Питер Чейни Поймите меня правильно

ГЛАВА 1 ВСТРЕЧА С ПЕДРО

Не поймите меня не правильно!

Вы можете ехать в Мексику. Пожалуйста! Можете, с моими лучшими пожеланиями, забрать хоть всю эту проклятую страну, и делайте с ней, что хотите. Что касается меня, мне не нужно ни клочка этой земли, ни даже комочка песчаника, прилипшего к моим ботинкам, ни солончаковой пыли, залепившей мои миндалины.

Что ж, выходит, та красотка из Марехуалы была права? Должен сознаться, в ее словах есть здравый смысл. Она говорила, что американцам Мексика не приносит ничего хорошего с тех пор, как там начались всякие неприятности вокруг нефти. Но она была права только наполовину.

Не только американцы, ни одна другая нация не получит здесь ничего хорошего, за исключением, конечно, самих мексиканцев. А мексиканец — это такой человек, который отдаст вам что бы то ни было только в двух случаях: когда он собирается помирать или когда эта вещь ему абсолютно не нужна. Эти парни до того скупы, что даже, как говорят у нас на Севере, не подарят вам прошлогоднего снега.

Лично я отношусь к ним с предубеждением. По мне лучше провести время в компании с неуживчивым тигром, чем ссориться с одним из мексиканских парней, так ловко орудующих своими ножами. Я скорее решусь отнять ведерко с обедом у сотни диких аллигаторов, чем сказать мексиканской красавице, что мне что-то перестал нравиться ее профиль и у меня пропала охота продолжать с ней флирт.

У противоположной стены кабачка какой-то парень в узких брюках и смешной шляпе заливает своей спутнице о том, какой он был первоклассный тореадор в свое время. Судя по выражению лица его дамы, она уже слышала этот рассказ раньше, и даже неоднократно, и что ей все это очень не нравится, даже если все это было правдой. Может быть, это его жена. Если так, то я могу сказать одно: плохой у нее вкус, на ее месте я бы уж лучше вышел замуж за быка.

Я заказал себе еще стаканчик текилы, и когда официант вернулся с выпивкой, у нас завязался легкий вежливый разговор. Он сказал, что я очень мило говорю на их жаргоне, в ответ на это я начал заливать, что мой отец по материнской линии был мексиканцем, и вообще всякую чепуху в этом же роде.

Так мы с ним флиртовали довольно долго. Наконец парень разоткровенничался. Он рассказал, как ему надоело каждый вечер разносить напитки в этом заведении, что он очень хотел бы жениться, но ему все время приходится откладывать свадьбу, так как не хватает монеты. На что я сказал: в жизни часто приходится встречаться с подобными ситуациями, но что если он будет умником, я, может быть, подвину ему с десяток долларов, американских, разумеется.

Я сказал: я американец и болтаюсь здесь детому, что подыскиваю ранчо для одних богачей из Нью-Йорка. На это он заметил, что американец, который собирается в настоящее время купить в Мексике ранчо, должен быть абсолютным психом, хотя, с его точки зрения, добавил он потом, все американцы психи.

Говоря это, он все время смотрел на меня какими-то отсутствующими глазами. Я достал из кармана бумажник и начал пересчитывать свои банкноты. К этому занятию он проявил заметный интерес.

Тогда я спросил его, не знает ли он парня по имени Педро Домингуэс. Он говорит: нет, что-то не помнит, но если немного подумает, может быть, вспомнит и все мне сообщит. Он тут же оживился и сказал: ну да, он вспомнил парня по имени Педро Домингуэс и что тот непременно сегодня же вечером зайдет в кабачок.

На это я как раз и надеялся.

Жара невыносимая. Как в аду. Где-то в деревушке по пыльной дороге тащится местный парень и наигрывает на гитаре одну из бесчисленных нудных мексиканских мелодий, от которых у меня в глазах темно. Кругом такая унылая давящая обстановка, что мне кажется, если бы я сейчас начал умирать, я бы почувствовал огромное облегчение.

