"Точка росы" - читать интересную книгу автора (Черкасов Дмитрий)

VI

Подобно многим одиноким россиянам, оперуполномоченный Тыбинь вполне наплевательски относился к своему здоровью — и весьма трепетно к заведенному порядку и привычным предметам обихода. Хуже зубной боли раздражало его, доставляя физические страдания, разрушение его маленького мирка, состоящего из недоступных чужому пониманию мелочей. Никто из разведчиков не засиживался в его уютной малогабаритной служебной квартирке в неприметном общежитии на Комендантской площади. Кира бывала тут... но уже давно не заглядывала.

Поднимаясь по темной узкой лестнице на четвертый этаж, Михаил Иванович испытывал несвойственные его могучей и несколько угрюмой натуре суетливость и беспокойство. Поэтому он громко и недовольно сопел, звучно топая подошвами по бетонным шершавым ступеням. Девочка шла за ним покорно и почти неслышно. Оглядываясь на поворотах лестничного марша, Тыбинь мучительно пытался припомнить, убрал ли он с утра в шкаф свое застиранное нижнее белье богатырских размеров или оставил его валяться на журнальном столике у телевизора. Сама необходимость напрягать память по этому поводу возмущала его.

Открыв дверь, он, не зажигая свет, поспешно прошел через крошечную прихожую и принялся в потемках шарить в углу. На пол свалилась и, судя по звуку, разбилась любимая хрустальная пепельница.

— Черт!

Девочка, оставаясь в коридоре, провела рукой по стене прихожей, нашла выключатель и включила свет. Тыбинь с ворохом цветастых семейных трусов в руках растерянно зажмурился, поспешно сунул их на полку и дверцей шкафа больно прищемил палец.

— М-м!.. Проходи, не стой. Еще соседи увидят...

Она вошла, забавно топая маленькими сапожками, оживленно оглянулась.

— Ничего так... уютненько... как раз по тебе квартирка...

Голос у нее был какой-то необычный. Тыбинь подозрительно посмотрел на нежданную обузу, отвлекся на осколки старой пепельницы и окурки на ковре, вздохнул и пошел на кухню за совком.

— Разувайся... нечего в обуви топтаться. Папа с мамой не учили?

Квартирка и впрямь была слишком тесна для его могучего тела, но он приноровился, привык. Втянув живот, старательно огибая углы, он протиснулся назад в комнату, кое-как сгреб с ковра стекло и мусор. Когда он вернулся, избавившись от совка и веника, девочка, скинув сапожки, в пальто и шапке стояла у окна и смотрела в темноту, смешно потирая ступню о ступню, — на черных колготках виднелась дырочка на пятке. Там, за окном, долгой россыпью горели фонари, желтели кругами среди белого снега улиц. Михаил Иванович и сам подолгу смотрел на них вечерами...

— Что ты там увидала?

— Фонари... — восторженным шепотом сказала она. — Люблю фонари, особенно желтые. Когда я была маленькая и ждала маму с работы, то забиралась на кухне на стол и смотрела на фонари...

— Ну-ну... — проговорил Тыбинь как можно небрежнее. — Как тебя зовут?

— Рита...

— Раздевайся, Рита. Есть хочешь?

— А что у тебя?

— Ну... яйца, колбаса...

— А бананов нет?

— Извини, нет, — буркнул Старый, изумляясь нахалке.

— А водки нет?

— Перебьешься насухую! Вот белье, стели себе на диване. Хочешь есть — приходи на кухню, не хочешь — спать ложись. Все! Нет, еще: руками тут ничего не лапать, поняла! Я вас, шалав малолетних, знаю как облупленных! Утром все проверю — и карманы, и сумочку! Поняла?! Ну, блин, Морзик, подставил...

Насупившись, он затопал на кухню, по пути запер входную дверь, а ключ положил в карман. Она окликнула его.

— Эй! А тебя как зовут?

— Дядя Миша. Чего еще?!

— Телевизор включить можно?

— Включай... только тихо. Час ночи уже.

Обиженный, он переоделся в ванной, чертыхаясь от тесноты и неудобства, и ужинал в одиночестве. Присутствие девочки в комнате ощущалось через стену, озадачивало. Ишь, фонари она любит...

У Тыбиня никогда не было детей. Он чувствовал себя непривычно и странно. Что-то было не так. Сбросив домашнюю расслабленность, оперуполномоченный сдвинул брови и подпер маленькими ручками тяжелый подбородок. Он не боялся кражи: тайничок со всем необходимым был умело оборудован в филенчатой кухонной двери. И все же...

Стало слышно, как в комнате раздалась негромкая музыка — это заработал телевизор.

— Надо же, фифа! — хмыкнул Михаил Иванович, гоня прочь оперскую подозрительность, — Бананы ей подавай!

В близком черном окне он видел свое лицо — старое, тяжелое, властное. Сочетание детского нахальства и непривычного тонкого понимания казалось ему симпатичным, однако... “Наркоманка она, что ли?” — по инерции размышлял он, отдаваясь во власть старых милицейских стереотипов — “Что-то не так с этими бананами...”. Он побрел привычной тропой протокола, как обычно делал, запоминая ориентировки розыска. Имя, фамилия... Пол... Возраст... Возраст?!

