8

Менты одинаковы всюду и во все времена.

Я стоял перед письменным столом в отделении милиции с голой задницей, но в кожаной куртке.

Какой-то шутник, проходя мимо, остановился, чтобы с насмешкой прошептать мне в ухо:

– У вас что, новый портной?

Полицейский у стола показал огромные желтые лошадиные зубы в ухмылке. Ему показалось, что шутка была просто хоть куда. Те менты, которые притащили меня из флиттера, посчитали эту хохму просто ядром остроумия.

Шутник прошелся по коридору, все время оглядываясь через плечо.

– А? Как насчет портного? – спросил он, пытаясь выжать свою хохму до последней капельки сока. Он открыл дверь в свою комнату, не дожидаясь ответа. Но, честное слово, ответ у меня был наготове.

– Место постоянного жительства? – внезапно мент за столом стал страшно деловитым.

– 221-Б, Бейкер-стрит, Лондон, Англия.

– Планета? – тут его осенило: дошло.

– Слушай, Мак-Гроу, – сказал он, поднимая на меня усталые, но честные глаза полицейского. – Я спросил у тебя твой адрес. Когда вернутся те, кто обыскивает твое логово, я все равно спишу те же данные с твоих документов. Поэтому давай-ка покончим с этим легким путем. Ладно? – он выпрямил плечи за столом. – А теперь… постоянное место жительства?

– Изумрудный город. Волшебная страна.

– Название плане…

И снова он замедленно соображал. Потом он оскалился на меня и зарычал.

– Слушай, ты, грязный кусок МЕРТЕ, я еще раз спрошу тебя про твой постоянный адрес, а потом ты очень пожалеешь, что причинял мне хлопоты.

– Факата теуйс фамилос проксимос, – это была фраза на интерсистемном, которая предлагала ему пойти и поиметь сексуальные отношения с различными членами своей ближайшей родни, преимущественно с семьей.

Этим я заслужил ловкий удар ребром ладони по рту. Ржавый вкус крови просочился сквозь зубы в рот.

У них у всех замедленная реакция. Только тут второй мент схватил его за руку и сказал:

– Ты что, его нельзя бить. Они не хотят. У нас же есть приказ.

Тот, кто сидел за столом, свирепо отдернул руку.

– Не смей делать этого снова, Фрейзер, – предупредил он. – Подальше от меня свои паршивые лапы.

– Фред, извини. Но у нас же есть приказ. Мы должны держать его здесь, пока не появится полковник. Мне даже думается, что нам не надо заносить его в журнал арестов. Лучше стереть эту запись.

– А тогда за каким чертом он тут стоит?

– Не знаю. Привычка, наверное. Они сказали, что…

– Тогда уведите его с глаз моих долой!!!

Бормоча что-то себе под нос, Фрейзер подтолкнул меня к креслу, сиденье было металлическим и очень холодным.

Там я ждал примерно минут десять, пока кто-то очень большой и очень важный не прошелся по коридору к письменному столу, а вслед ему целая орда шишек рангом пониже вытягивалась в струнку по дороге. То был крупный мужчина, мясистый и жирноватый, на его мундир в полосочку, ярко-голубую и белую, пошло больше ткани, чем понадобилось бы на целый палаточный городок беженцев. Рыжие усы расцвели буйным цветом и курчавились под прямым носом. Глаза были ледяного синего цвета, полные решимости и холодной сдержанности. Он промаршировал мимо меня, неся в руках какую-то папку, зажав под мышкой тросточку, и полуголый человек, мимо которого он прошел, просто для него не существовал.

Когда он прошел мимо письменного стола, прозвучали три слова:

– Ин лей амената – проведите его ко мне.

Через минуту или две меня провели снова по лабиринту коридоров в офис размером с небольшой вокзальчик. Меня поразили размеры отделения милиции. Голиаф – планета пограничная, из того, что я мог видеть своими глазами, ее только что начали заселять. Однако эта планета была прямо между двумя мирами с перекрестками Космострады, это положение было стратегическим.

Знак на дверях гласил на двух языках:

ТЕНЕНТА ИНСПЕКТА лейтенант-инспектор Элмо Л.Рейли

У меня было ощущение, что я не встречу человека по имени Элмо. Это оказалась маленькая комнатенка без окон, с металлическим письменным столом, металлическими полками, несколькими картами и плакатами на стене, на книжной полке стояла фотография семьи, а сама полка была чистая и не захламленная. Химический свет с потолочной панели слегка смягчал суровость помещения, но это все равно было холодное и стальное место. Крупный человек уселся у письменного стола, положил тросточку направо, папку налево. На нем все еще была белая фуражка с кокардой, полной каким-то пышным гербом.

– Вас допросит полковник-инспектор Петровски, – сказал Фрейзер и плюхнул меня на холодный металлический стул.

– Это не допрос, – поправил его Петровски.

Фрейзер выскользнул за дверь. Интерсистемный язык Петровски был тяжело гружен славянским задумчивым акцентом.

– Тогда что это такое? – спросил я на самом отчетливом системном языке, на какой меня только хватило.

– Это будет зависеть от многого. Вы можете оказаться, правда, не обязательно, серьезным и важным свидетелем преступления. Вы можете оказаться и подозреваемым. Это тоже от многого зависит.

– А от чего, могу я спросить?

Синие глаза просверлили во мне дыру.

– От того, что вы мне скажете и что я восприму как правду.

– Тогда это допрос, – решил я.

– Нет. Встреча по обмену информацией. – Нет, он положительно был влюблен в сложные и запутанные определения вещей.

Я переключился на английский.

– Это эвфемизм.

– Кверос? – он поморщился от раздражения. – Вы плохо говорите на интерсистемном. Вы ставите глагол в начале или в середине предложения, как это делают все англоговорящие. Очень хорошо, я стану разговаривать с вами по-английски.

– Отлично. Мне трудно вести разумную беседу на свинской латыни.

