"Бойцовский клуб (перевод А.Амзина)" - читать интересную книгу автора (Паланик Чак)

Глава 7

Слюна Тайлера убила двух зайцев. Влажный поцелуй на тыльной стороне моей ладони удержал хлопья щёлока, пока они горели на моей коже. Это первый заяц. А второй заяц — тот факт, что щёлок жжётся только в соединении с водой. Или слюной.

— Это химический ожог, — сказал Тайлер. — И он жжёт сильнее, чем что бы то ни было.

Ты можешь использовать щёлок для прочистки засорившихся труб.

Закрой глаза.

Щёлок и вода могут прожечь насквозь алюминиевую кастрюлю.

Смесь щёлока и воды растворяет деревянную ложку.

Как только он соединяется с водой, щёлок разогревается до двухсот градусов и жарит-парит-жжёт тыльную сторону моей ладони, а Тайлер закрывает рукой мои пальцы, наши руки вытягиваются по стрелке моих кровавых брюк, и Тайлер просит внимания, так как это — величайший момент в моей жизни.

— Потому что всё до этого — история, — говорит Тайлер. — И всё после этого — история.

Это величайший момент нашей жизни.

Щёлок приобретает правильную форму тайлерова поцелуя, он — пожарище, клеймо, перегрев атомного реактора на моей ладони, которая сама по себе стала длинной-предлинной дорогой, удалившейся от меня на многие мили. Тайлер говорит, чтобы я вернулся и оставался с ним. Моя ладонь покидает меня, она становится маленькой на горизонте, в самом конце дороги.

Представь, что огонь всё ещё горит, только он сейчас за горизонтом. Зарево. Закат.

— Вернись к боли, — говорит Тайлер.

Это форма направленной медитации, которую используют в группах поддержки.

Даже не думай о слове «боль».

Если направленная медитация работает при раке, она сработает и здесь.

— Посмотри на свою руку, — говорит Тайлер.

Не смотри на свою руку.

Не думай о словах «обжигающий», «плоть», «ткани», «обугленный».

Не слушай свой плач.

Направленная медитация.

Ты в Ирландии. Закрой свои глаза.

Ты в Ирландии, стоит лето после окончания колледжа, и ты пьёшь в пабе недалеко от замка, где каждый день автобусы выгружают английских и американских туристов, пришедших поцеловать камень Бларни.

— Не закрывайся, — говорит Тайлер. — Мыло и человеческое самопожертвование идут нога в ногу.

Ты покидаешь паб вместе с потоком людей, прохаживаясь по тихим улочкам, утыканным мокрыми автомобилями — только что пролил дождь. Всё говорит за то, что это ночь. Пока ты не добираешься до замка Бларнистоун.

Полы в замке прогнили к чёртовой матери, и ты взбираешься по каменным ступеням — во всё более сгущающуюся тёмноту. Все притихли на время восхождения; это традиция перед маленьким актом сопротивления.

— Послушай меня, — говорит Тайлер. — Открой свои глаза.

— В древности, — говорит Тайлер. — Человеческие жертвоприношения совершались на холме над рекой. Тысячи людей. Слушай меня. Людей приносили в жертву, а тела сжигали в погребальном костре.

— Ты можешь плакать, — говорит Тайлер. — Можешь пойти к раковине и пустить воду, но главное, ты должен знать, что ты глуп и ты умрёшь. Взгляни на меня.

— Когда-нибудь, — говорит Тайлер, — ты умрёшь, и пока ты этого не знаешь, ты бесполезен для меня.

Ты в Ирландии.

— Можешь плакать, — говорит Тайлер, — но каждая слеза, которая падает на хлопья щёлока на твоей коже, оставит на коже шрам, словно от сигаретного ожога.

Направленная медитация. Ты в Ирландии, стоит первое лето после окончания колледжа, и, возможно, здесь тебе впервые захотелось анархии. Годами раньше, чем ты встретил Тайлера Дердена, раньше, чем ты нассал в твой первый английский крем, ты научился маленьким актам сопротивления.

