаил Мельников дрогнул.

– Глушко замахнулся на проблему, которая на современном уровне технологии не по плечу ни нам, ни американцам. Это как с управляемой термоядерной реакцией. Курчатов еще двадцать пять лет назад объявил, что вот-вот мы научимся управлять термоядерной реакцией и осчастливим человечество. Ничего пока не получается. Так и Глушко поспешил объявить о двигателе тягой чуть ли не 800 тс, да еще по замкнутой схеме.

На карту была поставлена не только программа уникального ракетно-космического комплекса «Энергия»-»Буран». Семидесятипятилетнему Глушко грозило не административное, а техническое поражение. Но он не только не сдается, а проявляет удивительную работоспособность и несгибаемую целеустремленность, настойчивость. После каждой аварии надо бъшо находить причины, проводить доработки и доказывать свою правоту не только внутренним скептикам, но и высокой межведомственной комиссии. К слову сказать, в этой комиссии только Архип Люлька выступал не жестким критиком, а доброжелательным помощником и консультантом.

Только в декабре 1984 года были проведены вполне благополучные испытания, подтверждающие заявленные параметры и надежность двигателя. К этому времени подоспели и первые водородные двигатели Конопатова. И мы, управленцы, убедились в надежности впервые разработанных, совершенно уникальных мощных цифровых рулевых машин.

И вот снова 15 мая! На этот раз 1987 года! Прошло ровно 30 лет после пуска первой в мире межконтинентальной «семерки». Тогда первый пуск был аварийным. Сверхтяжелая ракета, по предложению Глушко названная «Энергия», впервые взлетела не со штатной стартовой системы, а со стенда-старта, за создание которого так упорно боролся Глушко. Надежность новой ракеты-носителя была доказана с первой попытки. Муки многолетней наземной отработки были не напрасными.

Первый успешный полет американского «Спейс шаттла», из-за которого мы начали делать свою многоразовую космическую систему «Энергия»-»Буран», состоялся 12 апреля 1981 года – через десять лет после начала разработки.

От последнего пуска H1 №7 до первого пуска нового сверхтяжелого носителя прошло 15 лет! 15 ноября 1988 года блестяще совершил первый и последний полет многоразовый ракетно-космический комплекс «Энергия»-»Буран».

Для «Энергии» это был второй пуск. Многоразовый орбитальный корабль «Буран» летел впервые. В беспилотном режиме дважды обогнув земной шар, «Буран» приземлился на аэродром при сильнейшем боковом ветре с поразительной точностью. Два полета ракеты-носителя «Энергия» были поистине торжеством двигателистов и управленцев. На первом и последнем пуске многоразового ракетно-космического комплекса «Энергия»-»Буран» не было ни Глушко, ни Пилюгина.

За три первых года из этих пятнадцати, то есть с 1972 по 1975 год, можно было, используя уже имеющийся задел по ракете-носителю H1, новую партию двигателей (их было изготовлено к 1974 году около 100 штук), довести ракету-носитель до надежности, сравнимой с современными ракетами-носителями «Молния» и «Протон».

За эти же три (для надежности прибавим еще два года) – пять лет вполне по силам нашей отечественной технике было создание космических кораблей и модулей для экспедиции с целью строительства лунной базы.

Создав орбитальные станции «Салют», а затем «Мир», мы обеспечили постоянное присутствие человека в космосе на околоземной орбите. Средств, которые были вложены в многоразовую космическую систему «Энергия» – «Буран», с лихвой хватило бы на создание лунной базы. И тогда… тогда с 1980 года советские (а затем российские) космонавты постоянно находились бы не только на околоземной орбите, но и на Луне.

После 1975 года, завершив программу «Союз» – «Аполлон», американцы окончательно прекратили работы по ракетам-носителям типа «Сатурн», переключив основные силы НАСА на создание системы «Спейс шаттл». Мы ринулись их догонять, полностью закрыв работы по Н1-Л3, и по их примеру вложили огромные средства в многоразовую транспортную систему.

В 1988 году мы доказали, что многоразовый ракетно-космический комплекс «Энергия» – «Буран» технически не уступает американскому «Спейс шаттлу».

Многоразовая транспортная система «Спейс шаттл», по собственному признанию американцев, экономически не оправдала возлагавшихся на нее надежд. По стоимости вывода в космос полезных грузов система проигрывает одноразовым ракетам-носителям. Вот тут-то мы обошли американцев!

«Не было бы счастья, да несчастье помогло!» Прекращение работ по Н1-Л3 и пятилетнее отставание по МКТС заставили нас для пилотируемых программ форсированно продолжать работы по орбитальным станциям и совершенствовать одноразовые транспортные системы на базе давно освоенных ракет-носителей Р-7 и УР-500К. Несмотря на беды, обрушившиеся на нашу космонавтику после развала СССР, и общий российский экономический кризис, мы, сохраняя на орбите пилотируемую станцию «Мир», продолжаем оставаться «впереди планеты всей». Американский «Спейс шаттл» научился подходить к нашему «Миру» и стыковаться с ним. Эта проблема технически была решена совместными усилиями инженеров обеих стран. Если бы кто-то высказал возможность подобного поворота истории даже в 1975 году, когда принималось решение об «адекватном» стратегическом ответе, его бы в лучшем случае сочли пустым мечтателем. В августе 1965 года бельгийская газета «Латерн» опубликовала статью Вернера фон Брауна под броским заголовком «В 1970 году ваш билет на Луну будет стоить 5 миллиардов франков».[22]

Мы реально могли создать к 1985 году базу на Луне. И тогда билет для посещения нашей базы действительно стоил бы около 100 миллионов долларов.

В 1965 году Вернер фон Браун давал такой прогноз: «До тех пор, пока мы будем использовать одноразовые ракеты-носители для перевозки пассажиров, возможные клиенты вынуждены будут платить за билет 5 миллионов долларов при полете с Земли на орбиту и 50-100 миллионов долларов при путешествии на Луну, которое состоится в период 1970-1975 годов».

В период 1969-1972 годов реальная стоимость отправки на Луну и возвращения с Луны одного человека обошлась США более чем в 1 миллиард долларов. Путешествие на орбиту в «шаттле» в пересчете на одного человека при экипаже в семь человек в 1997 году обходилось не в 5, как прогнозировал фон Браун, а в 75 миллионов долларов. Трехдневное путешествие на околоземной орбите на нашем «Союзе», если продавать билеты, обошлось бы в 15 миллионов долларов.

В 1964 году Королев говорил, что недалеко то время, когда путешествие в космос можно будет совершить по профсоюзной путевке. Увы! До конца XX века не осуществятся оптимистические прогнозы ни фон Брауна, ни Королева.

И Королев, и Глушко, и фон Браун были не только инженерами-реалистами, но и мечтателями. Их оптимистические мечты-прогнозы технически вполне могли быть реализованы до конца XX века.

После того как была доказана надежность двигателей Кузнецова, после создания самого мощного в мире двигателя

РД-170 и воронежского водородного двигателя РД-0122, после двух блестящих полетов ракеты-носителя «Энергия», после доказательства трудоспособности космонавтов-долгожителей на «Мире» не осталось сомнений: мы могли бы до конца XX столетия создать обитаемую базу на Луне самостоятельно, а при участии США и стран Европы – без всяких сомнений!

Лето 1988 года отличалось особой космической автивностью на орбитальной станции «Мир». На осень готовился первый полет «Энергии» совместно с «Бураном». Вся материальная часть была изготовлена и поставлена. В дефиците оказался интеллектуальный «невесомый» продукт – программно-математическое обеспечение. Глушко не переставал всех удивлять. Он терпеливо допрашивал меня, моих товарищей и смежников, пытаясь понять природу трудностей в создании и разработке этого необычного для прежней ракетной техники продукта.

В один из обычных рабочих дней он один работал в своем кабинете. Яремич, пользовавшийся правом входить без доклада, зашел доложить о выполненном поручении. Он увидел Глушко, беспомощно пытавшегося встать. Объяснить, что произошло, Глушко не мог. Скорая помощь увезла Глушко в больницу на Мичуринском проспекте. Спустя месяц нас обнадежили, что все обойдется, но с оговоркой: «Учтите возраст. Всякое может случиться».

2 сентября 1988 года Глушко исполнился 81 год. Поздравить его с днем рождения в больницу приехали Семенов, Вачнадзе, Рюмин, я и Яремич. Когда мы вошли в палату, он сидел в кресле, одетый совсем не по-больничному. Каждый из нас что-то говорил, поздравлял его с днем рождения и желал скорейшего выздоровления. Глушко слушал, чуть кивал, не улыбаясь, смотрел отрешенно, как бы думая о чем-то совсем другом. Отведенное для свидания время быстро истекло.

