"Блокада. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Чаковский Александр Борисович)

9

В Ленинграде июньский вечер мало чем отличается от дня. В особенности субботний вечер. И хотя время близилось к одиннадцати, Невский проспект был оживлен, как в полдень. На углах улиц продавали цветы – в то лето в Ленинграде было очень много цветов. У кафе «Норд» толпилась молодежь. На эстрадах переполненных ресторанов гостиниц «Европейская» и «Астория» рассаживались музыканты. По аллеям Сада отдыха медленно двигались толпы гуляющих. Из настежь раскрытых окон домов доносились звуки патефонов, всплески смеха.

По Неве безмятежно плыли прогулочные шлюпки. Казалось, что никто не думает о сне, что продолжается бесконечный веселый день.

Но вдали от центра, в районе Смольного, где располагались обком и горком партии, в этот поздний вечерний час царила совсем иная атмосфера.

Одна за другой в широкие ворота въезжали машины. Длинные, приземистые «ЗИС-101». Высокие, похожие на сундуки «эмки». Цепочкой шли к зданию Смольного люди.

Случайные прохожие, которым в этот час довелось быть вблизи Смольного, не придавали этому движению особого значения, – в течение двух последних дней шел пленум горкома, об этом сообщалось в газетах, а о том, что он еще утром закончился, знали лишь немногие.

И только совсем уж ограниченный круг людей знал, что в полночь у секретаря горкома Васнецова состоится экстренное заседание партийного актива.

Актив был созван внезапно. Во второй половине дня, всего лишь через два-три часа после того, как кончился пленум горкома, в кабинетах секретарей райкомов, директоров крупнейших заводов, в парткомах раздались телефонные звонки.

Тем, кого в полночь вызывали в Смольный, причину вызова не сообщали.

Однако майор Звягинцев эту причину знал. В десять часов вечера полковник Королев снова вызвал его к себе и передал приказание члена Военного совета отправиться к двенадцати часам ночи в Смольный и быть готовым ответить на возможные вопросы о состоянии оборонительных работ на границе, поскольку он, Звягинцев, только что вернулся оттуда, а начальник инженерного управления был еще в пограничном районе.

Штабная «эмка» доставила Звягинцева к подъезду Смольного, и без четверти двенадцать он, дважды предъявив документы охране, вместе с другими людьми поднялся по широкой каменной лестнице на второй этаж и пошел в конец длинного коридора, где находился кабинет секретаря горкома.

Каких-нибудь двадцать минут назад Звягинцев выехал с Дворцовой площади, где располагался штаб Ленинградского военного округа. Машина, которая везла Звягинцева, промчалась вдоль всего Невского; в открытые окна «эмки» до него доносился шум беспечной праздничной толпы, заполнившей тротуары.

И именно поэтому, очутившись в Смольном, он так отчетливо ощутил царящую, здесь сгущенную, тревожную атмосферу.

В казавшемся бесконечным коридоре неярко горели настенные светильники, было тихо, люди шли молча и бесшумно: широкая ковровая дорожка заглушала их шаги.

…В ярко освещенном кабинете секретаря горкома тяжелые шторы на окнах были плотно задернуты.

Когда Звягинцев вошел в эту комнату, там уже было много народу. Люди сидели на расставленных вдоль стен стульях и но обе стороны длинного, покрытого зеленым сукном стола для заседаний.

Секретарь горкома Васнецов, хорошо знакомый Звягинцеву по портретам, молодой, худощавый, черноволосый, с длинным аскетическим лицом, на котором над глубоко запавшими глазами нависали густые, почти сросшиеся брови, стоял, не выходя из-за письменного стола, глядел на поминутно открывающуюся дверь и повторял негромко:

– Входите, товарищи, входите…

Звягинцев направился к еще не занятым стульям у стены, на ходу вытягиваясь в знак приветствия, и Васнецов, кивнув ему в ответ, сказал: «Проходите, товарищи, проходите…»

Звягинцев уселся и стал наблюдать за людьми.