В Ирландии.

Ты стоишь на площадке на верхушке замковой лестницы.

— Мы можем использовать уксус, — говорит Тайлер, — чтобы нейтрализовать ожог, но вначале ты должен сдаться.

После того как сотни людей были принесены в жертву и сожжены, говорит Тайлер, густая белая масса скапливалась вокруг алтаря, устремляясь по склону холма к реке.

Первым делом тебе надо достичь последней черты.

Ты на площадке в замке в Ирландии с бесконечной темнотищей вокруг, и впереди, стоит только руку протянуть, — каменная стена.

— Дождь, — говорит Тайлер, — омывал место для сожжений год за годом, и год за годом палили людей, и дождь пробирался сквозь древесный уголь, чтобы стать щёлоком в смеси с водой, и щёлок объединялся с оплывшим жиром принесённых в жертву людей, и густая белая масса мыла выползала из-под алтаря и устремлялась вниз по склону холма, к реке.

И ирландцы вокруг тебя со своим маленьких актом сопротивления в темноте, они подходят к краю платформы, становятся на самый край перед бесконечной бездной и мочатся.

И люди говорят, вперёд, добавь свою могучую американскую струю, насыщенную, жёлтую, с огромным количеством витаминов. Богатое, дорогое и ненужное.

— Это величайший момент твоей жизни, — говорит Тайлер, — а ты где-то летаешь, пропуская его.

Ты в Ирландии.

О, и ты делаешь это. О, да. Да. И ты чувствуешь запах аммиака и дневной нормы витаминов группы В.

— После тысячи лет убийств и дождя обнаруживалось, — сказал Тайлер, — что в том месте, где мыло попадало в реку, одежда лучше отстирывается.

Я мочусь на камень Бларни.

— Госсди, — говорит Тайлер.

Я мочусь в свои чёрные брюки с засохшей кровью, вид которой мой босс не переваривает.

Ты в снятом доме на Пейпер-стрит.

— Это что-то да значит, — говорит Тайлер.

— Это знак, — говорит Тайлер. Тайлер битком набит полезной информацией.

— Культуры, которые не изобрели мыла, — сказал Тайлер, — использовали собственную мочу и мочу своих собак для того, чтобы отстирывать одежду и мыть голову, потому что там содержится мочевая кислота и аммиак.

И вот запах уксуса, и огонь на твоей ладони, без перерыва горящий в конце длинной дороги, отступает.

Запах щёлока, обжигающий твои нервные окончания, и больничный тошнотворный запах мочи и уксуса.

— Это было верно — убить всех тех людей, — говорит Тайлер.

Тыльная сторона твоей руки опухла, покраснела — там видна пара губ, точная копия поцелуя Тайлера. А вокруг разбросаны сигаретные ожоги — видать, кто-то плакал.

— Открой глаза, — говорит Тайлер, и его лицо блестит от слёз. — Поздравляю, — говорит Тайлер. — Ты на один шаг ближе к последней черте.

— Ты должен понять, — говорит Тайлер, — первое мыло делалось из героев.

Подумай о животных, которых используют для тестирования новых продуктов.

Подумай об обезьянах-космонавтах.

— Без их смерти, их боли, их жертвы, — говорит Тайлер, — у нас бы не было ничего.

Я останавливаю лифт между этажами, пока Тайлер расстёгивает ремень. Когда лифт останавливается, все эти кастрюльки в тележке официанта прекращают греметь и выпускают пахнущий грибами пар к потолку лифта, как только Тайлер снимает крышку.

Тайлер расстёгивает молнию и говорит: — Не смотри на меня, мне никак, когда смотрят.

Сегодня — томатный суп-пюре с cilantro и моллюсками. Кроме нас никто, даже если принюхается, не обнаружит ничего подозрительного.

