13

Ивешка (так звали девушку) все говорила и говорила со стариком, их голоса звучали так тихо, что Петр мог слышать шум дождя за стенами дома, но он все равно продолжал наблюдать за ней и старался даже поймать обрывки слов из ответов, которые давал Ууламетс: как он был напуган тем, что она утопилась, или попала в какую-то беду и пыталась убежать, но девушка отрицала все его предположения…

— Я пошла прогуляться вдоль реки, — сказала она мягким тихим голосом, — и тут меня поймал водяной. Мне бы следовало было узнать его. Но ведь я никогда ничего не слушала… А он выглядел как обычный путник…

Петру показалось это очень странным. Едва ли кто-нибудь ожидал встретить здесь путника за последнюю сотню лет.

Но он неожиданно понял, что именно русалка уничтожила всякую жизнь в этом лесу. Лес стал мертвым. Сколько же могло пройти с тех пор лет?

А сколько же тогда было лет ей самой? И сколько лет Ууламетсу? Разве мог бы кто-нибудь в его возрасте иметь такую молодую дочь?

—… и я подошла к нему слишком близко, — продолжала девушка живым голоском, совершенно спокойно рассказывая о вещах, которые заставили бы побледнеть взрослого мужчину. Петр подумал, что ее спокойствие и весь облик скорее напоминали ему княжну: и лицо, и руки были словно созданы для того, чтобы быть убранными в золото и жемчуга. На ней же было лишь одно тонкое белое платье с порванными грязными рукавами. — Он попросил у меня помощи, а я оказалась просто дурой. Он тут же принял свое настоящее обличье и обхватил меня своими кольцами. Дальше я помню только, что оказалась в реке и захлебнулась водой. Вот и все.

Старик крепко обнял свою дочь. Однако Петру показалось, что в этом проявлении отцовских чувств и в том причудливом тоне, которым Ууламетс говорил ей о своей любви, была изрядная ложь. Если бы его родной папаша, большой любитель поиграть в кости, хоть раз в жизни обнял его подобным образом и сказал бы что-то подобное таким же восторженным тоном, он решил бы, что с его отцом не все ладно. И поэтому, услышав эти потоки красноречия от Ууламетса, он почувствовал, как мурашки поползли у него по коже.

Но, однако, его продолжали грызть сомнения относительно собственных умозаключений, поскольку Илья Кочевиков никогда не являл собой пример отца, и Петр ощущал в душе знакомое негодование от того, что смешивал свои старые представления об Ууламетсе и новые размышления о том, что могло произойти с его дочерью…

И как давно это было? И кто, в конце концов, была ее мать?

— Я знала, — продолжала, тем временем, Ивешка, по-прежнему склонив голову на плечо отца, — что если кто-нибудь и мог помочь мне, то это мог быть только ты. Я так хотела рассказать тебе о своем раскаянии. Я все время не переставала думать… о том… что самое последнее, что я сделала в этом мире, это была ссора с тобой. Все эти годы я могла лишь наблюдать за тобой, где бы ты ни был: в лесу, или на огороде, я всегда была здесь, рядом! Но я не могла даже сказать тебе о своих переживаниях…

Она опять заплакала.

— Тише, тише, — проговорил Ууламетс. Он гладил ее волосы и убаюкивал ее.

Такой нескончаемый поток нежности вызвал явное замешательство у Петра, и тот не нашел ничего лучше, как заняться изучением хитросплетений деревянных волокон на поверхности стола и созерцанием световых бликов, отражавшихся от поверхности стального клинка. Сейчас ему больше всего на свете хотелось покинуть этот дом, и он желал этого так же страстно, как, видимо, делал и Саша, но, к сожалению, другого убежища, кроме этого, у них не было. Ему хотелось встать прямо сейчас и с грохотом и шумом налить себе водки и задать наконец этой девушке свои самые неприятные вопросы, в том случае, конечно, если она не была безумной и разговор с ней мог завести неизвестно куда. Она могла и обидеться, а он не хотел этого, хотя, на самом деле, был очень далек от того, чтобы хотеть что либо от мертвой девушки, чьи кости, очень возможно, он мог трогать сегодня утром на дне реки. Это совершенно не входило в его жизненные планы.

Поэтому он по-прежнему продолжал сидеть рядом с Сашей, который сейчас больше всего напоминал ему тихую мышь, в то время как Ууламетс наконец предложил своей дочери отдохнуть.

