"Белые пелеринки" - читать интересную книгу автора (Чарская Лидия Алексеевна)

ГЛАВА 2 Кто была Южаночка. Когда засветились огни. Птичка попадает в клетку

Когда молоденькая Сашенька Мансурова вышла замуж за капитана Палтова и уехала на далекую южную окраину России, где квартировал полк ее молодого супруга, Аркадий Павлович Мансуров совсем приуныл в разлуке с дочерью. Сашенька была единственным утешением в жизни старого генерала. К тому же, Аркадию Павловичу почему-то казалось, что он никогда не увидит больше своей ненаглядной дочурки, и эта страшная мысль мучила старика. Прошел год, и вскоре он получил известие от молодых супругов о рождении у них дочери. Там, далеко, на берегу теплого синего моря, родилась девочка, Южаночка, смуглая, большеглазая, крепкая и здоровенькая, как майский день.

Рассказами об этой девочке были полны письма ее матери к старому генералу. А генерал еженедельно осведомлялся о здоровье новорожденной, слал ей игрушки, подарки, нарядные детские капотики, погремушки.

Как сокрушался бедняга, что раненая нога давала себя чувствовать от времени до времени и не позволяла генералу выезжать из Петербурга, где были лучшие доктора. Мечтал старик увидеть у себя свою маленькую Южаночку, как он прозвал далекую внучку. Увы! Его надеждам не суждено было оправдаться скоро. Александра Аркадьевна Палтова недолго прожила на далеком юге. Красавица Сашенька умерла, оставив на руках мужа четырехлетнюю дочку.

Известие о смерти дочери старик Мансуров получил в то время, когда ожидал всю семью Палтовых к себе гостить.

Это ужасное несчастие едва ли не стоило ему жизни. Он заболел опасно и выздоровел только через несколько месяцев благодаря нежному уходу Марьи Ивановны и Сидоренко. Теперь письма с юга приходили значительно реже. Зять писал тестю мало и скупо. Капитан Палтов был слишком занят службой. К тому же, горе так подействовало на молодого офицера, что он весь ушел в него.

Зато какой бесконечной радостью наполнилось сердце старика-генерала, когда в один прекрасный день его верный Сидоренко подал своему барину небольшой конверт, надписанный вкривь и вкось детскими каракульками. Это было письмо Южаночки! Первое письмо далекой ненаглядной внучки!

С сердечным трепетом вскрыл письмо это старый генерал. Семилетний автор письма торжественно сообщал «милому, золотенькому дедушке», что теперь она, Инна, уже большая девочка, выучилась писать и будет вести длинную и аккуратную переписку с дедушкой.

И вот с двух противоположных краев России полетели письма. Дедушка писал внучке, внучка — дедушке. Теперь старый генерал знал отлично всю подноготную своей ненаглядной Южаночки. Знал все ее радости и горести, знал все, что делалось на юге, в охранявшем русские границы полку.

Инна писала дедушке обо всем: о постоянной задумчивости и угрюмом настроении отца, о строгой тете, родной сестре ее папы, Агнии Петровне, заменявшей в доме место покойной матери, и о своих любимых солдатиках. О последних девочка отзывалась с бурным восторгом. Еще бы! Как ей было не любить их. С самой колыбели Инна проводила все время среди них. Из окна своей спаленки она видела, как проводилось учение на плацу, видела, как стройно и красиво двигались солдаты под звуки военной музыки на парадах, с каким добродушием и готовностью старались угодить ей, «маленькой капитанской барышне», в которой буквально не чаяли души. Принести букет цветов Инне из долины, спелой ягоды из лесу, поймать ей голосистую малиновку в роще, притащить зеленую ящерицу с поля, все это каждый солдатик считал своим нравственным долгом. Ей на славу выездили гнедого Красавчика, на котором отец позволил ездить девочке в сопровождении по окрестностям. Ей выдрессировали маленькую чекалку, пойманную в лесу, ходившую всюду как собачонка по пятам за своей юной госпожою. Словом, между Инной и «ее солдатиками» была самая трогательная дружба. О них-то и писала далекому дедушке внучка.

И года шли, Инна подрастала. Вдруг обрушилось новое несчастье. Владимир Петрович Палтов неожиданно скончался, едва успев вручить дочь под опеку ее тетки и его сестры, о чем известило дедушку печальное письмо девятилетней Инны.

После обеда в большой гостиной зажгли люстру, и дедушка, угостив Южаночку сладким десертом, провел ее туда.

Войдя в просторную комнату, девочка внезапно притихла. На ее личике отразилась печаль. Ее черные глазки устремились куда-то вперед.

— Ты узнала твою маму, девочка? — тихо шепнул дедушка, вглядываясь в портрет на стене гостиной. На этом портрете была изображена совсем еще молоденькая девушка в белом вечернем туалете, как две капли воды похожая на маленькую Инну.

— Я очень любила маму и горько-горько плакала, когда Господь взял ее к Себе на небо. Если б мама и папа были живы, мы бы приехали все вместе к тебе, дедушка… и… и… меня бы не отдали в этот противный институт.

