"Небо сингулярности" - читать интересную книгу автора (Стросс Чарльз)ТЕЛЕГРАММА ОТ МЕРТВЕЦАДо Сингулярности люди жили на Земле, смотрели на звезды и утешали себя в своей изоляции уютной верой, что Вселенной до них дела нет. К несчастью, они ошибались. Вдруг, как гром с ясного неба, летним днем в середине двадцать первого века нечто невиданное подобралось к кишащему термитнику земной цивилизации и помешало в нем палкой. В том, что это было проявление мощного сверхразума, настолько же непостижимого человеческому мозгу, как человеческий непостижим лягушачьему, – никто не сомневался. Откуда или из До Сингулярности разработки в области квантовой логики назойливо рекламировались как невероятный прорыв к созданию искусственного компьютерного интеллекта. Они также были полезны при закачивании информации обратно во времени – возможно, как путь для массивного перемещения материи со сверхсветовыми скоростями, хотя это казалось менее важным, чем применения их в компьютерах. Общая теория относительности обнажила тот факт – еще в двадцатом веке, – что и перемещения со сверхсветовой скоростью, и путешествия во времени требуют нарушения принципа причинности – закона о том, что каждому следствию предшествует его причина. Различные защитные механизмы и законы космической цензуры, объясняющие, почему нарушения принципа причинности не ведут к расширяющейся нестабильности во Вселенной, предлагались и отбрасывались – во время Сингулярности выяснилось, что все они неверны. Около девяти миллиардов человек просто исчезли в мгновение ока, высосанные из наблюдаемой вселенной, и следа не осталось, чтобы понять, куда они делись. Странные непроницаемые предметы – тетраэдры в основном, но и другие платоновы тела тоже, серебристые и лишенные массы, – появились на поверхности внутренних планет Солнечной системы. Сети рухнули. И из насыщенного информацией раствора человеческого дискурса кристаллизовалось сообщение: Ошеломленные уцелевшие двадцать лет выцарапывались из разверзшейся после катастрофы пропасти. Исчезло более девяти десятых рабочей силы, сложные экономические экосистемы опали, как джунгли под дефолиантом. Еще пятьдесят лет ушло на реиндустриализацию внутренних планет Солнечной системы. Еще десять лет – до первых попыток применить устаревшую теперь технологию туннельного прорыва к межзвездным путешествиям. В середине двадцать второго века один исследовательский звездолет добрался до звезды Барнарда. Расшифровав слабые радиосигналы, идущие от второй планеты, экипаж корабля узнал, что случилось с людьми, которых устранил Эсхатон. Рассеянные за пределами светового конуса Земли, они стали невольными колонистами тысяч миров: вывезенные через туннели, которые вели не только вперед в пространстве, но и назад во времени, они были снабжены минимальными условиями поддержания жизни в виде роботизированных фабрик и среды с пригодным для дыхания воздухом. У миров поближе к Земле история была краткой, но для находящихся дальше прошли века. Шок от этого открытия будет эхом распространяться по расширившимся горизонтам людской цивилизации еще тысячу лет. У всех обитаемых миров была одна общая черта: где-нибудь стоял монумент с предупреждающей надписью о нарушении принципа причинности. Казалось, что силы, людям непостижимые, приняли участие в делах человеческих и хотят, чтобы все это знали. Но если что-то явно запретить делать, всегда найдется кто-то, кто попробует. И Эсхатон не проявлял снисходительности к темным сторонам человеческой природы… Линейный крейсер лежал в дрейфе, купаясь в пурпурном свете звездных останков. Каждый час зажигалась его лазерная сетка, посылая в пустоту импульс ультрафиолета, и сонм небольших платформ-интерферометров плавал рядом, подключенный широкополосной связью. А внешнее пространство было горячим: хотя ни одна звезда не мерцала в центре зрачкоподобного ядра, что-то сыпало оттуда дождем заряженных частиц. Другие корабли эскадры расположились вокруг «Полководца» на таком расстоянии, что невооруженным глазом их не было видно. Они ждали здесь уже три недели, пока отставшие выйдут из прыжка и займут свое место в строю. За шесть недель до этого корабли совершали прыжок за прыжком, мотаясь между двумя компонентами древней двойной системы, которая давно уже изгнала свои планеты в глубокий космос и осталась стареть в одиночестве. Каждый прыжок уводил дальше в будущее, и в конце концов корабли делали тысячелетние прыжки в неизвестность. Атмосфера в кают-компании была непривычно натянутой. В походе скука на корабле присутствует постоянно: после почти семи недель даже наиболее невозмутимые офицеры становятся раздражительными. Весть, что последние эсминцы прибыли уже на рандеву, распространилась как пожар несколько часов назад. Группка офицеров сгрудилась в углу, нянча охлажденную бутылку шнапса. За беседой в последние часы корабельной ночи они отчаянно пытались развеяться, потому что на следующий день корабль начинал путь назад, раскручиваясь обратно по собственной временной линии, пока не встретит собственную входную точку в эту систему и не вторгнется в свободно сплетенную ткань самой истории. – Я на флот пошел, только чтобы увидеть бордели Маласии, – заметил Грубор. – Если слишком много времени нянчиться с фермой обработки отходов, скоро тебя ребята с мостика начинают воспринимать как мусор в невесомости. Они бегут развлекаться в каждом порту, а мне остается только промывать танки отходов да готовиться к экзаменам на инженера. – Бордели! – фыркнул Боурсый. – Павел, ты слишком серьезно воспринимаешь собственные перспективы. В Маласии нет таких борделей, куда тебе или мне разрешат хотя бы близко подойти. Перед каждым увольнением Зауэр проверяет, насколько хорошо у нас миндалины отполированы, а потом оказывается, что сунуться можно только в вонючую дыру, и там полно кусачих насекомых, или туземцы политически ненадежны. Или психи. Или изуродованы и ушли в мерзкие и противоестественные половые извращения, или – сам придумай. – И все-таки. – Грубор рассматривал стакан. – Я бы не отказался увидеть хотя бы одно мерзкое и противоестественное половое извращение. Кравчук открутил