— Я больше чем уверен, что эти молодые господа вряд ли сами догадаются уступить свое место около очага, — сказал старик. — Ты будешь спать в своей собственной постели сегодня…

Петр слегка, но с некоторым достоинством наклонил голову, а Саша же попытался встать и поклониться, насколько позволяла это сделать лавка, когда Ивешка взглянула на них, испуганно опустив глаза, и проговорила слова благодарности своим необыкновенно мягким голосом, с которым могла рассчитывать на значительно большее, чем просто место около огня.

Ууламетс подошел к своей кровати и начал вытаскивать из-под нее еще одну, меньшего размера. Саша соскочил с лавки и начал помогать ему. Петр же просто продолжал сидеть за столом, глядя на Ивешку, которая наблюдала за ними. Она стояла перед очагом, озаренная отблесками огня, который позолотил ее белое платье, а распущенные, теперь уже сухие волосы опускались вниз, образуя в воздухе волну золотистого света.

Он напомнил самому себе про Киев, куда так неумолимо стремился, и о том неоспоримом факте, что Ууламетс вряд ли потерпит пребывание мужчины в доме рядом с его дочерью, особенно если учесть ту оценку, которую ему сделал старик. Несомненно, что выселение от очага было намеком на то, что старик не будет больше возражать, если они покинут его дом.

А это означало, что завтра они смогут отправиться в путь вдоль реки, без всяких слов благодарности, прихватив с собой хотя бы половину той провизии, на которую рассчитывали, и… полная победа будет одержана!… а старый скряга может оставаться в этом мертвом лесу, держа дочь на замке…

Не имеет большого значения, что условия жизни в этом лесу частично лежат и на ее совести. Теперь она больше не призрак.

Так ли? Разумный человек должен все-таки обдумать все до конца, прежде чем ложиться спать в темном углу под столом.

— Ты думаешь, она теперь в безопасности? — прошептал он как можно тише, обращаясь к Саше, когда укладывался рядом с ним. Ему казалось, что если у Саши есть задатки колдуна, то он, несомненно, должен чувствовать подобные вещи.

— Что ты имеешь в виду? — прошептал мальчик в ответ. Это было уж чересчур, подумал Петр, для человека с колдовской восприимчивостью.

— Ничего, — сказал он, и натянул на голову одеяло, стараясь заснуть, но, тем не менее, продолжая думать об Ивешке.

Но вдруг, только он успел закрыть глаза, как вместо сна, его сознание самым вероломным образом перенесло его назад и бросило в яму рядом с холмом. А когда он попытался избавиться от этих ощущений, то оказался в пещере, обвиваемый мягкими, упругими кольцами тела водяного. Ни одно из воспоминаний не обещало ни приятных снов, ни спокойного отдыха.

Но он продолжал упорно напрягать свою память, вспоминая Ивешку, озаренную отблесками огня, что помогало ему отогнать мрачные виденья в самые отдаленные уголки своей памяти.

Наконец его воображение, блуждая будто коварный зверь, привело его на берег реки, где Ивешка тронула его своими холодными пальцами… а затем устроило ему неожиданный и малоприятный сюрприз, швырнув все его ощущения на грязное дно пещеры, где он оказался вновь в окружении остатков скелетов.

И он подумал, пытаясь вновь разбить свое неуправляемое воображение, что Ивешка, даже будучи призраком, вряд ли причинила бы ему сколь-нибудь серьезный вред: немного холодной воды на его лицо, сердитый взгляд да поспешное бегство, вот и все, что она пыталась сделать. Оглядываясь назад, он мог теперь отнести все эти поступки за счет безысходности ее положения, а не какого-то мстительного преследования его: она изо всех сил пыталась поговорить хоть с кем-то, но так ни разу и не смогла произнести ни звука. Она пыталась сделать это и там, около ивы, которая и была ее деревом…

И вновь он оказался в пещере, как наяву ощущая всю зловредность, окружающую его. Он слышал, как водяной приговаривал: «Лучшую тройку из пяти.» При этом почему-то голос водяного напоминал ему голос его собственного отца, который он считал наименее пророческим, нежели тот факт, что он вообще вспомнил о нем в этот вечер с необычной отчетливостью.

Затем его мысли вновь вернулись к огню, в отблесках которого он снова увидел Ивешку: мысли так ни разу и не остановились, а продолжали свой бесконечный хоровод, и он совершенно искренне хотел, чтобы они оставили его и дали хоть ненадолго уснуть. Но как только он закрывал глаза, то все более и более мрачные картины начинали выплывать перед ним, и тогда он решил, что лучше некоторое время он вообще не будет спать. Казалось, что за эти несколько дней с ним случилось столько невероятного, что нельзя было и помышлять о какой-либо безопасности: его голова напоминала кипящий котел, где бурлили самые противоположные представления о происходящем, которые отказывались уживаться вместе, и он часто ловил себя на том, что затрудняется отличить вымысел от реальности.