Болезнь прогрессировала. Он успел попросить Яремича и посетившего его за шесть дней до смерти директора Опытного завода энергетического машиностроения Станислава Петровича Богдановского, чтобы тело кремировали, а пепел отправили в космос на Марс или Венеру. Глушко скончался 10 января 1989 года.

В высших партийных органах завещание о кремации не вызвало возражении. А вот последующее желание Глушко выполнять было некому. Урна с прахом была захоронена на Новодевичьем кладбище.

На гранитном надгробии укреплено стилизованное изображение последнего великого творения советской космонавтики – извергающая огненные факелы двигателей ракета-носитель «Энергия» и примостившийся на ее спине орбитальный корабль «Буран».

После распада Советского Союза основная доля научно-технического наследства и промышленного потенциала ракетно-космической отрасли осталась в России. Лавинообразный разрыв экономических связей с бывшими союзными республиками, фактический отказ от эффективной государственной поддержки создали угрозу сохранению научного и технологического потенциала отечественной ракетной техники и космонавтики.

Перед руководителями ракетно-космических школ история поставила задачу – выжить во что бы то ни стало, сохранить и передать новым поколениям не только технологию, но и то лучшее в традициях и человеческих устремлениях, что объединяло и способствовало необычайно быстрому развитию космонавтики.

21. ЭПИЛОГ

Преодолев 87-летний возрастной рубеж, я счел, что имею право не только на мемуарное изложение событий, участником и свидетелем которых был в XX веке, но и на фрагменты исторического обобщения. Моих ровесников почти не осталось. Я рассчитываю на внимание тех, кто, оказавшись свидетелями смены двух столетий и двух тысячелетий, пытаются осмыслить прошлое.

Вторая половина XX века была насыщена поистине революционным прогрессом в области научных исследований, открытий и технических достижений. В годы второй мировой войны была зачата, а в годы «холодной войны» родилась и стала великой материальной силой ракетно-космическая, ядерная, радиоэлектронная и электронная вычислительная техника.

Всего за два послевоенных десятилетия человечество поняло, что космос стал реальной необходимостью. Соревнование двух великих держав в освоении космоса было более азартным и напряженным, чем соревнования Испании, Португалии и Англии в эпоху великих географических открытий.

В XX веке темп открытий в науке был в сотни раз выше, чем в любой из предыдущих. Историки науки и техники считают, что суммарные достижения научно-технического прогресса за последние 50 лет превзошли все достижения за предыдущие 5000 лет. Войны – мировая «горячая» и «холодная» – на время ушли в прошлое. Многочисленные локальные войны продолжаются. Они стимулируют одни области развития науки и техники, тормозят другие, поглощают огромные средства, которые могли бы быть затрачены на дальнейшее проникновение в тайны природы, использование открытий для обогащения системы человеческих знаний. Жажда знаний не угасала в самые темные периоды истории человечества. Это мощная движущая сила прогресса. Я был одним из бойцов самого переднего фронта научно-технического прогресса. Это было захватывающе интересно. Писать мемуары об этом бурлящем времени оказалось труднее, чем своим непосредственным участием воздействовать на динамику процессов.

Я не жалею, что родился в Российской Империи, вырос и трудился в Советской России, достиг многого в Советском Союзе, продолжаю работать в России. Сотни тысяч, даже миллионы моих современников не хлебом единым жили. Те, кто сегодня истошными криками поносят все прошлое своей Родины в погоне за сенсациями и карьерой, пытаются растоптать все, что создал наш народ, забывают, что самим существованием на этом свете они обязаны героическому поколению, которое спасло человеческую цивилизацию. Да, мы делали много ошибок. Но те, кто сегодня изощряются в цинизме ниспровержения всего и вся, что происходило «после семнадцатого года», под прикрытием наспех сколоченной философии утилитарного прагматизма не брезгуют преступным разграблением созданных народом богатств ради собственного обогащения.

Самым трудным для меня, автора мемуаров, оказалось управление полетом воображаемой машины времени. Где и на сколько строк задержаться? Какой выбрать дальнейший маршрут? Управление – это всегда трудный выбор. Насколько удачно я сделал выбор, будут судить читатели. Пользуясь авторским правом, я хочу быстро пролететь по истории космонавтики второй половины XX века. В процессе такого беглого просмотра мне хотелось показать ошибки, которые делали мы в СССР и России и ученые США при прогнозировании и управлении развитием космической техники. Прогнозировали в начале космической эры не сторонние ученые мужи, а вполне компетентные и активные разработчики реальных ракетно-космических систем. Очень интересно сопоставить, что получилось на самом деле с тем, о чем мечтали, над чем работали, на что были затрачены немалые средства. Сразу скажу, что и мы, и американцы в своих прогнозах сильно ошиблись. У нас есть уважительная причина ошибок в прошлых прогнозах – непредвиденный развал Советского Союза, растянутые на десять лет перманентные политический, социальный и экономический кризисы. У американцев таких уважительных причин не было. Тем более удивительно, что они в своих прогнозах допустили куда больше ошибок. Поэтому начнем с них.

США вступили в космическую эру 1 февраля 1958 года, когда на низкую околоземную орбиту был запущен «Эксплорер-1» – спутник массой в 14 килограммов – с помощью ракеты-носителя «Юпитер-C», которая явилась модификацией боевой ракеты «Редстоун».

«Редстоун» и «Юпитер-C» были разработаны в США с помощью группы немецких специалистов, возглавляемых Вернером фон Брауном. Напомню, что Советский Союз в 1957 году вывел в космос первый в мире ИСЗ массой 80 килограммов и второй – с знаменитой собакой Лайкой на борту. Вслед за «Редстоуном» была проведена модификация боевых американских ракет «Тор», «Атлас», «Титан-2». Они использовались в качестве стандартных космических ракет-носителей. Первые американские одноместные космические корабли «Меркурий» выводились на баллистические орбиты ракетами «Редстоун», а на околоземные – ракетами-носителями «Атлас-D». Запуски двухместных космических кораблей «Джемини» являлись подготовительным этапом программы «Аполлон». Они выводились на околоземные орбиты ракетой-носителем «Титан-2». Полет первого астронавта США Дж. Гленна был совершен через 10 месяцев после полета Юрия Гагарина. Новые ракеты «Сатурн-1», «Сатурн-1B» и «Сатурн-5» с самого начала проектировались для использования в качестве космических носителей, а не носителей стратегического оружия.

Ракеты семейства «Сатурн» были рассчитаны прежде всего на выполнение программы пилотируемых лунных полетов кораблей «Аполлон». Предполагалось, что после завершения первых лунных экспедиций ракета-носитель «Сатурн-5» будет модернизирована и использована для новых задач – создания обитаемой базы на Луне и начала пилотируемых полетов к другим планетам.

Однако после завершения программы «Аполлон» запуском 7 декабря 1973 года «Сатурн-5» использовали всего один раз, без третьей ступени, для вывода экспериментальной орбитальной станции «Скайлэб». «Сатурн-1B» последний полет совершил в 1975 году по программе «Союз» – «Аполлон».

После 1975 года США отказались от пилотируемых полетов до введения в эксплуатацию многоразовой космической транспортной системы «Спейс шаттл». Ракеты-носители «Дельта», «Атлас-Центавр», «Титан-2» и «Титан-3» использовались в дальнейшем только для выведения беспилотных космических аппаратов различного назначения.

Отказ США от хорошо отработанного, надежного носителя «Сатурн-5» казался непонятным. Я считаю, что это было ошибкой. Американские историки космонавтики, с которыми я встречался, не могли внятно объяснить, почему вопреки предыдущим планам «похоронили» отличный носитель «Сатурн-5».

В 1965 году в США была организована работа по прогнозированию развития космонавтики на период вплоть до 2001 года. Итоги этого прогноза были подведены на весьма представительном симпозиуме в марте 1966 года в Вашингтоне. В 1967 году мы получили возможность ознакомиться с американскими планами-прогнозами по документам с грифом «секретно» или «для служебного пользования», несмотря на то, что в США доклады на симпозиуме были опубликованы открытым изданием. Большинство наших специалистов оценило американские прогнозы как сверхоптимистичные, но никто не осмелился назвать их абсурдными. Спор шел главным образом о реальности сроков. Мы считали, что если даже соединить наши силы с американскими, то значительная часть прогнозов может быть осуществлена, но лет на пять позднее. А если без нас, то надо прибавить еще лет пять.

