Чэд Оливер
Ветер времени

УЭСТОН ЧЕЙЗ МЕЖДУ ДВУМЯ МИРАМИУ Т.С.Эллиота есть стихотворение “Орел парит на вершине неба”:Где жизнь, что мы живя потеряли?Где мудрость, что мы потеряли в познаниях?Где познание, что мы потеряли в сведениях?Эти строки могли бы стать эпиграфом к роману Чэда Оливера “Ветер времени”. И дело здесь не столько в смысло-вых соответствиях, сколько в общем настроении, неугасающем беспокойстве человека, ждущего ответа на вечные вопросы. От этих вопросов нельзя уйти. От них не спрятаться, как нельзя спрятаться от самого себя. Они льются на землю звездным светом, выпадают радиоактивными дождями, раздирают уши пронзительным свистом сверхзвуковых истребителей. И нет на свете таких уголков, где люди могут быть безучастны к будущему человечества. Оно перестало быть отдаленным туман-ным горизонтом. Оно стало нашим завтрашним днем, заботой первостепенной важности. Человечество сделало первый шаг к звездам. Каждый день теперь может стать первым днем распространения человеческой цивилизации на другие миры. Но готово ли к этому человечество?. Для Чэда Оливера это главный вопрос, вопрос вопросов. И он не опешит с ответом. Может быть, потому, что ни на мгновенье не забывает о космическом огне, оставившем на камнях Хиросимы тени людей, впервые увидевших эту вспышку грозной силы. Они успели лишь заломить руки над головой, как сломанные крылья, и исчезли…Спокойно, неторопливо течет повествование. Чэд Оливер мастерски обрисовывает детали, заостряет внимание на мелочах. Сонная одурь захолустного городка. Ленивая нега искрящейся солнцем воды, где в тени кустов стоит против тече-ния золотая форель. Автор словно хочет уверить читателя, что в такой день, в таком благословенном месте но может слу-читься ничего необычного. Тем более с таким типичным “средним американцем”, как Уэстон Чейз. И читатель настраивает-ся на этот отдых на лоне природы. Он готов провести его вместе с Уэсом. Этот человек прост, понятен, естествен. И почти каждому знакомо испытанное Уэсом чувство, когда “пойманная рыба разжигала желание поймать еще”. Но пока читатель занят рыбной ловлей, он сам оказывается в положении рыбы. Чэд Оливер искусно ведет его на тончайшей леске мастерски построенного сюжета.Но вот резкое движение, внезапный поворот, убыстрение ритма, и события нарастают со скоростью снежной лави-ны. Кажется, вот-вот Чэд Оливер перешагнет ту предельную меру, за которой начинается художественная достоверность, оторвется от читателя, увлеченный собственным воображением, торопящийся к логической развязке. Но в самый последний момент писатель останавливается, делится с читателем своими сомнениями, подбрасывает ему одну-другую художествен-ную находку, от которой во все стороны расходятся волны достоверности. Как чародей из маленькой сюиты Дюка, Чэд Оливер вызвал невероятной силы град, заставил своего героя метаться в поисках спасения, карабкаться на скалы, забиться в каменную пещеру. Неужели завязка не могла случиться в более спокойной обстановке, на более реалистичном фоне? Ведь молния необычного поражает тем сильнее, чем зауряднее, обыденнее родившие ее облака. Что ж, может быть, автор и до-пустил небольшой просчет, когда уложил Уэса спать на сырые камни пещеры. Но одной лишь фразой ему удается вернуть доверие читателя. “Он (Уэс. - Е.П.) ворочался на жестком ложе, не просыпаясь, но и во сне ощущая ход времени”.Это сказано точно и лаконично. Это верно передает ощущение Уэса, забывшегося холодным тревожным сном. Пе-ред нами живой человек, а не робот, призванный выпаливать столько-то битов определенной информации. И когда в разго-воре с Арвоном Уэс проявляет полнейшее невежество в астрономии, пытаясь нарисовать солнечную систему, читателю это понятнее и ближе, чем популярная лекция, произнесенная скучным эрудитом, который, казалось, только и ждал встречи со звездными пришельцами.