– На «свинской латыни»? Это означает, что вы не одобряете официальный язык колоний?

– Как большая часть искусственных языков, это лингвистический, культурный и политический компромисс. Эсперанто или интерлингва гораздо лучше, пусть даже и они не совсем адекватны своим задачам. Липкое гораздо лучше подходит для общения с инопланетянами. И, что бы ни говорили лингвисты, интерсистемный все-таки очень сильно склоняется в сторону привычек индоевропейских языков.

Он крякнул.

– У нас получается очень интересная академическая дискуссия. Как бы там ни было… – он открыл свой портфель и вытащил аппарат-чтец и набор пипеток. Потом заправил чтеца, постучал по панели управления, пока не добился нужной ему настройки.

Потом он резко перевел на меня взгляд.

– Что вы знаете об исчезновении констебля Моны Бэрройс?

– А что я должен знать?

– Не играйте словами. Вы что-нибудь знаете?

– Да.

– Она остановила вашу машину на участке Грумбридж?

– Да.

– Потом произошла встреча с патрульной машиной?

– Да.

– И патрульная машина сожгла машину констебля Бэрройс?

– Да. Вы и сами это знали.

– Знали, – сказал он спокойно. – Оружие на вашем тяжеловозе не способно причинить такие разрушения. Мы нашли следы перехватчика, его радиоактивные выбросы. Показатели приборов сказали нам, что это была патрульная машина.

– Тогда зачем вы меня спрашиваете?

– В таких вопросах свидетели, если они есть, обязательно должны быть допрошены, – сказал Петровски.

– Лучше всего сказать вашим дорожным фараонам, чтобы не делали того, что сделала Бэрройс.

– Она следовала приказам. Закон должен выполняться. Мы не можем продолжать действовать под диктовку внешних сил, причем не имеет значения, насколько они технологически превосходят нас.

– Ну, опять же, Космострада не принадлежит нам, – сказал я.

Петровски поглядел на стол. На экранчике его прибора пробегали тоненькие крохотные символы. Не поднимая от них глаз, он сказал:

– Что вы можете рассказать мне о событиях, которые имели место на Деметре три стандартных дня назад в мотеле под названием «Грейстоук Гровз»?

– Простите мне, если я спрошу, какие события вы имеете в виду?

– Те, – прочел он с экрана, – которые касаются смерти человека по имени Джоэл Дермот.

– Я никогда про него не слышал. Как он умер?

– Он стал жертвой наезда, когда водитель скрылся с места происшествия без оказания помощи.

– Увы. Должно быть, это случилось, когда я уже уехал.

– Вы не выписались из мотеля.

– Верно. Я очень спешил.

– Куда вы спешили?

– По делу.

– Куда именно?

– Сюда, – ответил я.

– На Голиаф? Но ваше место назначения – Ураниборг.

– Да, окончательное место назначения. Но сперва я хотел заехать сюда.

– С какой целью?

– Чтобы обсудить свои дела с людьми, которых ваши подчиненные вытащили из постелей прошлой ночью.

– Та религиозная группа? Это было неизбежно. Что за дело у вас к ним было?

– Оно вас не касается, – сказал я ему.

Ледяной взгляд приморозило еще на пару градусов.

– Отказ сотрудничать с нами вам не поможет.

– Я официально нахожусь под арестом? Будет ли мне предъявлено какое-нибудь обвинение?

Секундное колебание.

– Технически – официально – вы не под арестом. Вы находитесь под защитой…

– Что?! – я сам удивился молнии гнева, которая пронизала меня. Я вскочил на ноги, не обращая внимания, что все мои принадлежности качаются нагишом перед глазами полковника.

– Тогда я требую моего немедленного освобождения. Вы немедленно прикажете снять с меня эти молекулярные наручники и вернуть мне всю мою одежду.

Он невозмутимо сказал:

– Мистер Мак-Гроу, ваше положение не таково, чтобы…

– Мое положение таково, что плевать я на него хотел, – выпалил я ему. – Мне не предъявили постановления на арест, мне не предъявили никакого обвинения, меня не задерживали по обвинению, чтобы можно было арестовать меня на трое суток. Мне не дали возможности переговорить со своим адвокатом. Я вполне хорошо оценил свое положение, чтобы подать в суд на вас и на всех участников этого фарса.

Петровски откинулся на спинку стула, его вполне устраивала возможность дать мне выкричаться.

– Более того, – орал я дальше, – у вас нет никаких улик и никакой разумной причины, чтобы оправдать ваше поведение и то, что вы меня взяли под стражу.

Петровски потрогал рыжие кудри, украшавшие его верхнюю губу.

– Улики можно получить. Например, кусочки тканей с вашего тяжеловоза.

Что означало: они пытались именно это и сделать, но у них ничего не получилось. Сэм потом будет мне про это рассказывать долгими зимними вечерами. Должно быть. Вонючка совсем быстро собрал Сэма воедино, а то Петровски весьма ловко нашел бы свои доказательства и улики.

– Можно получить? Значит, вы арестовали меня просто по предположению?

Я сам не собирался поднимать этот вопрос, но в разговоре совсем не прозвучало имя Уилкса или кого-нибудь из свидетелей. И вообще не говорилось ни о каких жалобах, которые подавал Уилкс.

– Пожалуйста, сядьте, мистер. Мак-Гроу. Вид оттуда, где я сижу, мне не нравится.

– Я также сделаю все, что в моих силах, чтобы открыть дело по расследованию об убийстве моей подруги Дарлы…

Тут я резко запнулся. А как фамилия Дарлы? О господи, я не знал. Тут мои паруса окончательно потеряли ветер, и я стоял молча, помаргивая.

Петровски вдруг испытал прилив великодушия.

– Я вам вот что скажу, мистер Мак-Гроу. Вас развяжут и… э-э-э… дадут какую-нибудь одежду при условии – одном условии, – что наши разговоры будут продолжаться.

Он повернул ко мне мозолистую ладонь.

