ГЛАВА 3

Желание леди Франклин ехать на переднем сиденье весьма озадачило Ледбиттера. Кое-кто из пассажиров-мужчин, когда не было спутников, порой садился рядом с ним, но за женщинами такого не водилось. Нахальство, и больше ничего! Этим поступком леди Франклин сильно уронила себя в глазах водителя, оказавшись много ниже и без того невысокого уровня, который отводился в его иерархии ценностей женщинам. Как он ни бодрился, усталость брала свое, да и то, что его застали спящим, не давало ему покоя, — это был сильный удар по его самолюбию. Стыд и срам — первый раз приехать к клиенту — к аристократке! — и так опозориться. Кроме того, он ненавидел дворецких как класс, а этот мерзавец его дважды оскорбил — первый раз по телефону, а потом, когда тряс за плечо, чтобы разбудить. Пусть скажет спасибо, что не получил по роже, бушевал про себя Ледбиттер. Попало и леди Франклин, — раскудахталась: ах, мы вас разбудили! — а сама небось по полдня валяется в постели. А теперь развлекай ее приятной беседой! Он всегда был готов поддерживать разговор, и это у него неплохо получалось — чему не научишься на такой работе! Одним пассажирам нравилось, когда водитель разговорчив, другие предпочитали, чтобы он помалкивал. Ледбиттер же, со своей стороны, умел угодить и тем и другим. Но в это утро язык начисто отказывался ворочаться, а потому Ледбиттер решил избрать выжидательную тактику: в конце концов она тут главная, ей и карты в руки.

Через некоторое время он услышал:

— Какая у вас удобная машина. Мне ее очень хвалили. Что это за марка?

«Тоже мне специалистка, — фыркнул про себя Ледбиттер, — сказать, что у нее каждый год рождается по автомобильчику, так ведь поверит!» Но вслух он этого не произнес, а, напротив, дал необходимые разъяснения.

— Одно время мы тоже ездили на такой — прекрасная машина. Теперь я ей не пользуюсь — она стоит в гараже, в нашем загородном доме, а я там совсем не бываю — врачи не советуют мне покидать Лондон. Мой муж очень любил водить...

«Любил! Интересно, кто он — лорд или пэр, — ни с того ни с сего подумал Ледбиттер. — Наверное, он ее бросил, а может, и она от него сбежала. Короче, вместе они не живут — уж это точно».

— Машину иметь хорошо, — сказал он вслух. — Если, конечно, это по карману. Можно поездить, посмотреть места...

— О да. А кроме того, езда очень успокаивает... Вам нравится водить машину?

— Признаться, я как-то об этом не задумывался, миледи. Это моя работа.

— Мне говорили, что вы превосходный водитель, и я вижу, что это и в самом деле так. Прямо как в хороших стихах — поразительная плавность в начале и в конце. Поэзия движения.

К собственному удивлению, Ледбиттер вдруг почувствовал себя польщенным, но ответил равнодушным тоном, словно отмахиваясь от незаслуженной похвалы:

— Просто я стараюсь ехать, будто я за рулем «скорой помощи» и везу больного. Или словно в багажнике у меня стакан с водой — Боже упаси расплескать. Все это дело привычки. Правда, когда за рулем женщина, тогда уж...

— Я вас слушаю, — сказала леди Франклин.

— Они... в общем, женщины почему-то не могут привыкнуть...

— А я так и не научилась водить, — сказала леди Франклин. — Муж долго со мной занимался, но все без толку. Сам он водил неплохо, почти как вы. Когда мы куда-нибудь выезжали, мы брали нашего шофера, но только в качестве пассажира, на всякий случай, — вел машину муж. Представляю, как скучал бедняга шофер!

— Наверное, он быстро привык, миледи. Леди Франклин грустно улыбнулась.

— Вы, кажется, считаете, что привыкнуть можно ко всему на свете. Но так ли это на самом деле? Два года назад у меня умер муж, но я с этим не свыклась. Мне все время кажется, что это случилось только вчера... Я... меня не было с ним рядом в тот момент.

«Он-то, наверное, уже с этим свыкся», — позлорадствовал про себя Ледбиттер, но, вовремя попридержав язык, сочувственно произнес:

— От судьбы не убежишь, миледи.