Не имея возможности подробно рассказывать о прогнозах американцев по всем направлениям космонавтики, остановлюсь только на эпохальных по современным представлениям. Были предложены следующие сроки введения в эксплуатацию: малые орбитальные постоянно действующие лаборатории-станции (типа наших «Салютов») – 1972 год; орбитальный комплекс с химическими двигателями – 1973 год, а с ядерными двигателями – 1974 год; большая орбитальная исследовательская лаборатория – 1976 год; глобальный пилотируемый орбитальный центр связи, информации, наблюдения на стационарной орбите – 1984 год; орбитальный производственный комплекс – 1987 год. Пилотируемые полеты к другим планетам начинались с высадки человека на Луну в 1969 году. В период 1975-1978 годов по прогнозу создаются постоянно действующая лунная научная станция, производственная база, использующая местные ресурсы, и лунный межпланетный космический порт!

Руководители НАСА, директора и вице-президенты ведущих аэрокосмических корпораций, авторитетные ученые, сотрудники министерства обороны и даже конгрессмены выступали с прогнозом захватывающей перспективы колонизации почти всего околосолнечного пространства. Границы американских интересов распространялись далеко за пределы околоземного космоса. Кто овладеет космосом, тот будет владеть миром – на этом принципе были построены прогнозы 1966 года.

На 1981 год прогнозировался гелиоцентрический экспедиционный полет с помощью ядерных ракетных двигателей; на 1984-1986 годы – марсианская разведывательная станция, высадка на поверхность Марса, исследование и колонизация его спутников. До 1988 года прогнозировался пилотируемый полет с возможной высадкой на Венеру. В 1966 году американские ученые еще не знали, что такое атмосфера Венеры и какие условия на ее поверхности. Начиная с 1967 года одна за другой советские автоматические «Венеры» сообщают, что наши представления о жизни не совместимы с венерианскими условиями.

В период с 1990 по 2000 год прогнозировалось создание научно-исследовательских станции на спутниках Юпитера и Сатурна. Не был забыт и Меркурий. На нем предполагалось создание станции для исследования Солнца, а к концу века – шахт и предприятии по добыче и переработке металлических руд.

Всем этим пилотируемым экспедициям должны предшествовать многочисленные полеты автоматических аппаратов – межпланетных зондов-разведчиков.

Теперь мы знаем, что прогноз оправдался только в части первых лунных экспедиций и автоматических разведчиков. Национальная задача, которую поставил президент Кеннеди по высадке на Луну, была выполнена. Роль лунных экспедиций для США заключалась не только в завоевании научного и технологического приоритета, прежде всего над Советским Союзом. Для американцев это был праздник, который сплачивал нацию как единое социокультурное целое.

На примерах полетов первых советских космонавтов в 1961-1965 годах и американских лунных экспедиций в 1969-1972 годах было наглядно показано, что подобные свершения действительно являются мощным стимулом для объединения общества, каждый гражданин получает право гордиться достижениями своей страны. После таких триумфальных побед общественное мнение великодушно прощает оптимистам ошибки в прогнозах.

Будущие программы орбитальных пилотируемых полетов, освоения Луны и планет предлагалось базировать на усовершенствованной к 1975 году ракете-носителе «Сатурн-5» с доведением массы полезного груза до 160 тонн, ракете-носителе «Пост-Сатурн» с массой полезного груза от 320 тонн до 640 тонн (создается к 1989 году) и воздушно-космическом носителе многократного использования.

В качестве основных двигательных систем на межпланетных кораблях по прогнозам должны были широко использоваться импульсные ядерные и термоядерные ракетные двигатели. Такие двигатели в несколько раз сократят время полетов к планетам по сравнению с возможностями, которые дают двигатели на химическом топливе.

В прогнозах не были забыты и прозаические приземные космические системы для нужд метеорологии, связи, навигации, глобальной разведки и контроля за экологической безопасностью.

В значительной части оправдался прогноз 1966 года по полетам межпланетных автоматических аппаратов. Американские ученые с помощью автоматических аппаратов ежегодно делали сенсационные открытия при исследовании Марса, Юпитера, Сатурна, их спутников и даже самых далеких планет Солнечной системы. На околоземном поприще открывались новые сугубо утилитарные коммерческие выгоды и перспективы достижения военного господства в космосе. Энтузиастам пилотируемых полетов к планетам пришлось «приземлиться».

Обстановка, имевшая место в 1971-1973 годах при рассмотрении программы «Спейс шаттл», потребовала от руководителей, ответственных за принятие решений, тщательно оценить общую стоимость программ, лимиты годового финансирования для различных привлекательных вариантов многоразовых систем. Через 10 лет – в 1976 году американцы снова мобилизуют ученых для разработки прогноза развития космической техники на период 1980-2000 годов. Это был значительно более серьезный коллективный научный труд по всем направлениям науки и техники, обеспечивающим развитие космонавтики.

Для пилотируемых околоземных полетов утвердилась идея отказа от одноразовых носителей. Основная разница в прогнозе и соответственно принятии решений 1966 и 1975 годов заключалась в наличии в 1975 году гораздо более совершенной технической базы, созданной в ходе выполнения программы «Аполлон» и военно-космических, научных и народнохозяйственных программ за истекшее десятилетие.

Пентагон, ссылаясь на космические успехи СССР, требовал резкого увеличения ассигнований на военно-космические программы. Еще не были сформулированы, но уже «носились в воздухе» идеи будущей программы стратегической оборонной инициативы.

За основной критерий для выбора предложений, вырабатываемых на основе прогнозов для всех направлений, обеспечивающих прогрессивное развитие космической техники, в 1975 году был принят расход (в долларах) на единицу массы, выводимой на низкую околоземную орбиту.

Для носителей прогноз и планы были построены таким образом, что все последующие решения принимались в пользу «Спейс шаттла». При этом прогнозировалась перспектива его существенного улучшения по сравнению с уже реализуемым проектом. Прогнозы и планы исходили из сверхоптимистических расчетов стоимости вывода в космос полезной нагрузки. К тому же было показано, что «Спейс шаттл» не только выводит, но может и вернуть на Землю дорогостоящие космические аппараты для ремонта и повторного запуска.

Предварительные расчеты НАСА доказывали, что стоимость выведения на низкую околоземную орбиту уменьшится по сравнению с одноразовым носителем типа «Сатурн-1В» сначала с трех до пяти раз, а потом в десять раз. Если в прогнозе 1966 года допускалось пренебрежение экономическими расчетами, то в семидесятые годы они, казалось, были выполнены скрупулезно. Тем более удивляет, что американцы, умеющие считать деньги гораздо лучше нас, прогнозировали к 2000 году совершенно смешную стоимость вывода единицы массы полезной нагрузки.

Для различных вариантов на базе «Спейс шаттла» прогнозировалось достижение стоимости выведения в пределах от 90 до 330 долларов на килограмм. Более того, предполагалось, что «Спейс шаттл» второго поколения позволит снизить эти цифры до 33-66 долларов на килограмм.

Сегодня можно утверждать, что американские экономисты ошиблись в 60-100 раз! Подобные ошибки просто немыслимы при расчетах технических параметров космических систем ни американскими, ни нашими специалистами. Если экономисты США могли совершить подобные ошибки, то следует ли упрекать наших отечественных экономистов-реформаторов, которые ученых-экономистов США считают сверхавторитетными? Мощная современная вычислительная техника резко повысила достоверность и надежность научных и инженерных расчетов. Иногда практические результаты оказываются даже лучше расчетных, потому что в ЭВМ были заложены исходные данные с большими запасами. Экономические расчеты для больших систем в принципе будут ошибочными, если основными исходными параметрами являлись субъективные соображения, политическая ситуация или выполнение конъюнктурного социального заказа.

Из программ пилотируемых полетов прогнозы американских ученых периода 1966 и 1976 годов оправдались только в части первых экспедиций на Луну и создания многоразовой пилотируемой транспортной системы «Спейс шаттл». Ради этой системы не только были законсервированы надежные носители «Сатурн-5». Стартовые комплексы на мысе Канаверал в Центре им. Дж. Кеннеди были переделаны ради «шаттлов» так, что оказались уже непригодными для «Сатурнов». Реальные технические прогнозы по созданию лунной базы и экспедиции на Марс ушли далеко за 2001 год. Захватывающую перспективу колонизации планет Солнечной системы до конца XX века, которая была детально разработана в 1966 году, по моим представлениям, в лучшем случае следует прогнозировать на середину XXI века.