крышку и показал бутылкой в сторону стаканов. Грубор покачал головой, Боурсый свой протянул. – Вот чего я хотел бы знать, – тихо сказал Кравчук, – это как мы вернемся. Не понимаю. Время-то уже ушло? Само собой разумеется. – Сам ты разумеешься! – Грубор глотнул крепкой жидкости. – Это не обязательно должно быть так только потому, что ты так хочешь. – Он огляделся по сторонам. – Никто не слышит? Так вот, мы тут по шею завязли. То секретное дополнение к приводу, что они хрен знает где купили, позволяет нам крутить с осью времени на прыжках. Мы в эту задницу космоса забрались в пространстве только затем, чтобы минимизировать шансы, что нас обнаружат или что прыжок будет неправильным. Они ищут какую-то там капсулу времени из дому, где нам скажут, что делать дальше, что там в учебниках истории написано. Потом мы возвращаемся обратно – дальше, чем мы сюда забирались, другим маршрутом, и оказываемся там, куда летим, раньше, чем вылетели. Пока сечешь? Но главная проблема тут – Бог. Они хотят нарушить Третью Заповедь. Боурсый перекрестился с озадаченным видом. – Это что, не чтить отца своего и мать свою? Да вся моя семья… – Нет. Ту, которая говорит, что да не влезешь ты в ход истории, Боурсый с сомнением прищурился. – Да это мог быть любой шутник на орбите с лазером первичной фазы на свободных электронах… – В те времена таких штук не было. Ну, я от тебя иногда балдею просто. Послушай, факт в том, что ни хрена мы не знаем, клянусь всеми шестнадцатью печами ада, что ждет нас возле Рохарда. И потому мы подкрадываемся сзади, как тот мужик-деревенщина, который ходил охотиться на слонов с зеркалом, потому что боялся их увидеть… Уголком глаза Грубор заметил Зауэра – неофициального замполита корабля. Тот входил в кают-компанию. – Ты кого это трусливой деревенщиной обозвал? – загремел Боурсый, тоже косясь на дверь. – Я кэпа нашего знаю восемьдесят семь лет, и он мужик что надо! А адмирал… Ты это адмирала голубым назвал? – Да нет, я тебе – Так это – Да пошел ты! – заорал в ответ Грубор. Тут кают-компания разразилась внезапными аплодисментами, и какой-то кадет заиграл на пианоле бравурный марш. К сожалению, его игре был присущ более энтузиазм, чем мелодичность или гармония, и присутствующие быстро разделились на его приверженцев (коих было мало) и всех прочих. – Все будет как надо, – самодовольно произнес Боурсый. – Придем в систему Рохарда, покажем наш флаг и погоним этих дегенератов-захватчиков в шею. Сам увидишь. И все будет – то есть было – как надо. – Я не про то. – Кравчук, обычно зажатый почти до аутизма, позволил себе чуть расслабиться в поддающей компании друзей-офицеров. – Я про эту иностранную чувиху, шпионку, или дипломатку, или кто она там. Ей, значит, положено за нами присматривать? Не знаю, чего капитан ее терпит. Я бы ее выставил из главного люка, чтобы воздух наш зря не тратила. – Она тоже участвует, – возразил Боурсый. – Спорить могу, она тоже хочет, чтобы мы победили – а то ведь какой у нее будет дурацкий вид? Вообще у тетки какой-то дипломатический статус: ей позволяется совать нос куда хочет. – Ха! Так пусть эта чувиха свой нос держит подальше от моих пусковых установок, если не хочет посмотреть, как трубы запуска изнутри выглядят. Грубор вытянул ноги. – Ага. Как собачка Хельсингаса. – У Хельсингаса есть собачка? – Боурсый вдруг весь превратился в слух. – Была. Прошедшее время. Той-шнауцер вот такого размера. – Грубор почти сдвинул ладони вместе. – Этакий хорек с мозгами крысы. С мерзким характером, гавкала всегда, как боцман с похмелья, и в коридоре все время гадила – показывала, что она здесь хозяйка. И никто ничего не говорил – не мог сказать. – И что случилось? – Как-то насрала не под той дверью. Старик вышел, торопился куда-то, и вступил в это дело раньше, чем посланный мной матрос успел убрать. Я про это слышал, а скотину эту больше никогда не видел. Думаю, ее домой пешком отправили. Хельсингас потом месяц мрачный ходил. – Рагу из собачатины в кают-компании, – сказал Кравчук. – То-то же я шерсть из зубов несколько дней выковыривал. До Боурсого дошло не сразу, потом он неуверенно засмеялся. Припал к стакану, чтобы скрыть замешательство, и спросил: – А чего капитан ее терпел так долго? – А кто знает? Если на то пошло, кто знает, зачем адмирал терпит иностранную шпионку? – Грубор уставился в стакан и вздохнул. – Может, адмирал даже * * * – Разрешите доложить, господин лейтенант, есть отметка, – сообщил оператор наблюдения. Он возбужденно показывал на график на дисплее – дело происходило на мостике легкого крейсера «Непреклонный». Лейтенант Кокесов поднял покрасневшие глаза. – Чего там у тебя, Менгер? Шесть часов нескончаемой собачьей вахты его достали. Он потер глаза и попытался сфокусировать на своем подчиненном. – След на дисплее, господин лейтенант. Похож на… Это точно возврат от нашего первого светового импульса в секторе наблюдения. Шесть целых двадцать три сотых светового часа. Очень малый объект. Обрабатываются данные… По всем признакам – металлический предмет. Орбита – около двух целых семи десятых миллиарда километров от центрального светила. Почти напротив нашего положения, учитывая задержку. – Размер и параметры орбиты определить можешь? – спросил лейтенант, подаваясь вперед. – Пока нет, но вскорости, господин лейтенант. Мы зондировали в этот час, и это должно нам дать полный набор элементов – как только придет отклик. Но это далеко, около сорока астрономических единиц. Предварительный анализ показывает, что объект имеет пятьдесят метров в диаметре с точностью до порядка величины. Может быть намного меньше, если на нем установлены отражатели. – Ага. – Кокесов сел. – Штурман, нашли что-нибудь в этой системе, подходящее под такое описание? – Никак нет. Кокесов глянул на передний экран. Огромный, налитый красным глаз центрального светила смотрел на него в упор. Лейтенант поежился и произвел пассы, отгоняющие сглаз. – Тогда, наверное, это наша капсула и есть. Менгер, есть там сопровождающие объекты? Какие-нибудь вообще? – Никак нет! Внутренняя часть системы чиста, как грифельная доска. Это даже неестественно, если меня спросить. Этот объект, и кроме – ничего. Кокесов снова встал и подошел к посту наблюдения. – Как-нибудь придется вас научить строить фразы, Менгер, – сказал он устало. – Так точно! Виноват, господин лейтенант. В рубке на десять минут наступило молчание, прерываемое лишь скрипом стила Менгера, вводящего данные, и цокотом клавиш под опытными пальцами. Потом тихий присвист. – Что там? – Есть подтверждение. Разрешите доложить, господин лейтенант, вам стоит посмотреть. – Давайте тогда на главный экран. – Есть! – Менгер пощелкал кнопками, покрутил рукоятки, еще что-то написал. Главный экран, ранее наведенный на красный глаз, расплылся морем розовых потеков. В середину их выползла желтая точка, в углу треугольником обозначилось положение корабля. – Это неотфильтрованная лидарная карта того, что перед нами. Извините, что так неясно, но масштаб крупный – вся система в одном квадранте, и недели нужны были, чтобы построить вот этот набор данных. В общем, вот что будет, если я включу орбитальный фильтр на плоскости эклиптики. – Он нажал кнопку. Через кашу розового пролегла зеленая линия, повернулась, как часовая стрелка, и исчезла. – Я думал, вы что-то нашли, – слегка раздраженно сказал Кокесов. – Так точно. Одну минуту. Здесь, как видите, ничего нет. Но я перезапустил фильтр для наклонных круговых орбит. – У края тумана появился зеленый диск и чуть наклонился. Что-то замигало фиолетовым, ближе к центру, и снова исчезло. – Вот оно. Что-то очень мелкое, орбита почти под девяносто градусов к эклиптике. Вот почему мы эту штуку так долго не замечали. – Ага. – Кокесов какое-то время разглядывал экран, наполняясь теплым чувством удовлетворения. – Связь, дайте мне капитана. Да, я знаю, что он на «Полководце». Тут у меня есть сведения, которыми начальство может заинтересоваться… * * * Прокуратор Василий Мюллер остановился перед дверью каюты и набрал в грудь воздуху. Постучал раз, другой. Не получив ответа, попытался повернуть ручку – та не поддавалась. Он выдохнул, вытащил из правого рукава петлю из жесткой проволоки и сунул в щель для таблички. Как на тренировке: вспышка света, и ручка поддалась. Василий инстинктивно напрягся – последствия того же обучения (которое было нацелено на розыск и задержание, действия в ночном тумане сырого каменного города, где единственные постоянные факторы – страх и вражда). Каюта была аккуратно прибрана. Не вылизана до блеска, как у нормального космонавта, но все же достаточно. Ее хозяин, дитя привычки, ушел обедать и еще как минимум минут пятнадцать не вернется. Василий огляделся, запоминая. Очевидных признаков, типа волос или тонких проволочек на дверном косяке, не было. Он вошел и затворил за собой дверь. Вещей у Мартина Спрингфилда было немного: это понятно, его привлекли в последнюю минуту. Но того, что было, оказалось почти достаточно, чтобы Василий позавидовал: его присутствие на корабле было еще менее запланированным, и у него была куча времени, чтобы горько пожалеть о непонимании сократического предупреждения Гражданина («Что ты забыл?» – был задан вопрос человеку, осматривающему готовый к отлету корабль). И все же у него была работа, которую надо делать, и достаточно профессионализма, чтобы сделать ее как следует. Все возможности исчерпались достаточно быстро, и единственное, что привлекло внимание прокуратора, был потрепанный серый футляр ЛП в ящичке стола под рабочей станцией каюты. Василий осторожно перевернул прибор, выискивая стыки и лючки. ЛП был похож на книжку в твердом переплете; микрокапсулы, встроенные в каждую страницу, меняли цвет в зависимости от того, что на страницу было загружено. Но ни одна книга не умеет реагировать на голос своего хозяина или восстанавливать равновесие ядра корабельного двигателя. Вот корешок… Василий надавил, и после легкого сопротивления тот поднялся вверх, открывая отделение с нишами. Одна из них была занята. «Нестандартное устройство расширения», – понял Василий. Не думая, нажал на детальку. Она выщелкнулась, и он спрятал ее в карман. Если это что-то безобидное, то еще будет время вернуть ее на место. Присутствие Спрингфилда на корабле было для него как напильником по нервам: этот человек не мог не замышлять какую-то пакость! На флоте полно своих хороших инженеров, зачем понадобился иностранец? После событий последних двух недель Василий даже мысли не допускал, что тут что-то менее серьезное, чем диверсия. Любой сотрудник тайной службы знает: совпадений не бывает; у государства слишком много врагов. Задерживаться в каюте инженера он не стал, но остановился, чтобы оставить невинную бусину под нижней койкой. Через день из нее поползет паутина рецепторов – редкое и дорогое средство, которое Василию было доверено. Замок двери щелкнул за его спиной. Беспамятный, он не сообщит хозяину о посещении. У себя в каюте Василий заперся и сел на койку. Расстегнул воротник и полез в нагрудный карман за изъятым устройством. Покатал его в пальцах, рассматривая. Это могло быть что угодно, вообще что угодно. Потом вытащил из ящичка своих инструментов небольшой, но мощный прибор – запрещенный всем гражданам Республики, кроме тех, у кого был приказ Императора спасать государство от него самого – и проверил устройство на активность. Ничего очевидного не заметил: устройство не излучало, не пахло взрывчаткой или биоактивными смесями, имело стандартный интерфейс. – Интересная задачка: неизвестный модуль расширения в багаже инженера. Что бы это могло быть? – произнес он вслух. Потом воткнул модуль в собственный интерфейс и запустил диагностику. Через минуту он только тихо ругался себе под нос. Модуль был полностью рандомизирован. Уничтоженная улика недозволенных действий – в этом Василий не сомневался. Но каких именно? * * * Буря Рубинштейн сидел в герцогском дворце, реквизированным теперь под штаб Совета экстропии и киборгов, прихлебывал чай и распевал прокламации со свинцовым сердцем. За толстой дубовой дверью его кабинета терпеливо ожидал взвод «диких гусей» – темные глаза и зловещие клювы стволов готовы были встретить незваных гостей. Полурасплавленный телефон, с которого началась революция, лежал, неиспользуемый, на столе, а стопка исписанных