Я говорю, поторопись, и кидаю взгляд через плечо — на Тайлера, который уже вытащил на полдюйма своё хозяйство. На это смешно смотреть — будто высоченный слон в белой рубашке официанта и галстуке-бабочке пьёт суп маленьким хоботом.

Тайлер говорит:

— Я же сказал — не смотри.

Дверь лифта, которая находится передо мной, имеет маленькое окошко, которое позволяет мне понять, что творится в служебном банкетном коридоре. Если учесть, что мы остановили лифт меж этажами, мой обзор находится на уровне таракана, ползущего по зелёному линолеуму, и отсюда на уровне таракана зелёный коридор вытягивается в никуда, где в полуоткрытых дверях титаны и их жёны пьют вёдра шампанского, и на каждой — бриллиантов больше, чем я могу осознать.

На прошлой неделе, говорю я Тайлеру, когда проходила рождественская вечеринка Юристов из Эмпайр Стейт Билдинг, я поднатужился и навалил в их апельсиновый мусс.

На прошлой неделе, говорит Тайлер, он остановил лифт и перданул в целую тележку «Boccone Dolce» для чаепития Молодёжной Лиги.

Тайлер знает, как хорошо меренги впитывают запах.

На уровне таракана мы можем слышать пленённую арфистку, извлекающую музыку для титанов, поднимающих вилки с барашком, каждый кусочек размером с поросёнка, в рот, похожий на Стоунхендж с его глыбами.

Я говорю, — да поехали уже.

Тайлер отвечает:

— Я не могу.

Если суп остынет, они отошлют его обратно.

Гиганты, они отошлют что-нибудь обратно на кухню и без всякой видимой причины. Они просто хотят посмотреть, как ты бегаешь вокруг них за их же деньги. На обедах, похожих на этот, они знают, что чаевые уже включены в счёт, так что обращаются они с тобой, как с говном. А мы на самом деле ничего на кухню не возвращаем. Подвинь на тарелке «Пом Паризьён» и спаржу под голландским соусом, подай другому, и всё в полном порядке.

Ну, говорю, просто Ниагара. Река Нил. В школе мы все думали, что если ты положишь чью-нибудь руку в тазик с тёплой водой, то он обмочится в кровати.

Тайлер говорит:

— Ой.

За моей спиной Тайлер говорит:

— О, да. Уф, я это почти сделал. О, да. Да.

За полуоткрытыми дверьми в бальных комнатах за коридором обслуги мелькают золотые, и чёрные, и красные платья, такие же монументальные, как бархатный занавес в Старом Театре на Бродвее. Сейчас и снова — пары седанов «Кадиллак» с салоном чёрной кожи, а там, где ветровое стекло, у них шнурки. А на пути этих самых кадиллаков город, небоскрёбы, — и всё куплено и перевязано красной ленточкой.

Не слишком увлекайся, говорю я.

Тайлер и я, мы превратились в партизан — террористов сферы обслуживания. Подрывники званых обедов. Отель обслуживает званые обеды, и когда кто-нибудь хочет есть, они достают еду, и вино, и пряности, и посуду, и официантов. Они делают всю работу и представляют счёт. И так как они знают, что уже дали тебе чаевые, то обращаются ровно как с тараканом.

Однажды Тайлер обслуживал званый обед. Это случилось как раз в то время, когда Тайлер превратился в официанта-ренегата. Это был его первый званый обед, Тайлер подавал рыбу в прозрачно-белом стеклянном доме, который, казалось, плавал над городом на своих стальных ногах, упирающихся в склон холма. И пока Тайлер соскребал спагетти с тарелок, хозяйка ворвалась в кухню, держа в дрожащих руках обрывок бумаги, развевающийся, словно флаг. Щёлкая зубами, мадам спросила, не видел ли кто кого-нибудь из гостей, спускавшихся по коридору, ведущему к спальным покоям? Особенно кого-нибудь из женщин? Или хозяина?

В кухне Тайлер, Альберт, Лен и Джерри, моющие тарелки и складывающие их в стопки, и повар Лесли, украшающий артишоки, фаршированные креветками и escargots, чесночным маслом.