– Может быть, мы сможем говорить на более дружеских тонах. Согласны?

Я молчал. Он нажал большим пальцем кнопку вызова на панели коммутатора.

– Вы ведь со мной не были абсолютно честны и искренни, мистер Мак-Гроу. Но и я, должен признаться, не полностью откровенничал с вами.

– Вот как? – это все, что я мог сказать.

Фрейзер просунул в дверь голову.

– Да, сэр?

– Снимите молекулярные наручники, – приказал Петровски. – И найдите ему пару брюк.

– И ботинок, – сказал я.

– И ботинок, – согласился Петровски.

– Да, сэр, да, полковник-инспектор, – Фрейзер вошел и освободил меня от наручников.

Петровски вытащил пачку сигарет, по которой ползали каракули на кириллице. Потом зажег одну сигарету старинной зажигалкой с колесиком и фитильком. Он толкнул пачку и зажигалку через стол ко мне. Я мечтал о сигарете и закурил. Сделал одну затяжку, пожалел, что вообще ее взял, зашелся кашлем и сел на место.

С минуту мы глядели друг на друга. Потом Петровски тяжело выпустил воздух и откинулся назад, отступив в терпкую голубоватую дымку своих сигарет. Он нашел что-то интересное на потолке.

Прошла минута, потом Фрейзер приоткрыл дверь и бросил в щель пару серых форменных штанов.

– Ботинки ищем, – сказал он.

Петровски встал и стал изучать карту Максвеллвилля. Я натянул штаны. Они довольно хорошо на мне сидели, пусть даже были немного коротки в штанинах.

Я уселся и ждал, затягиваясь сигаретой.

Наконец Фрейзер вернулся и протянул мне ботинки.

– Это мои собственные запасные, – сказал он мне. – Когда тебе принесут свои собственные, ты мне вернешь эти.

– Спасибо.

– Ладно, не за что.

Дверь закрылась, и Петровски снова уселся.

– А теперь, мистер Мак-Гроу, я не стану задавать вам никаких предварительных вопросов и сразу перейду к делу весьма серьезному и важному.

– А именно?

– Тот артефакт, который оставили строители Космострады.

Сплетни, слухи, дорожная чушь, бред – все это стало совершенно незыблемой, алмазно твердой реальностью, как только прозвучало из уст официального чиновника. Меня это потрясло.

– Что-что?

– Артефакт. Карта. Карта Космострады.

Я медленно покачал головой.

– Я ничего подобного не знаю.

Петровски погладил крышку стола, глядя на меня, пытаясь определить степень моей искренности.

– Тогда почему, – спросил он меня ровным голосом, – все думают, что она находится в вашем распоряжении?

Я не видел никакой пепельницы и уронил наполовину выкуренную сигарету себе под ноги.

– Вот это, мой ненаглядный блюститель закона, – я свирепо растер окурок, – и есть вопрос на биллион в полосочку кредиток. Мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь объяснил мне то же самое. – Я уселся обратно и скрестил ноги. – Кстати, а кто такие эти «все»?

– Представители различных рас, различных профессий, и мы, колониальные власти, я должен сказать.

– Ну а кто еще конкретно, за исключением властей?

– Я не могу представить себе ни одной расы внутри Расширенного лабиринта, которая не мечтала бы завладеть такой картой, особенно сейчас, когда мы знаем, что ретикулянцы мечтают ее захватить, и мы специально стремимся им в этом помешать. И рикксы, и кваа-джхины. У них есть свои агенты. Это мы знаем. Но все указывает на то, что есть многое, чего мы не знаем.

Я взял еще сигарету. Я бросил курить много лет назад, но есть такие кризисные моменты, которые просто просят никотина.

– Почему? Вот мой единственный вопрос, – сказал я, щелкая зажигалкой, чтобы погасить в ней огонек. – Почему этот вымышленный артефакт настолько важен?

Я мог догадаться, но мне нужны были те причины, которые он назовет.

– Да просто сами подумайте, мистер Мак-Гроу. Подумайте о том, что это означало бы. – Его тон был больше академическим, нежели восторженно фанатичным.

– Есть ли у вас представление, насколько это продвинет наши попытки разрешить загадку Космострады? Разве это не стало бы открытием веков? – Он оперся о стол и поднялся на ноги, а лишняя сила тяжести для него самого превращала его массивное тело в изрядную обузу.

– В какую сумму вы оценили бы карту, мистер Мак-Гроу? – он стал расхаживать по кабинету, сложив на груди массивные руки.

– Ну ладно, допустим, такая карта пользуется большим спросом, чем горячие пирожки, – я чуть не поперхнулся затяжкой. – Допустим, вы узнали с ее помощью, что Космострада разветвлена по всей вселенной, вы найдете миллионы прочих рас, живущих во всех ее уголках. Чем больше, тем веселее. Мы бы и так их нашли раньше или позже.

Петровски поднял палец и помахал им.

– Подумайте. Подумайте, к чему еще могла бы привести находка такой карты.

Я был уже окончательно сыт по горло всем этим. Я не ответил. Все, что я мог в данный момент придумать – это то, что в один миг Дарла была в моих объятиях, а в следующий момент я смотрел, как она погибла. Петровски начал говорить снова, но я его не слышал. Дарла…

– Вы можете представить себе все это? Вы же должны понять, что возможности просто потрясают.

Он остановился и стал раскачиваться взад-вперед на каблуках, немного рассерженный, что я не обратил на него должного внимания.

– Я сказал, что есть возможность предполагать, что карта приведет нас к самим строителям Космострады.

Я глубоко затянулся, мои легкие уже получили достаточно яда, чтобы выдержать такой удар.

– Ага. А они себе спокойно держат магазинчик придорожных товаров на Межзвездной улице, 84.

– Магазинчик? – он зашел за свой стол. – Разумеется, это шутка. Но разве вы не видите, что такая возможность делает карту бесценной?

