"Бойцовский клуб (перевод А.Амзина)" - читать интересную книгу автора (Паланик Чак)

Глава 2

Огромные ручищи Боба были сомкнуты в кольцо, чтобы удержать меня внутри, и я был зажат в тёмной впадине меж громадных потных титек Боба, неимоверно здоровенных — больше них разве что Господь Бог. Ты входишь в подвал церкви, мы каждый вечер встречаемся: это Арт, это Пол, это Боб; большие плечи Боба наводили меня на мысли о линии горизонта. Жирные светлые волосы Боба были тем, что подразумевает крем для волос, когда называет себя «скульптурным муссом» — такие же жирные, светлые и, частично, — такие же прямые.

Его руки обхватили меня, а ладонь Боба прижала мою голову к новым титькам, которые выросли из его бочкообразной грудной клетки.

— Всё будет хорошо, — говорит Боб. — Поплачь.

От коленей до макушки я чувствую запах химических реакций, запах сгорающих в чреве Боба еды и кислорода.

— Может, у них ранняя стадия, — говорит Боб. — Возможно, это всего лишь семинома. С семиномой у тебя почти стопроцентные шансы выжить.

Плечи Боба неожиданно складываются в одну длинную линию, — он вздыхает; а затем кап, кап, кап и всхлипывает. Вздох, поднимающий плечи. Кап, кап, кап.

Я прихожу сюда каждую неделю уже два года, и каждую неделю Боб обхватывает меня своими ручищами, и я плачу.

— Поплачь, — говорит Боб, вздыхает и всхлип…всхлип…всхлипывает. — Давай, поплачь.

Большое влажное лицо опускается на мою макушку, и я теряюсь внутри. И тогда я рыдаю. Плач здесь, в удушливой темноте, будучи замкнутым в ком-то ещё, когда ты видишь, что всё, что ты можешь предпринять, превратится в мусор.

Всё, чем ты когда-либо гордился, будет откинуто.

И я затерялся внутри.

Это всё равно, что проспать почти неделю кряду.

Вот как я встретил Марлу Сингер.

Боб плачет, потому что шесть месяцев назад ему удалили яички. Затем гормональная терапия. У Боба выросли титьки, потому что у него был слишком высокий уровень тестостерона. Увеличьте уровень тестостерона, и ваше тело в поисках баланса начнёт вырабатывать эстроген.

Вот почему я плачу именно сейчас, твоя жизнь превращается в ничто, и даже меньше чем в ничто; это забвение.

Слишком много эстрогена, и у тебя вырастает сучье вымя.

Очень легко заплакать, когда ты понимаешь, что каждый, кого ты любишь, оттолкнёт тебя или умрёт. Если взять достаточно длинный промежуток времени, то шансы каждого из нас на выживание на этом промежутке стремятся к нулю.

Боб любит меня, он думает, что мне тоже удалили яички.

В подвале церкви Троицы вокруг нас на диванчиках, покрытых дешёвыми пледами из магазина, примерно двадцать мужчин и всего одна женщина, все сцепились в пары, большинство из них рыдает. Некоторые пары наклонились вперёд, головы прижали так, чтобы соприкасаться ушами, и стоят, как рестлеры в захвате. Мужчина с единственной женщиной в группе положил свои локти на её плечи; её голова находится меж его рук, и его заплаканное лицо уткнулось в её шею. Лицо женщины выглядывает с одной из сторон, и рука её держит сигарету.

Поднырнув вниз, я выползаю из ручищ Большого Боба.

— Вся моя жизнь, — плачет Боб. — Почему я ещё что-то делаю, — я не знаю!.

Единственная женщина здесь в «Останемся мужчинами вместе», группе помощи больным раком яичек, эта женщина курит свою сигарету, несмотря на навалившегося на неё незнакомца, и её глаза встречаются с моими.

Фальшивка.

Короткие чёрные матовые волосы, огромные, будто из японских мультиков, глаза, желтушно-бледная в своём платье с обойным узором из тёмных роз, эта женщина была также записана в мою группу поддержки для туберкулёзников по пятничным вечерам. Она участвовала в круглом столе по меланоме по вечерам каждую среду. Вечером, в понедельник, она участвовала в моей рэп-группе «Твёрдо верующие» для больных лейкемией. У неё пробор зигзагом, и, видя этот пробор, я замечаю её белоснежную кожу.