— Нам не полагается заходить в эту часть дома, — говорит Тайлер.

Мы пришли через гараж. Всё, что мы могли видеть — гараж, кухня и столовая.

Хозяин встаёт за спиной жены в дверном проёме и вырывает кусочек бумаги из её трясущейся руки.

— Мы с этим разберёмся, — говорит он.

— Как я могу обвинять этих людей, — говорит мадам, — если я не знаю, кто это сделал?

Хозяин кладёт ладонь на её спину, на шёлковое белое вечернее платье, подобранное под цвет дома, и мадам выпрямляется, расправляет плечи, и внезапно наступает тишина.

— Они твои гости, — говорит он. — И этот приём очень важен.

Выглядит презабавно — будто чревовещатель оживляет свою куклу. Мадам смотрит на мужа, который легонько подталкивает благоверную в сторону столовой. Записка падает на пол и летит, подчиняясь сквозняку от закрытия кухонной двери, прямо к ногам Тайлера.

Альберт спрашивает:

— Что там написано?

Лен начинает чистить рыбу.

Лесли суёт противень с артишоками в духовку и спрашивает: — Так что там?

Тайлер смотрит прямо на Лесли и говорит, даже не подбирая записки: — В одном из этих ваших элегантных флакончиков — моя моча.

Лесли улыбается.

— Ты налил в её духи?

Нет, отвечает Тайлер. Он просто оставил эту записку меж бутылочек и флакончиков. Там, наверное, целая сотня этих флаконов — в ванной у зеркала.

Лесли улыбается.

— Так ты в самом деле этого не делал?

— Ага, — говорит Тайлер. — Но она-то этого не знает.

Всю ночь в этой белоснежно-стеклянной вечеринке на небесах Тайлер счищал с тарелок хозяйки холодные артишоки, а потом холодную телятину с холодным «помм дюшесс», а потом холодную цветную капусту по-польски, а уж вина он подливал не меньше дюжины раз. Мадам сидела, глядя, как приглашённые ею дамы едят предложенные им блюда, пока внезапно не исчезла — между шербетом и абрикосовым тортом.

Они домывали тарелки после ухода гостей, погружая термосы и посуду обратно в грузовик, когда хозяин вошёл в кухню и спросил, не мог бы Альберт помочь ему с кое-чем тяжёлым?

Лесли говорит, что, возможно, Тайлер зашёл слишком далеко.

Громко и быстро Тайлер рассказывает ему, как они убивают китов, говорит, что это делается для изготовления особых духов, унция которых стоит больше, чем унция золота. Многие люди вообще никогда кита не видели. У Лесли два ребёнка в комнатах в соседнем проезде, и у Мадам, у этой хозяйки, в бутылочках духов больше баксов, чем мы можем заработать за год.

Альберт возвращается и звонит 911. Альберт прикрывает рот ладонью и шепчет, что Тайлеру не стоило оставлять эту записку.

Тайлер говорит:

— Так скажи менеджеру. Пусть меня уволят. Я на этой сраной работе не женился.

Все опускают взгляд.

— Увольнение, — говорит Тайлер. — Это лучшая вещь, которая может случиться с каждым из нас. Мы перестанем толочь воду в ступе и попробуем превратить наши жизни хоть во что-то ценное.

Альберт говорит по телефону, что нам нужна «скорая» и адрес. Ожидая на линии, Альберт говорит, что хозяйка сейчас — настоящая куча дерьма. Альберту пришлось поднять её в ванной комнате. Хозяин не смог поднять её, потому что мадам сказала, что он один из тех, кто мочился в её духи, и она сказала, что он пытается свести её с ума, а сам волочился сегодня вечером за одной из этих приглашённых дамочек, и она устала, устала от всех этих людей, которых они называют своими друзьями.