– Но ведь строители Космострады давно мертвы, по крайней мере, так гласит молва.

– Да, но остатки их цивилизации? Наверняка что-нибудь да уцелело. Уцелела же Космострада? Подумайте только обо всех тайнах, мистер Мак-Гроу. Тайны самой технологически совершенной расы во вселенной. Может быть, вообще такой больше не существует и не будет существовать.

Ну что же, теперь я знал цену мифической карты. Причем оценка полковника совпадала с моей.

Он наклонился над письменным столом, подпершись руками, огромные волосатые лапы разлеглись по крышке стола. Он внимательно посмотрел на меня.

– Кто сконструировал порталы? – продолжал он. – Только та раса, которая смогла взять верх над самыми основными законами жизни во вселенной. Рассмотрим цилиндры. Такие плотные массы, как эти, могли бы существовать только в черных дырах. И тем не менее цилиндры явно дело чьих-то рук, это не самопроизвольные образования. Как их сконструировали? Почему они не разрушают тех планет, на которых находятся? Какие титанические силы поддерживают их в нескольких сантиметрах от земли? Все это вопросы, мистер Мак-Гроу. Тайны. А вам самим никогда не приходилось задумываться над этим?

– Да, приходилось, частенько, – сказал я. – Но у меня есть еще один вопрос – к вам. Почему во имя священной вселенной все на свете думают, что именно я – тот человек, у которого есть ответы на все ваши вопросы? Почему вы так думаете?

Петровски тяжело опустился в скрипучее вертящееся кресло, вынул еще одну сигарету и прикурил ее.

– Я-то, кстати, – сказал он между одной бешеной затяжкой и другой, – так и не думаю.

– Вы – нет? – я затянулся трижды. – Вот как?

– Но это мое личное мнение, понимаете? – он выпустил бледный дым метра на четыре через всю комнату. – Я отношу карту Космострады к таким же явлениям, как, скажем… копи царя Соломона, золото Монтесумы, философский камень и так далее. Как это по-английски говорится? А, сказки для маленьких детишек. Нет, есть еще одна поговорка…

– Достаточно будет сказать, что это – «погоня за несбыточным». Я понимаю, но это не ответ на мой вопрос. Почему я? Почему вы думаете, что эта вещь именно у меня?

– У вас, возможно, есть что-то. Или, если выражаться точнее, возможно, вы хотите, чтобы люди считали, что у вас что-то есть. Убедительная подделка – хотя мне даже трудно представить, как она может выглядеть – может принести вам немалую сумму денег. А что касается вашего вопроса, я могу только говорить про колониальные власти. Мы занимаемся вами именно на основе этих слухов.

– Что?! Я такому поверить не могу.

Петровски вытащил рывком сигарету из ее уютного гнездышка в усах и выпустил на меня дым.

– Может быть, я вас ввел в заблуждение. Я мог случайно создать у вас впечатление, что все сильнейшие ведущие силы колониальных властей собрались идти на вас походом. Нет. Я возглавляю специальное разведывательное подразделение внутри милиции. Наша главная роль состоит в том, чтобы расследовать все вопросы, которые относятся к тайне Космострады. У меня есть штат из пяти человек и несколько, если можно так выразиться, полевых агентов. Мой ранг и положение позволяет мне иногда для служебных целей набирать силы, необходимые для такой операции, свидетелем которой вы были сегодня рано утром. – Он снял фуражку и бросил ее на свою папку. Короткие его волосы были цвета свежей моркови.

– Это расследование – одно из многих. Многих. Нам приходилось рассматривать множество рапортов о различных необъяснимых событиях, замеченных, но неопознанных предметах, феноменах… слухах. Ни один из них не принес нам ничего большего, чем обычный набор фантазий, «погоню за недостижимым», как вы это очень удачно описали.

Он бросил на пол окурок, все еще довольно длинный, и сразу же наступил на него. Мне показалось, что и ему стало тошно наконец от собственных сигарет.

– Я буду еще более откровенным с вами, сэр. Мне не нравится моя работа, но это мой долг. Что же касается карты Космострады, у меня нет своего мнения относительно ее существования или несуществования, когда я увижу ее своими собственными глазами, я в нее поверю. Понимаете? – глаза его на кратенький миг оттаяли.

– Да.

– Так вот, – он хлопнул ладонями по столу.

– Скажите мне, – начал я, пытаясь перевести его на другие вопросы, – а почему такой рейд против нас? Почему вы не могли просто прийти в дом с ордером? Или без такового?

– Я как раз собирался об этом сказать, – ответил он, – как я уже вам сказал, в своем интересе к вам, равно как и в своей слежке за вами, мы не одиноки. Мы также следим за теми, кто следит за вами. Нас особенно интересуют ретикулянцы. Мы следуем за ними, следим очень внимательно за сферой их интересов, а они приводят нас прямехонько к вам. Весьма примечательно. Но кто может понять инопланетную психологию?

Он улыбнулся, в первый раз за это время. Улыбка была мимолетна, но искренна.

– Как я уже сказал, мы проследили ретикулянцев сюда, отсюда наш интерес к вам. Они не направились в Ураниборг, как направились мы. Мы потеряли их след в Максвеллвилле. Как бы там ни было, констебль, который совершал обычное патрулирование, наткнулся на них на Космостраде, где они встали к востоку от города. Естественно, он не мог ничего сделать. Он спросил их, может, им нужна помощь по части починки машины, но они ответили, что у них все в порядке. Однако констебль все равно внес их в рапорт. Та машина-тяжеловоз, на которой они ехали, вполне могла перевозить внутри маленькую легковушку, в то же примерно время мы сумели отыскать вас у телеологистов. Это было не так трудно, но заняло изрядно много времени. Однако было вполне очевидно, что эти инопланетяне станут делать. Они встали на Космостраде в точке, удаленной примерно на семьдесят километров от фермы. Я немедленно приказал провести «рейд», как вы его назвали, – он снова улыбнулся. – Вы видите, мистер Мак-Гроу? Этот рейд был предназначен для вашей же защиты. Мы, если признаться, уже ждали того, что ретикулянцы полностью захватили вас. К счастью, мы приехали вовремя.