листов возле левого локтя росла, а стопка справа убывала. Не та работа, которой Рубинштейн радовался, скорее наоборот, но он считал ее необходимой. Солдат, обвиненный в изнасиловании и грабеже, которого следовало наказать. Учитель, который обозвал исторический процесс Демократического Трансгуманизма пищей для технофилов и подстрекал своих юных питомцев распевать императорский гимн. Мусор, сплошь мусор, а революции некогда просеивать его, чтобы отделить крупинки золота, реабилитируя и перевоспитывая падших: месяц прошел с прибытия Фестиваля, и вскоре огромные стальные корабли Императора нависнут над головой. Будь все так, как хотел бы Буря, войска Императора не нашли бы себе помощников в подавлении гражданского населения, которое сейчас было полностью поглощено процессом полномасштабной экономической сингулярности. Сингулярность – острие исторического клина, и возле этого острия скорость перемен растет экспоненциально, быстро устремляясь к бесконечности, а это страшно. Появление Фестиваля на орбите вокруг доиндустриальной колониальной планеты принесло экономическую сингулярность: материальные товары оказались просто рисунками атомов, бесконечно повторяемыми машинами, которым не нужно было вмешательство человека или обслуживание. Жесткий взлет сингулярности корежил общественные системы, экономические уклады и образы мышления, как артиллерийский налет. И только заранее вооруженные – подполье диссидентов-экстропистов, суровые мужики вроде Бури Рубинштейна – готовы были продавливать собственные идеи в растекающуюся ткань общества, неожиданно оказавшуюся слишком близко к факелу прогресса. Но перемены и власть имели цену, которая Рубинштейну нравилась все меньше и меньше. Не то чтобы он видел какие-нибудь альтернативы, но люди привыкли к пастушьему кнуту отеческой церкви и благодушной диктатуре маленького папочки, герцога Политовского. Привычки дюжин поколений не опрокинуть в одночасье, а омлет не приготовить, не разбив сколько-то яиц. У Бури был один роковой недостаток: он не был человеком насилия. Он ненавидел и презирал обстоятельства, которые заставляли его подписывать ордера на арест и принудительную выгрузку. Революция, которую он столь долго воображал себе, была деянием славным, не омраченным грубой силой, и реальный мир – с его закоснелыми учителями-монархистами и фанатиками-священниками – разочаровывал его неимоверно. Чем больше вынужден он был поганить свои идеалы, тем сильнее росла в нем внутренняя боль, тем сильнее было его горе, и тем сильнее ненавидел он людей, которые заставляют его совершать такие мерзкие, экстремистски-кровавые действия. Постепенно эти люди становились зернами в мельнице революции и заготовками скальпелей, что кололи его совесть и не давали ему по ночам спать, заставляя планировать новую волну чисток и принудительных выгрузок. Он был погружен в заботы, забыв об окружающем мире, подавленный и еще сильнее загоняющий себя в это состояние той работой, которую он всегда хотел делать, но даже не представлял, как она будет ужасна, – и тут с ним заговорил голос: – Буря Рубинштейн! – Что? Он поднял глаза чуть ли не виновато, как мальчишка, которого на уроке застукал за посторонними делами строгий школьный учитель. – Говорить. Мы. Нужно. Та штука, что сидела в кресле напротив него, была такой кошмарной, что он несколько раз моргнул, пока смог сфокусировать на ней глаза. Эта тварь была безволосая, розовая, больше человека, с толстыми ногами, мощными лапами, с рубиновыми глазками – и четырьмя большими желтеющими клыками, как резцы у крысы размером со слона. Глазки таращились на него с неприятной разумностью, а тварь возилась с со странной сумкой, свисающей с ремня, – другой одежды на ней не было. – Говорить. Ты будешь говорить. Мне. Буря поправил пенсне и прищурился. – Кто вы такой и как сюда попали? «Я слишком мало спал, – тихо забормотала половина его разума, – знал ведь, что от кофеина в таблетках в конце концов так и будет». – Я. Сестра Стратагем Седьмая. Я из монофилетического таксона Критиков. Теперь говори со мной. Выражение крайней озадаченности легло на небритое лицо Рубинштейна. – Я вас казнил на прошлой неделе? – Я очень в этом сомневаюсь. Горячая вонь капусты, гниения и земли ударила в лицо Рубинштейна. – Ну ладно. – Он откинулся назад в легком головокружении. – А то противно было бы думать, что схожу с ума. Как вы проникли сюда мимо охраны? Тварь в кресле уставилась на него. Неприятное было ощущение, будто на тебя прикидывает петлю палача какая-то колбаса с пастью саблезубого тигра-людоеда. – Ваша охрана. Не есть разумные существа. Нет интенциональной позиции. Теперь рано, вы усвоите урок не верить неразумной охране при распознавании угроз. Я сделала себя безвредной в их… у вас нет слова для этого понятия. – Понимаю. – Буря рассеянно потер лоб. – Нет, не понимаете. – Сестра Седьмая усмехнулась Рубинштейну, и он отпрянул прочь от двадцатисантиметровых клыков, коричневато-желтых и способных разгрызть бетон. – Не задавай вопросов, человек. Я спрашиваю: вы – разумны? Свидетельства противоречивы. Только разумные существа создают искусство, но ваши работы не необычны. – Я не думаю… – Он остановился. – Что вы хотите знать? – Вопрос. – Тварь в кресле так же продолжала улыбаться. – Вы спросили. Вопрос. – Она покачивалась из стороны в сторону, слегка подергиваясь, и Рубинштейн начал осторожно нащупывать под столом кнопку, включающую тревожный звонок в караульной. – Хороший вопрос. Я суть Критик. Критики за Фестивалем много-много жизней летают. Мы приходим Холодок бегал про спине Рубинштейна вверх и вниз. – Я Сестра Седьмая наклонилась вперед. – Ваш народ ни о чем не – А о чем спрашивать? – пожал плечами Буря. – Мы знаем, кто мы и что делаем. Чего нам хотеть – философии пришельцев? – Пришельцы хотят – Не уверен, что правильно понял. Вы жалуетесь, что мы ничего не требуем? Сестра Седьмая хлопнула пастью в воздухе, лязгнув клыками. – Подтверждение! Цитата: «Показателем жизнеспособности постиндустриальной экономики дефицита является переход от экономики косвенного уровня, использующей маркеры обмена товарами и услугами, к экономике древовидной