— Вы правы! Сколько раз я говорила себе то же самое, но безуспешно. В тот вечер я была в гостях. Я могла бы туда и не ходить. Я вас не очень утомляю своими разговорами?

— Нет, нет, — отозвался Ледбиттер. Впрочем, что еще мог он ответить?

— Доктор сказал, что я вполне могу оставить его одного, — продолжала леди Франклин. — Муж был на пятнадцать лет меня старше, мы прожили вместе всего несколько лет, у него было больное сердце: до этого с ним случилось два или три сильных приступа.

— Плохое сердце — это не приведи Господь! — покачал головой Ледбиттер.

— Да уж! Но между приступами он чувствовал себя неплохо, а в тот день вообще выглядел совершенно здоровым.

Леди Франклин прикусила губу и замолчала.

— Может быть, хотите послушать радио? — предложил Ледбиттер.

— Благодарю вас, но пока не надо. Может быть, чуть-чуть попозже, но не сейчас. Я так много слушала радио... Дело в том, что после смерти мужа у меня был нервный срыв...

— Это плохо, — сказал Ледбиттер. — Жуткое дело — нервный срыв.

— Я все время думала о том самом дне — мне казалось, что если бы в тот момент я осталась дома, не пошла бы на этот глупый коктейль, ничего бы не случилось. Я не могу простить себе, что он умирал, а меня не было рядом. Он не любил быть один. Я проклинала себя, что не осталась с ним, не могла взять его за руку и что-то сказать... не важно, что именно. Если б он до этого болел, пусть недолго, я бы как-то подготовилась... если б только мы могли сказать что-то друг другу на прощанье или хотя бы посмотреть в глаза...

Тут она посмотрела в глаза Ледбиттеру с таким отчаянием, что водителю на какое-то мгновение стало не по себе. Впрочем, раздражение из-за того, что она пристает к нему с неуместными признаниями, по-прежнему не покидало его. Ну почему он обязан все это выслушивать?! Тем не менее он сделал над собой усилие и участливо произнес:

— Вам обоим не повезло, миледи.

— Мне тоже так кажется. Правда, все уверяют меня, что ему в каком-то смысле даже повезло — о такой смерти можно только мечтать, подумать только — умереть не страдая! Наверное, они правы: я бы просто не вынесла, если б он умирал в страданиях. Но все равно эта внезапность... Так ужасно, когда люди умирают внезапно... У вас такое бывало?

На войне Ледбиттер столько раз видел, как умирают внезапно, что давно сбился со счета. Ни самая идея внезапной смерти, ни ее вид не вызывали у него никаких эмоций. Но он честно напряг память, пытаясь представить себе, что испытал, когда впервые увидел смерть. Кажется, тогда его страшно тошнило — в самом прямом смысле. Но, окинув мысленным взором ту внушительную дистанцию, что отделяла зеленого юнца Ледбиттера от Ледбиттера нынешнего, он сказал:

— Это оглушает. Точно обухом по голове. Кошмарное, надо сказать, ощущение.

Не успел он произнести эти слова, как леди Франклин заметно оживилась.

— Вы правы, — подхватила она, — вот именно: обухом по голове. Правда, себе я бы очень хотела пожелать такое — я имею в виду внезапную смерть. А вы?

— Скоропостижно скончаться? А что? Почему бы и нет? В любую минуту. Пожалуй, только не сейчас.

Леди Франклин улыбнулась.

— Согласна: только не сейчас. Впрочем, люди так устроены, что всегда находят повод произнести: «только не сейчас». Кроме того, скоропостижная смерть — удар для близких. Наверное, приключись с вами такое, многие бы очень опечалились.

Ледбиттер промолчал.