Некоторых из них ему довелось встречать лично, фотографии других он неоднократно видел на газетных страницах. Вошел полковник – начальник ПВО города, за ним – директор Кировского завода, потом начальник управления НКВД… Вошел и, кивнув присутствующим, быстро направился к Васнецову председатель Ленсовета Попков – до синевы выбритый, широкоплечий человек в гимнастерке. И снова отворилась дверь, пропуская на этот раз высокого, худощавого усатого старика в старомодном черном костюме и вязаном узеньком галстуке.

«Да ведь это Верин отец! – воскликнул про себя Звягинцев и едва удержался, чтобы не вскочить ему навстречу. – Как он-то сюда попал?»

Однако Звягинцев тут же ответил себе на этот вопрос. Он знал, что отец Веры – кадровый путиловский рабочий, а его присутствие здесь говорило и о том, что он был, очевидно, членом парткома завода или даже бюро райкома.

Но все это промелькнуло в сознании Звягинцева лишь мельком и мгновенно было вытеснено тревожной мыслью: «Где Вера?»

Он хотел было подойти к Ивану Максимовичу Королеву и спросить, уехала ли Вера или, к счастью, так и не уезжала, но старик, кивнув Васнецову, направился к противоположной стене, чуть покачивая своими длинными руками.

…Когда все расселись, Васнецов взял со стола листок бумаги и вполголоса сказал:

– Бюро горкома собрало вас, товарищи, чтобы познакомить с телеграммой, полученной из Москвы.

Медленно, выделяя отдельные фразы, он начал читать. В телеграмме говорилось о том, что в течение 22-23 июня, то есть завтра или послезавтра, возможно внезапное нападение немецко-фашистских войск на территорию ряда приграничных округов, в том числе и Ленинградского. Задача – не поддаваться ни на какие провокации. Однако войскам округа предписывалось в ночь на 22 июня скрытно занять огневые точки в укрепленных районах на государственной границе, а перед рассветом сосредоточить на полевых аэродромах авиацию, тщательно ее замаскировав…

Васнецов окончил чтение, положил бумагу на стол и сел.

Наступила тишина. Молчал и Васнецов, точно желая дать возможность собравшимся оценить ситуацию, до конца ощутить нависшую угрозу.

Молчание длилось несколько секунд. Люди сидели опустив голову или устремив вперед сосредоточенный взгляд.

Молчал и Звягинцев, в который уже раз просматривая сделанные им заметки в блокноте и вычеркивая ненужное, на случай, если придется говорить. Звягинцеву было приказано ограничить свое сообщение самой сжатой характеристикой инженерных работ в укрепленных районах на границе.

Неожиданно прозвучавший голос заставил Звягинцева быстро поднять голову.

– Это что же? Война?!

Спрашивал Иван Максимович Королев. Он сидел, положив на колени широкие ладони своих длинных рук и чуть подавшись вперед.

– Не знаю, – без промедления ответил Васнецов. – В телеграмме сказано ясно; возможны провокации. – Помолчал мгновение и добавил уже тише: – Может быть, Иван Максимович, и война…

Снова наступила тишина.

Но длилась она недолго. Васнецов перевел взгляд на Звягинцева и сказал:

– Товарищи, здесь присутствует майор… товарищ Звягинцев из штаба округа. Вы знаете, что на границе с Финляндией, в укрепленных районах, у нас ведутся большие и срочные работы. Товарищ Звягинцев только что вернулся с границы, где проверял ход этих работ. Есть предложение послушать, как обстоят сейчас дела с оборонительным строительством.

Люди негромко, но одобрительно зашумели, почувствовав облегчение оттого, что тишина нарушилась.

Звягинцев встал. Все необходимые заметки были им предварительно сделаны в блокноте, и сейчас он держал этот блокнот перед собой, собираясь начать говорить.

И хотя еще минуту назад Звягинцеву было ясно, с чего он начнет свое сообщение и чем закончит, теперь, когда все ожидали его слов, он, казалось, в растерянности молчал.

Прошло несколько мгновений, и Звягинцев увидел, что Васнецов смотрит на него с некоторым недоумением, чуть приподняв свои густые брови, и понял, что должен немедленно начать говорить.

И все же молчал…

Намеченный Звягинцевым и согласованный с командованием план его выступления был предельно краток и ясен. Ему предстояло сообщить, что на границе интенсивно ведутся строительные работы, которые в надлежащие сроки будут полностью закончены и, как принято говорить в таких случаях, окончательно закроют границу «на замок». Однако работы эти надо сейчас вести намного быстрее. И поскольку в округе еще не хватает инженеров-строителей, то было бы весьма желательно призвать из запаса некоторое количество гражданских инженеров.