– Понятно. – Почему-то с ним было трудно спорить. Если учесть, что Роланд заснул, а мы все были до смерти измучены, у нас не было ни малейшего шанса противостоять рикки-тиккам. Но оставался еще вопрос Дарлы.

– Где теперь мои друзья? – спросил я.

– Не знаю. Их тоже расспрашивают. Мы ими не интересуемся.

– Вы предупредили их насчет ретикулянцев?

– Ну, не совсем такими словами. Мы сказали, чтобы они ожидали вторжения посторонних. Мне кажется, они уехали и отправились в город.

И снова – никакого упоминания об Уилксе в этих речах, что само по себе весьма примечательно. Но у Уилкса на всяких высоких постах есть приятели. Вне сомнения. Петровски знал, что Уилкс был замешан в историю с картой Космострады, но мне непонятно было, каким образом Уилкс был связан с ретикулянцами.

На экране чтеца затанцевали символы. Петровски прищурился на экран, стальные мышцы его челюстей напряглись. Он ткнул в панель управления пальцем, похожим на сардельку, и кассета начала прокручиваться назад.

Он перевел взгляд на меня.

– Мне кажется, сэр, что наша беседа окончена.

– Угу. Так что, я могу идти?

Он не ответил. Чтец издал что-то вроде «фырк-динь», и Петровски поднял аппаратик, надел снова фуражку, открыл папку, бросил в нее чтеца. Он откинулся подальше назад в кресле и соединил ладони на животе.

– Боюсь… что пока нет. – Металл кресла застонал, словно собирался сломаться и распасться от усталости на мелкие кусочки.

– У меня здесь нет возможностей продолжать свое расследование дальше. Вам придется последовать за мною на Эйнштейн, где это расследование, возможно, закончится.

– Тогда, значит, вы имеете в виду прогнать меня через дельфийскую серию?

– Если это понадобится.

Извращенная логика завязала мои мозги в узлы.

– Послушайте, – сказал я, пытаясь убрать из голоса нотку раздражения, которая, как я понимал, все равно прорывалась наружу. – Вы же почти ясным языком сказали, что не верите, что у меня есть карта Космострады. И все же вы хотите прогнать меня через дельфийскую серию, чтобы убедиться, что ее у меня нет.

– Я должен следовать правилам ведения расследования, невзирая на свои личные чувства. Если вы что-нибудь знаете, это узнаем и мы. Если карта Космострады действительно реальность, то мы будем это знать, и вся эта история – просто бредни или политическая интрига, мы тоже будем это знать.

В слове «политика» прозвучали странные тона, поэтому я был заинтригован.

– Политическая интрига? Как такое может быть?

– Все возможности надо принимать во внимание, – сказал он, немного отводя взгляд, словно жалел, что вообще упомянул политику.

– Во всяком случае, – сказал я, думая о том, что хорошо бы как раз сейчас и сбежать, – дельфийская серия была бы совершенно нелегальна в такой ситуации.

– Без должного разрешения – да. Но у меня есть такое полномочие, – руки его расплелись, и он развел ими, а потом снова сплел. – Техника дельфийской серии не причиняет постоянного вреда. Вы и сами это знаете.

Неужели Фрейзер был у дверей? Наверное, был.

– Да, конечно, но на время я превращусь в калеку. Как после лоботомии.

– Это преувеличение.

– А я-то думал, что колониальные власти недавно издали закон, который объявлял дельфийскую серию нелегальной.

– Да, но есть и исключения. Язык закона весьма ясно это объяснял.

Да кому какое дело, как Ассамблея колоний нашла выход из этого положения? Они там все бюрократы, им бы только печатями шлепать.

– И все же, – продолжал я, – у вас нет ничего, чтобы задерживать меня.

Сколько, интересно, человек за дверями? Двое? Трое? Один? Наверное, двое. Фрейзер и еще один.

– Вы неправы, – говорил мне Петровски. – У нас есть показания менеджера мотеля.

– Переса? А что он мог вам сказать?

– От него мы составили вместе картину того, что произошло.

– У меня есть такое чувство, – догадался я, – что Перес на самом деле не был свидетелем дорожного происшествия.

Петровски наклонил голову набок.

– Правильно.

Мне приходилось признать, что в некоторых вопросах этот человек был скрупулезно прям и честен.

– Однако его показания дают нам так называемую вероятную причину происшествия, которое вы упомянули раньше. Кроме того, – он беспомощно пожал плечами, – есть мертвое тело, которое необходимо объяснить. Вы должны понять.

– О да, конечно.

Петровски был искренен, но в руках у него были все козыри.

– Разумеется, – продолжал он, играя большими пальцами где-то возле своего солнечного сплетения, – если у вас есть какие-либо сведения, которые могут меня заинтересовать, и вы добровольно передадите их мне, дельфийская серия, конечно, не понадобится.

– Замечательный пример средневековой логики.

Петровски нахмурился.

– Не понял.

– Я думаю, что поняли. Кстати, вот вам стульчик.

Я поднял стул между ног и швырнул его через письменный стол прямо ему в физиономию. Мощная рука заслонила лицо и пыталась защититься от удара, но немного поздно. Спинка стула попала ему в переносицу, и он опасно откинулся назад, зажав руками нос, пока он не перекинулся через спинку стула и не упал со стулом вместе на металлическую книжную полку, уставленную призами, чашами и кубками. На него с громом и грохотом посыпались полки. К этому времени я уже скорчился возле дверей. Двери с треском распахнулись, и Фрейзер влетел внутрь, держа руку на пистолете. Я дал ему войти, но зато дал ребром ладони по шее его напарнику, который влетел за ним по пятам. Мент обмяк у меня в руках, и я подпер его одной рукой, а второй схватился за его пистолет. Фрейзер был у письменного стола, все еще копался в кобуре, пытаясь вытащить пистолет.