— Дело не только во внезапности, — продолжала между тем леди Франклин. — Я бы вынесла это потрясение, этот шок, но с его смертью что-то ушло безвозвратно, что-то оборвалось: так обрывается вдруг мелодия. Оборвалась мелодия нашей жизни. Мы выводили эту мелодию и одновременно внимали ей — вы понимаете, что я имею в виду? Но мы не допели и не дослушали, главное так и осталось нераскрытым. Впрочем, муж пытался кое-что сделать. Он знал, что серьезно болен, но я-то об этом не подозревала. Он запретил доктору говорить мне о его здоровье. А вдруг это вынужденное молчание, невозможность рассказать мне все как есть и ускорило конец?.. Я знала — ему надо беречься, но надеялась, что впереди у нас годы счастливой жизни. Многое потом не давало мне покоя, но все-таки самое ужасное, что занавес упал так внезапно, поверг мою жизнь в хаос и мрак. Если бы только мы успели сказать что-то друг другу! Одного-единственного слова — «дорогой!», «дорогая!» — хватило бы вполне, оно подвело бы итоги, выразило бы наши чувства. Пусть даже это были бы горькие слова, ничего, мне все равно стало бы легче. Я была готова страдать вместе с ним, рядом с ним. Мы многое делали сообща, но никогда не страдали вместе, не жили общей болью. Его приступы не в счет — он всегда быстро поправлялся. Мы так и не открыли друг другу наши душевные глубины, не встретились под знаком вечности. Простите, если я говорю слишком театрально...

— Вовсе нет, миледи, — поспешил успокоить ее Ледбиттер. По правде говоря, до него дошло очень немногое из монолога леди Франклин. В какой-то момент он отключился и слушал вполуха, как радио — радио, правда, куда приятнее. Господи, скорее бы включить приемник!

Ее последние слова, однако, застряли у него в голове. «Под знаком вечности!» Только богачи могут себе позволить роскошь прислушиваться к своим капризным душам, до чего же они обожают такие выражения! Лично для него эти слова ассоциировались с процедурой захоронения бренного тела, которое с определенного момента делается жуткой обузой для окружающих — участь, очень скоро ожидающая и его самого, если за руль будут по-прежнему допускать женщин и они станут гонять по Лондону, как, например, вот эта...

Вскоре леди Франклин снова нарушила молчание.

— Откровенно говоря, я и по сей день не знаю, что именно должна была тогда ему сказать, — произнесла она задумчиво. — А ведь уже два года, как он умер, и у меня было предостаточно времени на размышления. Порой мне кажется, что я уже вижу эти слова, могу потрогать их рукой, знаю, что испытала бы, если б сумела их произнести. Я по-прежнему не теряю надежды их отыскать, но пока ничего не получается. Если б только я сумела внушить себе, что он может меня сейчас услышать, я бы обязательно нашла и произнесла эти слова. Но, увы, мертвые нас не слышат...

— И порой слава Богу, что не слышат, — отозвался Ледбиттер.

Леди Франклин улыбнулась и сказала: «Наверное, вы правы». Затем ее лицо снова затуманилось.

— Но если говорить всерьез — надеюсь, что вы не имеете ничего против, — эти несказанные слова преследуют меня страшным кошмаром. Муж так и не узнал, как я к нему относилась. Он умер в неведении. Да и как он мог догадаться — ведь я вела себя так легкомысленно. Я уже плохо помню, какой именно я была в те дни, с тех пор я сильно изменилась, могу сказать только одно: раньше я не думала о жизни, я просто жила... Я была очень юной, гораздо младше мужа. Я и замуж-то не собиралась, но все вокруг стали меня очень уговаривать, им казалось, что именно такой человек мне и нужен. Я была страшно напугана богатством мужа. («Нашла чего бояться, — удивился про себя Ледбиттер. — Готов побиться об заклад, что она быстро оправилась от испуга и все его денежки пересчитала до пенса!») Если бы кто-нибудь сказал, что я вышла замуж ради денег (а такое, наверное, говорилось), это было бы неправдой, но если б сказали, что я выходила за него без любви (не сомневаюсь, что и это тоже обсуждалось!), то здесь было больше истины. Но потом я его полюбила — возможно, не так, как любят тех, кто совершенно здоров и не нуждается в постоянном присмотре, но все равно полюбила. Говорят, что я была хорошей женой, и потому он не мог не знать, как я к нему относилась. Но, по-моему, это не так. Умирая, он понимал одно — если вообще сохранил способность что-либо понимать в свой смертный час, — меня нет дома, я в гостях. В то время я обожала ходить в гости, а муж больше любил побыть дома. По-моему, самое важное в нашей жизни состоит в том, чтобы те, кого мы любим, знали о наших чувствах. Разве я не права?