Арвон рассказывает Уэсу о своей далекой родине - Лортасе. Там почти все так, как на Земле. Фермы, коровники, недопитые стаканы со спиртным, библиотеки, полицейские, деньги и страховой полис. Это антропоцентризм, доведенный до абсурда. Он сначала удивляет, потом начинает раздражать, кажется, что писателю вдруг изменило художественное чутье и он, в погоне за достоверной обыденностью, впадает в угрюмый и неумный догматизм. Но постепенно начинаешь пони-мать, что, повествуя о Лортасе, Чэд Оливер говорит о Земле. Что, развертывая печальные картины сгоревшей в атомном огне планеты в системе Центавра, он видит перед глазами все ту же Землю. “Трудно было шутить, невозможно не помнить”. Так Арвон передает Уэсу свое впечатление о погибшем мире. И становится ясно, что это автор не может забыть о горьком пепле Хиросимы. Эта память смутной тенью проходит через все повествование. И когда Уэс в потрепанном фордике везет космических пришельцев по залитому солнцем гудрону Лос-Анжелеса, он видит вдруг сквозь ветровое стекло мертвую радиоактивную пустыню. Это галлюцинация, но, как признается Уэс, она оказывается для него сильнее реальности. Здесь Чэд Оливер как бы передает эстафету памяти своему герою. Чтобы он помнил, чтобы никогда не забыл.Сегодняшняя проблема Лортаса - завтрашняя проблема Земли. Эта авторская мысль становится все более и более ясной. Чэд Оливер почти декларативно предупреждает, что его интересует только Земля и человечество. Он сразу же четко проводит границы, оставляя вне их традиционные атрибуты массовой американской космической фантастики.“Было бы еще не так плохо, - думал Арвон, - если бы в известной им вселенной люди вовсе не нашли себе подоб-ных. Если бы, покидая Лортас на космических кораблях, они всюду видели бы только скалы, высохшие моря и кипящую лаву, это не было бы мукой, так как означало бы только то, что люди все-таки одиноки.А если бы они и в самом деле обнаружили те картонные кошмары и ужасы, которые без устали придумывали поко-ления простодушных невежд, блаженно сочинявших космические авантюрные романы для юных сердцем, - как это было бы чудесно, как весело и увлекательно! Арвон только бы обрадовался, если бы этот красочный набор всевозможных небы-лиц вдруг оказался реальностью, - все эти змееподобные чудища, ползущие за молодыми, пышногрудыми красотками, бездушные мутанты, невозмутимо замышляющие истребление Хороших Ребят с Чувством Юмора, голодные планеты, представляющие собой единую пищеварительную систему и готовые накинуться на космические корабли, словно изголо-давшийся человек на банку с консервами…”Итак, всех этих достаточно привычных для фантастики компонентов в “Ветре времени” не будет. Автор заявляет об этом сурово и честно. У него иная задача. Если придерживаться терминологии нашей критики последних лет, перед нами философская, социальная фантастика. Поэтому-то и кажущаяся сначала антропоцентрической позиция автора на самом деле не является таковой! Это не парадокс. Просто профессор антропологии Чэд Оливер не ставит себе задачей показать облик живых существ других миров. Он делает их людьми лишь потому, что решает чисто земные, людские проблемы. Ведь даже в системе Центавра обитаемая планета - четвертая! Здесь нет случайной аналогии. На примере чужих планет автор раз-мышляет о различных вариантах будущего Земли. Он рассматривает возможные модели, выбирает оптимальный вариант. Антропоцентризм замечательного советского писателя и крупного палеонтолога И. А. Ефремова проистекает из антрополо-гии, другие авторы обращаются к нему с философских позиций или же из соображений, диктуемых построением сюжета. Чэд Оливер же просто переносит Землю в различные условия. Он экспериментирует как ученый, сочетая строгую логику с чисто писательским образным видением мира.До какой-то минуты Лортас остается полностью подобным Земле. “Но вот корабли оторвались от Лортаса - и кос-мос перестал быть фантазией. Фантазии могут быть интересными, даже самые кошмарные. Действительность оказалась иной и мучительной”.