1

Зима заметно отступала. Янтарные вечера и дневной туман постепенно съедали оставшийся снег, превращая его в бесчисленные лужи. Целый день с крыш и навесов соскальзывали и с глухим стуком падали в последние осевшие сугробы сверкающие сосульки.

Одна, особенно большая, все еще висела на крыше там, где около украшенного петухом крыльца, выходящего на запад, натекла огромная лужа. Где-то совсем рядом раздавался звук, похожий на потрескивание льда. Это тетка Иленка взбивала масло. В это самое время Петр Кочевиков, направив лошадь прямо на крыльцо, решил добраться до сосульки.

Саша Мисаров остановился и, не выпуская из рук полных ведер и затаив дыхание, наблюдал, как падает сосулька.

Лошадь, прогромыхав по деревянному настилу, чуть приостановилась перед мощеной бревнами дорожкой, увязая в грязи, как на грех, всеми четырьмя ногами, а потом ступила на бревна, заливая их грязью. Тут из кухни выскочила тетка Иленка и, размахивая ложкой, начала причитать, вспоминая все силы, начиная от Солнца на небе до великих князей и их наместников на земле.

— Петр! Петр! Ты только посмотри, что ты сделал с моим крыльцом и моим помостом! Ах, Боже мой…

Иленка увидела, что маслобойка упала, а молоко начинает подтекать на крыльцо, и тут же схватила стоявшую в углу метелку.

— Посмотри! Посмотри! — закричал кто-то из молодых парней. — Оглянись, Петька! Теперь тебе не миновать беды!

Метла засвистела в воздухе, Петр подхватил шапку и пригнулся в седле, направляя лошадь в сторону от дорожки, а вместе с ним и остальные хулиганы, среди которых почитай все были сыновья из богатых семей Воджвода.

Они с гиканьем и смехом развернули коней, чтобы поскакать назад, в оружейные залы.

Тетка Иленка загнала Петра в угол между конюшней, изгородью и баней, но ему удалось перемахнуть через стоявшие рядом банные скамьи, и он опять поскакал вдоль покрытой грязью дорожки, выворачивая бревна и обдавая свою преследовательницу с ног до головы грязью.

Вытаращив от неожиданности глаза, Иленка вновь было схватилась за метлу, чтобы возобновить атаку, но вся конная ватага уже опять мчалась по двору, разбрызгивая грязь и разбрасывая небольшие горсти монет.

— Это за маслобойку! — закричал Дмитрий. С очередным взмахом шапки в грязь посыпались новые монеты.

— А это за вино! — закричал Петр, едва не задев резного петуха на воротном столбе у конюшенного двора. Продолжая громко смеяться, он резко откинулся в седле, чтобы не удариться головой о ворота.

Последний комок грязи тяжело шлепнулся об забор, и хулиганы скрылись вдали.

Саша опустил на землю ведра и бросился выбирать из грязи серебро. Он протянул монеты Иленке, которая, к общему удивлению, на этот раз не обрадовалась деньгам.

— Хулиганье! — продолжала выкрикивать она, а затем изо всех сил ударила метлой у сашиных ног. — Прибери здесь все!

Как будто и в этом была его вина. Чаще всего во многом, что бы ни случалось в трактире «Петушок», виноват был именно он, Саша Мисаров. Вот и теперь он был виноват в очередной раз и в том, что разбилась маслобойка, доставшаяся Иленке еще от ее бабки, и что убежало масло, и что Петр Кочевиков и его распоясавшиеся собутыльники вытоптали лошадьми весь трактирный двор, и он стоял среди этого разбоя, словно круглый дурак. Хорошо еще, что Дмитрий Венедиков догадался хоть как-то уладить все на скорую руку, да тетка Иленка не съездила его метлой по-настоящему. А дядя Федор… Он наверняка скажет, после десяти лет терпеливого молчания:

— Зачем мы держим этого непутевого мальчишку?