Какой-то однорукий парень сидит в углу и изо всех сил старается выжать лимон в свою текилу. Изредка он бросает на меня такие многозначительные взгляды, что я уже начинаю подумывать, не догадался ли тут кто-нибудь о том, кто я такой. От этой мысли мне стало еще более жарко, а воротничок вроде стал еще больше давить.

Сидящие в кабачке бабенки все какие-то костлявые, сухопарые. Мексиканские женщины или уж очень красивые, или вот такие, как эти, и я лучше уж согласился бы в седьмой раз посмотреть какую-нибудь старую картину, чем любоваться такими образинами.

Официант стоит в дверях и смотрит на улицу. По стене, что напротив меня, ползет ящерица.

Я еще раз посмотрел на официанта и решил, что он очень похож на ящерицу. У него какие-то совершенно пустые, без всякой искорки глаза, которые, вероятно, никогда не меняют выражения, даже если он увидит, что тебя поджаривают на костре. Пожалуй, это может его только рассмешить.

Я закурил сигарету, подозвал его и сказал, что он мне кажется очень умным парнем, и если ему удалось вспомнить относительно Домингуэса, может быть, он вспомнит также одну дамочку, которая живет где-то в здешних местах, дамочку по имени Фернанда Мартинас.

Он улыбнулся. Он сказал, что сеньора Мартинас каждый вечер в 11 часов заходит к ним в кабачок, она поет здесь. И в то же время, как она бывает у нас, Домингуэс обычно вертится где-нибудь поблизости. Он говорит, что Домингуэс иногда, когда захочет, бывает очень грубым, и вбил себе в голову, что он один имеет права на сеньору Мартинас и не собирается ни с кем ее делить.

Интересно, куда сейчас пошел официант? Может быть, он выскользнул из боковой двери, чтобы разбрехать все тому толстяку-хозяину, которого я видел при входе сюда? Меня предупредил и, что хозяин этого заведения не так уж плох, а все остальные здесь страшные вруны и никогда не скажут тебе правду, даже если им за это заплатить.

Я сижу, смотрю сквозь раскрытые двери на дворик и думаю: почему это мне всегда попадается такая работа? Почему, черт возьми, не поручить мне дело хотя бы где-нибудь в Нью-Йорке?

Может быть, вы сами хорошо знаете мексиканских женщин. Они или очень хорошие, или ужасно сволочные. И большей частью они как раз сволочные. Даже если они обладают прекрасными формами, характер у них вредный. Чистая кислота. Может быть, это потому, что они слишком много едят?

В кабачок вваливаются все новые и новые парни. Изредка входят и дамы. Все садятся за столик и заказывают вино. Два или три парня взглянули в мою сторону, но не обратили на меня особого внимания. А если бы обратили, то обязательно взглядом дали мне понять, что я им не понравился. Мексиканцам вообще никто не нравится.

Минут через десять ко мне подошел хозяин. Довольно жирный тип, щегольски одетый. Рубашка украшена серебряным шнурком, а на голове огромное черное сомбреро. Пояс штанов почти перерезает его пополам, так что живот даже немного свешивается через него. Мне этот парень очень не понравился.

— Сеньор, — сказал он. — Вы спрашивали о сеньоре Домингуэсе. Может быть, я вам могу помочь?

— Может быть, можете, — сказал я, — а может быть, и нет.

Мне ужасно надоели эти мексиканцы. Еще несколько лет назад, когда я впервые начал заниматься мексиканскими делами, мне сказали, что с мексиканцами нужно во что бы то ни стало держаться вежливо. Я это отлично сам понимаю, но бывают моменты, когда мне трудно удержаться в рамках вежливости. Вот и сейчас как раз наступил такой момент.