А действительность оказалась именно такой, какой она не должна быть на самом деле. Все исследованные лортас-цами планеты галактики были либо вовсе необитаемыми, либо испепеленными атомными войнами. Человечество уничто-жало себя почти сразу же после изобретения атомных бомб. Безусловно, это гротескный прием. Безумие не может стать всеобщим законом. Но Чэд Оливер и не думает отрываться от Земли, его мучительно волнуют проблемы современности. Просто их приходится иногда разглядывать под сильным увеличением.Симпатии и антипатии автора совершенно ясны. Космонавты Лортаса - не космические экспансионисты, не бесче-ловечные супермены с расплывчатыми понятиями о границе между добром и злом. Не жажда наживы и не демоны истреб-ления и захвата гонят их в пространство. “Первые исследователи рассчитывали встретить друзей, а не врагов”. Да иначе и быть не могло. Они летели за помощью и для того, чтобы помочь. Культура может развиваться лишь в соприкосновении с другими культурами. Сначала интеллектуальный обмен между странами, потом - между мирами. Но если И.А.Ефремов показал в “Туманности Андромеды” Великое кольцо во всем его духовном величии и мощи, то в “Ветре времени” минорной нотой звучит лишь тоска о таком общении и обмене. Чэд Оливер верен своей задаче. И когда он говорит, что ни одна циви-лизация не развивалась замкнуто, питаясь лишь собственными идеями, он говорит о нашем мире, основываясь на опыте цивилизаций Земли. Он восстает против национального чванства, против ограниченной мещанской идеологии, против той уверенности в собственном превосходстве, которая приводит к попыткам навязать эту идею другим с оружием в руках. “Ко-гда человечество перестает спрашивать, когда наступает самоуспокоение, и человечество решает, что знает все, тогда на-ступает конец. Люди по-прежнему едят, работают, спят, занимаются привычными делами, но для них все кончено”.Такая опасность угрожает Лортасу. Когда появилась возможность создать атомную бомбу, лортасцы поняли, что война равносильна самоубийству. Это понимали и другие, но слово у них не становилось делом, и они сгорали в атомном пламени. И только лортасцы “овладели искусством жить в мире и даже в дружбе”.Сколько здесь боли, гнева, злого сарказма по адресу тех, кто легкомысленно жонглирует бомбами на шаткой грани войны. Природа диалектична. И вновь она проявляет свое многоликое, противоречивое двуединство. Мир и спокойствие на Лортасе становятся той тепличной средой, в которой созревают застой, опасное успокоение, рождающие опасные идеи, которые выражаются формулой: “Мы изумительны”.Зачем чего-то искать, куда-то лететь. “Мы изумительны”. С этого момента начинает отсчитывать секунды эра упад-ка, эпоха вырождения. Лортас избежал самоубийства, но его ожидает медленная деградация, постепенная агония.Вот почему поврежденный лортасский космолет неудержимо несется к нашей Земле, на которой еще царит камен-ный век. Трагическое несовпадение во времени. Бесплодная встреча цивилизаций, которые разделяют тысячелетия.С приземлением лортасских космонавтов спадает в эмоциональная напряженность романа. Чад Оливер все чаще идет проторенными путями, подменяя философскую углубленность поверхностным развитием действия, которое все более приближается к приключенческой фабуле. Общение космонавтов с неандертальцами решено в том же ключе, что и анало-гичные сцены у Обручева (“Земля Савинкова”) или в “Затерянном мире” Конан-Дойля.И все же автору удается передать нам сгущающуюся атмосферу тоски и отчаяния, которые испытывает горстка лю-дей, лишенных возможности вернуться в оставленный ими мир. Конечно, принятое ими решение впрыснуть себе снотвор-ное и дождаться наступления на Земле космической эры несет некоторую печать авторского произвола. Но это нужно Чэду Оливеру для развития сюжета, и он заставляет своих героев совершить такой шаг. Он дает им, пусть достаточно произволь-но, всего один шанс, неверный, отчаянный. И только для того, чтобы разбудить их в пятидесятые годы нашего века, как раз накануне появления первых спутников, как раз в эпоху атомных взрывов на суше, в воздухе и на воде. Так замыкается сю-жетный круг. Посланцы Лортаса встречаются с Уэсом Чейзом, заснувшим в пещере над озером. И опять