структуры, характеризующейся оптимальным распределением производственных систем в согласии с итерированной дилеммой заключенного «зуб-за-зуб». Деньги суть симптом нищеты и неэффективности». Конец цитаты. «Манифест марксистов-гилдеристов», глава вторая. Почему вы не выполняете? – Потому что наш народ в массе своей к этому еще не готов, – ответил Буря без обиняков. Напряжение в спине стало проходить. – Но марксизм-гилдеризм и демократическое экстропианство – это анархистская эстетика. Зачем же руководящая партия? Комитет? Революция? – Да потому что традиции такие, черт побери! – взорвался Рубинштейн. – Мы этой вот революции ждали больше двухсот лет! А до того – двести лет ждали первой революции, вот так у нас делается. И получается! Так отчего нам и дальше так не действовать? – Разговоры о традиции в самый разгар Сингулярности. – Сестра Седьмая завертела головой, разглядывая в окнах туманный вечерний дождь. – Недоумение максимизировано. Непонимание, что сингулярность есть обрыв всех традиций? Революция необходима. Демонтировать старое, торжественно внедрить новое. Ранее сомневалась в вашей разумности. Теперь сомневаюсь в наличии безумия, разумности не сомневаюсь. Только разумные организмы могут демонстрировать суперлативную иррациональность! – Вот это может быть и верно. – Рубинштейн осторожно уже в третий раз нажал под столом кнопку тревоги. Сестра Седьмая обнажила зубы в ухмылке. – Я прихожу приносить Критику. – Рубиновые вытянутые глаза уставились на Рубинштейна. Критикесса резко встала, под коричневой грязной кожей дрогнула рябь мускулов. На голове поднялась венчиком бахрома рыжеватых волос. – Твои охранники не ответят. Я Критикую. Ты идешь со мной. Немедленно! * * * В боевой рубке «Полководца Ванека» было тихо и спокойно по сравнению с почти паникой возле Прииска Вольфа, и все же никто бы не сказал, что это мирный рейс. Нет, ведь Илья Муромец стоял в глубине рубки, пристально за всем наблюдая. Старик заглядывал не менее двух раз в сутки – просто кивал от дверей, но все замечали, что он здесь. Иногда даже адмирал присутствовал, мрачно и молча глядя из своего инвалидного кресла – воспоминанием о предыдущей войне. – Возможность финального маневра через час, – доложил рулевой. – Так держать! – Есть так держать. Разведка? Ваша подача. – Есть наша подача! – Лейтенант Марек повернулся вместе с креслом и глянул на Илью вопросительно. – Желаете лично осмотреть беспилотный бот, господин капитан? – Нет. Если не будет работать, я буду знать, кто виноват. – Илья улыбнулся, пытаясь смягчить свои зловещие слова, но, обнажив зубы, стал похож на волка, загнанного в угол. – Профиль запуска? – Удерживается на минус десять минут, господин капитан! – Хорошо. Потом опять запустите самотестирование, вреда не будет. Никто в рубке не знал наверняка, действительно ли этот металлический отражающий предмет – капсула из дома. Может быть, беспилотный аппарат это выяснит, а может быть, и нет. Но чем дольше длилось ожидание, тем сильнее росло напряжение, а чем сильнее было напряжение, тем больше росла вероятность ошибки. – С виду все отлично, господин капитан. Двигатели на холостом ходу, один процент мощности, танки с горючим полны, рейки наддува и замки#769; расстыковки готовы, приборы отлично поют на всех каналах. Готов начать закрытие ангара запуска по команде. – Ну ладно. – Илья сделал глубокий вдох. – Кто там, включайте нагнетатель. Поехали. Глубоко внизу, у кормы корабля, глубже машинного отделения и складов, располагался ряд воздушных шлюзов. Некоторые, рассчитанные на выход экипажа, были малы, другие, для вспомогательных кораблей вроде станционных шаттлов – побольше. В самом большом ангаре находилась пара беспилотных разведчиков – трехсоттонных роботов, способных вести наблюдение за звездной системой или составлять карты лун газовых гигантов. Роботы не могли нести гравитационных двигателей (этого не мог ни один корабль меньше эсминца), но вполне развивали приличные двадцать с чем-то «же» на атомно-электрической ионной тяге, и держать это ускорение могли достаточно долго. Для более быстрых полетов их можно было оснастить ракетами, расщепляющими соленую воду, как у торпед дальнего действия «Полководца», но эти ракеты были грязными, относительно неэффективными и совсем не годились для скрытного картографирования планетных систем. На каждом роботе был установлен комплект приборов утыканных датчиками гуще, чем любой зонд, запущенный с Земли в двадцатом веке. Это был регресс по отношению к номинальной цели проекта «Полководца Ванека», полуиронической цели, записанной в сертификате конечного пользователя: «Идти храбро туда, где не бывал еще человек, картографировать звездные системы в длительных экспедициях и занимать эти системы именем Императора». Сброшенный в необитаемой системе, такой зонд мог составить ее карту за пару лет и был готов дать полный отчет, когда линкор вернется к нему по дороге от собственной цели. Это было невероятное подспорье для картографов колоний, позволяющее одному исследовательскому кораблю картографировать три системы одновременно. Глубоко в корпусе «Полководца» пробуждался от двухлетнего сна первый зонд. Команда матросов суетилась под бдительным взглядом двух старшин, отцепляя тяжелые топливные шланги и замыкая осмотровые люки. В своем выстеленном свинцом гробу зонд бурчал, прозванивая набитое реактивной массой и охладительной водой брюхо. Тихо гудел компактный термоядерный реактор, импульсный ускоритель выпрыскивал смесь электронов и пи-мезонов в поток ионов лития со скоростью чуть меньше световой; разлетались нейтроны, поглощаемые кожухом водяных труб, согревая их и подпитывая волны давления в замкнутом цикле охлаждающей системы. Вторичные солнечные генераторы, снятые на этот полет за ненадобностью, лежали, завернутые, в углу ангара. – Пять минут до старта. Ангар запуска докладывает о герметизации отсека реактора. Топливная команда отсоединила шланги, давление в баках стабильное. Жду данных телеметрии. – Продолжайте. Илья терпеливо смотрел, как команда Марека следит за ходом запуска. Он только раз оглянулся, когда приоткрылась дверь в рубку, но это