Петр, тем временем, не чувствовал никакого огорчения по поводу произошедшего. Он был в меру пьян, под ним была добрая лошадь, которую он только вчера выиграл в кости, у него были друзья, и не простые, а со связями, вплоть до двора самого великого князя Микулы. Молодые девицы и женщины влюблялись в него до безумия, лишь только ловили его взгляд или слышали его постоянные остроты. Он был настоящим баловнем судьбы и уж едва ли помнил о таких человеческих недугах, как голод и бедность, и никогда не вспоминал о своих родственниках, которые и сами по много лет не встречались с ним, если не было нужды занять денег.

Он не был, как говорится, рожден для богатства, но по всему было видно, что он умел извлекать пользу из жизни. Он, казалось, не обладал врожденными манерами, но всегда имел запас остроумия и редкую способность к подражанию. Дети из знатных семей Воджвода вполне обоснованно считали, что Петр, по его собственным словам, служил противоядием от скуки и лекарством от чрезмерной серьезности.

Итак, вечер только начинался для веселой компании, которой удалось вполне благополучно покинуть «Петушок».

— Едем вместе с нами на постоялый двор, — сказал Василий.

— У меня есть другие дела, — чуть подмигнув ему, ответил Петр.

Василий всегда понимал его с полуслова и подмигнул ему в ответ, а простодушный или попросту глуповатый Иван спросил:

— Какие еще дела?

Тут Андрей и Василий уже не выдержали и, сорвав с головы шапки, принялись колотить его.

— Но ведь, вот какой мошенник, — сказал Дмитрий, — никак не соглашается назвать ее имя. Кто же это такая, кого наш Петр предпочитает игре в кости?

Тот лишь лукаво улыбнулся.

— Настоящий мужчина никогда не скажет этого, — заметил он и поскакал вдоль Торговых рядов. Ему еще нужно было успеть заменить свою лошадь и купить пригоршню леденцов…

Может быть, из-за теплой погоды, но так или иначе, старый Юришев закончил игру со своими почтенными приятелями очень рано. Это был тот самый вечер, когда очаровательная красавица Ирина, по уверениям ее служанки, должна была быть совсем одна.

Петр обошел дом кругом и, пройдя через калитку девичьего сада, взобрался на крышу бани, а оттуда перелез на лестницу, и по ней дошел до дверей, которые, как его уверяла все та же служанка, будут открыты с того часа, как взойдет луна.

Но уже спустя несколько минут Петру пришлось покинуть дом через окно второго этажа, а старик Юришев с мечом в руке уже бежал по садовой дорожке, огибая дом, и выкрикивал:

— На помощь! Стража! На помощь!

Петр даже упал, когда приземлялся на грязную мостовую, но быстро поднялся и сначала побежал в сторону конюшен, находящихся у трактира «Цветок», в котором он всегда останавливался, но слуги боярина отрезали этот путь, и ему пришлось отступить к восточной стороне дома.

Сюда же спешил и запыхавшийся хозяин с поднятым мечом.

— А, черт! — выругался Петр, делая бросок в сторону. Его нога задела за один из больших цветочных горшков, он упал и, с пронзительным криком, начал переворачиваться, стараясь спастись от бешеных взмахов меча.

— Попался! — кричал Юришев, замахиваясь мечом в очередной раз, в то время как Петр продолжал уворачиваться от сверкающего клинка. Наконец ему удалось, перевернувшись почти на месте, вскочить на ноги. В этот момент в доме распахнулись ставни, и вдоль улицы понеслось:

— Негодяй!

Петр споткнулся об остатки разбитого горшка и почувствовал удар в бок. Он увидел, что рукоятка меча находится невероятно близко от его груди, и тут же взглянул прямо в лицо Юришеву. Оба застыли на мгновенье, будто пораженные шоком от смертельного страха. Петр громко закричал, как только Юришев дернул клинок на себя.