— Сеньор, — начал хозяин и развел руками. Я увидел, что ладони у него потные, ногти грязные, а пальцы похожи на когти огромной птицы. — Обычно я не вмешиваюсь в дела, которые меня не касаются, сеньор, — продолжал он. — Но я заметил, что как только сюда приходят люди и спрашивают Домингуэса, всегда происходят какие-то неприятности. — Он снова развел руками. — Я не хочу, чтобы в моем заведении происходили какие бы то ни было неприятности, сеньор.

Я посмотрел на него.

— Почему бы вам не освободить ваши ноги от тяжкого груза и не сесть, толстячок? — сказал я ему. — Я понял вашу речь таким образом: есть кто-то, кто хочет переправить вашего Домингуэса через государственную границу. Вероятно, Домингуэс один из тех проклятых бандитов, которыми так и кишат ваши места? Может быть, — продолжал я, выдувая огромное кольцо дыма, — он тот самый парень, который три недели назад перерезал горло почтовому курьеру, доставлявшему почту из Соединенных Штатов в Нью-Мехико? Кажется, вы, мексиканцы, неплохо живете в последние дни. В день, когда ваше правительство не отбирает у какого-нибудь иностранца нефтяные источники, вы восполняете этот пробел индивидуальными реквизициями.

Я подозвал официанта и велел ему принести виски, если оно у них имеется.

— Чтобы вас успокоить, я скажу: я пришел сюда не для того, чтобы скандалить с Домингуэсом. Мне просто нужно кое о чем с ним поговорить. Это не запрещается вашим законом? А? По-моему, разговаривать с людьми разрешается везде, даже в Темпапа.

Он выдавил из себя вежливую улыбку.

— Конечно, сеньор, — сказал он, люди могут разговаривать с кем угодно. Я только хотел сказать, что официальные лица почему-то не очень любят Домингуэса. Он время от времени причиняет правительству серьезные неприятности. Любит организовывать маленькие революции. И иногда это ему удается. Вот и все.

Он сел. Когда официант принес виски, он прихватил и для хозяина тоже. По-моему, хозяину очень хочется поговорить со мной. Так мы и сидим, глядя друг на друга.

— Слушайте, — сказал я. — Между прочим, я очень любопытный парень. Может быть, меня как раз интересуют те ребята, которые хотели поговорить с Домингуэсом. Может быть, вам от меня что-нибудь перепадет, если вы расскажете мне о них.

— Очень любезно с вашей стороны сделать мне такое предложение, — ответил он, — но я ничего не знаю. Единственно, что я хотел вам сказать: мне весьма нежелательно, чтобы в моем заведении произошли какие-нибудь неприятные события.

Он бросил на меня еще один многозначительный взгляд, забрал свое виски и смылся. Я смотрел, как он двигался по кабачку и мне очень хотелось дать ему хорошего пинка в то место, которое так туго обтягивали его узкие штаны.

Потом я взглянул на дверь, и как раз в это время вошла Мартинас. Я никогда раньше не видел этой бабы, но слышал о ней. Много слышал! И сразу догадался, что это она.

В ней есть все, что полагается. Если бы я не так устал от мексиканской пыли и этой проклятой вонючей текилы, ее приход, может быть, взволновал бы меня.

У нее походка представительниц высших слоев местного испанского общества. Мягкая нежная кожа цвета кофе с молоком, волосы, как черный бархат. Умеет одеваться. У нее такая фигура, что, глядя на нее, думаешь: может быть, все это только плоды твоего слишком разыгравшегося воображения? Очаровательная ножка твердо и решительно ступает по земле. На ней шелковое платье с низким вырезом, красная мексиканская шаль и белое сомбреро. Она высоко держит голову и полуприкрытыми глазами смотрит на это заведение и на всех собравшихся там, как на муравьиную кучу.