повествовательная ткань становится плотной, насыщенной, опять читатель полон напряженного внимания. Развязка уже близка, но она все еще неясна. И происходит неожиданное. Уэс, которого грубо и бесцеремонно взяли в плен, постепенно начинает понимать, что эти существа с чужой, неизвестной звезды духовно ближе ему, чем тот мир, в котором он жил без особых забот и без особо-го счастья. И когда лортасский писатель Нлезин, ознакомившись с чтивом в мягкой раскрашенной обложке, за которой при-таился мир садистов, суперменов и удачливых дельцов, спрашивает его, в самом ли деле такова земная действительность, Уэсу становится стыдно. Он впервые смотрит на свой мир со стороны. Так он оказывается между двумя мирами. Это неус-тойчивое равновесие. Физики называют его нестабильным и лучше, чем кто другой, знают, что его легко нарушит любая посторонняя сила. Уэс человек действия. Жена Джоан - это последняя связывающая его нить. Но она протянута к сердцу, и ее труднее всего порвать. Чэд Оливер не ставит своего героя перед таким выбором. Он облегчает ему путь, сталкивая нос к носу с Норманом - любовником Джоан. Вероятно, этого не требовалось. Уэс сделал свой выбор раньше, когда подумал, что в стареньком форде с ним ехала судьба человечества. Он понял, что каждый отвечает за эту судьбу. Каждый. И еще он понял, почему человек вымер на стольких планетах. Это такие люди, как он, Уэстон Чейз, пытались увильнуть от своей доли ответственности в общей судьбе, прячась за крепостными стенами маленьких уютных коттеджей.Уэс остается с лортасцами. Они вновь впрыскивают себе снотворное и засыпают в пещере до лучших дней. И в этом глубокая уверенность Чэда Оливера, что такие дни настанут, что человечество не повторит безумного опыта погибших ци-вилизаций и вырвется на просторы вселенной. Могучий серебряный звездолет, проносящийся над головами восставших от многовекового сна людей, становится символом этих светлых, жизнеутверждающих надежд. Уэс недолго балансировал между двумя мирами. Он сделал правильный выбор.

Е.Парнов

УЭСТОН ЧЕЙЗ МЕЖДУ ДВУМЯ МИРАМИУ Т.С.Эллиота есть стихотворение “Орел парит на вершине неба”:Где жизнь, что мы живя потеряли?Где мудрость, что мы потеряли в познаниях?Где познание, что мы потеряли в сведениях?Эти строки могли бы стать эпиграфом к роману Чэда Оливера “Ветер времени”. И дело здесь не столько в смысло-вых соответствиях, сколько в общем настроении, неугасающем беспокойстве человека, ждущего ответа на вечные вопросы. От этих вопросов нельзя уйти. От них не спрятаться, как нельзя спрятаться от самого себя. Они льются на землю звездным светом, выпадают радиоактивными дождями, раздирают уши пронзительным свистом сверхзвуковых истребителей. И нет на свете таких уголков, где люди могут быть безучастны к будущему человечества. Оно перестало быть отдаленным туман-ным горизонтом. Оно стало нашим завтрашним днем, заботой первостепенной важности. Человечество сделало первый шаг к звездам. Каждый день теперь может стать первым днем распространения человеческой цивилизации на другие миры. Но готово ли к этому человечество?. Для Чэда Оливера это главный вопрос, вопрос вопросов. И он не опешит с ответом. Может быть, потому, что ни на мгновенье не забывает о космическом огне, оставившем на камнях Хиросимы тени людей, впервые увидевших эту вспышку грозной силы. Они успели лишь заломить руки над головой, как сломанные крылья, и исчезли…Спокойно, неторопливо течет повествование. Чэд Оливер мастерски обрисовывает детали, заостряет внимание на мелочах. Сонная одурь захолустного городка. Ленивая нега искрящейся солнцем воды, где в тени кустов стоит против тече-ния золотая форель. Автор словно хочет уверить читателя, что в такой день, в таком благословенном месте но может слу-читься ничего необычного. Тем более с таким типичным “средним американцем”, как Уэстон Чейз. И читатель настраивает-ся на этот отдых на лоне природы. Он готов провести его вместе с Уэсом. Этот человек прост, понятен, естествен. И почти каждому знакомо испытанное Уэсом чувство, когда “пойманная рыба разжигала желание поймать еще”. Но пока читатель занят рыбной ловлей, он сам оказывается в положении рыбы. Чэд Оливер искусно ведет его на тончайшей леске мастерски построенного сюжета.