Возможно, что именно шок заставил боярина замешкаться. Петр, обхватив руками бок, спотыкаясь, бросился со всех ног вдоль по улице, прежде, чем стража смогла остановить его. Он бежал прямо на конюшенный двор трактира, и, выскользнув через его задние ворота, оказался в темном переулке. Он стоял в темноте, прислонясь к воротам с наружной стороны, и переводил дыханье. До него доносились звуки, смысл которых не оставлял никаких сомнений: его искали. Теперь и конюшня, и его комната на постоялом дворе будут тщательно обысканы.

Сейчас ему следовало уходить отсюда подальше. Он должен идти не торопясь, чтобы ничем не отличаться от обычных прохожих, но прежде следовало успокоиться, потому что он чувствовал, как тяжело постукивало сердце после борьбы и быстрого бега. Он не ощущал сильной боли от раны, не ощущал и сильного кровотечения, прикладывая к ней пальцы. Это позволяло надеяться, что, скорее всего, рана представляла лишь сквозной порез кожи чуть выше пояса, который, может быть, и разболится к утру, но уже дня через три не будет его беспокоить.

«Чертов старик!» — подумал он. «И эта чертовка Ирина, у которой даже в мыслях не было предупредить его о засаде и которая даже не удосужилась сообщить своей служанке, что ее муж был кем-то предупрежден. Возможно, Юришев и сам уличил ее в происходящем, и сопротивление Ирины было полностью сломлено. И только один Бог знает, что еще она могла рассказать своему мужу…"

В самом конце дороги он заметил всадников и понял, что поиски охватили теперь все улицы и переулки.

— Он убежал, скорее всего, в другую сторону! — прокричал кто-то из них.

В этот момент зазвонил колокол, извещавший об охоте на вора. При этом звуке распахнулись ставни во всех домах переулка.

Петр старался держаться все время в тени, а затем, сопровождаемый собачьим лаем, бросился в чей-то сад. Он бежал, а страх только придавал ему силы и выдержку. Миновав три квартала, он уже со спокойным лицом, уверенной неторопливой походкой заставил себя войти в освещенный фонарями конюшенный двор трактира «Олениха». Там он заплатил молодому конюшему, чтобы тот отнес записку Дмитрию, который должен был находиться в общем зале.

— Мне нужно поговорить с ним, — пояснил он и добавил, чтобы малый ненароком не напугал Дмитрия: — Это записка от его сестры…

Петр надеялся, что конюший не обратил особого внимания на его трясущиеся руки и прерывистое дыхание.

— Поторопись, малый!

Через некоторое время конюший вернулся в сопровождении Дмитрия и указал тому пальцем в самый темный угол. Тогда Петр вышел вперед, чувствуя, как подрагивают его колени и тело пронзает острая боль от раны. Слабость охватила его именно сейчас, когда он надеялся вот-вот получить помощь.

— Ты весь в крови, — воскликнул Дмитрий.

— Это все люди старика Юришева, — сказал Петр. Ему было стыдно признаться, что это сделал сам боярин, и поэтому он старался говорить уклончиво. — Женщину вынудили поступить таким образом, я больше чем уверен в этом…

Он сделал несколько шагов в сторону приятеля, чувствуя, что вот-вот упадет, и попытался ухватиться за Дмитрия. Но тот очень поспешно убрал свою руку и отступил назад, показывая тем самым, что у него нет желания быть замешанным в этом деле.

— Я не шучу, Дмитрий!

— Так, значит, вот почему вся эта суматоха на улицах? А боярская стража? Они видели тебя?

А тем временем, колокол продолжал звонить, напоминая об опасности всем жителям Воджвода.

— Они видели меня, да еще и ранили в бок. Ради Бога, Дмитрий, не будь таким недоверчивым. Послушай, мне нужно где-то спрятаться, пока все не утихнет…

— Но только не у меня! Поищи какое-нибудь другое место, но только подальше от меня! Я не хочу иметь никаких неприятностей, связанных с этим!