Вот, черт возьми! В конце концов, может быть, меня в этой работе ждет кое-какое вознаграждение…

Она прошла через зал и села за столик около эстрады для оркестра. Ясно дала понять всем присутствующим, что не собирается особо скупиться в демонстрации своих ножек. Вероятно, она считает, что они у нее очень хорошенькие и что мужская половина посетителей, поглядев на них, захочет выпить еще один стаканчик. Я тоже считаю, что ножки у нее очень хорошенькие.

Минуты через две пришел оркестр. Я смотрю на этих трех парней и никак не могу найти подходящих слов, чтобы точно описать их. В свое время один парень обозвал другого сломанным пугалом. По-моему, это определение удивительно подходит к этому оркестру! Они садятся, берут свои гитары, и я вижу на их противных рожах именно то презрение, которое всегда появляется у мексиканцев, когда они принимаются за работу.

Они начали. Играли они какую-то дешевенькую пронзительную мелодию, от которой меня чуть не стошнило. Я вспомнил оркестр Бена Берни и, ребята, как же мне вдруг захотелось вернуться в Нью-Йорк!

О'кей. Итак, веселью был дан старт. Два или три парня встали и начали танцевать. Было чертовски жарко. Танец их заключался в том, что они петляли по полу, крепко держась за своих дам, очевидно, из опасения, как бы не потерять их. Я заметил, что никто не приглашал Мартинас покачаться в такт музыке.

Я закурил еще одну сигарету. Подняв глаза, я увидел, что официант пристально смотрит на дверь. Потом он повернулся ко мне и улыбнулся. Я понял, что он хочет сказать мне.

При появлении Домингуэса все как-то неловко сжались. Домингуэс стоял в дверях и осматривался. Потом увидел девчонку Мартинас и улыбнулся.

Высокий худой парень, выряженный в черные с серебряной кружевной отделкой на боковых швах брюки, рубашку и галстук тореадора и сомбреро с серебряным шнурком. Длинное узкое лицо с огромным носом. Из-за тонких губ сверкают огромные белые зубы. На бедрах никакого оружия, а верхний левый карман рубашки явно оттопыривался. Вероятно, там спрятан отделанный перламутром револьвер 32-го калибра, который носят все здешние парни.

Оркестр замолчал. Я подозвал официанта и заказал еще одну порцию, хотя при этом подумал, что, пожалуй, я слишком много пью, особенно для парня, которому придется в самое ближайшее время проявить свою сообразительность.

Когда он принес виски, оркестр снова заиграл. Девчонка Мартинас встала и начала петь. Смешно, но у нее оказался довольно высокий голос, хотя и не неприятный. Пела она какую-то обычную муть относительно любовника-парня, который живет где-то в горах, словом, песенка самая ерундовая, которая может только мексиканцев привести в восторг.

Я сижу все там же и ничего не предпринимаю. Домингуэс внимательно оглядывает зал. Он улыбается, очевидно, этим самым одобряя аплодисменты, которыми гости кабачка наградили певицу. Я думаю, что часть аплодисментов он принимает на свой счет. Потом он проходит к ее столику и садится. Она взглянула на него, улыбнулась. Потом она посмотрела на оркестр и начала что-то говорить, указывая рукой на эстраду. Он улыбнулся еще шире. Осмотрелся по сторонам.

Ребята, я догадываюсь в чем дело: парень собирается петь. Он встает, подходит к эстраде, выхватывает у одного из парней гитару, поворачивается лицом к залу и начинает.

Вы, вероятно, слышали эту песню. Она называется «Сомбреро». Если вы поедете в Мексику, вы смело можете поставить об заклад свою последнюю рубашку: неважно, в какое маленькое захолустное местечко вы попадете, найдется какой-нибудь парень или девчонка из публики, которые обязательно споют «Сомбреро».

Когда он кончил петь, все начали шумно аплодировать. Я подумал: кажется, момент уже созрел, пора начать действовать. Я встал и пошел через зал к эстраде.

— Очень мило, сеньор, — сказал я Педро. — Песня ваша очень хорошая, но немного старомодная. Может быть, вы разрешите спеть для вас?