Первый полет МТКС «Спейс шаттл» состоялся в День космонавтики, 12 апреля 1981 года.

Справедливости ради надо сказать, что по фундаментальным научным исследованиям американцы превзошли свои прогнозы. Затратив более 2 миллиардов долларов, они «Спейс шаттлом» вывели в космос автоматический спутник «Хаббл». Это большой даже по земным масштабам телескоп для астрофизических исследований. Информация, полученная с помощью «Хаббла» за три года его использования, по объему превзошла во много раз все то, чем обладала до этого астрофизика.

В начале семидесятых годов, после семи лунных пилотируемых экспедиций строительство постоянно действующей базы на Луне и экспедиция на Марс до начала XXI века казались вполне достижимыми не только ученым, но и трезвосмыслящим руководителям авиакосмических корпораций. Главным фактором, исключившим возможность осуществления даже этих двух вполне реалистичных программ, был поворот политики США в направлении милитаризации космоса. Несколько позднее весь набор устрашающих потенциального противника военно-космических программ был объединен под названием СОИ. Основные цели и задачи программы СОИ были гораздо понятнее и нужнее Пентагону, крупным корпорациям и большинству конгрессменов, чем стремление ученых-романтиков к межпланетным путешествиям.

В конце шестидесятых годов СССР и США придерживались доктрины ядерного сдерживания. Ее смысл основывался на концепции, что обе стороны обладают такими средствами, что если одна из сторон первой применит ядерное оружие, то ответный удар вынудит нападавшую нести непомерно высокие издержки относительно возможного выигрыша. Такое равновесие базировалось на здравом смысле обеих сторон. Обе великие сверхдержавы в принципе согласились, что сдерживание, основанное на взаимной уязвимости, не только целесообразно, но и необходимо.

Однако подобный подход создавал угрозу для основных производителей боевых ракетных систем, ядерных боезарядов, атомных подводных лодок, самолетов – носителей ядерного оружия. В самом деле, если всего оружия понаделано столько, что заведомо каждая из противостоящих сторон способна многократно уничтожить противную, то количество заказов, а следовательно, прибыли и сверхприбыли в ближайшей перспективе резко сокращалось. Мало того, политики, осознавшие бессмысленность дальнейшего наращивания стратегических вооружений, начали переговоры о их ограничении и сокращении. Советский Союз затратил огромные средства и заплатил высокую цену за достижение количественного и качественного паритета со стратегическими ракетными силами США. Американские стратеги, убедившись, что Советский Союз добился паритета, открыли способ нанесения ему тяжелого экономического ущерба, не прибегая к ядерному нападению. Если межконтинентальных ракет и ядерных зарядов более чем достаточно, то надо вкладывать многомиллиардные инвестиции не в наращивание средств ракетно-ядерного нападения, а в создание эффективной обороны. Теоретически обосновать необходимость создания принципиально новых систем для защиты США было нетрудно. СССР оставался главным источником угрозы. По громким заявлениям американской пропаганды, советское ракетное оружие создавало все большую угрозу живучести американских сил сдерживания и управляющих ими структур.

В то время как США затратили свыше 25 миллиардов долларов только на лунную программу «Аполлон», СССР продолжал интенсивно работать над новыми видами межконтинентальных ракет, созданием новых классов подводных лодок, оснащенных совершенными баллистическими и крылатыми ракетами.

Пентагон преувеличивал достижения нашей ракетной техники, рассчитывая добиться от Конгресса резкого увеличения бюджетных ассигнований на программу СОИ. Конгрессу и президенту США докладывали, что к середине семидесятых годов советские ракеты стали значительно мощнее и точнее. Это позволяло им быстро и эффективно подорвать возможности американских наземных сил ответного удара. По расчетам американских военных экономистов (наших достоверных данных я не обнаружил), Советский Союз в среднем затрачивал в год по 40 миллиардов долларов на стратегические наступательные, а также на активные и пассивные оборонные программы. Это не считая многих миллиардов, затрачиваемых на обычные вооружения. Несмотря на миролюбивые заверения, русские, по мнению американцев, придерживались доктрины достижения своих целей путем нанесения опережающего удара.

Могут ли США при такой страшной перспективе позволить себе вкладывать средства в колонизацию Луны, Венеры, Марса, Меркурия, спутников Сатурна и Юпитера? Там когда еще и что получится, непонятно.

А вот если вместо фантастических планов «яйцеголовых», мечтающих о прогулках по «пыльным тропинкам далеких планет», мобилизовать ученых и промышленность высоких технологий на разработку средств защиты от советских ракет, используя при этом самые последние достижения мировой науки, то можно убить сразу трех зайцев:

во-первых, спасти США от угрозы ядерного уничтожения, если СССР нападет первым;

во-вторых, втянуть СССР во вторую гонку вооружений – не наступательных, а оборонительных. Это потребует таких затрат, которых советская экономика не выдержит, и США одержит безъядерную победу;

ну и, в-третьих, для создания новых видов оборонительного оружия необходимо не изготовление единичных уникальных космических объектов, а массовое производство новых видов оружия для уничтожения ударных средств нападающей стороны. А это потребует огромных капиталовложений, сотен тысяч новых рабочих мест, принесет огромные прибыли для компаний, способных к освоению высочайшей технологии.

Системная концепция СОИ выглядела очень заманчиво. Предлагалась поэтапная разработка и развертывание противоракетных комплексов. Все начиналось с космических систем наблюдения и сопровождения целей на активном участке, в космическом пространстве и при входе в атмосферу. Для каждого участка полета ракет противника должны быть разработаны свои средства наблюдения и свои поражающие средства. Это могут быть средства космического базирования, заатмосферные перехватчики и противоракеты наземного базирования. Для поражения летящих на США тысяч ракет и боеголовок предлагалось использовать на первых этапах самонаводящиеся снаряды обычного типа, а в дальнейшем богатый набор всевозможного лучевого оружия. Для «лучей смерти» проектировались космические боевые ускорители нейтральных частиц, лазеры космического и наземного базирования. Предполагались также гиперскоростные пушки вначале наземного, а затем и космического базирования. Инженер Гарин – герой знаменитого романа Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина» – создает в одиночку портативный аппарат – источник луча, прожигающего любое препятствие на своем пути. Через 50 лет после выхода этого талантливого фантастического детектива было доказано, что такой луч действительно может быть создан. Но для этого требуется не один гениальный инженер, а тысячи инженеров, ученых-физиков и сложнейшие производственные технологии. Для управления тысячами дежурящих в космосе автоматов и тысячами поражающих ракеты потенциального противника различных снарядов и боевых платформ потребуется создать высоко автоматизированные наземные системы боевого управления и связи, которые должны получать упреждающую информацию от многочисленных радаров наземного базирования, от спутников наблюдения и после обработки информации передавать команды средствам поражения.

В комплексном системном проекте предусматривалась разработка сверхбыстродействующих вычислительных машин, принципиально новых оптических и микроволновых датчиков для обнаружения и слежения за целями, мощных ядерно-энергетических источников электроэнергии для питания ускорителей и лазеров, платформ космического базирования со всякого рода поражающими снарядами и много других увлекательных для ученых-изобретателей и инженеров элементов новых систем. Для творчества ученых и прибылей корпораций открывались перспективы, о которых они не могли и мечтать, оставаясь на поприще мирного освоения космического пространства. Потрясающие воображение картины «звездных войн» заполнили кино– и телеэкраны.

Обеспечившая США всемирную славу ракета-носитель «Сатурн-5» оказалась не нужной программе СОИ. Для нее не было полезных нагрузок. Все, что требовало предварительного вывода в космос, по мысли авторов СОИ могло быть выполнено «Спейс шаттлами». Так американцы сами отрезали себе путь дальнейших пилотируемых полетов к Луне и планетам. Все прогнозы и реальные проекты на эту тему остались для историков и потомков, если им посчастливится в XXI веке реанимировать попытки межпланетных экспедиций.

После развала СССР и различных международных соглашений программы СОИ были свернуты. На всякий случай сохранились только этапы научных исследовании. Однако широкие возможности космической техники нашли практическое применение в локальных войнах. Если основной задачей космических аппаратов программы СОИ была якобы защита территории США от советских ракет, то в локальных войнах в зоне Персидского залива в 1991 году и при нападении НАТО на Югославию в 1999 году космические средства обеспечивали ведение боевых действий в трех средах: на суше, на море и в воздухе.