Петр, словно в шоке, неподвижно смотрел на Дмитрия.

— Тогда, может быть, Василий…

— Ни Василий, ни кто либо еще! — очень резко сказал Дмитрий. — Это звонит колокол, предупреждающий об охоте на вора. Слышишь? Убирайся отсюда!

— Я хочу сам попросить Василия, — сказал Петр, собираясь было идти прямо на постоялый двор. Но Дмитрий схватил его за плечо и повернул с такой силой, что Петр едва не согнулся от боли.

— Нет, — прошипел Дмитрий. В слабом свете фонарей его лицо напоминало застывшую маску. — Нет! Мы не хотим иметь с тобой дела при подобных обстоятельствах! Подумать только, жена Юришева?! Ведь его двоюродный брат заседает в суде!

— А твоя сестра — княжна…

— Оставь в покое мою сестру! Не впутывай ее в эту историю! Только попробуй упомянуть стражникам ее имя или имя моего отца — и я вырву твое сердце, Петр Кочевиков! А теперь оставь меня! Убирайся отсюда!

Дмитрий быстро поднялся на освещенное крыльцо трактира, а Петр неподвижно смотрел ему вслед, испытывая такое же чувство, какое он только что уже испытал, глядя в лицо боярина Юришева. Он ощутил, как дрожат его колени и подгибаются ноги, будто он израсходовал весь запас своих сил. Возможно, это было следствием того, что ему потребовались дополнительные силы для излишней смелости и решительности, а, может быть потому, что они были просто ограничены, и после всех злоключений сегодняшней ночи, когда он выдерживал удар за ударом, его сил хватило лишь на то, чтобы добраться до постоялого двора, где он надеялся получить помощь друзей. Но, как теперь оказалось, ему больше некуда было идти.

Сейчас он сам должен решиться на что-то. Конюший видел его здесь и наблюдал за его встречей с Дмитрием. И если у Дмитрия из-за этого возникнут какие-то неприятности, то его отец доберется до Петра, где бы тот ни был, и ему не придется рассчитывать на пощаду.

С этими мыслями он вышел за ворота конюшни и нырнул в ближайший переулок. В этот момент звон колокола прекратился. «Это хорошо», — подумал Петр и затаил дыхание. У него даже закружилась голова при мысли о том, что вся эта суматоха постепенно затихнет.

Или его преследователи временно разошлись по домам и погоня готова вот-вот возобновиться с новой силой?

Он продолжал идти и чувствовал, как кровь все сильнее истекает сквозь прижатые к ране пальцы, а в ушах все настойчивее раздаются глухие тяжелые удары, которые заглушают все остальные звуки. Нарастающая боль в боку и спине мешала ему осмысленно воспринимать окружающую обстановку. Единственное, что еще не подводило его, были глаза, которые обшаривали улицу в поисках подходящего убежища.

Так он шел, полагаясь на зрительную память, и наконец добрался до колодца, за которым были знакомые ворота, украшенные петухами, миновав которые он оказался на мощеной бревнами, покрытой грязью дорожке. Спотыкаясь и скользя по жидкой грязи, он добрался до конюшенного двора, куда через изрезанные полосками света ставни доносились смех и крики из переполненного трактира. Он мог даже различить голос Федора Мисарова, который велел принести очередной кувшин вина из погреба.

Ноги сами потащили Петра подальше от трактира. Федор Мисаров всегда поддерживал сторону Юришева, который, в свою очередь, держал в кармане всю местную власть. Петр подумал о том, не поискать ли ему темное местечко где-нибудь в конюшне, где он смог бы немного отдохнуть. Он хотел лишь присесть в темноте… собраться с мыслями, привести в порядок дыхание и вновь обрести остроту восприятия окружающего, чтобы обдумать, что делать дальше, куда идти, а может быть… может быть, вывести одну из лошадей, стоящих сейчас в конюшне, и… на время вообще сбежать из Воджвода.