Я взял гитару со стола. Он смотрит на меня. Глаза у него холодные. В другом конце зала я увидел толстячка-хозяина. Он явно начал нервничать. Но, может быть, у него на это были какие-нибудь причины.

Я небрежно прошелся по струнам рукой и вдруг начал нажаривать самый стильный мотивчик. Потом разразился небольшой испанской песенкой, которой меня обучала когда-то одна бабенка. А в этой песенке говорится: женщина никогда не может знать, что ее ожидает за углом, и даже если она влюблена в парня, с которым крутится, может быть, она просто ошибается. Ну, знаете, одна из этих пустяковых песенок.

Пока я пел, я все время бросал многозначительные взгляды на девчонку Мартинас. Я обжигал ее такими взглядами, от которых вполне мог бы расплавиться борт дредноута, но ее все это нисколько не трогало. Она смотрела на меня со снисходительной улыбочкой.

У нее удивительные глаза: не моргают и совершенно неподвижные. Когда я пел, я думал, что эта дамочка совершенно запросто может одной рукой всаживать тебе в живот очередь из автомата, а другой в это время срывать с кустов розы. Да, вот такая эта дамочка!

Я окончил песню и передал гитару Домингуэсу. Он все еще улыбается, но только одними губами. А глаза, как пара айсбергов. Он указал рукой на пустой стул за столом.

— Садитесь, сеньор, — сказал он, — очень приятно было слышать испанскую песню, исполненную с таким чувством американцем.

— А откуда вам известно, что я американец? — спросил я его по-английски. — По-моему, я достаточно хорошо говорю на вашем жаргоне, чтобы меня можно было заподозрить в американском происхождении. Но, может быть, вас кто-нибудь предупредил?

Он засмеялся. Я вижу, что этот парень отлично понимает, что я хочу сказать. И он ответил на английском языке, на котором говорят в пограничье.

— Официант, сеньор, — сказал он. — Он ожидал меня у двери и предупредил, что здесь находится один очень интересный иностранец, американец.

Он покопался в глубоких карманах брюк и вытащил две длинные сигары. Одну из них он протянул мне и дал прикурить. Все это время он не сводил с меня глаз.

Потом подозвал официанта и заказал вина. По-моему, не пройдет и минуты, как этот парень заговорит сам, поэтому я молчу и внимательно разглядываю посетителей, как будто меня очень интересуют чертовы рожи этой толпы.

И вдруг я почувствовал, что вся проклятая шайка настороженно следит за нами. Может быть, они надеются, что в скором будущем их ожидает небольшое развлечение. Ну что ж, может быть, они и правы.

Парень принес вино. Домингуэс откинулся на спинку стула и затянулся сигарой. Когда я взглянул на него в упор, в его глазах уже сияла улыбка.

— Я не имею чести знать ваше имя, сеньор, — сказал он. — Мое собственное недостойное имя Педро Домингуэс, возможно, вы уже слышали его? Леди, которая удостаивает меня чести своим присутствием, — сеньора Фернанда Мартинас.

Я встал и слегка поклонился Фернанде. Когда я это делал, я увидел в ее глазах откровенный смех.

Я сел и подумал: у нее очень красивый рот. Губы изящной формы и не очень толстые, как у большинства здешних женщин, и пользуется она самой высококачественной помадой.

Мне пришлось призвать себя к порядку, чтобы сосредоточиться на предстоящей работе, а то я слишком размечтался на тему о том, что бы я мог сделать с этими губками, будь у меня на то свободное время.

— Мое имя Хеллуп, — сказал я Домингуэсу. — Уилли Т. Хеллуп. Я приехал из Нью-Мехико и подыскиваю ранчо для своих друзей из Нью-Йорка.

Фернанда засмеялась. Он присоединился к ней.