По последним данным в военных операциях на Балканах принимали участие свыше 100 автоматических космических аппаратов. Они осуществляли оптико-электронную, радиолокационную и радиотехническую разведку, навигационное обеспечение боевой авиации и высокоточных крылатых ракет, метеообеспечение и связь для управления войсками на стратегическом и оперативно-тактическом уровнях.

В 1999 году – через 30 лет после высадки первой экспедиции на Луну – американцы не только не могут совершить какую-либо пилотируемую экспедицию на другую планету из десятков прогнозировавшихся в 1966 году, но даже не способны продолжить пилотируемые полеты к Луне. По окончании «холодной войны» в течение десятилетия 1989-1999 годов США добились выполнения своей главной стратегической цели – развала Советского Союза и нейтрализации или использования в своих интересах научно-технического потенциала России. Оставшись на время единственной сверхдержавой, США спешат прежде всего превратить нашу планету и околоземное космическое пространство в зону американских интересов.

Вместо реанимации программ межпланетных полетов НАСА ухватилось за идею создания большой околоземной орбитальной станции. Причиной тому были неоспоримые достижения русских на этом поприще. Как и почему мы обогнали американцев в создании долговременных орбитальных станций, я писал выше.

Вернемся в Советский Союз и посмотрим, что прогнозировалось в последние годы жизни Королева и в два десятилетия после него.

Мы отличались от американцев тем, что не прогнозировали будущее до 2001 года, а сразу начинали это будущее проектировать.

В 1959 году ракета Р-7 еще только училась летать. После многих неудач мы наконец доставили вымпел СССР прямым попаданием на Луну и удивили мир, передав первые не очень четкие, но достоверные изображения обратной стороны Луны. В том же 1959 году с одобрения Королева группа Михаила Тихонравова, в которую входили Максимов, Дульнев, Дашков, Кубасов, проектирует тяжелый межпланетный корабль. Еще только начиналась работа над проектами одноместного «Востока», а эти энтузиасты уже компоновали оборудование трехместного корабля массой в 75 тонн, длиной 12 метров и диаметром 6 метров. Через год проект был доработан. К кораблю был присоединен ядерный реактор как источник энергии. Включившиеся в проектирование Феоктистов и Горшков увеличили численность экипажа до шести человек. Три-четыре человека могли высадиться на поверхность Марса и путешествовать на специальных планетоходах. В 1964 году к проектированию планетоходов по совету председателя Госкомитета оборонной техники Сергея Зверева был подключен НИИ транспортного машиностроения. Основной специальностью этого НИИ было танкостроение. Королев лично посетил НИИтрансмаш. Директор Владимир Степанович Старовойтов представил ему Александра Левоновича Кемурджиана, которому предложено было пересесть с танка на планетоход. Кемурджиану через восемь лет удалось создать управляемые с Земли луноходы. В 1970-1973 годах два лунохода прошли по Луне в общей сложности 47 километров.

После Королева работы над проектом марсианской экспедиции не прекращались. Первые аварийные пуски H1 не охладили королевских «марсиан».

Коллектив Михаила Мельникова совместно с организациями Минсредмаша добились первых обнадеживающих успехов в создании космических ядерных реакторов как первичных источников энергии. Термоэмиссионные преобразователи являлись источниками электроэнергии для электрореактивных двигателей, имевших по сравнению с химическими в пять раз более высокий удельный импульс. Результаты широкого фронта исследований по ядерным источникам энергии и электрореактивным двигателям вселяли уверенность в реальности проектов межпланетных экспедиций.

Глушко, пришедший к руководству королевским коллективом, не прикрыл, а поддержал известный корифеям лозунг Фридриха Цандера «Вперед, на Марс!». При Глушко проект марсианского корабля обогатился для надежности вторым ядерным реактором. После того как работы по Н1 и Н1М в 1976 году были полностью прекращены, Глушко настаивал на использовании носителя «Вулкан», способного по проекту вывести на околоземную орбиту полезную массу до 230 тонн.

Проект экспедиции, основанной на «Вулкане», вызывал острые приступы аллергии в нашем министерстве и кабинетах ВПК. Поэтому проектанты межпланетных экспедиций переключились на носитель «Энергия», который способен вывести на земную орбиту до 100 тонн полезного груза. Богатейший опыт сборки в космосе больших конструкций, накопленный в процессе создания орбитальных станций, вселял уверенность, что квантами по 100 тонн можно собрать на орбите Земли и отправить к Марсу экспедицию, обеспеченную всем необходимым.

Все вернувшиеся из космоса говорят, как прекрасен вид на нашу Землю. Но и космонавты, и беспилотные специальные спутники наблюдения и разведки обнаруживают, что на этой голубой планете не утихают малые войны. И без космической разведки известно, что войны и потери в Афганистане, Чечне, разрушение Югославии унесли в десятки раз больше средств, чем требовалось для экспедиции на Марс.

После развала СССР и начала в России смутного времени внедрения «рыночной экономики» развитие космонавтики не только лишилось государственной поддержки, но встретило скрытое и явное противодействие многих оказавшихся у власти реформаторов.

Пост генерального конструктора после смерти Валентина Глушко занял Юрий Семенов. С 1991 года он генеральный директор и генеральный конструктор НПО «Энергия». В отличие от всех предыдущих главных и генеральных конструкторов ракетно-космических предприятий России, тем, которые начали работать в «новых экономических условиях», надо было прежде всего решать проблему выживания. Очень велики заслуги великих главных и генеральных, которые творили в эпоху централизованной мобилизационной экономики. Однако ни одному из них не приходилось испытывать страх за само существование дела, которое поручено ему и его коллективу. Всесильный ЦК КПСС мог снять с работы и заменить главного конструктора более послушным. На моей памяти за 45 лет после войны такие случаи были очень редки. Но лишить огромные коллективы средств к существованию, поставить на грань нищенского прозябания! Такое не снилось никому вплоть до 1992 года. Борьба за выживание – новый вид деятельности руководителей всех предприятий и организаций некогда могучего военно-промышленного комплекса – требовала огромных усилий. Не всем удалось выжить. Несмотря на жестокую борьбу руководства РКК «Энергия» за выживание, работы по модернизации проектов марсианской экспедиции не прекращались.

Ну, а что же с Луной? После американских экспедиций на Луну мы считали вполне реальным наш реванш в виде постоянной действующей базы на Луне. Вполне реальными были предложения по доставке на Луну ядерно-энергетической установки, которая обеспечит энергией завод по производству кислорода из лунных пород, нужды жизнедеятельности и все системы для научных исследований.

Разработка проекта лунной базы в расчете на носители H1M проводилась в коллективе ЦКБЭМ еще при Мишине и у Бармина в КБОМ. Финансировались эти работы из бюджета Министерства общего машиностроения. Я уже упоминал, что Глушко возражал против продолжения работ по лунной базе у Бармина и убедил министерство и ВПК полностью передать эти работы НПО «Энергия».

Руководить разработкой, лунного экспедиционного комплекса под шифром «Звезда» Глушко поручил двум вполне заслуженным деятелям королевской школы.

Константин Бушуев возглавлял разработку кораблей для полета к Луне и возвращения на Землю, а Ивану Прудникову было поручено руководить строительством лунного городка, в котором предусматривался жилой модуль, атомная электростанция, лабораторный модуль, заводской модуль и управлямый водителем лунный вездеход с радиусом действия до 200 километров.

Бушуев, занимавший очень хлопотливую должность директора советской части программы «Союз» – «Апполон», после ее блестящего завершения в 1975 году с большим трудом переключался на спокойную проектную работу по лунной базе.

Я в этот период был настолько загружен модернизациями «Союзов» и нештатными ситуациями на «Салютах», что не успевал откликаться на просьбы Бушуева и Прудникова вникнуть в детали их работы и оказать действенную помощь в проектировании систем управления и электроэнергетики.

Зимой 1977 года во время одной из вечерних прогулок «на сон грядущий» по затихшей в морозном тумане улице Королева Бушуев пожаловался, что не верит в свою теперешнюю работу по лунному экспедиционному комплексу.