Сегодняшней ночью, когда рядом, около очага мирно спала давным-давно умершая девушка, а его собственное тело все еще испытывало боль от объятий водяного, он неожиданно с полной определенностью ощутил, что не в состоянии больше управлять собственной жизнью, и это обстоятельство очень расстроило его.

Он, разумеется, он мог уйти отсюда, мог уйти хоть завтрашним утром, вместе с Сашей, и никто не сможет остановить их, а два-три дня спустя он будет способен вновь удивляться, если вдруг увидит русалку или домового, или вступит в борьбу с водяным.

Но по ночам… Он был напуган тем, что весь остаток жизни по ночам его будут преследовать кошмарные сны, наполненные непостижимыми для его разума вещами. Его самоуверенность и храбрость были самыми ценными качествами, которые он получил от жизни, и поэтому Петр Кочевиков всегда мог сделать попытку там, где любой другой проявил бы нерешительность. Для человека, который знал лишь науку об удаче, доставшуюся ему в наследство от отца, сам факт существования чего-то неизвестного и невероятного, возникающего почти в каждой жизненной ситуации, было ужасным откровением.

Кто-то мог или слепо не принимать эти обстоятельства в расчет, так чаще всего поступали дураки, или же со знанием дела постараться разобраться в них, если это не требовало больших затрат времени.

Конечно, он мог уйти из этих лесов. И он вполне мог обойтись тем, что годами мог приглядываться к многочисленным женщинам в Киеве и даже не пытаться сравнивать их с неземной красотой Ивешки. И если сложить его таланты, унаследованные от родителя, с сашиными весьма странными способностями, то, как он и рассчитал, они вдвоем могли бы организовать себе вполне беспечную жизнь в том мире, где их окружали обычные люди и обычные заботы.

Но теперь он всегда будет знать, что есть и другие правила, и в один прекрасный момент они могут вторгнуться в его жизнь и нарушить то равновесие, которое он так хорошо просчитал.

Такая возможность может подстерегать его где угодно, даже в Киеве, особенно пока рядом с ним будет находиться Саша Мисаров. Такое могло произойти даже в Воджводе, и если с ним ничего подобного не случилось там, так это лишь благодаря случайности. А ведь любой из местных колдунов вполне мог…

Нет, нет. Он не хотел даже думать об этом. Никакого колдовства в смерти Юришева не могло быть, и ничто, кроме собственной глупости, не вовлекло его в эту историю.

Если только… Если только Саша, конюх из «Петушка», имел очень жгучее желание избежать своей участи, или найти друга, или проверить собственные возможности…

Или он мог однажды пожелать, чтобы настоящий колдун в один прекрасный день взялся учить его, как управлять таким смертоносным даром…

Кто знает? Бог мой, может быть, и сам Ууламетс страстно желал… желал, чтобы кто-то, похожий на Сашу, помогал ему. Кто вообще мог говорить о какой-либо безопасности в этом мире, где любой колдун мог одним движением пальца уничтожить любое равновесие через время и через расстоянье?

Поэтому он хотел, черт возьми, понять, во что был вовлечен, прежде чем покинет это место, чтобы с полной ясностью представить себе, должен ли он в любом случае покинуть его или же у него есть свобода выбора: уйти или остаться.

На утро Ивешка проснулась раньше всех: Саша услышал постукивание ложки, а когда поднял голову, то увидел, что она что-то смешивает в большом котле. Петр, тихо лежащий рядом с ним, все еще спал, и Ивешка улыбнулась и руками показала Саше, что он может лечь и спать еще.

Ему, и на самом деле, не хотелось говорить с ней, пока другие все еще спали, во всяком случае это прежде всего касалось Ууламетса. Он посчитал, что будет гораздо безопаснее, если он воспользуется всеми преимуществами, которые предоставляет сон, и немедленно нырнул под одеяло, поскорее укрыться от утренней прохлады, и закрыл глаза.

Казалось, что прошел лишь один миг, когда он вновь проснулся, ощутив запах печеного теста: сквозь ножки стола и лавки он видел, что над раскаленными углями возвышался трехногий таган, на котором стояла сковорода. Ивешка переворачивала пирожки, разговаривая в то же время с отцом, который в этот момент встал и уже одевался, сокрушаясь на ту тему, что она, определенно, потеряла вкус настоящей еды.