Леди Франклин явно ожидала ответа. Ледбиттер, которого никто не любил и который, в свою очередь, тоже никого не любил, был в замешательстве.

— Если так уж необходимо, чтобы люди знали, как мы к ним относимся... — начал он и вдруг почувствовал прилив уверенности, — если так уж необходимо, чтобы люди знали, как мы к ним относимся, — повторил он мрачно, — то, пожалуй, вы правы: надо говорить правду — в этом тоже есть свое удовольствие.

Леди Франклин улыбнулась:

— Вы так полагаете? Признаться, я имела в виду кое-что другое. Мне просто кажется — возможно, вы со мной не согласитесь, — что если во враждебности между представителями рода человеческого есть что-то вполне естественное и даже как бы само собой разумеющееся (Ледбиттер был полностью согласен с этим тезисом, хотя и промолчал), то с любовью все обстоит как раз наоборот. Что бы ни говорил Блейк... — тут, вовремя заметив, что имя Блейка не произвело на собеседника никакого впечатления, она слегка взмахнула рукой. — Блейк считал, что любовь очевидна и без слов, но я убеждена, что о любви надо говорить. Но сама так этого и не сделала.

«Положим, даже если б ты и объяснилась ему в любви, — размышлял тем временем Ледбиттер, — это еще вопрос, поверил бы он или нет. Мало ли кто что скажет...» Впрочем, пассажиру так не ответишь, и вслух он произнес:

— Поступки красноречивее слов, миледи!

Но леди Франклин покачала головой.

— Иногда — да, не спорю. Более того, в большинстве случаев так оно и есть. Но не всегда. Например, если б мне захотелось довести до вашего сведения, что я считаю вас превосходным водителем, лучшим из всех, кого я знаю, каким, спрашивается, поступком я могла бы это выразить? Пожалуй, только словами.

Сказано было убедительно, и Ледбиттеру волей-неволей пришлось принять комплимент.

— Если вам хочется что-то сказать людям, — продолжала между тем леди Франклин, обращаясь больше к себе, нежели к своему собеседнику, — спешите, не откладывайте на потом. Потом будет поздно, и несказанные слова отравят вам жизнь, как это случилось со мной.

Ее нижняя губа выпятилась, задрожала, и — словно захлопнулись оконные ставни — на лице появилось выражение скорбной отрешенности, недоступности внешним впечатлениям.

Ледбиттер стал думать, что бы такое он мог сказать окружающим, но ничего приятного для них не придумал. Обругать кого-нибудь на чем свет стоит? Это с превеликим удовольствием. В таком случае пару теплых слов могла бы услышать от него и леди Франклин. Например: «Поменяйтесь местами с простой работницей, миледи, и вам незачем будет ломать голову, что сказать мужу-покойнику: вы станете пилить живого супруга». Как следует не проснувшись, он соображал довольно туго и почему-то упустил из вида, что и работница может быть вдовой. Или: «Покойник небось на седьмом небе от радости, что не слышит, какую чушь вы несете!»

Расправившись в воображении с леди Франклин и заметно от этого повеселев, вслух он сказал:

— Не желаете ли послушать радио, миледи?

— Нет, нет, благодарю, — ответила леди Франклин. — Послушаем на обратном пути. Мы уже почти приехали.

Испугавшись холодности, с которой прозвучали эти слова, она поспешно добавила:

— Могу вам рассказать, почему я решила поехать в Кентербери. — И снова ей показалось, что она обращается к водителю как-то свысока, будто она гораздо старше его, хотя на самом деле заметно уступала ему и по возрасту, и по жизненному опыту. «Все дело в социальных различиях, — думала она. — Потому-то и изъясняюсь так неестественно: хочу быть абсолютно понятной, словно что-то растолковываю ребенку. Но я так давно ни с кем по-настоящему не общалась, что разучилась говорить по-человечески. Господи, как трудно вступать в контакт с людьми».

