"Вторжение" - читать интересную книгу автора (Гагарин Станислав Семенович)

XVII. СТРАСТИ ПО ТИРАННОЗАВРУ

Тираннозавр нежился под жаркими лучами белого раскаленного Солнца.

Совсем недавно он сожрал молодого травоядного ящера, попавшегося ему в украшенные страшными когтями лапы. Без особого усилия хищник разодрал бедолагу надвое и неторопливо, довольно ухая и громко сопя, насыщался, забрызгав кровью собственную грудь, измарав огромную клыкастую морду.

«Появиться бы в подобном обличье на Герцена в Писдоме», — ухмыляясь, подумал чудовищный ящер. Он вытянул окровавленную морду к Солнцу, ему было несколько щекотно от жарких лучей, и трижды проскрежетал, утверждая окрест могущество и силу.

Тираннозавр являлся здесь самым крупным, беспощадным и свирепым зверем, никого не боялся и не брал в расчет никакие составляющие прежнего бытия, ибо от существования Московской писательской организации, с ее парткомом и «Апрелем», Литфондом и секретариатом, равно как и от скандалов в Центральном доме литераторов его отделяли многие-многие миллионы лет.

Ощущения тираннозавра казались странными и непоследовательными.

С одной стороны, он полностью был наделен теми качествами, которые необходимы для независимого существования такого крупного хищника из отряда динозавров, обитающих здесь, на Земле, которую спустя много лет назовут Америкой, ибо именно здесь люди обнаружат останки чудовищных тираннозавров.

«Не мои ли?» — усмехнулся зверь, и вот именно эта способность мыслить неким иным способом, наблюдать за поступками ящера как бы со стороны и оценивать их при этом — смущало кинжалозубую зверину.

Откуда бы ему, пятнадцатиметровому хищнику, обладающему примитивным мозгом, в котором существовало лишь две программы — жрать и размножаться, сообразить, что на дворе нынче конец мелового периода мезозойской эры? А также радоваться тому обстоятельству, что он, тираннозавр, наконец-то свободен ото всех обязательств, которые накладывают на него затерявшиеся в будущем такие ничтожные факторы, как Центральный дом литераторов, необходимость регулярно и в срок платить членские взносы, бессмысленные споры с Воениздатом, перевертышем и подручным ломехузов, борзописцем Рыбиным, недальновидным и трусливым генералом Пендюром?

Откуда бы этому гигантскому парню из группы карнозавров — мясных, значит, ящеров, обладателю огромного, правда, почти безмозглого черепа, которым он, стоя на мощных задних лапах и на хвосте, помахивал сейчас, знать и о том, что у него есть куча родственников? Тарбозавры, мегалозавры, целурозавры! Все они относились к динозаврам, ужасным, страшным, стало быть, ящерам, достигающим тридцати и более метров, хотя этот конкретный зверь пожелавший вдруг оказаться в Писательском доме хохмы, так сказать, ради, никогда не встречался с ними в житейской, доисторической, мезозойской практике…

И вместе с тем ящер чувствовал наличие у себя способности к абстрактному мышлению, понимая одновременно с этим, что склонность к философскому рассуждению у подобного существа ну просто никак обнаружиться не может.

Тираннозавр то ли глухо взревел, то ли вздохнул, не в силах пока разрешить логическое противоречие, беспокоившее ящера, сложил на груди сильно редуцированные, укороченные, значит, передние лапы. Они казались смешными, эти вроде как недоразвитые конечности. Потом пошаркал ими, будто бы счищая уже подсохшую на его шкуре кровь неудачника, которого тираннозавр естественным образом давеча сожрал.

Он понимал, что теперь надо бы забраться в укромное место и дать возможность перевариться, усвоиться тому мясу, которым ящер в достаточной мере набил огромное брюхо.

Только некая мысль беспокоила тираннозавра, и ящер отнял передние лапы от груди, ухватился правой за ствол дерева, которое едва возвышалось над его массивной головой, выдернул дерево с корнем, силы в укороченных лапах хватало, обломил крону и сунул в страшную пасть, насмешливо подумав о том, что в меловом периоде мезозоя еще не научились делать зубочистки, как и в тех местах, о которых он почему-то так хорошо помнит.

Кинжаловидные зубы ящера зажали, будто легкую палочку, сунутое в пасть бревно. Правая задняя лапа выдвинулась вперед, за нею последовала левая, дернулся и поволочился мощный, тяжелый хвост, тираннозавр двинулся в путь, и его дергающуюся походку можно было бы назвать вертлявой, если бы не огромные размеры.

Вокруг торопился жить, поедая друг друга, загадочный и фантастический мир, далекий от времени появления на планете существа типа Homo Sapiens.