Этот разговор направил сашины мысли в направлении того, каким образом русалки поддерживают себя, или какой мог быть аппетит именно у той, которая была сейчас перед ним.

Но он решил, что не стоит прикидываться спящим, поднялся, и начал будить Петра.

— А вот и наши лежебоки, — достаточно весело приветствовал их Ууламетс, хотя Петр и пробормотал едва слышно себе под нос, что он должен был бы поваляться и еще, после того как вчера тащил старика домой на себе.

— Это наши молодые друзья, — сказал Ууламетс и, взяв свою дочь за руку, представил всех друг другу, стараясь называть полными именами. Такое внимание ввело в смущение Сашу: на его памяти еще ни разу никто никому не представлял его, хотя, почти каждый, кто заходил в «Петушок», разумеется знал его. Никого никогда не интересовало, что конюх тоже может иметь имя. Он едва соображал, что следует ему делать в этой необычной для него ситуации, и все, на что он оказался способен, это поднять глаза на девушку и залиться краской. Он чувствовал, как пылает его лицо, и не имел никаких сомнений относительно его цвета. Петр же, в свою очередь, изящно поклонился и сказал, что никогда еще не видел такой красоты, даже среди знаменитых красавиц Воджвод.

Ивешка была явно польщена его словами, она даже зарумянилась в свою очередь, но тут же всплеснула руками, вспомнив про пирожки, быстро подхватила сковороду с огня и выложила их на приготовленное блюдо.

— Они не подгорели, — сказала она с легким вздохом облегчения. — А теперь скорее, скорее всем умываться, а я буду готовить чай.

Это были чудесные пирожки, гораздо вкуснее, чем пекла тетка Иленка, подумал Саша. На каждого приходилось по два, с начинкой из сушеных кисловатых ягод, которых он так и не нашел в многочисленных кувшинах, хранившихся в подвале у Ууламетса, и вскоре на столе уже не осталось ни крошки. Ууламетс заметил, что такие же пирожки бывало пекла мать Ивешки, и девушка улыбнулась, положив ладонь на руку отца, который сидел рядом с ней.

Ууламетс выглядел очень усталым и исхудавшим за последние два дня, но в то же время было заметно, что он меняется к лучшему, отбрасывая всю горечь и раздражение, которые скопились в нем, и вспоминая, что теперь с ним в доме Ивешка, которая, как и все дети, требуют непосредственности в отношениях. Он по-прежнему сидел, положив свою ладонь на руку дочери, и вдруг заговорил, обращаясь сразу ко всем:

— Я должен кое-что объяснить вам, хотя, говоря по правде, объяснить я могу очень немногое. На самом деле, я сам знаю очень мало, за исключением того, что Ивешка… Тут он слегка сжал ее пальцы. — Ивешка могла убежать от меня. Но дело даже не в этом. Дело в том, что я боялся, что если так могло случиться, а вернее, так оно и случилось, то я никогда не смогу вернуть ее назад.

— Дело в том, что у папы был ученик, Кави, — сказала Ивешка. — Это было очень давно. Я тогда была очень молода и очень наивна. Я не могла поверить, что он мог быть виновен в тех вещах, про которые говорил мне отец. Он был очень красивый и очень уверенный. А еще он умел убеждать. Но когда я узнала его как следует, я была так… — Ивешка опустила глаза, а потом вновь взглянула на отца. — Я была очень расстроена. Ведь отец оказался абсолютно прав. Но мне было очень стыдно признаться в этом. Вот почему в то утро я вышла из дома. Я хотела всего лишь посидеть на причале, чтобы подумать обо всем. А в это время водяной…

Слезы застилали ее глаза, и она прервала свой рассказ. Саша, сидящий рядом с Петром, очень хотел, чтобы тот что-нибудь сказал или сделал, что могло бы успокоить несчастную девушку, которая, он теперь начал осознавать это, была призраком многие годы, может быть, гораздо больше, чем он сам прожил на свете, и которая сразу вновь стала шестнадцатилетней девушкой, но, на самом деле была гораздо, гораздо старше. Он даже почувствовал слабость в груди, вспомнив про водяного и всю его злобность. Он представил себе, как это мерзкое созданье тащило Ивешку в свою подводную пещеру, и от этого ему стало еще хуже.