– Эй, – сказал он, и это все, что он смог сказать, прежде чем его напарник полетел прямо к нему, подгоняемый одним из запасных ботинок Фрейзера, который пришелся напарнику как раз пониже спины.

Друзья обнялись и упали вместе на письменный стол. Я выглянул в коридор, вышел и захлопнул дверь.

Я уже прошел половину коридора влево, когда услышал, что кто-то вот-вот выйдет из-за угла коридора, который пересекал мой. Я выпалил с полдюжины зарядов в стену возле угла, посылая каскады дюропены в физиономию старого Фреда, как раз когда он выходил из-за угла. Он отпрянул, закрыв лицо руками. Я рванулся по коридору назад, прикрывая свой зад выстрелами через каждые три шага, а пока я мчался, то встретил бедного Фрейзера снова как раз в тот момент, когда он выбегал из кабинета, наконец выхватив свой пистолет. Я остановил его собственным телом, добавил ему удар локтем в зубы для ровного счета и отправил его падать обратно в кабинет, а его пистолет уже катился, подскакивая по коридору. Я повернулся на углу и увидел, что этот коридор свободен. Я бросился в темный кабинет, чтобы прислушаться и переждать, думая, что пропущу таким образом все вспомогательные силы, когда они встретятся на том месте, с которого пошла вся заварушка.

Я проверил свой пистолет. Это был «горбатов» стандартного образца, стреляющий дробью. В магазин входило восемьсот зарядов, и он был почти полон, но зато энергия была почти на нуле. Я немного поудобнее пристроил пистолет в руках и высунул нос за дверь. Я услышал грохочущие шаги, вопли. Не мешало бы еще узнать, в какую сторону выход. Я потерял ориентацию. Вон туда по коридору и направо – нет, та дорога вела к письменному столу в холле и к выходу, через который меня привели. Задняя дверь должна вести на стоянку и к машинам отделения. Но где она?

Двое прошли за угол справа от меня, и я прикрыл дверь и стал ждать, пока они пройдут. Я прождал еще примерно секунд пять, потом выбрался и на цыпочках прошел туда, откуда они пришли, надеясь таким образом отыскать задний вход. Я оглянулся на бегу и увидел, как тень легла на пол и метнулась по полу. Я развернулся, упал на пол и выстрелил, причем «горби» зажужжал, как сердитое шмелиное гнездо. Человек за углом встал на ноги.

– Бросай!.. – но это было все, что он успел сказать.

Пистолет вылетел у него из кисти, а потом и несколько пальцев.

Остальные части его тела были защищены стеной, кроме колена и ноги. Его брюки разлетелись облаком кровавых ошметков, а закаленная дюропена стены задымилась, когда «горби» выхаркнул свои пятьдесят зарядов в секунду. Я перестал стрелять и перекатился на другую сторону холла, прижавшись там к стене. Я услышал стон и глухой стук.

Мне не нравилось то место, где я был. Я поглядел на холл за своей спиной, но никого не было видно.

Приглушенные спорящие голоса. Потом хриплый шепот:

– Не хочу, чтобы вы его убивали! – Петровски.

Я воспользовался преимуществом их колебаний, чтобы вскочить и побежать, поливая коридор за своей спиной мощным потоком выстрелов. Я пробежал через следующее пересечение коридоров и застиг врасплох двух ментов, которые планировали напасть на меня сзади. Я продолжал стрелять назад на бегу, бросился вправо, пробежал мимо полок с картонными коробками, мимо ряда шкафчиков для одежды, а потом нашел двойные двери. Я присел и аккуратно и осторожно приоткрыл одну из дверей. Огромные двери гаража были закрыты, несколько патрульных машин стояло на домкратах, но не было никаких механиков и ни одной машины, которой можно было бы воспользоваться. Однако в углу была еще и маленькая дверь, и я промчался к ней, прекрасно зная, что я потерял время и теперь наверняка все выходы будут под прицелом.

Я прижался к стене и схватился за ручку двери, аккуратно приоткрыв ее. Огонь автоматов прорезал то место, где я должен был бы стоять, если бы хотел совершить самоубийство. Луч сконцентрированной энергии прорезал воздух и зажег небольшой пожар среди полок с коробками вдоль одной из стен. Это одна из причин, почему такое оружие нельзя применять внутри зданий и помещений. На меня бросили в бой все, что можно. Пули высокого давления впивались в дюропену, рикошетивший свинец и сталь пели песни по всему гаражу.

Одна из дверей повисла на петлях: кто-то вошел. Я оглянулся в поисках убежища, но был в десяти шагах от чего-нибудь подходящего.

– Порядок, камрада. Все кончено. Бросай оружие.

Это снова был старый Фред, который нацелил на меня снайперскую винтовку поверх прозрачного фонаря полицейской патрульной машины. Он злорадно усмехался, и что-то подсказало мне, что совершенно безразлично, брошу я пистолет или нет. Но выбора у меня не было, поэтому я бросил пистолет на пол так, что слышен был стук. Фред поднял прицел до уровня глаз, наслаждаясь своим переживанием, он набрал воздуха в грудь, словно участвовал в финале турнира милицейских снайперов, он все делал, как полагалось, как надо было по книжкам, он уже видел мысленно очередной платиноиридиевый трофей для своей коллекции на каминной полке, потому что все, что от него требовалось, – это как следует нацелить свой выстрел, только нажать курок, и потом можно идти праздновать вместе с мальчиками и девочками, с соевым пивом и хрустящей картошкой…

Петровски, словно пуля, ворвался в двери и врезался прямо во Фреда, так что тот полетел через весь пол и врезался в стеллаж с инструментами. Когда прекратились грохот и звон, Фред лежал на спине под грудой металла, вырубившись насмерть. Задолго до того, как я сделал хоть долю движения, чтобы нагнуться за своим пистолетом. Петровски уже нацелил на меня свою пушку. Я был поражен его быстротой, тем, какие ловкие у него оказались и ноги, и руки.