был не капитан и не контр-адмирал, а шпионка… то есть дипломатический агент с Земли. Только место занимает и воздух расходует – по мнению кавторанга, – хотя старпом и понимал, почему адмирал и его штаб не мешает ей настырно всюду совать свой нос. – Что вы запускаете? – спросила она кратко. – Робота наблюдения. – А что наблюдать? Он обернулся и посмотрел на нее в упор. – Не помню, чтобы мне говорили, будто у вас есть полномочия следить за чем бы то ни было, кроме наших военных действий. Инспектор пожала плечами, игнорируя оскорбление. – Может быть, если вы мне скажете, что ищете, я помогу вам это найти. – Маловероятно. – Он отвернулся. – Лейтенант, состояние? – Две минуты до старта. Отсек телеметрии герметизирован. Подтверждение сигнала от бортового управления. Отсечка топлива включена, пусковая установка готова, разгерметизация ангара через шестьдесят секунд. – Это капсула с сообщением, – тихо произнесла инспектор. – Ждете письма из дома, капитан? – Вы меня утомляете, – бросил Илья почти небрежно. – Не стоит этого делать. Эй, вы! Да, вы! Состояние! – Идет откачка воздуха из ангара. Открывается внешний пусковой люк… Питание пусковой установки включено, зонд переходит на внутреннее питание… Перешел. Пуск через минуту. Идет последняя предполетная самопроверка. – Такая у меня работа – задавать неприятные вопросы, капитан. И важный вопрос – Будьте добры соблюдать тишину. – Предмет, который вы хотите зондировать – его сюда поместило ваше Адмиралтейство или Фестиваль? – Пуск через тридцать секунд, – доложил в наступившей тишине лейтенант Марек и поднял глаза. – Я что-то не то сказал? – О чем вы говорите? – спросил Илья. Рашель покачала головой и сложила руки на груди. – Если не хотите слушать – ваше право. – Десять секунд до запуска. Форсунки открыты. Реактор выходит на критический режим. Поток мюонов нормален, шлюзы акселератора – чисто. Точка удвоения потока реактора пройдена. Пять секунд. Направляющие запуска включены! Главный теплоотвод в рабочей температуре! Тяжелая вибрация сотрясла палубу. – Две секунды. Реактор в рабочей температуре. Отделение шлангов. Ноль. Полное отделение. Первый зонд вышел из ангара запуска. Двери закрываются. Гироскопы в норме, давление в баках максимальное, три секунды до запуска главного двигателя. Дрожь стихла. – Заслонка – чисто. Включение главного двигателя. В рубке ничего не шевельнулось, но в нескольких метрах от корабля из подобного жалу хвоста зонда вырвался красно-оранжевый пучок тяжелых ионов металла. Зонд стал отходить от корабля, и тут же раскрылись два огромных крыла – радиаторы тепла. Илья принял решение. – Лейтенант Марек, возьмите управление на себя. Полковник, пойдемте со мной. Он открыл дверь. Она вышла за ним в коридор. – Куда мы идем? – На небольшой разговор, – ответил он. Быстро шагая к конференц-залу, он не стал ждать, чтобы она догнала его. На лифте, опять по коридору – в зал со столом и стульями, к счастью, свободный. Муромец подождал, пока подойдет инспектор, потом закрыл дверь. – Садитесь, – предложил он. Инспектор села на краешек кресла, подалась вперед и стала смотреть с серьезнейшим лицом. – Вы думаете, я хочу вас на части разорвать? – начал он. – И правильно думаете, только причина не та. Она подняла руку. – А давайте угадаю. Заговорила о политических вопросах в присутствии подчиненных? – Она смотрела на него почти насмешливо. – Послушайте, капитан! Пока я не вышла на палубу и не увидела, что вы делаете, я не знала, что происходит, но сейчас я серьезно думаю, что вам лучше бы меня послушать, а потом пересказать командиру корабля. Или контр-адмиралу. Или обоим. Субординация – это все очень хорошо, но если вы хотите подобрать эту аномалию с орбиты, то, я думаю, меньше шести часов остается до того момента, когда все полетит к чертям. И я хотела бы, чтобы мои слова до вас дошли. Так что давайте отложим театральные эффекты – у нас еще будет на них время, – и сейчас займемся делом. – Вы все время пытаетесь внести сумятицу. – Ага. Я это сделала своей профессией. Лезу во все углы, задаю неудобные вопросы, и сую свой нос в чужие дела, и нахожу ответы там, где никто их не ожидал увидеть. Пока что я спасла восемь городов и семьдесят миллионов жизней. Хотите, чтобы я была не так назойлива? – Скажите мне, что вы знаете, и тогда я буду решать. Он тщательно подбирал слова, будто оказывал величайшее снисхождение ее недисциплинированному отказу знать свое место. Рашель откинулась на спинку. – Это вопрос дедукции, – сказала она. – Потому неплохо знать хотя бы кусок контекста. Для начала: этот корабль – этот флот – не случайно рванул по пространственноподобному маршруту за четыре тысячи лет в будущее. Вы пытаетесь сделать маневр, который нарушает, но не совсем, кучу договоров и пару законов, установленных полубожественным декретом. Вы не собираетесь входить в собственный световой конус прошлого, но хотите подойти к этому очень близко – уйти глубоко в будущее, чтобы обойти всех наблюдателей, или пожирателей, или мины, которые Фестиваль мог установить на вашем пути, прыгнуть к цели, потом вернуться в прошлое и случайно выйти из полета чуть-ли-не-перед появлением Фестиваля. Вы знаете, какие выводы и я из этого делаю? О крайнем безрассудстве. Третье Правило не зря дано. Испытывать его – значит барабанить в дверь Эсхатона. – Это я все знаю, – подтвердил Илья. – Итак? – Ну, вам стоит спросить, что же тогда мы должны ожидать здесь найти? Мы сюда прибыли и искали буй. Капсулу из времени с подробными тактическими описаниями из нашего прошлого светового конуса – то есть оракула, который нам расскажет о враге куда больше, чем мы могли бы знать, так как наша временная линия не пересекалась с его. Снова жульничество. Но мы живы. – Не понимаю. Почему такого не может быть? – Потому что… – Она посмотрела на него долгим взглядом. – Вы знаете, что бывает с людьми, которые нарушение принципа причинности используют как оружие? А вы невероятно близко к этому подошли, что само по себе уже безумие. И вам это сошло с рук! Такого просто нет в сценарии, если только правила не поменялись. – Правила? Вы это о чем? – Правила. – Она закатила