— Я очень боялся, — сказал очень тихо Ууламетс, — что она сама убила себя или ее убил этот мерзавец. Но я ничего не сделал ему, абсолютно ничего. — Он слегка похлопал дочь по руке. — Но ты вернулась, и хорошо. А все остальное может идти к черному богу, которому поклоняется Кави Черневог. А знаешь, я все время старался ухаживать за твоим садом и огородом, но, боюсь, что преуспел только с репой.

Ивешка вытерла глаза тыльной стороной ладони и неожиданно рассмеялась.

— Это единственное, что осталось из еды во всей округе, — заметил Петр, и было видно, как старик нахмурился. — Но, — продолжал Петр, делая вид, что не замечает этого, — я должен сказать, что с сегодняшнего дня это место станет просто неузнаваемым.

Эта простая похвала очень порадовала Ивешку, но явно не понравилась Ууламетсу, который немедленно встал из-за стола, заметив при этом, что они сами все уберут и помоют посуду. С этими словами он вышел из дома.

Сундуки, стоявшие в подвале, были полны вещей, принадлежавших Ивешке, но кроме них там было много и другой одежды самого разного размера. Она велела привязать веревку между баней и крыльцом и выкатить большие бадьи для стирки. А для того, что чтобы все это сделать, следовало прополоть ссохшуюся сорную траву вокруг бани, да перетаскать, как уже заранее предвидел Саша, бесчисленное множество тяжелых ведер с водой от реки вверх по холму.

Пока они занимались всем этим, Петр ни на минуту не расставался со своим мечом, из чего Саша заключил, что тот ни на минуту не переставал думать об опасности. Петр никогда не спускался к реке с одним ведром, в то время как Саша мог бы выливать второе. Он, казалось, специально утяжелял свою работу, зачерпывая сразу по два ведра, а пока Саша освобождал их, присаживался на корень дерева и ждал. Это помогало им постоянно быть на глазах друг у друга, и само по себе было еще одним доказательством того, что Петр был обеспокоен.

Обеспокоен был и сам Саша. Сейчас, под чистым голубым небом, у него было достаточно времени, чтобы, вдыхая свежий, после только что прошедшего дождя, утренний воздух, подумать об удивительной удаче, которая не покидала их последние два дня. У него невольно напрашивался вопрос: вполне возможно, что те частицы опыта и советов, которые передал ему Ууламетс, помогли ему раскрыть свой талант. Или, что тоже вполне возможно, как часто повторял Ууламетс, удалось хотя бы остановить чью-то злую волю и удержать ее в самый решительный момент…

— Большинство людей обладают природной склонностью к волшебству, — говорил ему Ууламетс в то самое утро, когда начал учить его. — У одних способности очень небольшие, и они, к тому же не стараются совершенствовать их, а лишь окончательно уменьшают. Или же значительно ослабляют вполне развитые способности, растрачивая их то на одно, то на другое, а под конец, торопливо и кое-как стараются получить результат, и очень удивляются, если получают не то, что нужно. Они никогда не поймут того, о чем я постоянно говорю тебе: упорный труд и хороший талант, соединенные вместе, дают все возможности чуть-чуть подтолкнуть удачу в свою сторону. Но большинство хотят использовать одно без другого.

— А каковы же мои способности? — спросил он тогда, полный внутреннего трепета.

— Они могут оказаться отнюдь не маленькими, — сказал Ууламетс. — Вот что я хочу сказать тебе: есть непреложный закон природы, что волшебники и те таинственные созданья, которые возникают из волшебства, гораздо сильнее подвержены действию волшебных сил, чем обычные люди. Их натура, наделенная способностями проникать в области, закрытые для обычных людей, кроме того, может гораздо в большей степени подвергаться заклинаниям, к которым совершенно не чувствительны обычные люди…

— А может ли такой человек… остановить это воздействие? Может ли он?…

— Повернуть колдовскую силу заклинаний вспять? Ты это имеешь в виду? Да. И ты знаешь, как.

Да, наверное он знал. По крайней мере, ему так казалось.