Это был удивительный и невообразимый мезозой — эра средней жизни, с ее всеобъемлющим царством пресмыкающихся, которые, казалось, прочно и бесповоротно утвердили на Земле мировое господство. Именно ящеры всех пород и оттенков владычествовали в тех сферах — на суше, в воде и в воздухе. Рептилии разнообразных видов и размеров заполонили жизненное пространство, и не было никаких видимых причин, по которым можно было бы вытеснить их оттуда.

Еще в триасовом периоде появились архозавры — родоначальники ящеров. Поскольку триас — один из трех периодов мезозоя, потом будут еще юрский и меловой — был характерен равнинным ландшафтом, для всех, кто хотел выжить, необходимо было видеть как можно дальше, необходимо было повысить дальность видимого горизонта, как выразился бы штурман дальнего плаванья Станислав Гагарин. А как же?! Тут и опасность вовремя заметишь, и добыча не ускользнет… Вот тогда архозавры, предки нынешнего ящера-тирана, и поднялись на задние лапы.

Разделились рептилии и на тех, кто пожирал собратьев, и на тех, кого пожирали. Были ящеры хищные, были и вегетарианцы, благо растительность вокруг имелась буйная. Мирные ребятишки росли тоже двуногими, но более резвые мясоеды загнали их в воду. Среда, известное дело, определяет способ существования, вот они и вернулись в четырехногое положение, выродившись, тем не менее, в гигантских диплодоков, тридцати-сорокаметровые размеры которых не вмещает человеческое воображение.

Пришел юрский период, а с ним появились обширные моря, заполонившие планету, в том числе и нынешнее Подмосковье, Великороссию. Тут было раздолье для плезиозавров, помеси змеи с черепахой в полтора десятка метров длиною. Вкупе с ихтиозаврами они владели водным пространством и не боялись ни Бога, ни черта, если те и существовали в то незабвенное время нерассуждающей жизни.

«Францисканский монах, англичанин Билл Оккам утверждал, что по природе люди рождаются свободными и равными, — подумал тираннозавр, легко преодолевая небольшое озерцо, кишащее поедающими друг друга тварями. — Но чтобы сказал Оккам об этих существах, далеко не равных, между собой, и свободных лишь в праве сожрать любого, кто подвернется и влезет по размерам в пасть. Для них свобода и в возможности быть сожранным тем, кто появился на свет более сильным… Эдакая мезозойская осознанная необходимость!»

Несколько мелких водяных хищников вцепились тираннозавру в лапы и хвост, но прокусить толстую кожу не смогли. Выволоченные ящером на земную твердь, они в бессилии отпали и теперь корчились, оставленные на обочине пропахиваемой чудовищем борозды, обреченные умереть под лучами такого же злобного, жестокого, как и всё на планете, побелевшего в яростном свечении Солнца.

«Чтобы отделить здесь рациональное от бессмысленного и неразумного, не подойдет и знаменитая бритва Оккама, — печально улыбнулся про себя тираннозавр. — Но ведь этот мир алогичного, нерассуждающего злодейства был преобразован в конце концов в царство Разума и Духа! Впрочем, таким результатом эволюция предстает лишь в сочинениях утопистов. А на самом деле… Где та бритва, которая вычленила бы истинно доброе в деяниях великих революционеров, от Маркса с Робеспьером до внука калмычки и чувашина, а затем с его последователями, сыном сапожника, и новоявленным тираном Пол Потом? Верно говорил Оккам, что не существует такой вещи как универсальное, внутренне присущее предметам, по отношению к которым оно было бы всеобщим. Так почему же эти парни с университетским образованием — Сталину с его семинарией подобный закидон несколько извинителен, вообразили вдруг, что именно марксизм, названный в Девятнадцатом веке Михайловским примитивной догмой, и один только марксизм является той универсальной отмычкой, которая откроет двери к безоблачному счастью во всех временах и народах? Куда девался хваленый принцип их основоположника — все подвергать сомнению?»

Ящер приближался к зарослям диковинного леса, среди деревьев которого давно заметил некое шевеление. Инстинкт, управляющий поступками именно тираннозавра, а не того существа, которому были известны не имеющие здесь цены сочинения Уильяма Оккама, безошибочно подсказал зверю, что ему следует стремиться именно к этому участку леса.

Когда до изумрудно-зеленой стены оставалось тридцать или сорок длин тела ящера, с треском ломая мощными лапами те деревья, которые со временем назовут ископаемыми, сладострастно похрюкивая, навстречу странному, философствующему тираннозавру вышло, призывно помахивая чудовищной головой, животное того же зоологического вида, но женского рода.

«Этого мне только не хватало», — растерянно подумал ящер.