— Вероятно, ваши друзья очень глупые люди, сеньор Хеллуп, — сказала она. — Нужно быть сумасшедшим, чтобы покупать ранчо в этих местах. Вероятно, вам приходилось видеть скот, когда вы проезжали по этой местности?

Я кивнул.

— По-моему, тоже. Сумасшедший, — сказал я. — Но когда люди принимают твердое решение, я обычно с ними не спорю. Теперь, в свою очередь, кивнул Домингуэс.

— Сеньор, — сказал он. — Упаси нас, Боже, обвинять вас в лукавстве и в уклонении от истины, но вы должны считать нас совершеннейшими дураками, если рассчитываете, что мы поверим вашей сказке относительно ранчо, которую вы только что рассказали официанту.

Я начал быстро соображать. На какое-то мгновение меня охватила нервная дрожь. Неужели я допустил какую-то ошибку? Нет, не мог я этого сделать. Не может быть двух Педро Домингуэс и, может быть, этот парень имеет основания разговаривать со мной таким образом. Думаю, что мне лучше всего подыграть ему и посмотреть, что из этого получится.

— Я не понимаю вас, сеньор, — сказал я. Он развел руками.

— Вот уже второй или третий раз сюда, в Темпапа, приезжают разные люди. Они рассказывают различные забавные истории относительно того, кто они такие и что собираются здесь делать.

В этот момент он был ужасно похож на гремучую змею, и мне показалось, что уголки его тонких губ немного искривились.

— Обычно приезжающие сюда люди проявляют интерес к двум вещам, — продолжал он. — К нефти и к серебру. Правда, они нам прямо этого не говорят. О, нет!.. Эти люди приезжают, чтобы в этой местности подыскать для кого-нибудь ранчо или объясняют свой приезд другими подобными баснями. Не дальше как на прошлой неделе, — продолжал он, — сюда приезжал один глупый человек, назвавшийся Лэрьятом. У него здесь с полицией произошли какие-то неприятности, боюсь, что я был их причиной. Весьма прискорбно, но он был убит при попытке к бегству из тюрьмы Темпапа. У нас есть тюрьма, довольно уединенное тепленькое местечко, и лучше бы ему кто-нибудь посоветовал остаться в ней, в мире и одиночестве. Но нет, он попытался убежать, вместо того чтобы положиться на мудрость нашего многоуважаемого адвоката Эсторадо, который (я в этом уверен) по зрелому размышлению непременно отпустил бы этого парня на свободу.

Я понял и улыбнулся ему улыбкой, которая больше походила на насмешку.

— Ну и что же я, по-вашему, должен сделать? — сказал я. — Что же, прикажете мне подойти к вам и поцеловать вашу белую лилейную ручку за то, что вы не попытались запрятать меня в вашу гнусную тюрьму?

Я наклонился к нему через стол.

— Слушай, Домингуэс, — сказал я. — Я много слышал о тебе. Ты один из самых низких людей во всей округе. Так ведь? Ты воображаешь из себя бога на колесиках, а для меня ты просто еще один мексиканский негодяй!

А парень он крепкий, умеет держать себя в руках. Спокойно сидит за столом и играет пустым стаканом.

— Я не собираюсь ссориться с вами, сеньор, — сказал он. — В любой момент сюда может зайти патруль, и если я рассержусь и разделаюсь с вами так, как мне этого хочется, возможно, мне придется тогда разделить с вами этой ночью тюремную камеру. А такая перспектива мне совсем не улыбается. Я не сомневаюсь, что мы сможем найти какие-нибудь другие возможности встретиться с вами при более благоприятных условиях.

Он посмотрел на дверь. Я тоже. В дверях стоял патруль: лейтенант и три солдата.

О'кей. Значит, так и сделаем. Я наклонился к нему.