— Позволь мне сказать тебе еще вот что, — сказал затем Ууламетс, когда они сидели за столом в то утро. Саша, наблюдая за тем, как предостерегающе помахивал в воздухе пальцем старик, казалось и сам почувствовал дыхание опасности. — Это очень легко дается молодым, но я хочу, чтобы ты запомнил мои слова. Помни, что для неокрепшего таланта не составляет большого труда войти в мир, где царствуют волшебные духи, но при этом у него не будет достаточных средств защиты, чтобы обеспечить собственную безопасность…

Тем временем, количество постиранной одежды понемногу прибавлялось…

Саша почему-то вдруг вспомнил, как Ивешка сказала этим утром: «У папы был ученик, Кави…"

—… и чем больше ты погружаешься в глубины этих темных сил, тем сильнее они влекут и удерживают тебя. Ты понимаешь, о чем я говорю? Сила очень привлекательна, и нападение дается всегда гораздо легче, чем защита. Применять силу в каждый момент следует только в одном каком-то направлении. По крайней мере помни о последовательности своих действий, которые ты желаешь осуществить, и знай наперед обо всем, что ты затрагиваешь при этом, прямо или косвенно. Все это очень важно, но больше всего, остерегайся проявлять по отношению к чему бы то ни было свою злую волю.

Неожиданно Саша вспомнил, как Ууламетс упомянул за завтраком странные слова о черном боге, которому поклоняется Кави Черневог…

Но еще более удивительным было…

— А откуда, по-твоему, взялась мука? — очень тихо спросил Саша, протягивая пустые ведра Петру? — Откуда взялась мука сегодня утром?

— Иногда мне очень трудно уследить за твоими мыслями, — сказал Петр.

— Я имею в виду завтрак. — Он только тут понял, что, на самом деле, начал разговор с Петром с середины собственных размышлений. — Сегодняшний завтрак.

Петр очень странно посмотрел на него. А может быть, он тоже размышлял в этот же самый момент. Пока Петр отправился по тропинке к реке, Саша устроился на его месте и стал ждать.

Он проследил, как Петр подошел к воде и зачерпнул два полных ведра. Когда Петр, тяжело дыша, поднялся вверх, он поставил ведра на землю и сказал:

— Должно быть, старик торгует с кем-то или производит обмен. Возможно, с теми, кто проплывает по реке.

— Нет, здесь это невозможно. Скорее, он прячет ее. Но зачем, скажи мне, прятать кувшин с мукой?

Петр бросил на него долгий взгляд. В нем начинало проступать беспокойство.

— Я не знаю. Может быть, эта мука случайно сохранилась, а она знала, где ее взять.

— Мука не может храниться вечно. А этот лес стоит мертвым не одну сотню лет, и на реке не бывает никаких купцов…

— Тогда он получил ее с помощью колдовства. Разве не могут колдуны сделать такую простую вещь?

А вот это уже была мысль. Это было придумано гораздо умнее, чем все сашины мысли на тот счет, что за завтраком они ели нечто странное. Но там было еще и масло. Муки вполне хватило на шесть пирожков, и, должно быть, еще осталось, потому что вряд ли можно предположить, что кто-то будет использовать все запасы для одного завтрака. Мука, масло и сушеные ягоды. Это было и в самом деле странно.

Саша устало тащился с двумя тяжелыми ведрами в сторону бани через двор, где в клубах пара работала Ивешка.

— Вот сюда, — сказала она, указывая ему рукой. Он перелил воду в бадью для полоскания и, стараясь обходить мокрую землю, отправился с пустыми ведрами к дереву, где его поджидал Петр.

— Больше всего, — сказал вдруг Петр, когда Саша добрался до дерева, — мне хотелось бы знать, почему вообще сработало колдовство.

— Какое колдовство?

— Ну, которое было использовано для нее. — Петр взял в руки ведра. — Ведь там, в подводной пещере, были лишь одни кости. Как ты думаешь, что можно сделать с ними? Как ты можешь в таком случае вернуть назад тело?

— Я не знаю, — сказал Саша. — Но все это наверняка есть в той самой книге, все, что он когда-либо делал или узнавал, записано там.

— И он говорил с тобой об этом?

— Так обычно делают все колдуны. Он сам сказал мне это. Ведь ты должен следить за ходом событий, и не следует забывать о том, что ты уже сделал или же не осмеливаешься делать. Он работал над этим волшебством долгие годы, собирая каждый кусочек, продвигаясь шаг за шагом вперед.

Петр посмотрел на мальчика, и во взгляде его проглядывало явное недоверие, будто бы тот попросту врал. Но в следующее мгновенье он уже повернулся и пошел вниз по холму.

Когда он вернулся с полными ведрами, то сказал, нахмурясь:

— И все это есть в той книге?

— Я не знаю. Я говорю только то, что он сказал мне.

— Но он хотя бы пытался проделать это раньше? Почему это сработало именно сейчас?

Это был один из самых беспокойных вопросов, среди множества тех, над которыми он часто думал.