Хозяин не мог поднять её, потому что мадам упала прямо за туалетом в своём белоснежном платье и махала смертоносной «розочкой» из разбитого флакона духов. Мадам сказала, что перережет ему глотку, если он только попробует прикоснуться к ней.

— Круто, — говорит Тайлер.

И от Альберта теперь воняет. Лесли говорит: — Альберт, дорогуша, от тебя воняет.

— А там невозможно выйти из ванной, чтобы не провонять, — говорит Альберт.

Все бутылочки с духами разбиты, лежат на полу, а туалет забит другими сваленными в кучку бутылочками. Они похожи на лёд, говорит Альберт, как на этих сумасшедших вечеринках, когда мы насыпаем колотый лёд в писсуары. Ванная воняет, пол покрыт осколками нетающего льда, и когда Альберт помогает мадам подняться на ноги, её белое платье расписано жёлтыми влажными разводами, мадам кидает осколок в хозяина, оскальзывается на духах и битом стекле и падает, выставив ладони вниз.

Она плачет, свернувшись в клубочек перед унитазом, руки её кровоточат. Ой, оно жжётся, говорит она.

— Оу, Уолтер, оно жжётся. Оно жжётся, — говорит мадам.

Духи, все эти дохлые киты теперь проникли в порезы и жгут её руки.

Хозяин ставит мадам на ноги перед собой, мадам вытягивает свои руки вверх, будто она молится, только руки на дюйм разведены, и кровь бежит по ладоням, по запястьям, через бриллиантовый браслет, и останавливается на локтях, откуда и капает на пол.

И хозяин, он говорит:

— Всё будет нормально, Нина.

— Мои руки, Уолтер, — говорит мадам.

— С ними всё будет в порядке.

Мадам говорит:

— Кто мог сделать это со мной? Кто настолько сильно меня ненавидит?

Хозяин обращается к Альберту:

— В скорую позвонил?

Это была первая миссия Тайлера в качестве террориста сферы обслуживания. Официанта-партизана. Разбойника на минимальном окладе. Тайлер занимался этим годами, но он говорит, что всё становится лучше, когда делаешь это вместе с кем-то.

И к концу истории Альберта Тайлер улыбается и говорит: — Круто.

А теперь обратно в отель. Прямо здесь и сейчас. В лифте, остановленном между кухней и банкетными этажами, я рассказываю Тайлеру, как чихнул в заливную форель на конвенте дерматологов, и три человека сказали мне, что она слишком пересолена, а один — что великолепно получилось.

Тайлер стряхивает остатки в суп и говорит, что его жидкость закончилась.

Это вообще легче проделывать с холодными супами: вишисуаз [9], или когда шеф-повара приготовят по-настоящему свежее гаспачо [10]. Это невозможно проделать с луковым супом, который покрыт твёрдой коркой плавленого сыра или с сырником с яйцом и хлебной крошкой. Ежели б я тут обедал, то заказал бы их.

Мы с Тайлером уже исчерпали наш запас идей. Все эти шуточки с пищей скучны, они стали частью нашей работы. А затем я услышал от одного из докторов, юристов или кто-там-ещё-бывает, что вирус гепатита может прожить шесть месяцев на нержавеющей стали. Остаётся только удивляться — сколько ж он проживёт в шарлотке с ромовым кремом по-русски.

Или в пироге с лососем.

Я спросил доктора, где бы нам достать побольше этих самых вирусов гепатита, а он уже накачался так, что рассмеялся.

И он рассмеялся.

Всё…

Всё находится на больничной свалке, сказал он.

А сам ржёт.

Всё.

Больничная свалка уже похожа на последнюю черту.

Держа руку на кнопке лифта, я спрашиваю Тайлера, готов ли он. Шрам на тыльной стороне моей ладони набух, покраснел, лоснится, точно повторяя рисунок поцелуя Тайлера.

— Одну секундочку, — отвечает Тайлер.

Томатный суп должно быть ещё горяч, потому что когда Тайлер прячет свою пакость обратно в порты, та розовеет, словно огромная неуклюжая креветка.