Он вырос на улицах этого города, родившись здесь, он провел тут всю жизнь, а о других местах знал лишь по рассказам Василия да Дмитрия или их приятелей. Но он был уверен, что обязательно найдет подходящее место, где сможет укрыться. Его способности помогут ему отыскать тот единственный счастливый путь, который приведет к удаче. А он очень верил в свою судьбу…

… Если бы только утихла боль, если бы только он не потерял вместе с вытекающей кровью остатки жизни…

Он прилег, уткнувшись лицом в солому, не обращая внимания на фырканье лошадей, которых встревожило его присутствие, а может быть, и запах крови, разносившийся в темноте конюшни. Но все звуки, возникавшие сейчас во дворе, тонули в громком пении, по-прежнему доносившемуся из трактира. Так он лежал, отдыхая от пережитого напряжения, и уговаривал себя, что кровь не будет так сильно вытекать, если он будет лежать тихо, не делая лишних движений.

Но смертельный страх не проходил. Ведь он, на самом деле, знал, что обманывает сам себя: кровь по-прежнему вытекала из раны, и он был близок к потере сознания. В этот момент лошадь неожиданно пришли в движение, и послышался чей-то голос:

— Тппру-у, Хозяюшка, в чем дело?

Ему даже показалось, что недалеко от него появился свет, и даже послышались звуки приглушенных шагов, будто кто-то шел по соломе. Если это люди боярина, выследившие его, то они наверняка убьют его прямо здесь.

Но это был всего-навсего мальчик, который в поднятой руке держал фонарь. Петр узнал в нем Сашу Мисарова, который теперь замер в нескольких шагах, не сводя с него застывшего испуганного взгляда. Вопрос же о том, что здесь делает Петр, прозвучал по меньшей мере, глупо.

— Я умираю, — огрызнулся тот, пытаясь приподняться. Но это была неудачная попытка. Он тут же упал вниз лицом, на солому, и даже закричал, когда Саша попытался его поднять.

— Я схожу за дядей, — сказал Саша.

— Нет! — Петр был еще в состоянии говорить, несмотря на то, что лицо его полностью утонуло в соломе, сердце тяжело стучало, а дыхание было затруднено. Его тело только что испытало новый приступ боли, и теперь казалось, он всем своим существом пытался определить, насколько лучше или хуже его новое положение. — Нет! Только позволь мне немного отдохнуть здесь. Не зови своего дядю. Я попал в беду и не хочу, чтобы и он оказался замешан в этом. Я только отдохну здесь и через час-другой отправлюсь своей дорогой…

— Но ведь ты истекаешь кровью, — сказал мальчик.

— Я знаю об этом, — проговорил Петр сквозь зубы. — У тебя есть что-нибудь для перевязки?

— Только то, что я использую для лошадей.

— Принеси!

Мальчик исчез. Петр по-прежнему лежал, уткнувшись лицом в солому, и пытался собрать силы, чтобы еще раз попытаться встать: возможно, что его не оставляло желание выбраться из конюшни на улицу, отыскать там укромное место и присесть. Может быть, он смог бы послать мальчика в «Цветок», чтобы тот попытался привести оттуда его лошадь…

Нет, он не мог позволить себе ничего подобного. Ведь они наверняка обыскали все окрестности, поговорили почти с каждым встречным и непременно будут следить за его комнатой на постоялом дворе…

Наконец мальчик вернулся и, шурша соломой, опустился рядом с ним на колени.

— Я принес воду и немного бальзама для раны…

Петр, закусив губу и находясь все в той же неудобной позе, пытался развязать узел на своем поясе. Наконец узел был развязан.

— Сделай все, что ты можешь, малый. Я буду в долгу перед тобой.

Мальчик очень осторожно ослабил пояс, поднял рубашку и застыл, сдерживая дыхание.

— Ну, что ты таращишь глаза! — проговорил Петр. — Перевязывай!