— А где домовой? Куда делся дворовик, или Малыш, как он называл его? Ведь мы не видели его с тех пор, как он исчез около того небольшого холма.

Петр скорчил гримасу беспокойства и взглянул в сторону дома.

— Я не знаю. Мне никогда не доводилось видеть, чтобы в каком-то доме были подобные существа. Может быть, дедуля создал их своими заклинаниями, чтобы иметь хоть какую-то компанию, и теперь, возможно, просто забыл о них.

Но Саша подумал, что это маловероятно, за этим могло что-то скрываться. Он подхватил тяжелые ведра и двинулся назад к бане. Он тяжело дышал, когда наконец дошел до нее.

— Ты не таскай воду так быстро, — сказала Ивешка.

— Со мной ничего не случиться, — ответил он.

— Не мог бы ты помочь мне вылить грязную воду? — Саша помог ей опорожнить бадью, а затем налил в нее свежей воды. Платье на девушке все промокло и плотно облегало ее фигуру, так что Саша старался не смотреть на нее. Он забрал свои ведра и вновь отправился к дереву.

— Я давно уже не вижу и ворона, — сказал Саша Петру, — и меня это очень беспокоит.

— Ты переживаешь об этой чертовой птице? — Петр был безнадежно глух к происходившему, что, с другой стороны, означало, что он был раздражен.

— Я беспокоюсь обо всем. — Он очень боялся, что Петр тут же предложит убежать в лес. Но Саша не был уверен в том, что там они будут в большей безопасности, чем здесь. — Я не думаю, что мы должны именно сбегать отсюда. Ведь учитель Ууламетс может оказаться в беде, но я боюсь, что эта опасность может быть такого свойства, что справиться с ней сможет только он сам. Я не смогу. Да и твой меч не сможет помочь, если призрак вновь появится здесь. Он не сможет остановить его.

Петр все больше и больше хмурился, пока окончательно не помрачнел.

— Ты думаешь, что она и есть призрак?

— Я не знаю, кто она.

— Но ведь ты наверняка должен знать это лучше меня. Ведь я никогда не обращал внимания на все эти бабушкины сказки. Да я и не помню, чтобы у меня вообще была бабушка. Так о чем они? Что в них бывает?

Это был самый мучительный вопрос. Все множество известных Саше сказок вызывали в его голове образы странных чудищ с цепкими когтями и огромными длинными зубами. Они могли сбить вас с пути, чтобы потом вы достались другим чудищам, которые могут утащить в реку или напрочь лишить рассудка.

— Скорее всего, лешие и им подобные, — сказал он после некоторого раздумья.

— А может быть что-нибудь еще хуже?

— Думаю, что да. Но я не знаю этого наверное. Иногда мне кажется, что Малыш — это обман. Но ведь мы видели его, когда, на самом деле, его не должно быть.

— Эта чертова собачонка сбежала, поджавши хвост, — проворчал Петр, поднимая пустые ведра. — Или его кто-нибудь съел.

С этими словами он быстро сбежал вниз по склону. Саша видел, как он добежал до берега и некоторое время стоял и просто смотрел на поверхность реки, затем наполнил ведра и с напряжением пошел вверх по тропинке.

— Я не помню, чтобы она хоть раз была злобной, — сказал Петр, опуская ведра.

— Может быть, она просто не могла быть такой, — сказал Саша. — Может быть, она вообще не могла ничего сделать. Но сейчас — я не знаю. Он сказал однажды… он сказал, что чем более волшебным является существо, тем гораздо легче оно поддается воздействию со стороны этого самого волшебства.

— Но это вздор! Зарежь Ууламетса, и готов поспорить с тобой, что он будет так же истекать кровью, как любой другой. Этого существа не могло быть.

— Чтобы волшебство воздействовало на него, — продолжал возражать Саша, но ему казалось, что Петр обратил внимание на существенную брешь в рассуждениях Ууламетса и задумался над этим, а заодно и над тем, что может делать русалка в образе призрака и в человеческом облике.

— Как по-твоему, это будет хорошее волшебство, — спросил Петр, — если какой-нибудь дурак с мечом перережет тебе горло?

— Я очень удивлюсь, если хоть что-нибудь сможет причинить ей вред.

Петр выглядел очень расстроенным, и частенько посматривал на вершину холма, в направлении бани.