Но вот резкое движение, внезапный поворот, убыстрение ритма, и события нарастают со скоростью снежной лави-ны. Кажется, вот-вот Чэд Оливер перешагнет ту предельную меру, за которой начинается художественная достоверность, оторвется от читателя, увлеченный собственным воображением, торопящийся к логической развязке. Но в самый последний момент писатель останавливается, делится с читателем своими сомнениями, подбрасывает ему одну-другую художествен-ную находку, от которой во все стороны расходятся волны достоверности. Как чародей из маленькой сюиты Дюка, Чэд Оливер вызвал невероятной силы град, заставил своего героя метаться в поисках спасения, карабкаться на скалы, забиться в каменную пещеру. Неужели завязка не могла случиться в более спокойной обстановке, на более реалистичном фоне? Ведь молния необычного поражает тем сильнее, чем зауряднее, обыденнее родившие ее облака. Что ж, может быть, автор и до-пустил небольшой просчет, когда уложил Уэса спать на сырые камни пещеры. Но одной лишь фразой ему удается вернуть доверие читателя. “Он (Уэс. - Е.П.) ворочался на жестком ложе, не просыпаясь, но и во сне ощущая ход времени”.Это сказано точно и лаконично. Это верно передает ощущение Уэса, забывшегося холодным тревожным сном. Пе-ред нами живой человек, а не робот, призванный выпаливать столько-то битов определенной информации. И когда в разго-воре с Арвоном Уэс проявляет полнейшее невежество в астрономии, пытаясь нарисовать солнечную систему, читателю это понятнее и ближе, чем популярная лекция, произнесенная скучным эрудитом, который, казалось, только и ждал встречи со звездными пришельцами.Арвон рассказывает Уэсу о своей далекой родине - Лортасе. Там почти все так, как на Земле. Фермы, коровники, недопитые стаканы со спиртным, библиотеки, полицейские, деньги и страховой полис. Это антропоцентризм, доведенный до абсурда. Он сначала удивляет, потом начинает раздражать, кажется, что писателю вдруг изменило художественное чутье и он, в погоне за достоверной обыденностью, впадает в угрюмый и неумный догматизм. Но постепенно начинаешь пони-мать, что, повествуя о Лортасе, Чэд Оливер говорит о Земле. Что, развертывая печальные картины сгоревшей в атомном огне планеты в системе Центавра, он видит перед глазами все ту же Землю. “Трудно было шутить, невозможно не помнить”. Так Арвон передает Уэсу свое впечатление о погибшем мире. И становится ясно, что это автор не может забыть о горьком пепле Хиросимы. Эта память смутной тенью проходит через все повествование. И когда Уэс в потрепанном фордике везет космических пришельцев по залитому солнцем гудрону Лос-Анжелеса, он видит вдруг сквозь ветровое стекло мертвую радиоактивную пустыню. Это галлюцинация, но, как признается Уэс, она оказывается для него сильнее реальности. Здесь Чэд Оливер как бы передает эстафету памяти своему герою. Чтобы он помнил, чтобы никогда не забыл.Сегодняшняя проблема Лортаса - завтрашняя проблема Земли. Эта авторская мысль становится все более и более ясной. Чэд Оливер почти декларативно предупреждает, что его интересует только Земля и человечество. Он сразу же четко проводит границы, оставляя вне их традиционные атрибуты массовой американской космической фантастики.“Было бы еще не так плохо, - думал Арвон, - если бы в известной им вселенной люди вовсе не нашли себе подоб-ных. Если бы, покидая Лортас на космических кораблях, они всюду видели бы только скалы, высохшие моря и кипящую лаву, это не было бы мукой, так как означало бы только то, что люди все-таки одиноки.