– Никого, кроме самого Валентина Глушко, эта работа не интересует, – говорил Бушуев. – В министерстве и ВПК все только и твердят, что надо догонять американцев по многоразовой транспортной системе. Вы все, во главе с Семеновым, ничем кроме орбитальных станций и «Союзов» заниматься не успеваете, Игорь Садовский увлекся советским вариантом «шаттла» и считает нашу работу по Луне несерьезным занятием. В ЦК желают осуществления как можно большего числа пилотируемых пусков, чтобы переплюнуть американцев количеством космонавтов. Мы проектируем экспедицию из расчета иметь на орбите Луны не менее 60 тонн, а на поверхность Луны опускать грузы по 22 тонн. Если бы не закрыли модернизацию H1, мы бы отработали водородный блок «Ср» вместо блоков «Г» и «Д», тогда двух пусков для такого полезного груза достаточно. Итого: 8-10 пусков модернизированной H1 – и на Луне будет база на 6 человек.

На следующий день с утра, бросив все дела, в кабинете Бушуева я слушал его комментарии к плакатам и схемам проекта лунной базы-станции.

– Теперь ты веришь, что все корабли и модули при нашей мощности в 43 000 человек и полмиллиона у смежников мы лет за пять можем сделать и утереть нос американцам, которые по глупости своей закрыли «Сатурн» и надолго, если не навсегда?

Бушуев и Прудников меня действительно убедили в реальности проекта, даже если не будет создана новая ракета-носитель «Вулкан».

Утром 26 октября 1978 года у Бушуева разболелся зуб и он прямо из дома поехал в поликлинику. По какой-то причине ему до приема стоматологом посоветовали сделать электрокардиограмму. Спокойно сидя в мягком кресле в ожидании результатов ЭКГ, он скончался.

Прудников, убедившись в бесперспективности продолжения работ над лунными поселениями, перешел к более актуальной для того времени деятельности – разработке проекта боевой космической станции.

В 1978 году экспертная комиссия, председателем которой был президент Академии наук СССР Мстислав Келдыш, рассмотрев проекты лунных экспедиций, основанных на использовании носителей «Вулкан», работы сочла неактуальными и отвлекающими коллектив НПО «Энергия» от главной задачи особой государственной важности – создания многоразовой космической транспортной системы «Энергия» – «Буран».

Для «Бурана» носителем была ракета «Энергия», которая совершила первый успешный полет в 1987 году. Глушко сделал последнюю попытку спасти работы по лунной базе, используя ракету «Энергия». Ничьей поддержки «сверху» он не получил.

Наш проект лунной экспедиции 1973 года на базе модернизированных ракет H1 – Л3М мог бы стать первой попыткой реванша в лунной гонке. Проекты лунных баз 1976 – 1978 годов были второй попыткой реванша. Оба предложения были прикрыты «сверху».

По случаю 90-летия Владимира Бармина на фирме его имени состоялось юбилейное собрание. Я был в числе приглашенных и выступающих с воспоминаниями. Не забыл я упомянуть и об увлечении Бармина проектом лунной базы. После заседания, в фирменном музее среди отлично сработанных макетов стартовых систем различных ракет, которые мне довелось в разные годы видеть в натуре, в самом дальнем углу выставки я обнаружил макет лунного поселка – Барминграда.

В истории космонавтики есть даты, отмечать которые стали традицией национальной и даже международной. 4 октября 1957 года и 12 апреля 1961 года в России пока еще помнят. 20 июля 1969 года, дату высадки первых землян на Луну, в нашем российском обществе вспоминают редко, хотя это событие также относится к числу великих научно-технических свершений. Кроме таких общепризнанных юбилейных дат есть много забытых или просто неведомых широкой публике событий, воспоминания о которых дороги узкому кругу непосредственных участников.

В феврале 1999 года были две такие даты. 20 февраля 1986 года был запущен первый основной базовый блок станции «Мир» – началось строительство постоянно обитаемой космической станции. 21 февраля 1969 года – начало летных испытаний – первая попытка запуска ракеты H1. Тринадцатилетие «Мира» и 30-летний юбилей H1 для меня и многих участников этих двух разных космических событий связаны с честолюбивым чувством гордости за причастность к историческим великим свершениям. В отличие от гордости и действительной радости за причастность к таким событиям, как запуск первых спутников и первого человека в космос, здесь чувство гордости и удовлетворения омрачается «радостью со слезами на глазах».

За два месяца до запуска «Мира» на большом совещании, которое проводил бывший тогда министром общего машиностроения Олег Бакланов, я докладывал о долгах по программно-математическому обеспечению, срыве сроков поставки последней новинки в технике управления космической станцией – силовых гироскопов-гиродинах. Чтобы не задерживать начало строительства станции, мы с Шереметьевским предложили установить шесть гиродинов не на базовый модуль, а на модуль «Квант», который будет запущен и пристыкован после того, как мы убедимся в нормальной работе основного базового блока.

Система управления «Миром» была принципиально новой. Сроки запуска станции определялись не столько изготовлением, сколько наземной отработкой. Я, мои товарищи и смежники докладывали оптимистично, но у каждого из нас внутри «кошки скребли».

Понятен был скепсис по отношению к нашему предложению – запустить базовый блок, а основную систему управления ориентацией – гиродины – дослать и подключить через пару месяцев.

Директор ЗИХа Анатолий Киселев после бурного обсуждения на трехчасовом заседании пригласил всех отобедать. Грех было жаловаться на ассортимент напитков и закусок, которыми были уставлены столы в соседнем помещении. После эмоционально напряженных разговоров на совещании я расслабился и не останавливал друзей, аккуратно наполнявших мой бокал.

Неожиданно, перекрывая общий шум, была объявлена моя фамилия, а сидящие рядом товарищи усиленно меня расталкивали.

– Отвечайте министру, – услышал я шепот. Сидевший за другим столом Олег Бакланов, повернувшись ко мне, уже в третий раз спрашивал:

– Так скажите честно, Борис Евсеевич, мы задачу выполним или только разогреемся? Перед партийным съездом необходим не только удачный запуск, но и уверенная работа в космосе. Сегодня я понял, что сроки и надежность орбитальной станции будет определять принципиально новая система управления.

Я встал и громко отрапортовал:

– Задачу выполним. И не только к съезду, но еще три года станция будет работать.

Тогда три года казались пределом гарантийного ресурса.

Через 20 дней после выведения на орбиту мы убедились, что можем надежно управлять станцией. Самым первым экипажем «Мира» были Леонид Кизим и Владимир Соловьев. Они прибыли на борт 15 марта 1986 года.

С тех пор конфигурация станции неузнаваемо изменилась. Базовый блок обрастал модулями «Квант», «Квант-2», «Кристалл», «Спектр», «Природа». Общая масса орбитального комплекса с 25 тонн доросла до 136 тонн. Суммарный объем герметичных отсеков составил 400 кубических метров. На станции были установлены абсолютные мировые рекорды продолжительности непрерывного пребывания человека в условиях космического полета.

Валерий Поляков стал абсолютным мировым рекордсменом, он пробыл на «Мире» непрерывно 438 суток, а по суммарному времени за два полета набрал 679 суток. 14 экспедиций на «Мир» были международными. Для доставки экипажей и возвращения их на Землю были запущены один корабль серии «Союз Т» и 28 кораблей серии «Союз ТМ». До мая 1999 года на «Мир» было отправлено 59 грузовых кораблей «Прогресс», которые доставили 135 тонн различных грузов и топлива для двигательной установки.

За время полета на «Мире» побывало 105 человек. Девять раз к «Миру» подходили и стыковались американские «Спейс шаттлы».

Надежность и живучесть «Мира» была сенсационно продемонстрирована 25 июня 1997 года. По ошибке людей, включенных в контур управления сближением, грузовой корабль «Прогресс М-34» ударил по «Миру». Это был первый «космический таран». Самолеты после подобных нештатных ситуаций уходят «в сторону Земли». «Мир» после тарана остался работоспособным.

Вместе с пилотируемыми и беспилотными транспортными системами «Мир» является уникальным космическим комплексом. Созданный трудом народов Советского Союза, «Мир» – это гордость России. Им по праву гордится Ракетно-космическая корпорация «Энергия» им. С.П. Королева – фактический хозяин «Мира», ибо никто из российской элиты, «жадною толпой стоящие у трона», не заинтересован в его дальнейшей работе в космосе.

«Мир» по заключению всех наземных служб, главных конструкторов систем и космонавтов вполне работоспособен. Он продолжает накапливать бесценный опыт обживания околоземного пространства. Общее мнение специалистов: до 15 лет «Мир» может и обязан не просто дожить, а быть исследовательской базой российской науки и техники.