— Тогда чего же она может захотеть? — спросил он. — Если она — призрак, и просто не признается в этом, обманывая всех, то чего же она ждет? Рассказы о призраках никогда меня не интересовали. Обычно с ними было связано все то, что внезапно появлялось, беззвучно перемещалось вокруг вас и пугало людей, но все эти виденья лишь только пытались тронуть вас: на самом деле, ни один из них не мог сделать этого. Ну и где же здесь ужас, если отбросить нечистую совесть? Но она, в отличие от этих рассказов, может дотрагиваться до предметов и людей. Поэтому и возникает вопрос: если она призрак, то что она делает здесь?

— Потому что учитель Ууламетс захотел вернуть ее, — сказал Саша, все больше испытывая беспокойства от подобной линии рассуждений. — Потому что он колдун, и он хотел ее возвращения гораздо сильнее, нежели она могла этому сопротивляться. И он хочет, чтобы она оставалась тем, кем он хочет ее видеть.

Петр потер свою шею.

— А что если он захочет оставить нас здесь? Я все-таки не уверен, что в пути нам будет безопасно. Но в то же время я не уверен, что оставаться здесь будет намного безопасней. Я вижу, что рядом со мной находятся два колдуна, которые хотят то того, то этого, в то время как сам я толком не знаю, чего хочу. И мне не нравится такое положение.

— Три, — поправил его Саша. — Сейчас их три.

Петр в очередной раз взглянул в ту сторону, где Ивешка занималась стиркой. Медленно, очень медленно он убрал руку с шеи.

— Четыре, — сказал он, переходя почти на шепот. — Ведь еще есть водяной, который не вышел из игры, так ведь? Как только ты умудряешься справляться со своей головой, если все желания начинают работать? Ты ведь даже и не поймешь, с какой стороны и кто толкнет тебя?

— Мы не знаем, — согласился Саша. — Но Ууламетс сделан из крови и плоти, как и мы, и я не верю, что кроме него здесь есть кто-то еще. Если наши дела пойдут совсем плохо, я предпочитаю быть рядом с ним, чем где-то еще. И я не хочу убегать отсюда в лес или на реку, если все это будет продолжаться. Вот что я думаю.

— Ты думаешь, что ему удалось ее воссоздать?

Несмотря на полное отрицание волшебства, Петр, тем не менее, высказывал более рискованные мысли, чем кто-либо другой, подумал Саша, и задавал такие вопросы, на которые у него не было ответов, потому что не имел никакого понятия о том, какова была их настоящая природа.

Возможно, это была очень вздорная мысль, но Ууламетс и сам не знал этих ответов: может быть, ни один колдун, который пытается проникнуть в неизведанное, не мог знать этого, и самые могущественные из них, на самом деле, не имели представления о том, что же они делают. При таком подходе получалось, что чем могущественнее становился колдун, тем более глупым становилось для него браться вообще за что либо.

Саша подхватил ведра.

— Я не знаю, — ответил он Петру. — У меня нет на этот счет никаких соображений. — И тут же добавил, потому что новая мысль неожиданно заставила содрогнуться его: — Мне очень хотелось бы знать, что сталось с этим Кави Черневогом и где он сейчас.

— Пять колдунов? — спросил Петр.

Саша взглянул на него и некоторое время не мог пошевельнуться, не обращая внимания на то, что тяжелые ведра затрудняли его дыхание.

— Не знаю, — сказал он. Он подумал о том, чтобы задать этот вопрос учителю Ууламетсу. Но теперь мир казался уж слишком призрачным и неустойчивым. В нем могло произойти все, что угодно, и никто не мог предсказать, откуда мог последовать удар, потому что теперь там действовало множество сил с самыми противоположными устремлениями. И это было самым ужасным.

Никто не мог предсказать последствий, и в этом было все дело. Если хоть что-то из того, что учитель Ууламетс рассказал ему, было правдой, то никто из всех, вовлеченных в происходящее, не мог знать последствий даже самых маленьких, самых слабых своих устремлений.

Желай только добра, так учитель Ууламетс советовал ему, и всегда знай, что именно ты собираешься делать.

Разве плохой человек дал бы ему такой совет? Саша очень часто задумывался над этим.

Наверное тот, кто был достаточно силен, чтобы отделаться от всех попыток мальчика и продолжать свои дела независимо ни от чего, поступил бы именно так. Но казалось, что учитель Ууламетс был не из тех, кто продолжает слепо управлять происходящими вокруг него событиями. Он частенько даже игнорировал свои собственные советы, и, мучаясь сомнениями, терзал свою книгу, вновь и вновь, и Саша отчаянно надеялся, что учитель Ууламетс очень обеспокоен всем происходящим, гораздо больше, чем показывает это.