глаза. – Законы физики бывают в некоторых случаях подозрительно человеческими. Начиная от принципа неопределенности Гейзенберга, что присутствие наблюдателя действует на объект наблюдения на квантовом уровне, исходя из чего можно вывести кучу поразительных взаимосвязей во Вселенной. Рассмотрим, например, отношение сильных ядерных взаимодействий к электромагнитным силам. Чуть-чуть изменить его в одну сторону – нейтроны и протоны не станут вступать в реакцию, – не будет термоядерного синтеза. Сдвинуть в другую – цикл ядерных реакций остановится на гелии – и никогда не образуются более тяжелые ядра. Столько есть подобных корреляций, что космологи строят теории, будто мы живем во Вселенной, которая существует специально, чтобы породить наш вид жизни или что-то, от нее происходящее. Например, Эсхатон. – И что? – И то, что вы нарушили какие-то из более загадочных космологических законов. Те, которые утверждают, что Вселенная, где происходит истинное нарушение принципа причинности – путешествие во времени – де-факто нестабильна. Но нарушение принципа причинности возможно, только когда есть агент причины, в данном случае наблюдатель, и потомки этого агента подвергаются серьезному воздействию этого нарушения. Сформулируем это иначе: это принято как закон космологии потому, что Эсхатон не терпит идиотов, его нарушающих. Вот почему моя организация старается объяснять людям, что этого делать нельзя. Не знаю, пытался ли кто-нибудь объяснить вашему Адмиралтейству, что произошло в том дальнем углу космоса, где сейчас Крабовидная туманность? Там теперь пульсар, который не является естественным – скажем так, – и истребленные виды будущих возможных завоевателей галактики. Кто-то попытался обойти правила – и Эсхатон это пресек. Илья заставил себя отцепить пальцы от ручки кресла. – Вы хотите сказать, что капсула, которую мы решили подобрать – бомба? Но ведь Эсхатон уже попытался бы нас убить или хотя бы захватить… Она невесело осклабилась. – Если не верите мне, то это ваша проблема. Мы – я имею в виду Комитет ООН по анализу интеллектуального каузального оружия – видели с полдюжины инцидентов подобного рода, когда та или иная тайная попытка создать устройство, нарушающее принцип причинности, приводила к беде. Обычно ничего столь грубого, кстати, как ваш замкнутый времениподобный путь и хакерское предсказание; это были действительно Устройства, Нарушающие Причинность. Редакторы истории, минимаксные цензоры, дедовские бомбы и по-настоящему мерзкое устройство, называемое пространственноподобный аблятор. Существует целая онтология каузального оружия, как и ядерного – атомные бомбы, термоядерные с атомным запалом, электрослабые взрывные устройства и тому подобное. Каждая такая локализация, где мы видели развертывание УНП, бывала тщательно и систематически превращена в пыль неизвестными силами – но силами, явно восходящими к Эсхатону. Мы никогда не И потому мне кажется большим сюрпризом, что мы еще живы. – Она оглядела пустые стулья, отключенную рабочую станцию на столе. – Да, и еще одно. Эсхатон всегда истребляет УНП Илья неохотно кивнул. – Я думаю, командира корабля следует известить. – Да уж. – Она глянула на консоль. – И еще одно. Я думаю, вам понадобятся все преимущества, которые только можно получить, и одно из них сейчас сидит у себя в каюте и пальцами вертит. Может быть, вам стоит перемолвиться словом с Мартином Спрингфилдом, инженером с берега. Он человек странный, и вам придется к нему отнестись снисходительней, чем вам бы хотелось, но я думаю, он знает больше, чем говорит, и куда больше, когда дело идет о системах приводов. «МиГ» не стал бы платить ему две тысячи крон в неделю просто за красивые глаза. Когда «МиГ» продал эту вот птичку вашему Адмиралтейству, он подписал еще и контракт на пятидесятилетнее обслуживание и модернизацию – что может принести даже больше доходов, чем сама продажа. – Что вы мне тут хотите сказать? – Илья выглядел раздраженным. – Инженерные вопросы не ко мне, и вам это уже следовало бы знать. И я был бы вам благодарен, если бы вы воздержались от советов, что мне надо и что не надо… – Придержите язык. – Она потянулась вперед и схватила его за руку – не сильно, но достаточно, чтобы шокировать. – Вы же не понимаете, как работает оружейный картель? Так слушайте. «МиГ» продал вашему правительству корабль, удовлетворяющий определенным спецификациям. Отвечающим тем требованиям, о которых мечтает Адмиралтейство. Истинные спецификации, под которые корабль Она выпустила руку Муромца. Илья смотрел на нее с непроницаемым лицом. – Я доложу капитану, – заявил он и встал. – Тем не менее, я был бы очень вам благодарен, если бы вы держались подальше от боевой рубки, когда там моя вахта, или же воздержались бы от советов. И не трогайте руками моих офицеров. Это понятно? Она встретила его взгляд. Если по его лицу ничего нельзя было прочесть, то ее глаза ничего не скрывали. – Отлично поняла, – выдохнула она, встала и вышла из зала, не говоря больше ни слова. И тихо закрыла за собой дверь. Илья посмотрел ей вслед, и его пробрала дрожь. Он сердито встряхнулся, потом взял телефонную трубку и сказал: – Дайте мне капитана. По важному делу. Это действительно была капсула, побитая и почерневшая за проведенные в космосе четыре тысячи лет. И в ней была почта. Робот осторожно к ней подобрался, зондируя радаром и инфракрасными датчиками. Капсула, холодная и безмолвная, не проявляла никаких признаков жизни, кроме остаточной радиоактивности на корме. На компактной ракете типа «материя/антиматерия» она проползла восемнадцать световых лет от Новой Республики на субсветовой скорости, потом затормозила у выбранной орбиты и отключила двигатель. Носовой конус капсулы был изрыт и исцарапан, ободран тяжелым переходом в межзвездной среде. Но за ним ждала серебристая сфера метрового диаметра, которая была сделана из агломерата промышленного алмаза толщиной в пять сантиметров – сейф, способный выдержать все, кроме атомного взрыва. Почту разместили на дисках – алмазных пластинах, прослоенных отражающими золотыми листками. Технология древняя, но невероятно долговечная. Матрос, управляющий роботом, с