— Я решила поехать в Кентербери, — повторила она на сей раз с большей, как ей показалось, непринужденностью, — потому что муж очень любил старинную архитектуру, особенно соборы. Друзья иногда шутили, что ему следовало стать монахом — я страшно на них за это сердилась. Да, конечно, ему не надо было приобретать профессию, чтобы зарабатывать на жизнь, но, если б не здоровье, он скорее всего стал бы архитектором. Увы, болезнь заставила его отказаться от многого. Постепенно ему становились недоступными все его любимые занятия, то, без чего он не мыслил существования, — он обожал путешествовать, но и это в конце концов тоже стало ему не по силам. В свое время мы побывали во Франции, осматривали старинные соборы, часто путешествовали по английским церквам. Муж много рассказывал мне о церковной архитектуре, хотел передать мне свое увлечение, но у него ничего не вышло.

— Еще бы, — отозвался Ледбиттер. — Молодым леди это скучно, им подавай ночные клубы, званые коктейли... — И, не успев закрыть рот, понял, что сказал лишнее.

— Пожалуй, вы правы, — сказала леди Франклин и покраснела. — В каком-то смысле я ревновала его к соборам. Мне очень хотелось, чтобы у нас были общие интересы, но в то же время в глубине души я этому противилась. Мне казалось, что я обязательно должна сохранить независимость, не поддаваться влиянию его семьи — в обществе она занимала гораздо более высокое положение, чем моя. Я боялась полностью в ней раствориться... Я пыталась... как бы это выразить... обороняться, что ли?

— От родственников, по-моему, радости что от колотья в боку, — заметил Ледбиттер. — Я, например, всегда старался поменьше с ними общаться.

— У меня так не получалось, — отозвалась леди Франклин. — Я не могу пожаловаться на то, что в семье мужа ко мне плохо относились, — напротив, порой я просто задыхалась от их внимания. Но им очень хотелось переделать меня по своему образу и подобию. У них был свой особый уклад, и они очень надеялись, что я впишусь в него. Они говорили на специальном языке, семейном диалекте, который я так и не смогла выучить. И на мир они смотрели только со своей колокольни, не допуская иных точек зрения. Временами, признаюсь, я огрызалась — и на Филиппа тоже, потому что в его голосе мне слышались их интонации. Я начинала бунтовать. Но он был бесконечно терпелив — впрочем, как и все они, и старался ничего мне не навязывать. Может быть, напрасно. Я хотела, чтоб у нас были общие интересы, но мне не давал покоя этот самый бесенок независимости, то и дело нашептывавший мне, что нельзя поддаваться, что стоит уступить хоть чуть-чуть и мне не видать свободы и самостоятельности.

— Скорее всего, так оно и было бы, — поддакнул Ледбиттер. Он вдруг отчетливо увидел, как воинственные Франклины разворачивают свои боевые порядки на одном из холмов, что мелькали за окном машины. — Таким только палец протяни — живо всю руку оттяпают. Вы и оглянуться не успели бы, как в вас не осталось бы ничего своего!

— Даже и не знаю, — отозвалась леди Франклин, — насколько мне удалось сохранить это самое «свое». Тогда мне казалось, что они слишком уж суетятся вокруг Филиппа. Как же я ошибалась... Потом он умер, и они... В общем, они были мной недовольны. Все это очень грустно. Теперь мы с ними встречаемся крайне редко — к обоюдному, надо сказать, удовлетворению.

— Что ж, как говорится, нет худа без добра, — вставил Ледбиттер, убедившись, что леди Франклин не может похвастаться сильными союзниками.

— Пожалуй. Только порой очень хочется, чтобы меня окружали не только адвокаты и поверенные и чтобы молчание вокруг не было столь почтительным. Впрочем, во всем этом виновата я сама. Я была единственным ребенком в семье. Отец умер вскоре после моего замужества, а мать...

Как и многие люди труда, Ледбиттер не любил совать нос в чужие дела. Но на сей раз им вдруг овладело любопытство:

— Я вас слушаю, миледи.

— Теперь мы с ней больше не видимся.

Снова затуманенный взгляд, снова выпяченная нижняя губа, снова полная отрешенность. Вскоре, однако, леди Франклин, сделав над собой усилие, стряхнула оцепенение и проговорила:

— Вот потому-то, собственно, у меня и возникла мысль совершить паломничество в Кентербери — не покаяния ради, нет, нет, просто мне показалось, что мужу это было бы приятно, а я — пусть с опозданием, пусть ненадолго — смогла бы сделать то, что не сумела в свое время — найти с ним общий язык.