— Но в этом «противном», как ты называешь его, институте, есть много хороших девочек, Южаночка.

— Ах, дорогой мой! Ты совсем позабыл, что там есть и Крыса, которая ненавидит меня. И потом, как же мне может быть весело с девочками, которые, вероятно, боятся лазить по деревьям, скакать верхом, как я умею! А петь песни они уже и наверное не умеют, как я, милый дедушка.

— А ну-ка спой мне песенку, Южаночка! Покажи твое искусство!

Южаночка кинулась к роялю, стоявшему в углу комнаты, подняла крышку, положила на клавиши рояля пальчики, заиграла и запела. Это была хорошо знакомая дедушке песня про ангела, улетавшего на небо с душою умершего человека, песня, часто петая ему его покойной Сашей.

Серебристый голосок Южаночки то звенел колокольчиком на всю квартиру, то затихал до шепота.

Из кухни пришли Марья Ивановна, кухарка и мальчишка-поваренок. Из буфетной появился Сидоренко с полотенцем в руках, и все с блаженными лицами замерли на пороге. И Марья Ивановна плакала от умиления, кухарка тоже вытирала грязным передником слезы. У Сидоренко шевелились его тараканьи усы, а мальчик Прошка так широко разинул рот от изумления, точно хотел проглотить разом и самый рояль, и маленькую певицу, обладающую таким чудесным голоском.

Что же касается дедушки, то он не спускал глаз с Южаночки, его сердце билось сильно, его душа трепетала, сжимаясь сладкой и нежной тоской. И вот когда все присутствующие, поддавшись очарованию пения, почувствовали себя словно отрешенным от земли, вдруг свершилось нечто совсем неожиданное. Южаночка неистово забарабанила обоими кулаками по клавишам, вскочила с места, повалив с грохотом табурет, и, растрепав свои черные кудри, завертелась волчком по комнате, неистово завывая во весь голос:

Последние слова она взвизгнула так пронзительно перед самым носом Прошки, что злосчастный поваренок отскочил к дверям залы и бросился дальше на кухню. А Южаночка кинулась к дедушке, уткнулась ему в колени и разразилась смехом… Дедушка смеялся. Смеялись и Марья Ивановна, и кухарка. Что же касается Сидоренко, то его рыжие тараканьи усы и морщинистые щеки плясали от удовольствия, а сузившиеся от смеха глаза с явным обожанием устремились в веселое личико маленькой шалуньи.

— Это медвежий танец, дедушка! Разве не хорош? Как ты его находишь, — хохотала Инна, целуя руки дедушки и блестя своими черными, как угольки, разгоревшимися глазами.

— Очень хороший танец. Ты его прекрасно танцуешь, Южаночка! — со смехом отвечал генерал.

— Рады стараться, Ваше Превосходительство! — вытягиваясь в струнку и скосив глаза в сторону, отрапортовала, как настоящий солдат, Инна.

В тот же вечер, тяжело вздыхая, Марья Ивановна раздевала Южаночку.

— Первую и последнюю ночку под дедушкиным кровом проводите, пташка вы наша голосистая, — говорила она, любуясь разгоревшимся личиком девочки. — Мамашеньку вашу, покойницу Сашу мою, вынянчила, — продолжала со слезами старушка, — мечтала на старости лет и вас понянчить, да, видно, не привел Господь! Ах, кабы вам, птичка наша, пожить бы хоть недельку под крылышком дедушки.

Южаночка мысленно соглашалась с доброй старухой. Если бы хоть одну недельку только можно было провести под крылышком этого милого, доброго дедушки. Как прелестно выглядела ее комнатка, оклеенная новыми голубыми обоями с мягкой будуарной мебелью с японскими ширмочками, за которыми приютилась уютная нарядная кровать и похожий на игрушку умывальник.

А все эти фарфоровые безделушки, расставленные с такой заботливостью на прелестном туалете и изящной этажерке в углу комнаты. А изящный столик со всеми принадлежностями для письма, не исключая нарядного бювара из голубой кожи с вытесненными на нем золотом миниатюрными голубками. На всем чувствовалась любящая и заботливая рука дедушки. И со всем этим приходилось расстаться не далее, как через сутки. С этою мыслью Южаночка, помолившись Богу, легла в постель. Институт представлялся ей каким-то мрачным и чудовищным замком, где орудовала злая волшебница в лице Крысы и где маленькие заколдованные принцессы-девочки томились у нее в неволе.

Не скоро уснула в эту ночь Южаночка. Но вот незаметно подкравшаяся дрема так цепко опутала истомившуюся с дороги головку, что девочка и не слышала, как с легким скрипом открылась дверь ее комнаты, и дедушка осторожно вошел сюда. Легкими шагами, затаив дыхание, генерал Мансуров приблизился к нарядной постели внучки, склонился над нею и осенил спящую девочку широким крестом. Потом нежно-нежно коснулся губами ее влажного лба и, опустившись в кресло, долго любовался темнокудрой головкой и ее красивым смуглым личиком.

Через сутки Южаночка подъезжала с дедушкой к большому каменному зданию, окруженному деревьями и высокой железной решеткой.