Когда вы рассматриваете список этих групп, все они имеют неопределённые возвышенные названия. Моя группа для кровяных паразитов по вечерам — каждый четверг, она называлась «Свободный и Чистый».

Группа, в которую я ходил, чтобы посмотреть на мозговых паразитов, называлась «Выше и дальше».

И воскресным днём в «Останемся мужчинами вместе» в подвале собора Троицы эта женщина — снова здесь.

Хуже всего то, что я не могу плакать, когда она смотрит.

Это было моё самое любимое занятие, тебя обхватывает Большой Боб, а ты рыдаешь без малейшей надежды на что-либо. Мы так тяжело работали всё время. Это было единственное место, где я мог по-настоящему отдохнуть и расслабиться; сдаться.

Это мой отпуск.

* * *

Я пошёл в мою первую группу поддержки два года тому назад, после того, как вновь обратился к своему доктору по поводу мучавшей меня бессонницы.

Я не спал три недели. Три недели без сна — и всё становится внетелесным опытом. Мой доктор сказал: — Бессонница — всего лишь симптом чего-то большего. Попытайтесь найти то, что на самом деле не в порядке. Прислушайтесь к своему телу.

Я просто хотел спать. Я хотел маленькие голубые капсулы барбамила, каждая по двести миллиграмм. Я хотел красные с синим капсулы туинала, схожие с пулями, похожий на красную губную помаду секонал.

Мой доктор порекомендовал мне жевать корень валерианы и делать больше упражнений. В конце концов я свалился замертво.

Моё лицо превратилось в побитое старое яблоко; вы могли даже подумать, что я умер.

Мой доктор сказал, что если я хочу увидеть настоящую боль, я должен обратиться к церкви Первого Причастия во вторник вечером. Увидеть мозговых паразитов. Увидеть дегенеративные костные поражения. Органические дисфункции мозга. Людей, болеющих раком.

Вот я и пошёл.

В первой группе, в которую я попал, были знакомства: это Элис, это Бренда, это Доувер. И все улыбаются из-за невидимой пушки, приставленной к их головам.

* * *

Я никогда не давал моего настоящего имени в группах поддержки.

Маленький скелет женщины, назвавшийся Хлой, штаны мешком висят на тощей заднице, так вот, Хлой рассказала мне, что худшей вещью в её мозговых паразитах является то, что никто не хочет секса с ней. Она была так близка к смерти, что сумма выплат по её страховке достигла семидесяти пяти тысяч баксов, и всё, чего хотела Хлой, это лечь с кем-нибудь в последний раз. Без нежностей, только секс.

Что бы сказал парень? Я имею в виду, что бы вы сказали?

Процесс умирания Хлой начался с небольшой усталости, а теперь Хлой всё слишком надоело, чтобы искать лекарство. Порнографические фильмы; у неё дома, в её комнате были порнографические фильмы.

Во времена Французской революции, говорила мне Хлой, женщины в тюрьмах — герцогини, баронессы, маркизы, они могли изнасиловать любого мужика, который смог бы забраться на них. Хлой задышала в мою шею. Забраться. Расплатиться, если я не знал. Трах помогал провести время.

Маленькая смерть, так это называли французы.

У Хлой есть порнографические фильмы, если меня это интересует. Амил нитрат. Лубриканты.

В обычной ситуации у меня б была эрекция. Но наша Хлой — скелет, который кто-то окунул в жёлтый воск.

Как посчитала Хлой, я ничто. Даже не ничто. Но по-прежнему плечо Хлой тихонько подталкивало меня, когда мы садились в круг на лохматый ковёр. Мы закрывали глаза. Была очередь Хлой вести направленную медитацию, и она провела нас в Безмятежный Сад. Хлой сказала нам, чтобы мы поднялись по холму в дворец Семи Дверей. Внутри дворца было семь дверей: зелёная дверь, жёлтая дверь, оранжевая дверь, и Хлой провела нас через каждую из них; голубая дверь, красная дверь, белая дверь, и… что мы там нашли?