Лошади завозились и зафыркали, когда с тяжелым стуком, разбрызгивая грязь, во двор трактира въехали верховые. Послышался звон колокольчика.

— Эй, есть здесь кто-нибудь? — раздался грубый голос. — Сторож!

— Подожди! — быстро сказал Петр. Но мальчик уже вскочил на ноги и бросился к дверям, а Петр так и остался стоять на коленях, упираясь локтями в покрытый соломой пол. Он даже не мог дышать от боли, и теперь отдыхал, опустив голову на руки, чтобы как-то справиться со слабостью и сделать два-три глубоких вдоха.

Он слышал, как всадники обменялись приветствиями с мальчиком и как один из них спросил:

— Ты не видел Петра Кочевикова?

Петр тут же впал в отчаяние, пока не услышал ответ мальчика, который прозвучал очень слабо, будто говоривший находился от него на значительном расстоянии.

— Нет, господин.

— А ты знаешь его?

— Да, господин, знаю. Он был здесь сегодня, еще засветло.

— Кто-нибудь появлялся около трактира?

— Нет, господин. Только лишь те, кто сейчас сидит внутри…

— Их следует проверить.

Петр сделал глубокий вдох, убеждая себя, что должен пересилить боль и спрятаться в тени, потому что если Саша даже и будет стоять на своем, преследующие должны будут обыскать конюшню. Он с трудом поднялся с пола, помогая себе руками, качнулся в сторону и упал, повторяя про себя: «Дурак!» Он сумел сдержать рвущийся наружу крик и попробовал дышать, чтобы поскорее рассеялся туман, все еще стоявший в его голове после падения и мешавший ему видеть окружающее. До него доносились приглушенные голоса, среди которых он различал один, принадлежавший Федору Мисарову.

— А что он сделал?

— Убил, — последовал ответ.

— Кого?

— Самого боярина Юришева. Господин Юришев застал его в верхнем зале, прямо у дверей комнаты своей жены, и преследовал негодяя до самой улицы, пока сам не свалился — замертво…

«Да нет же, нет!» — подумал про себя Петр. «Они все врут!"

— Если вы увидите его, — продолжал все тот же голос, — то не испытывайте судьбу. Потому что на жертве не было ни малейшей раны.

«Человек просто умер», продолжал рассуждать Петр, прислушиваясь к разговору. «Какие же дураки! Ведь он был просто никудышный слабый старик!"

Теперь Петр ждал, со злобным предвкушением, когда Саша Мисаров вступит в разговор и заявит, что ему известно, где следует искать злодея, потому что Петр не видел никакой причины, которая хоть как-то могла бы удержать мальчика от доноса. Ставки были очень высоки, чтобы незнакомый человек мог, ни с того, ни с сего, принять на себя подобный риск. Но прошло некоторое время, и всадники, развернувшись, ускакали.

«Боже мой», подумал Петр, «неужели мальчика все еще нет здесь?"

Ему казалось, что Саша мог быть или в помещении трактира, или, услышав все подробности о происшедшем, рассказать все Федору, который должен был тут же вернуть погоню…

Но вместо этого он услышал, как старший Мисаров давал тому наставления:

— Не забудь запереть на ночь ворота.

Потом до Петра донесся и голос мальчика, который казалось, был совсем рядом, где-то около стены конюшни.

— Хорошо, дядя. Я так и сделаю.

Петр почувствовал, что теряет последние силы, и даже пучки соломы, которые он сжимал все это время, вывалились из его ослабевших рук, а из глаз непрерывно текли слезы. Каждый вздох заканчивался резкой болью в боку и спине.

Он увидел, как мальчик вошел в конюшню и бегом бросился в его сторону. Он рассказал, что теперь уже и городская стража ищет Петра. Он еще говорил что-то, просил, чтобы Петр держался, обещал, что еще раз перевяжет его и позаботится о нем…

А Петр терялся в догадках, почему он так поступает.