А если бы они и в самом деле обнаружили те картонные кошмары и ужасы, которые без устали придумывали поко-ления простодушных невежд, блаженно сочинявших космические авантюрные романы для юных сердцем, - как это было бы чудесно, как весело и увлекательно! Арвон только бы обрадовался, если бы этот красочный набор всевозможных небы-лиц вдруг оказался реальностью, - все эти змееподобные чудища, ползущие за молодыми, пышногрудыми красотками, бездушные мутанты, невозмутимо замышляющие истребление Хороших Ребят с Чувством Юмора, голодные планеты, представляющие собой единую пищеварительную систему и готовые накинуться на космические корабли, словно изголо-давшийся человек на банку с консервами…”Итак, всех этих достаточно привычных для фантастики компонентов в “Ветре времени” не будет. Автор заявляет об этом сурово и честно. У него иная задача. Если придерживаться терминологии нашей критики последних лет, перед нами философская, социальная фантастика. Поэтому-то и кажущаяся сначала антропоцентрической позиция автора на самом деле не является таковой! Это не парадокс. Просто профессор антропологии Чэд Оливер не ставит себе задачей показать облик живых существ других миров. Он делает их людьми лишь потому, что решает чисто земные, людские проблемы. Ведь даже в системе Центавра обитаемая планета - четвертая! Здесь нет случайной аналогии. На примере чужих планет автор раз-мышляет о различных вариантах будущего Земли. Он рассматривает возможные модели, выбирает оптимальный вариант. Антропоцентризм замечательного советского писателя и крупного палеонтолога И. А. Ефремова проистекает из антрополо-гии, другие авторы обращаются к нему с философских позиций или же из соображений, диктуемых построением сюжета. Чэд Оливер же просто переносит Землю в различные условия. Он экспериментирует как ученый, сочетая строгую логику с чисто писательским образным видением мира.До какой-то минуты Лортас остается полностью подобным Земле. “Но вот корабли оторвались от Лортаса - и кос-мос перестал быть фантазией. Фантазии могут быть интересными, даже самые кошмарные. Действительность оказалась иной и мучительной”.А действительность оказалась именно такой, какой она не должна быть на самом деле. Все исследованные лортас-цами планеты галактики были либо вовсе необитаемыми, либо испепеленными атомными войнами. Человечество уничто-жало себя почти сразу же после изобретения атомных бомб. Безусловно, это гротескный прием. Безумие не может стать всеобщим законом. Но Чэд Оливер и не думает отрываться от Земли, его мучительно волнуют проблемы современности. Просто их приходится иногда разглядывать под сильным увеличением.Симпатии и антипатии автора совершенно ясны. Космонавты Лортаса - не космические экспансионисты, не бесче-ловечные супермены с расплывчатыми понятиями о границе между добром и злом. Не жажда наживы и не демоны истреб-ления и захвата гонят их в пространство. “Первые исследователи рассчитывали встретить друзей, а не врагов”. Да иначе и быть не могло. Они летели за помощью и для того, чтобы помочь. Культура может развиваться лишь в соприкосновении с другими культурами. Сначала интеллектуальный обмен между странами, потом - между мирами. Но если И.А.Ефремов показал в “Туманности Андромеды” Великое кольцо во всем его духовном величии и мощи, то в “Ветре времени” минорной нотой звучит лишь тоска о таком общении и обмене. Чэд Оливер верен своей задаче. И когда он говорит, что ни одна циви-лизация не развивалась замкнуто, питаясь лишь собственными идеями, он говорит о нашем мире, основываясь на опыте цивилизаций Земли. Он восстает против национального чванства, против ограниченной мещанской идеологии, против той уверенности в собственном превосходстве, которая приводит к попыткам навязать эту идею другим с оружием в руках. “Ко-гда человечество перестает спрашивать, когда наступает самоуспокоение, и человечество решает, что знает все, тогда на-ступает конец. Люди по-прежнему едят, работают, спят, занимаются привычными делами, но для них все кончено”.Такая опасность угрожает Лортасу. Когда появилась возможность создать атомную бомбу, лортасцы поняли, что война равносильна самоубийству. Это понимали и другие, но слово у них не становилось делом, и они сгорали в атомном пламени. И только лортасцы “овладели искусством жить в мире и даже в дружбе”.