Юбилейная дата была отмечена очередным пилотируемым полетом к «Миру». 20 февраля 1999 года в 7 часов 18 минут 01 секунду с исторической «гагаринской площадки № 1» Байконура был запущен космический корабль «Союз ТМ-29». Командир корабля Виктор Афанасьев, борт-инженер Жан Пьер Эньере (Франция) и космонавт-исследователь Иван Белла (Словакия) полетели на двадцать девятую стыковку «Союза» с «Миром».

22 февраля утром я был в ЦУПе и наблюдал за сближением и стыковкой «Союза ТМ-29» с «Миром». Все благополучно закончилось, отшумели аплодисменты и поздравления, а перед телекамерами на очередной пресс-конференции снова возникли вопросы: «Последняя ли это экспедиция на „Мир“?»

Вместо обещанных в 1986 году трех лет мы способны довести время жизни станции до 15 лет! Американцы, не имеющие нашего уникального опыта, еще лет пять-семь большую международную станцию не создадут даже с нашей помощью. А мы сами должны утопить свой приоритет в океане, потому что российская экономика отказывает космонавтике в средствах на существование. «Умом Россию не понять…»

Величайшая беда России, что не только «Мир», но и вся российская наука, огромный технический потенциал оборонной техники не совмещаются с философией мафиозного примата личного утилитарно-прагматического интереса.

Борьба за жизнь «Мира» – это только один из эпизодов общего процесса падения России за последнее десятилетие XX века. На собрании Российской академии наук, посвященном ее 275-летию, Большая золотая медаль им. М.В. Ломоносова была вручена Александру Исаевичу Солженицыну. Выступая с академической трибуны, Солженицын сказал [23]: «В условиях уникального в человеческой истории пиратского государства под демократическим флагом, когда заботы власти – лишь о самой власти, а не о стране и населяющем ее народе; когда национальное богатство ушло на обогащение правящей олигархии из неперечисляемых кадров властей верховной, законодательной, исполнительной и судебной, – в этих условиях трудно взяться за утешительный прогноз для России!!»

Неужели «Мир» – гордость современной России – ждет судьба «Бурана» и его макет будет дополнительной пристройкой к «буранному» ресторану в Парке культуры на Крымской набережной?! Оба лишились поддержки Российского государства, раздираемого кризисами, внутренней борьбой за власть и зависимого от финансовой политики Запада.

Из многих иностранных гостей, выступавших с приветствиями по случаю 275-летнего юбилея, только президент Китайской инженерной академии отметил величие достижений советских и российских ученых в космосе.

В отличие от России для Китая можно сделать прогноз развития его космонавтики. Китай до наступления XXI века способен своими силами вывести человека в космос. Темпы развития китайской экономики поражают. Ракетная техника и космонавтика являются в Китае одной из приоритетнейших отраслей науки и техники. Если Россия не «воспрянет ото сна», то в ближайшие 10-15 лет Китай займет место второй в мире сверхдержавы, в том числе и в области космонавтики.

Возвращаюсь к 30-летнему юбилею первого запуска ракеты H1. Событие это описано в отдельной главе книги. Руководство корпорации «Энергия» поддержало инициативу бывшего главного конструктора ракеты H1 Бориса Дорофеева и решило сделать подарок всем еще живым участникам создания ракеты. Дорофеев с помощью Фрумсона организовал показ документального, некогда совершенно секретного фильма, посвященного истории создания ракеты и всем четырем пускам. Фрумсон был организатором и участником создания полнометражного фильма, представляющего исключительную историческую ценность. Руководство корпорации разрешило пригласить в наш большой зал заседаний, вмещающий до 400 человек, не только еще работающих, но уже ушедших с предприятия на пенсию и участников работ по H1 из других организации.

21 февраля 1999 года приходилось на воскресенье, поэтому сбор для просмотра фильма был назначен на 14 часов 22 февраля.

Часовой киносеанс охватывал историю Н1-Л3 от первого постановления до последнего трагического пуска в ноябре 1972 года. Фильм вернул нас в прошлое, и каждый переживал по-своему. Погас экран, и в переполненном зале наступила общая для всех тишина. Всего семи секунд не хватило в последнем пуске для запуска второй ступени и продолжения полета, который мог изменить дальнейшую судьбу H1! Фильм заканчивался оптимистическим текстом, который с воодушевлением прочел профессиональный диктор. Авторы текста еще не знали будущего.

Обсуждение просмотренного не предполагалось, но Василий Мишин выступил со своей версией провала программы Н1-Л3. Смысл его выступления сводился к тому, что не надо искать персонально виноватых.

– Экономика страны была не готова к выполнению такой дорогостоящей программы.

Мишину возразил Сергей Крюков:

– Нельзя списывать трагедию Н1-Л3 на слабость нашей экономики. У нас нашлись средства для реализации программы «Энергия» – «Буран». Их вполне хватило бы для модернизации Н1-Л3 и успешных экспедиций на Луну.

Дискуссия не продолжилась, но расходиться не спешили. Не могу сейчас вспомнить, кто из ветеранов в общем гомоне подошел ко мне и сказал:

– У меня слезы были, когда смотрел. Вы обещали в своей четвертой книге рассказать об истории «лунной гонки». Почему сейчас не выступили?

– Я действительно надеюсь рассказать об этом в книге, а сейчас за три-пять минут у меня бы ничего не получилось.

Юбилейные мероприятия по случаю 30-летия первого запуска H1 ограничились описанным киносеансом. Юбилейные мероприятия, посвященные 30-летию первой высадки землян на Луну, должны состояться в Европе и Америке в июле. Издатель немецкого перевода первой книги «Ракеты и люди» позвонил мне из Германии с предложением принять участие в большом радио-шоу, посвященном истории «лунной гонки», для чего я должен в июле прибыть в Кельн. Я попросил его передать организаторам этой радиопрограммы, что пока НАТО, используя последние достижения авиации и космонавтики, бомбит европейскую страну Югославию, принять такое предложение не могу. Кроме того, у меня не было никакого желания выступать в зарубежных средствах массовой информации и рассказывать о славном прошлом отечественной космонавтики на фоне полной неопределенности дня сегодняшнего и невеселого прогноза на будущее. Даже здесь, в России, не все меня поймут, если я процитирую классические слова из популярного фильма: «За державу обидно». На Западе этого не поймут и подавно.

Мое и ближайшие смежные с моим по времени поколения на протяжении многих десятилетий в периоды самых тяжелых потрясений не теряли оптимизма и уверенности в дне завтрашнем. Вот такая уверенность двигала создателей Н1-Л3 даже после решения о прекращении работ по программе. До сих пор не утихают споры, было ли это решение ошибочным. Сегодня я отвечаю сам себе. Мы допустили много ошибок в процессе «лунной гонки». Ошибки допускались и во времена Королева. Преждевременный уход из жизни не дал возможности Королеву исправить ошибки, которые были совершены, в том числе и им лично. По его инициативе в самом начале проектирования двухпусковой вариант лунной экспедиции был переделан на однопусковой с одновременной доработкой носителя H1 для увеличения грузоподъемности с 75 тонн до 95 тонн. Носитель, позволяющий вывести на околоземную орбиту 75 тонн, теоретически мог появиться на год раньше доработанного под 95 тонн.

– Стоп! – возразят мне оппоненты. – Мы потерпели три аварии по вине надежности двигателей. И если бы начали испытания на год раньше, двигатели были бы еще менее надежными.

– Правильно! В этом наша ошибка. В ней Королев уже не виноват. Он ушел из жизни с верой, что двигатели будут надежными.

Летные испытания были начаты через три года после смерти Королева на ненадежных двигателях, и это было роковой ошибкой. История показала, что двигатели разработки куйбышевского КБ Н.Д. Кузнецова можно было доработать до такой степени надежности, что спустя 25 лет после их изготовления американцы считают их вполне приоритетными для модернизации своих ракет-носителей. РКК «Энергия» на рубеже веков принимает решение модернизировать нашу самую надежную ракету-носитель «Союз», она же Р-7, и на ее центральный блок – вторую ступень вместо двигателя Глушко тягой у Земли 85 тс установить двигатель Кузнецова, оставшийся от задела по H1, тягой 160 тс. Старая заслуженная «семерка», модернизированная благодаря использованию двигателя, разработанного для H1, позволит выводить в космос пилотируемые корабли массой не 7, а 11 тонн. Будущие пилотируемые корабли «Союз» и «грузовики» «Прогресс» совершат качественный скачок. Но это в будущем! А пока мне иногда задают вопрос:

– Как бы поступил Королев в ситуации с H1 после четырех аварий, если бы он прожил еще восемь лет?