– Так вот. Мак-Гроу, – сказал он. – Хватит нам рассуждать над тем, почему мы вас задержали, теперь всему есть причина. Правильно? – в его голосе не было никакого триумфа, просто окончательность и решимость.

– Я рад, что все так чудесно устроилось. Ей-богу, так оно и было.

Обрывок разговора донесся до меня как раз в тот момент в блоке камер, когда прозрачная дверь в мою ячейку захлопнулась и отрезала интересный разговор.

– Полковник-инспектор, я понимаю, что ваш ранг и ваши особые полномочия от центрального командования требуют от нас нашего полного содействия и сотрудничества, но я должен вам указать, что…

Тот, кто говорил, носил лейтенантские погоны и шел в той торжественной процессии, которая меня сюда привела. Он как раз и выглядел так, словно был тем самым Элмо, чье имя значилось на двери. Я растянулся на койке. У Петровски были свои проблемы, у меня – свои, но мне не хотелось думать ни над теми, ни над этими. Мне хотелось пока просто лежать здесь и дать воздуху, профильтрованному сквозь вентиляцию, омывать меня. Я слушал, как шумят машины по очистке воздуха, заглушая тишину камеры. Матрас был комковатый и вонял мочой и плесенью, но мне и на это было, в общем-то, наплевать. Я дал своим мозгам как следует отдохнуть, позволил им встрепенуться и посчитать секунды, которыми измеряется отведенное мне время, каждую порцию крови, которой сопровождается наша печаль, наша радость. И потом мне пришла в голову одна мысль: можно очень легко подсчитать хорошие минуты и радости моей жизни, потому что они так легко выделяются во всей пакости и дерьме. Хорошие вещи – это преимущественно негативные понятия: отсутствие боли, когда нет горя, нет беспокойств. Любовь, отсутствие ненависти. Удовлетворение, то есть, смерть лишений.

И я сказал себе: к черту все это.

Я решил попытаться активно думать снова, поскольку была пара-тройка таких вещей, на которых стоило попробовать свои мысли, например, парадокс – если таковой действительно существовал. Парадокс, казалось, говорил мне: ты выберешься отсюда, ты снова увидишь Дарлу, только для того, чтобы снова ее потерять. И это будет на сей раз окончательно. Мне это не нравилось, но это была правда, чего бы она ни стоила. Пока я продумал эту идею до конца, мне пришло в голову, что и это – очередная порция дерьма. Так мало я знал, чтобы продолжать всерьез это продумывать. Неужели у меня здесь действительно был двойник, будущее «я», которое действительно нашло путь в прошлое? Неужели у моего парадоксального «я» была карта Космострады? Вопросы, вопросы… и еще вопросы: кто сказал Томассо и Ченгу в тот день быть у «Сынка»? Ведь это место отстояло на несколько световых лет от их обычного маршрута. Неужели кто-то все-таки им подсказал? Тайны не прекращались, их было столько, что можно было бы загрузить ими тяжеловоз. Уилкс, ретикулянцы, власти, химера карты Космострады – кто? где? когда? почему? что? И что общего у этих проблем с политикой?

То, о чем проговорился Петровски, было самой значительной частью нашей с ним беседы. Разумеется, карта Космострады была бы замечательным трофеем для любого, кому удалось бы ее захватить.

Но колониальные власти обладали полномочиями только в земном лабиринте, и только слабая Ассамблея риторически время от времени пыталась противостоять им. Внутри Ассамблеи тоже были оппозиционные и диссидентские элементы, верно, но за ними велась тщательная слежка, они постоянно компрометировались, нейтрализовались, уничтожались и все такое в том же роде, по крайней мере, так гласили дорожные байки. О, конечно, все говорили о том, как придет славный день и колонии достигнут какой-никакой независимости от материнской планеты, но об этом не так много разговаривали, как о том плачевном факте, что колониальные власти уже достигли де-факто определенной независимости и правили колониями так, словно именно они, власти, были колыбелью человечества, а не просто заместителем и наместником земли в земном лабиринте. Колониальные власти были обыкновенной бюрократией, раздутой, озабоченной только поддержанием собственного благополучия, как и Советы, которые ее породили, и они крепко окопались на всех планетах, которые были поближе к родной планетной системе, если ехать Космострадой, и хватка властей постепенно ослаблялась, чем дальше от Космострады находилась планета.

Но я очень мало знал обо всех событиях в последнее время, потому что поклялся не слушать новости по радио и видео очень давно. Слава богу, земной лабиринт – очень большой, и пухлые пальцы колониальных властей не могут дотянуться повсюду, не могут они контролировать и Космостраду, у которой есть своя собственная жизнь. Там, разумеется, тоже были свои подводные течения бунта и непокорности, на самых корневых уровнях, но все дело о карте Космострады пахло чем-то гораздо более глубоким и серьезным. Шла какая-то борьба за право обладания этой картой, и она простиралась не только за пределы лабиринта, она шла и в самом лабиринте. Это была охота, и многие скакали с борзыми собаками.

Кроме того, можно было бы подумать про Дарлу…

Над умывальником было небольшое зеркало. Оно было врезано в стену и отдавало пустотелым звуком, если по нему постучать. Вне всякого сомнения, его сюда поставили не с мыслью о косметических потребностях узника. Я смотрел на слепую сторону наблюдательного окошка, но это меня не беспокоило. Какое мне дело до отражения моего тридцатипятилетнего лица на теле пятидесяти трех лет от роду, которое постепенно проигрывает войну, проигрывает потому, что лекарства от старения оказались не на его стороне. Лицо слегка постарело. Люди говорят, что я постоянно выгляжу мальчишкой, но ребенок, о котором шла речь, был папашей того старого джентльмена, на которого я смотрел сейчас. В уголках глаз – морщинки, черные волосы, пусть и курчавые, стали суше и реже, щеки немного отвисли и расслабились, кожа стала напоминать дубленую шкуру, вся в пятнах, линия подбородка – более определенная, а щетина, двухдневной давности, гораздо менее привлекательной, чем раньше.