— Слушай, Домингуэс, — сказал я ему. — Я хочу тебя предупредить. Может быть, ты захочешь пристрелить меня, но тебе не удастся вывернуться из этого дела. Эта штука не под силу такому вшивому даго, как ты, вместе с этой дешевой юбкой, которая крутится около тебя, — я презрительно усмехнулся в сторону Фернанды. — Лично я думаю, что ты просто очередной ее любовник…

Он ударил меня. Ударил прямо в лицо, от чего я даже зашатался. Я вскочил, схватил бутылку текилы и бросил в него. Не попал, но вино пролилось на Фернанду, которая все еще сидела за столом с мертвеннобледной рожей и мечтала, чтобы кто-нибудь убил меня чем угодно во славу семьи Мартинас.

Когда Домингуэс сунул руку в карман за револьвером, я перегнулся через стол и влепил ему хороший удар.

Вокруг нас поднялся невообразимый шум и гвалт. Помню только, как меня схватили два солдата, а лейтенант и третий солдат схватили Домингуэса. Все кричали и визжали одновременно.

Я слышал, как хозяин, официант и остальные посетители рассказывали о случившемся в сорока девяти вариантах, а над этим шумом раздавался пронзительный крик Фернанды, оскорбленной тем, что я назвал ее дешевой такой-то и такой-то…

Лейтенант — грязный низенький парень, не брившийся дня три, — поднял руку, и все замолчали.

— Сеньоры, — сказал он, — вы оба пойдете в тюрьму. Это довольно далеко отсюда. У вас будет достаточно времени, чтобы обдумать свою судьбу.

Они вывели нас из кабачка, связали нам сзади руки, и один солдат повел нас на веревке. Остальные вскочили на коней и помчались по дороге, предоставляя нам возможность вдоволь насладиться пылью, тучей взлетавшей из-под копыт. Во рту Домингуэса все еще торчала сигара, а из раны над глазом, которой я его наградил, текла кровь.

Я посмотрел через плечо. В дверях стояла Фернанда, пристально глядя нам вслед. Ее белое сомбреро ярким пятном выделялось на фоне испуганных мексиканских рож.

— Адью, американо, — крикнула она, — надеюсь, ты сдохнешь в тюрьме от лихорадки!

Была уже полночь, когда нас заперли в камере в тюрьме Темпапа. Когда дверь за нами заперли, Домингуэс подошел к деревянной скамье, стоявшей у задней стены камеры, и сел на нее. Я остался стоять около двери, глядя сквозь железную решетку на удалявшегося по коридору дежурного.

Когда он скрылся из виду, я повернулся и взглянул на Домингуэса. Он поставил одну ногу на скамейку и достал из кармана новую сигару. Так он сидел, спокойно покуривая, как будто с ним ничего не случилось.

Я подошел к нему.

— Ну, что? — спросил я.

Он взглянул на меня и засмеялся. Когда к нему поближе приглядишься, у него, оказывается, совсем не такая уж противная морда. Пожалуй, когда-то у него было даже очень доброе лицо, но, очевидно, что-то случившееся с ним в юности навсегда стерло это доброе выражение.

— Это был единственный способ, сеньор Хеллуп! — сказал он. — Здесь мы сможем спокойно поговорить. Если бы мы разговаривали на свободе, нас могли бы подслушать, подсмотреть. Кроме того, в настоящее время я не пользуюсь особой популярностью в здешних местах. Я рад, что вы поняли мое желание удалиться для беседы в тюрьму, только по-моему, не было никакой необходимости обзывать бедняжку Фернанду такими грубыми словами!

Я печально пожал плечами.

— Забудем это, — сказал я. — Просто это слово попало на язык, вот я и сказал. — Я подошел к двери и посмотрел в коридор. Все тихо. Я вернулся к нему.

— О'кей, — сказал я. — Предположим, говорить начнешь ты. И рассказывай все, Домингуэс, потому что чем больше ты расскажешь, тем больше получишь за это.

Он стряхнул пепел с сигары. Лунный свет пробивался сквозь решетку окна, расположенного на другой стороне камеры, озаряя наши лица.

Интересно, расскажет этот парень правду или нет?