Ему отчетливо увиделись ему ее изящные женские кисти с тонкими ухоженными ногтями, сцепленные поверх смешной детской сумки. Довольно усмехаясь, Старый выбрался из-за стола, шумно протопал в комнату и без церемоний включил свет. Гостья уже разделась, улеглась на диване. Она зажмурилась от света, уткнув лицо в одеяло. Поверх постели разметались длинные вьющиеся русые волосы, открывая тонкую гибкую шею с родинкой.

— Тебе сколько лет, подруга? — сурово спросил Старый. — Хватит дурку валять!

Он двумя пальцами потянул за простыню, закрывавшую лицо. Рита, придерживая край длинными ногтями, выглянула из-под одеяла.

— Молодец, дядя Миша! Догадался! Некоторые так и не догадываются!

— Отвечай на вопрос, — сурово сказал Тыбинь.

— Не рычи, не боюсь. А сколько ты мне дашь? Я ведь паспорта с собой не ношу!

— Лет пять я бы тебе вкатил, это точно! Вставай, одевайся.

— Мне двадцать три. Правда, правда. Чего ты психуешь? Обиделся? Я никуда не пойду. Там же холодно! И ты сам меня привел!

— Я привел ребенка!

— А что — дети и взрослые мерзнут по-разному?

Старый чертыхнулся, сел в массивное кресло рядом с кроватью. Теперь он перестал церемониться и чувствовал себя в своей тарелке. “Здравствуй, девочка секонд-хэнд!” — вдруг вспомнились ему слова разухабистой песенки. Рита смотрела на него ласково и насмешливо.

— Тебе стыдно? Ты будешь врать мне, что не знаешься со шлюхами?

— Не буду.

— Молодец. В твоем возрасте и положении это было бы полным кретинизмом.

— Что — это? Не знаться или врать?

— И то и другое.

Тыбинь повернулся к ней. Кресло жалобно скрипнуло. Она улыбнулась и сказала, подтянув коленки к подбородку:

— Так я остаюсь?

— Остаешься, но денег не получишь. И спать будешь не на диване, там мое место. Здесь, в кресле постелю тебе.

— Дядя Миша, ну ты же добрый! Я тут уже так уютно устроилась... А про деньги давай завтра поговорим!

— Не называй меня дядей! Денег не получишь. Черт с тобой, спи на диване.

— И-и-и!!

Она задрыгала ногами, взбивая одеяло, и так пронзительно завизжала, что Тыбинь перепугался не на шутку.

— Тихо! Сдурела! Что соседи скажут!

Он все-таки чувствовал себя в глупом положении и не мог перестать видеть в ней ребенка. Мысль забраться к ней в постель показалась ему извращенной и кощунственной. “Кто ее знает... может, она все-таки несовершеннолетняя?” — рациональным объяснением успокоил он себя. “Еще подставит... позора не оберешься”.

— Паспорт бы не помешал все-таки...

— Ты хочешь убедиться, что мне восемнадцать? Чтобы без опаски меня трахнуть? Какой правильный...

Последние слова она сказала невесело, с иронией.

— Паспорт мой у моего хахаля. Из-за паспорта вся катавасия и тянется...

— Этот старик — твой хахаль?

— Нет, это папанька. А хахаль — Жорка-моряк... ты его с дружками прогнал. Я им деньги должна за проезд... вот и отрабатываю. Не отдам — квартиру папанькину отберут.

— А девочкой зачем наряжаться?

— Это я сама придумала. Клиенты лучше идут. В Гамбурге хорошо клевали немцы.

— Что ты делала в Гамбурге?

— Поехала, дурочка, счастья искать... В танцевальную труппу... ну и все прочее.

Обычно в этом месте следовала жалостливая история, и Старый насторожился. Но Рита не стала ничего рассказывать. Потянувшись и сладко зевнув, она сказала:

— Хорошо, что ты мент. Ты ведь мент, да?

— Почему хорошо?

— Вы, менты, к этому проще относитесь. Знаете жизнь. А то оттопчут тебя — а потом начинают причитать: ах, бедная девочка! Ах, куда мы катимся! Или мыться бежит сразу, смотрит — не заразился ли чем. Смотреть противно... В Европе все привыкли, соплей не распускают, но очень норовят попользоваться на халяву. Чуть зевнула — и смоется, не заплатив. И прижать его нечем. Это у тебя Нотр-Дам? Я там была. Красотища! Специально в Париж ездила на два дня.

Она взяла с журнального столика маленькую латунную копию двухбашенного собора.

— Ты вот так поставь, ладно? Когда настольная лампа светит, он так больше похож на настоящий. Я тоже всю жизнь мечтала посмотреть. Какая там подсветка обалденная! А за мной французы хвостом ходили!..

Так она болтала, а потом Рита незаметно и быстро уснула. В полутьме на белой наволочке резко обозначилось ее усталое лицо, худое, губастое и лопоухое, как мордочка веселой мартышки. Старый еще некоторое время ворочался в кресле со странным ощущением праздника в груди, потом осторожно прилег рядом с ней на диван, поверх одеяла. Несколько раз ему хотелось погладить ее, как ребенка, по русым вьющимся волосам, но она часто и тяжело дышала — и он побоялся разбудить ее.