За Королева ответить невозможно. Я или другой соратник Королева теперь способен ответить на этот вопрос не за Королева, а так, как мне или кому-либо другому из королевской рати казалось бы правильным. Нам это сделать проще потому, что мы познали то будущее, которое осталось неведомым Королеву. Попытаюсь ответить по-своему. Королев был способен анализировать и исправлять ошибки. Он вероятнее всего не допустил бы начала летных испытаний. Да, ему пришлось бы «наступить на горло собственной песне» – пробивать в правительстве пересмотр лунной программы по срокам, целям и задачам.

Мог быть и другой вариант – он убедился бы в ненадежности ракеты в целом и после первых двух пусков не допустил бы продолжения летных испытаний. Хочется думать, что при всей остроте отношений с Глушко, он договорился бы с ним о технической помощи в доработке двигателей, которые Глушко называл «гнилыми». Теперь-то мы знаем, что Кузнецов доработал их до высочайшей надежности.

Доработку двигателей коллектив Кузнецова полностью закончил, когда генеральным конструктором НПО «Энергия» был назначен некогда бывший лучший друг Королева – Валентин Глушко.

Глушко получил уникальную возможность – исправить, пусть поздно, но зато радикально, ошибки, допущенные Королевым, Мишиным и нами, их заместителями. Он, без всяких сомнений великий ракетный двигателист XX века, мог детально разобраться в перспективности двигателей Кузнецова. Но теперь уже он, Глушко, должен был поступиться своим честолюбием и «наступить на горло собственной песне». Быть генеральным конструктором ракеты, в разработке которой он не принимал участия, он принципиально был не способен. Уверен, что королевский коллектив солидарно поддержал бы Глушко, если бы он на правах генерального конструктора начал модернизацию H1. Глушко единственный, кто мог убедить вначале Келдыша, а затем и Устинова, что H1 не надо хоронить, а лунную программу по новой схеме Н1-Л3М или любой другой осуществить в период с 1977 по 1980 год. Из сегодняшнего анализа мы понимаем, что это было вполне реально. Но Глушко решил все начинать по-новому: с новых носителей, новых двигателей – с новой большой системы. Под его руководством действительно была создана новая ракета-носитель «Энергия» с новым самым мощным в мире жидкостным кислородно-керосиновым двигателем РД-170. Этот двигатель создавали с большими трудностями. При огневых испытаниях одна неудача следовала за другой. Находилось много высокопоставленных скептиков, которые вообще не верили в возможность решения задачи, которую поставил перед собой коллектив КБ «Энергомаш» и Глушко лично. Доводка двигателя до высочайшей надежности до начала летных испытаний – это личная заслуга Глушко.

Но на это ушло еще 13 лет! Что еще можно сказать в защиту Глушко? На него оказывалось сильнейшее давление «сверху» – нам нужна не Луна, а многоразовая транспортная система, не уступающая американской «Спейс шаттл». Через 14 лет после закрытия программы Н1-Л3 такая система была создана. Но уже через год после первого блистательного полета для нее трудно было найти применение. Один из кораблей «Буран» пристроили как космический аттракцион при ресторане на Крымской набережной Москвы-реки. А носитель «Энергия»? Мы лихорадочно искали для него полезные нагрузки. И, действительно, были сделаны интереснейшие перспективные проекты, реализация которых могла бы привести к новым качественным достижениям в области фундаментальных астрофизических исследований, систем глобальной связи, информатизации, а также мониторинга в интересах народного хозяйства и безопасности страны.

В июле 1989 года на праздновании 200-летия Великой французской революции в Париж должен был прилететь Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев. Предполагались переговоры на высшем уровне с президентом Франции, в том числе и по совместным космическим проектам. За месяц до высочайшего визита я в составе правительственной делегации прилетел в Париж. Моей задачей было уговорить французских специалистов и чиновников принять участие в создании глобальной системы связи с помощью тяжелой универсальной космической платформы (УКП) массой 18 тонн, которую на геостационарную орбиту способна вывести единственная в мире ракета «Энергия».

Французы вежливо слушали, но столь же вежливо давали понять, что на такие перспективные проекты у них средств нет, а текущие интересы Франции будут удовлетворены собственной ракетой «Ариан».

Параллельно с французами мы соблазняли немцев, сначала в Москве, куда пригласили специалистов ведущих корпораций. Казалось, что лед тронулся. Корпорация «Бош» пригласила нас прилететь к ним в город Бакнанг, где размещалось радиоэлектронное отделение фирмы. В состав нашей делегации входили руководители пяти ведущих советских радиоэлектронных фирм, в кооперации с которыми мы создавали проект УКП на стационарной орбите.

В течение недели мы насыщали немцев информацией, которую они воспринимали с подлинным интересом. Специалисты фирмы были крайне заинтересованы в совместной разработке проекта, но высшее руководство корпорации, которое для нашей делегации не жалело средств на приемы и далекие экскурсии, не рискнуло вкладывать капитал в проект, который по очень оптимистичному бизнес-плану начинал приносить прибыль только через пять лет.

В 1989 году новый генеральный конструктор НПО «Энергия» Юрий Семенов проявил поистине бойцовские качества. Он добился обсуждения и одобрения предложений по УКП на Совете Обороны. Появился проект решения Совета Министров СССР, который вот-вот должен был подписать Н.И. Рыжков. Работы по УКП министерством и военно-промышленной комиссией были признаны третьими по важности после «Бурана» и орбитальной станции «Мир».

Почти параллельно с работами по УКП НПО «Энергия» совместно с Академией наук разрабатывало проект космического радиоинтерферометра. Космический аппарат, оснащенный уникальной по точности параболической антенной диаметром 25 метров, должен был быть выведен на эллиптические орбиты, апогей которых отстоял от Земли до 150 тысяч километров. Только ракета «Энергия» была на это способна. Научная часть проекта разрабатывалась членом-корреспондентом, а теперь уже академиком Николаем Кардашевым. С ним вместе мы вылетали в Голландию. Там в городе Нордвайк находится центр космических исследований Европейского космического агенства. В Нордвайке, а затем на специальной конкурсной комиссии в Париже было признано, что наш проект радиоинтерферометра позволит изучить тончайшую структуру Вселенной вплоть до «последних творения границ». Вселенная готова была раскрыть свои тайны, но для этого требовалось найти примерно один миллиард долларов. Не нашли. Даже «на пару» с европейцами. Не все, но многие проекты могли быть реализованы. Казалось бы, пустые мечты… Но почему бы не пофантазировать? Если бы министр обороны Устинов не допустил вторжения в Афганистан и половину затраченных на эту войну средств отдал космонавтике, страна не только бы сохранила жизнь 15 тысячам погибших. Мы бы построили постоянно действующую базу на Луне. Ошибки правительства и политиков обходятся народам в сотни и тысячи раз дороже, чем самые крупные космические программы.

Для ракеты-носителя «Энергия» были разработаны интереснейшие проекты и других полезных нагрузок, в том числе и боевых космических комплексов.

В 1990-1991 годах все рухнуло в одночасье. Произошла космическая катастрофа, в которой никак не повинны ни ученые, ни генеральные, ни главные конструкторы, ни руководители всей ракетно-космической отрасли.

Из всех действительно крупных космических разработок нашей корпорации, в которых я принимал непосредственное участие и которыми вправе гордиться перед потомками, уцелел и выжил только «Мир». Старая поговорка «на миру и смерть красна» вселяет некоторую долю оптимизма. В связи с 275-летним юбилеем Российской академии наук отмечалось, что последние годы принесли ей потрясения самые существенные за всю ее историю со времен Петра Великого. Академия выстояла потому, что создавалась в условиях, тяжелейших для страны, но исторически благоприятных для процветания науки и промышленности.

Из всех направлений военно-промышленного комплекса ракет-но-космическая отрасль, неразрывно связанная с наукой, в условиях общероссийского кризиса доказала свою жизнеспособность. Системообразующее начало, заложенное пионерами ракетной науки и техники, организаторами промышленности, вместе с миллионами тружеников – истинных энтузиастов науки и техники способствовало решению сверхсложных проблем. Ответом на вопрос: «Быть или не быть российской космонавтике?» – может быть только вопрос: «Быть или не быть России?» Уверен, что на оба вопроса десятки миллионов россиян, которые своим трудом проложили путь к новой цивилизации, ответят: «Быть».