помощью внешних манипуляторов выкрутил заглушку, запечатывавшую капсулу, и осторожно вынул стопку дисков. Проверив, что они не взрывчатые и не из антиматерии, бот повернул и направился к «Полководцу» и другим кораблям первой эскадры. Обнаружение почты – а ее было слишком много для тактических данных – вызвало у команды лихорадку ожидания. Люди уже два месяца были заперты в корпусе корабля, и возможность получить весточку от родных и любимых привела их в лихорадочное нетерпение, сменившееся – у некоторых – глубокой депрессией при намеке, что их могли и забыть. Однако Рашель куда меньше интересовалась почтой. Шансы, что Адмиралтейство позволило ее работодателям послать ей сообщение с дипломатическим шифром, были, по ее оценке, меньше нуля. Мартин тоже ничего не ожидал. Сестра не писала ему в Новую Прагу, с чего вдруг она сейчас напишет? Бывшая жена – от нее он ничего не хотел. Если говорить об эмоциях, то его самой тесной теперешней привязанностью – как ни внезапно стало это ему ясно – была Рашель. Поэтому, пока офицеры и матросы «Полководца» тратили свободное время на догадки, что может быть в письмах из дома, Рашель и Мартин тревожились, потому что рисковали. Дело в том, что, как она деликатно выразилась, у него дипломатических документов не было, и даже если отвлечься от принятой в Новой Республике морали, нехорошо бы вышло, реши кто-нибудь, что Мартин – рычаг, который можно использовать для воздействия на Рашель. – Наверное, не стоило бы нам, милый, столько времени проводить наедине, – прошептала она ему в плечо, лежа на его узкой койке. – Когда все по боевым постам, нас не должны заметить, но в остальное время… У него напряглись плечи – он понял. – Надо бы что-нибудь придумать, – сказал он. – Только что? – Ага. – Она поцеловала его в плечо. – Но только не так, чтобы какой-нибудь синеносый ханжа посадил тебя под арест за неподобающие поведение или чтобы убедить штаб адмирала, что я шлюха двухкопеечная, которую можно спокойно лапать или просто в упор не замечать. Впрочем, они и сейчас от этой мысли недалеко. – Кто? – Мартин перевернулся к ней с суровыми лицом. – Скажи мне. – Тсс! – Она положила ему палец на губы, и на миг выражение ее лица стало суровым. – Мне защитник не нужен. Или ты пропитался местными идеями? – Надеюсь, что нет! – Да и я так не думаю, – тихо засмеялась она и привалилась к нему. Несколько дней спустя Мартин сидел у себя в каюте один, задумчиво ворочая мыслями о Рашели и держа кружку быстро остывающего кофе, когда в дверь забарабанили. – Кто там? – Почта для инженера! Получить у эконома! Застучали удаляющиеся шаги, потом донеслась какофония звуков с дальнего конца коридора. – Гм-м-м? – Мартин сел на койке. Пробужденный от грез, Мартин нагнулся, нашарил ботинки, потом вышел проверить источник прерывания. Найти его было нетрудно. Каюта эконома представляла собой кишащую толпу нижних чинов, тянущихся за своей почтой от родных и знакомых. Письма были распечатаны на принтере и заклеены в аккуратные конверты. Озадаченный Мартин попытался найти главного. – Да? – Перегруженный работой старшина за столом сортировки оторвал взгляд от пачки писем, которую складывал для передачи на курьерский Его Императорского Величества корабль «Годо». – А, это вы. Вон там, среди неотсортированной почты. – Он показал на ящик поменьше, где содержались отобранные письма: умершим, спятившим и штатским. Мартин с любопытством покопался в пачке и нашел письмо со своим именем. Довольно толстое. «Странно», – подумал он. Не став открывать письмо тут же, Мартин отнес его к себе в каюту. Открыв же, чуть не выбросил его на месте: оно начиналось с ужасающей фразы: «Дорогой мой Марти!» Только одна женщина так его называла, и хотя она была предметом некоторых из самых нежных его воспоминаний, она же умела наполнять его желчной и болезненной злобой, которой он потом стыдился. Они с Мораг разошлись уже лет восемь назад, и взаимные упреки с обвинениями проложили между ними ров молчания. И что же могло побудить ее писать письмо сейчас? Она всегда отлично владела словом; ее сообщения по электронной почте состояли из кратких предложений с упрощенной орфографией и не были похожи на те эмоциональные наводнения, которые она приберегала для общения лицом к лицу. Озадаченный Мартин стал читать. Он оторвался от письма. Это была какая-то тщательно продуманная шутка. Его бывшая жена говорит о ребенке – их ребенке, – которого не существует. И стиль – совершенно не ее! Как будто кто-то, прочитав досье его семейной истории, пытается… Он вернулся к чтению, на этот раз тщательно выискивая скрытый смысл. Дальше шла болтовня о придуманных друзьях, воспоминания о всяких мелочах, которых никогда не было, и более серьезных моментах (очевидно, хорошо задокументированных). Насколько Мартин мог судить, все это было бессодержательно. Он стал читать «статью». Она оказалась длинной, и Мартин усомнился, что мудро было со стороны Германа ее посылать. В Новой Республике школьники пишут восьмистраничные эссе о Боге? И о Его мотивах в той мере, в которой их можно вывести из космологических констант? Написана была статья в четком, местами скучном стиле, от которого у Мартина скулы свело – работа студента, который гоняется за отметкой, а не статья специалиста, заявляющего свою точку зрения. Потом его взгляд упал на сноски. Мартин перешел к низу страницы, начал подчеркивать существенные слова и фразы. Да, это вполне инструктивно. Стеганографические подпольные каналы Мартина всегда раздражали из-за возможных недопониманий и искажений смысла, но в данном случае Герман выразился вполне ясно. Недоверие тайной полиции Новой Республики. Возможная помощь других ведомств – Рашель? Никакого возмездия против самой Новой Республики: это снимало колоссальный груз с его совести. Как ни противно было ему общественное устройство этого государства, люди не заслужили смерти только из-за неспособности своих руководителей справиться с беспрецедентной проблемой. Но последняя сноска оставалась непостижимой, как ни пытался Мартин ее понять. Мартин сел на койку и почесал в затылке. – И что это фигня вообще значит? – буркнул он. |
||
|