Словом, смысл речи Звягинцева, которую ему предстояло сейчас произнести, сводился к тому, что хотя границу и следует укрепить еще сильнее, тем не менее все обстоит благополучно, и если враг осмелится напасть, то получит сокрушительный удар.

Такова была привычная схема всех выступлений военных людей в гражданской аудитории, этой схеме должен был следовать и Звягинцев.

И еще несколько минут назад закономерность именно такого выступления не вызывала у него никаких сомнений. В течение многих лет Звягинцев привык к тому, что независимо от реального положения дел, о котором военные нередко откровенно говорили между собой и на своих служебных совещаниях, в основе всех выступлений перед людьми гражданскими лежал неизменный план-конспект: необходима бдительность, надо держать порох сухим, однако на любой удар врага мы ответим тройным ударом и будем бить противника на его собственной территории.

Такова была схема, и Звягинцев, независимо от своих размышлений, считал ее естественной и как бы само собой разумеющейся.

И тем не менее в тот самый момент, когда ему предстояло начать говорить именно по этой схеме, он вдруг понял, что не может произнести привычные слова. Не может потому, что с особой силой ощутил, что стоит сейчас перед Партией, что на него с тревогой и ожиданием смотрят люди, которые избраны сотнями тысяч коммунистов, и любая попытка скрыть от них истинное положение дел была бы бесчестной, преступной.

В комнате уже послышался недоуменный шумок. Васнецов, еще выше приподняв брови, теперь уже с выражением явного удивления и недовольства глядел на Звягинцева, когда тот неожиданно для всех и прежде всего для самого себя сказал:

– Товарищи, я только что вернулся с границы. Положение крайне серьезное…

Мгновенно снова наступила тишина. Все взгляды были неотрывно обращены к Звягинцеву. Внимательно смотрел на него и Васнецов, но в выражении его лица была теперь настороженность, тревожное ожидание.

Звягинцев, казалось, не замечал всего этого. Им полностью овладело то же самое чувство, какое он испытал тогда, почти полтора года назад, когда стоял на кремлевской трибуне и, не думая ни о чем – ни о впечатлении, которое сможет произвести его речь на собравшихся, ни о своей дальнейшей судьбе – и на какой-то момент забыв даже о присутствии самого Сталина, взволнованно и торопливо говорил о том, что наболело, то, что он должен был сказать, несмотря ни на что.

И вот теперь Звягинцев рассказал о том, что слышал от разведчика Тойво, подробно и ничего не утаивая, сообщил о степени готовности оборонительных сооружений и закончил предположением, что если немцы и задумали только провокацию, то тем не менее надо быть готовыми ко всему.

Он окончил говорить так же неожиданно, как и начал, сел и оглядел присутствующих. Никто не шелохнулся. В тишине было слышно, как Васнецов тихо постукивает карандашом по стеклу, покрывавшему письменный стол.

Звягинцев понял, что наговорил, кажется, лишнего, что его речь если и не шла вразрез с оглашенной Васнецовым телеграммой, то явно выходила за ее пределы.

В ушах Звягинцева еще звучали его собственные, только что произнесенные слова, и только минутой позже до него как бы издалека донесся голос Васнецова.

Секретарь горкома никак не комментировал речь Звягинцева – точно ее и не было. Он говорил о том, что полученные директивы предусматривают затемнение некоторых городов и военных объектов, установление дежурств и присутствующим здесь представителям МПВО, директорам наиболее крупных предприятий надлежит доложить о готовности выполнить эту директиву.

– Я понимаю, – продолжал Васнецов, – что, поскольку цель данного совещания не была заранее объявлена, вам необходимо время, чтобы собраться с мыслями. Поэтому объявляется перерыв на десять минут.

Он сел, придвинул к себе какие-то бумаги, взял из пластмассового стаканчика цветной карандаш и погрузился в чтение.

Раздался негромкий гул голосов. Люди встали со своих мест, стали собираться кучками, некоторые вышли в коридор, закуривая на ходу.