Лишь только их карета подкатила к подъезду, из дверей вышел старик швейцар, увешанный медалями и орденами. Он высадил и дедушку, и Южаночку из экипажа и ввел их в просторный вестибюль.

— Доложи-ка, любезный, Эмилии Федоровне Бранд, что генерал Мансуров привез внучку и просит их выйти на минуту, — попросил дедушка швейцара.

— Слушаю-с, Ваше Превосходительство! — почтительно отвечал тот. Не прошло и пяти минут, как перед дедушкой и Инной с деревянной улыбкой на сухом недовольном лице уже стояла г-жа Бранд:

— Вы немного опоздали, генерал. Госпожа начальница уже не может принять вас сегодня. Я отведу девочку к ней завтра представиться, а теперь прошу вас проститься с вашей внучкой, так как поздно и девочке необходимо сейчас же лечь, чтобы успеть хорошенько выспаться до завтрашнего утра.

— До скорого свидания, милая моя Южаночка! — произнес дедушка и, обняв Инну, он несколько раз перекрестил ее дрожащей рукою и нежно поцеловал в щечку.

— До свидания, моя дорогая девочка, завтра я приеду навестить тебя, а пока… — и еще раз прижав к своей груди черненькую головку, генерал Мансуров поцеловал ее.

— Извините меня, генерал, — неожиданно зазвучал неприятный скрипучий голос классной дамы, — но мы не можем, к сожалению, допустить вас повидать вашу внучку. Посещения родственников у нас бывают по четвергам и воскресеньям, два раза неделю. Завтра пятница и, стало быть…

— Значит, завтра я не увижу моего дедушку? — перебила свою новую наставницу Инна.

— Ты увидишь твоего дедушку в воскресенье, через три дня!

— Никогда в жизни не соглашусь я на это! — вырвалось из груди Южаночки. — Или пустите дедушку завтра, или я ни за что на свете не останусь в вашем противном институте! Клянусь вам!

— Ты невозможная девочка! — пожала плечами г-жа Бранд, и длинное лицо ее стало еще длиннее.

— Дедушка, миленький, золотенький, ненаглядный. Возьми меня сейчас же отсюда, возьми сейчас! Или я умру, дедушка! — с отчаянием вырвалось из груди Инны.

— Южаночка! Дитя мое! — мог только произнести генерал и так грустно взглянул в лицо внучке, что и гнев, и отчаяние Инны исчезли в тот же миг.

— Если тебе это будет так неприятно, — пробормотала она краснея, — то я здесь останусь, но только, ради Бога, навещай меня, дедушка!

— Разумеется, дорогая моя! Разумеется!

Инна подставила дедушке свое личико.

Лишь только эта дверь захлопнулась за дедушкой, Инна обернулась к Эмилии Федоровне и произнесла тоном, недопускающим возражений.

— Пожалуйста, ведите меня скорее в спальню, только как можно скорее, а то мне расхочется туда идти.

Услышав этот тон, это приказание, в первую минуту г-жа Бранд была так удивлена, что не могла произнести ни слова от изумления. С минуту она стояла истуканом, с полуоткрытым ртом, с вытаращенными глазами. И вдруг разразилась, как буря.

— Как ты смеешь говорит так со мною! — крикнула она. Потом, поборов злобу, приказала швейцару снять с «новенькой» шубку и галоши, и, ухватив Инну за руку, повлекла ее из вестибюля куда-то наверх, по широкой каменной лестнице.

Достигли они третьего этажа и вступили в длинный коридор, освещенный тремя-четырьмя висячими лампами. По обе стороны коридора находились двери, ведущие в дортуары, то есть спальни воспитанниц. Перед одною из них Эмилия Федоровна остановилась перевести дыхание, и, воспользовавшись этим, Инна подняла голову и прочла надпись на двери.

«Дортуар младшего класса».

Костлявые пальцы г-жи Бранд по-прежнему впивались в руку Южаночки. Потеряв всякое терпение, девочка изо всех сил дернула рукою:

— Да отпустите же меня наконец. Я не баран, которого тащат насильно!

— Ты не баран, а глупая, дерзкая девчонка, которую следует примерно наказать — прошипела г-жа Бранд и, широко распахнув дверь, втолкнула в нее Южаночку.

Девочка очутилась на пороге длинной комнаты, слабо освещенной зеленоватым светом ночника. Здесь стояло около сорока кроватей, уставленных четырьмя правильными рядами. На каждой из них лежала спящая фигурка, в белой кофточке и таком же чепце.

Что это были за фигурки, Южаночка не успела разглядеть, так как едва она очутилась в дортуаре, как Эмилия Федоровна схватила ее за плечи, подтащила к белевшейся в полумраке печке и, толкнув девочку лицом в угол между стеной и печкою, прошептала со злостью:

— Наконец-то я добралась до тебя! Я буду наказывать тебя до тех пор, пока ты окончательно не исправишься. Поняла? Не изволь же выходить из угла до тех пор, пока я не приду за тобою, — и, потрясая своим костлявым пальцем над черненькой головкой Южаночки, Эмилия Федоровна вышла из дортуара.