Сколько здесь боли, гнева, злого сарказма по адресу тех, кто легкомысленно жонглирует бомбами на шаткой грани войны. Природа диалектична. И вновь она проявляет свое многоликое, противоречивое двуединство. Мир и спокойствие на Лортасе становятся той тепличной средой, в которой созревают застой, опасное успокоение, рождающие опасные идеи, которые выражаются формулой: “Мы изумительны”.Зачем чего-то искать, куда-то лететь. “Мы изумительны”. С этого момента начинает отсчитывать секунды эра упад-ка, эпоха вырождения. Лортас избежал самоубийства, но его ожидает медленная деградация, постепенная агония.Вот почему поврежденный лортасский космолет неудержимо несется к нашей Земле, на которой еще царит камен-ный век. Трагическое несовпадение во времени. Бесплодная встреча цивилизаций, которые разделяют тысячелетия.С приземлением лортасских космонавтов спадает в эмоциональная напряженность романа. Чад Оливер все чаще идет проторенными путями, подменяя философскую углубленность поверхностным развитием действия, которое все более приближается к приключенческой фабуле. Общение космонавтов с неандертальцами решено в том же ключе, что и анало-гичные сцены у Обручева (“Земля Савинкова”) или в “Затерянном мире” Конан-Дойля.И все же автору удается передать нам сгущающуюся атмосферу тоски и отчаяния, которые испытывает горстка лю-дей, лишенных возможности вернуться в оставленный ими мир. Конечно, принятое ими решение впрыснуть себе снотвор-ное и дождаться наступления на Земле космической эры несет некоторую печать авторского произвола. Но это нужно Чэду Оливеру для развития сюжета, и он заставляет своих героев совершить такой шаг. Он дает им, пусть достаточно произволь-но, всего один шанс, неверный, отчаянный. И только для того, чтобы разбудить их в пятидесятые годы нашего века, как раз накануне появления первых спутников, как раз в эпоху атомных взрывов на суше, в воздухе и на воде. Так замыкается сю-жетный круг. Посланцы Лортаса встречаются с Уэсом Чейзом, заснувшим в пещере над озером. И опять повествовательная ткань становится плотной, насыщенной, опять читатель полон напряженного внимания. Развязка уже близка, но она все еще неясна. И происходит неожиданное. Уэс, которого грубо и бесцеремонно взяли в плен, постепенно начинает понимать, что эти существа с чужой, неизвестной звезды духовно ближе ему, чем тот мир, в котором он жил без особых забот и без особо-го счастья. И когда лортасский писатель Нлезин, ознакомившись с чтивом в мягкой раскрашенной обложке, за которой при-таился мир садистов, суперменов и удачливых дельцов, спрашивает его, в самом ли деле такова земная действительность, Уэсу становится стыдно. Он впервые смотрит на свой мир со стороны. Так он оказывается между двумя мирами. Это неус-тойчивое равновесие. Физики называют его нестабильным и лучше, чем кто другой, знают, что его легко нарушит любая посторонняя сила. Уэс человек действия. Жена Джоан - это последняя связывающая его нить. Но она протянута к сердцу, и ее труднее всего порвать. Чэд Оливер не ставит своего героя перед таким выбором. Он облегчает ему путь, сталкивая нос к носу с Норманом - любовником Джоан. Вероятно, этого не требовалось. Уэс сделал свой выбор раньше, когда подумал, что в стареньком форде с ним ехала судьба человечества. Он понял, что каждый отвечает за эту судьбу. Каждый. И еще он понял, почему человек вымер на стольких планетах. Это такие люди, как он, Уэстон Чейз, пытались увильнуть от своей доли ответственности в общей судьбе, прячась за крепостными стенами маленьких уютных коттеджей.Уэс остается с лортасцами. Они вновь впрыскивают себе снотворное и засыпают в пещере до лучших дней. И в этом глубокая уверенность Чэда Оливера, что такие дни настанут, что человечество не повторит безумного опыта погибших ци-вилизаций и вырвется на просторы вселенной. Могучий серебряный звездолет, проносящийся над головами восставших от многовекового сна людей, становится символом этих светлых, жизнеутверждающих надежд. Уэс недолго балансировал между двумя мирами. Он сделал правильный выбор.Е.Парнов