Звягинцев растерянно огляделся, потом остановил свой взгляд на Васнецове. Ему хотелось подойти к нему, спросить как бы между прочим: «Не слишком ли я загнул?» – понять, какое впечатление произвела его речь.

Но Васнецов не поднимал головы. «Разумеется, сообщит в политическое управление округа, – с горечью подумал Звягинцев, – придется писать объяснение… Ну и ладно! – сказал он себе с какой-то бесшабашной беспечностью. – Я не на площади говорил. Здесь сидят члены бюро горкома, секретари райкомов, директора крупнейших предприятий. Перед ними врать нельзя. Они всё должны знать. Всё».

Он тряхнул головой, увидел, что к двери направляется и Иван Максимович Королев, снова вспомнил о Вере и устремился за ним.

В коридоре он легонько прикоснулся к плечу Королева и, когда тот обернулся, сказал:

– Здравствуйте, Иван Максимович, мы ведь знакомы.

– Здорово, майор, – ответил, пристально вглядываясь в него, Королев, – помню. Павла сослуживец. Верно?

– Да, да, – торопливо подтвердил Звягинцев.

– Так что же, война? – строго спросил Королев.

– Еще трудно сказать, – смущенный его требовательно-строгой манерой, ответил Звягинцев, – возможны провокации. Однако…

– Что вы все заладили – «провокации, провокации»… – пережил его Королев. – Я про существо, не про название спрашиваю.

– Не думаю, чтобы они решились всерьез, – неуверенно начал было Звягинцев, стараясь хотя бы сейчас сгладить впечатление от своей явно самовольной речи, но Королев снова прервал его.

– Не думаешь!.. – слегка растягивая слова, повторил он. – А что Гитлер думает, ты знаешь? Это для меня сейчас важнее.

Он сделал движение рукой, как бы отмахиваясь от Звягинцева, и, вытащив из кармана пачку «Ракеты», отвернулся в сторону.

– Иван Максимович, я хочу вас спросить… – с неожиданной робостью произнес Звягинцев.

Королев сосредоточенно раскуривал папиросу, не глядя на него.

– Я хочу вас спросить, – повторил Звягинцев, – о Вере… Где она? Последний раз, когда мы говорили по телефону, она сказала, что собирается уехать…

Королев покрутил в желтых пальцах обгоревшую спичку, сунул ее обратно в коробку и пробурчал:

– Уехала. В Белокаменск. К тетке.

– Я думаю, ее надо срочно вызвать обратно. Конечно, это не север, Белокаменску ничего не грозит, но все же…

На этот раз Королев пристально поглядел на Звягинцева.

– Вызвать, говоришь?.. – повторил он, потом ухватил двумя пальцами Звягинцева за портупею, слегка притянул к себе и, понизив голос, спросил: – Значит, будет война, майор?

– Боюсь, что будет, Иван Максимович, – чуть слышно ответил Звягинцев.

– Так, так, – покачал головой Королев. Потом вынул часы, открыл крышку, посмотрел и сказал: – Пора. Прошли наши десять минут.

В этот момент дверь, ведущая в кабинет Васнецова, открылась и чей-то громкий голос произнес:

– Майора Звягинцева к телефону!

Звягинцев поспешно вернулся в кабинет. Васнецов по-прежнему сидел, казалось, погруженный в чтение. Трубка одного из телефонов была снята и лежала на столе.

Когда Звягинцев подошел, Васнецов, не глядя на него, кивнул на лежащую трубку и коротко сказал:

– Из штаба.

Звягинцев схватил трубку, плотно прижал ее к уху. Незнакомый голос произнес:

– Майор Звягинцев? Говорит дежурный. Вас вызывает начштаба. Машина за вами вышла.

Слова: «Что-нибудь случилось? Важное?» – были уже готовы сорваться с языка Звягинцева, но он вовремя сдержался и только спросил:

– Меня одного?

Наступила короткая пауза. Затем снова раздался голос дежурного, на этот раз он прозвучал несколько глуше и не так решительно:

– Нет… Общая тревога. Явиться через тридцать минут.

Звягинцев подтянул рукав гимнастерки и посмотрел на свои ручные часы.

Был час ночи. Началось 22 июня 1941 года.