Опять-таки, подумал я, может быть, все, что мне надо – это принять горячий душ и побриться. Я повернул лицо в профиль.

– Хороший профиль, – всегда говорила мне мама, – сильный.

Но что это за пухлый кусочек вон тут – начало второго подбородка?

Хватит. Я лег на койку. Самокопание – это не мой род невроза, кроме того, я почувствовал, как у меня начинает болеть голова.

Я подумал, могу ли я себе позволить такую роскошь, как пожалеть о своей попытке к бегству. Тот мент, в которого я стрелял, вероятно, выживет, если они направили его вовремя в больницу. Но обвинение одновременно в сопротивлении властям и попытке к бегству окажется достаточно трудным, чтобы выкрутиться. Единственное, что я мог сказать в свое оправдание – это что меня задержали незаконно, но у меня было такое ощущение, что меня это ни к чему не приведет. Кроме того, у меня еще было то обвинение, которое они мне уже попробовали предъявить: то, что я сбил человека и уехал с места происшествия, не оказав ему помощи. Совершенно верно, вел не я, но водители отвечают за свои системы автопилотирования…

Вот черт, эта головная боль явно торопилась. Я слышал, как из задней части головы, от самого затылка, идет какое-то странное жужжание, и это жужжание оставалось там независимо от того, куда я поворачивал голову. Оно все быстрее становилось все громче и громче. Я сел, чувствуя внезапную тошноту и головокружение. Я постарался свесить голову между колен, но от этого мне стало только хуже. Жужжание становилось оглушительным, словно кто-то пытался прорезать металл вибропилой прямо у меня на шее. Кровь колотилась у меня в голове, и я словно видел ее пульсацию перед глазами.

Ну что же, ничего не поделаешь. Сердечный приступ или удар. Лечение от старости имеет свои преимущества, но тело все-таки находит способ воздать вам по заслугам. Я надеялся, что кто-нибудь смотрит через окошко. Вроде как Петровски хотел, чтобы я был жив. Может быть, ему удастся убедить Элмо, что меня стоило бы отвезти в больницу.

Я сполз по стене.

…Оставить меня в живых, ведь Петровски фанатичный профессионал, но как я буду жить с каким-нибудь изосердцем… понятия не имею. Ладно, я и так ничего об этом не знаю… они до сих пор не усовершенствовали их, эти ученые. Сердца время от времени впадали в фибрилляцию без всякого предупреждения. Они не знали до сей поры, в чем дело: может быть, какой-нибудь случайный энзим, который не воспроизвелся как следует…

Я был совершенно свеж и бодр. Дверь камеры была открыта.

Я вскочил на ноги. Кто-то только что был здесь и что-то делал со мной. Что именно? В моем правом плече было жжение, что говорило за то, что мне сюда вкатили шприц чего-то, какого-то лекарства. Следа не осталось, но моя куртка была стянута с левого плеча. У меня все еще не было рубашки. Я не совсем вырубился – состояние было вроде полусна, какому подвергают в космолетах, но оно сперва очень неприятно: что-то вроде тошнотворной нирваны. У меня было абсолютно ясное воспоминание о том, как кто-то наклонился надо мною, пока я сидел тут, а я даже не удостоил его взглядом, словно это было настолько неважно, что можно было не беспокоить собственную персону. Но краем глаза я все-таки увидел какой-то частью своего восприятия очень знакомую личность, знакомое лицо. Очень даже знакомое, но лицо оставалось белым пятном, дырой в когнитивном поле, недостающим звеном. Я попытался заполнить этот пробел, но не мог. Сигнал распознавания был каким-то образом блокирован, застрял в подсознании. Я знал, черт побери. Я знал, кто это, но не мог сказать.

Но времени теперь не оставалось. Я вышел из камеры.

Возле своего письменного стола сидел вахтенный охранник, но лицо его было в тарелке рагу, глаза открыты и таращились на стену. Очень тихо я взял ключ от всех дверей, помахал им перед кодировочной пластиной и выпустил себя из блока камер.

Все в участке вырубились, кроме меня. Коридоры были завалены телами с широко раскрытыми глазами, чиновники валялись у панелей управления. Менты сидели вдоль стен, тупо уставясь на вытащенные пушки, окаменевшие и неподвижные. В одной из комнат принтер был оставлен включенным, и теперь непрерывно плевал рулон копий, рассыпая их прямо на пол. Судя по размерам этой кучи бумаги, все они были без сознания примерно минут тридцать.

Я искал контору Петровски, а если не найду, то такие места, где они хранят ценности, изъятые у арестованных, или какие-нибудь улики. Мне нужен был ключ от Сэма. Никто не проявлял пока признаков жизни, но я торопился, пробегая сквозь лабиринт белых антисептических холлов, заглядывая в комнаты и снова удирая. Офис Рейли был пуст, и нигде не было никаких признаков Петровски.

Я попробовал еще полдюжины комнат, наткнулся на комнату отдыха для персонала, где два мента были расстелены на столе, который просто тонул в пролитом напитке, нашел коммутатор, архив, набитый картотечными ящиками, библиотеку, но ничего даже отдаленно похожего на ту грозную комнату под ключом, где хранятся улики. Может быть. Петровски как раз просматривал мое имущество, когда их всех вырубили – если бы мне только его найти…

Я нашел его в еще одной комнате, где он сидел за столом прямо и неподвижно, глаза его остекленели, он смотрел в одну точку, как рыжеголовый будда, в трансе, фуражка была у него в правой руке, белый носовой платок – в левой, обе руки протянуты через стол, словно он собирался о чем-то просить. Голова его склонилась набок, взгляд был направлен в вечность.

А на полу перед письменным столом лежала Дарла.