С закрытыми глазами мы представляли себе боль; и как шарик белого исцеляющего света летает вокруг наших ног и поднимается к коленям, талии, груди. Наши чакры открыты. Сердечная чакра. Головная чакра. Хлой сказала, что мы должны пройти в пещеры, где мы встретим покровительствующее нам животное. Моим оказался пингвин.

Лёд покрывал пол пещеры и пингвин сказал: «Скользи!». Без всякого труда мы начали скользить по туннелям и галереям.

А теперь настало время обняться.

Откройте ваши глаза.

Это был физический терапевтический контакт, сказала Хлой. Мы все должны выбрать себе партнёра. Хлой бросилась к моей голове и зарыдала. Дома у неё было нижнее бельё без бретелек, и она рыдала. У Хлой были масла и наручники, и она рыдала в то время, как я смотрел на минутную стрелку часов на моей руке. Стрелка обернулась одиннадцать раз.

Итак, я не плакал в моей первой группе поддержки, два года назад. Я не плакал во второй или третьей группе. Не плакал у кровяных паразитов или в группе, где находились люди с раком кишечника, или органическим слабоумием.

Это бессонница. Всё очень далеко от тебя и всё — лишь копия копии копии. Бессонница отделяет тебя ото всего, ты не можешь ни до чего дотронуться, и ничто не может дотронуться до тебя.

Затем там был Боб. В первый раз, когда я пошёл в группу для людей, болеющих раком яичек, огромная туша Боба, похожая на чизбургер, нависла надо мной в «Останемся мужчинами вместе» и начала рыдать. Эта туша пересекла всю комнату, когда объявили о том, что надо обняться, руки прижаты к бокам, плечи совсем сутулые. Его огромный подбородок лежал на его грудной клетке, а глаза уже были полны слёз. Мелко семеня (колени вместе и невидимые шажки) Боб пересёк подвал, чтобы броситься на меня.

Боб навалился на меня.

Огромные ручищи Боба обхватили меня.

Большой Боб был качком, сказал он. Все эти «салатные дни» на Дианаболе и потом Вистрол, который вкалывают скаковым лошадям. Его качалка, Большой Боб владел гимнастическим залом. Он был женат три раза. Он был среди тех, кто рекламирует продукты, может, я его видел по телевизору? Целая программа по расширению грудной клетки была его изобретением.

Незнакомцы с подобной оглушающей откровенностью приводили меня в остолбенение, если вы знаете, что я имею в виду.

Боб не знал. Может, у него всего лишь ущемление одного из «huevos»; он знал, что это тоже фактор риска. Боб рассказал мне о послеоперационной гормональной терапии.

Многие бодибилдеры, впрыскивающие слишком много тестостерона, могут получить то, что они называют «сучье вымя».

Мне пришлось спросить у Боба, что он подразумевает под «huevos».

«Huevos», — сказал Боб. Помидоры. Шары. Гонады. Хозяйство. Яйки. В Мексике, где ты покупаешь свои стероиды, они называют их «яйцы».

Развод, развод, развод, сказал Боб и показал мне бумажник со своей фотографией — на первый взгляд — он огромный и обнажённый, с лентой какого-то соревнования. Тупой способ жить, сказал Боб, но когда ты накачан и выбрит перед сценой, полностью выпотрошен так, что жира в твоём теле набирается еле два процента, а диуретики делают тебя холодным и твёрдым, как скала, ты щуришься на огни, и глохнешь от звукового натиска под приказами судьи: «Расширьте правый квадрант, согните руку и задержитесь».

— Согните левую руку, напрягите бицепс и задержитесь.

Это лучше, чем настоящая жизнь.

А теперь ускоренная перемотка, сказал Боб. Рак. Теперь он был банкрот. У него было двое взрослых детей; они даже не отвечали на его звонки.

Доктор хотел вылечить Боба; надрезать груди и выкачать оттуда всю жидкость.

Это было всё, что я помню, потому что затем Боб обхватывал меня своими ручищами, и его голова опускалась вниз, чтобы прикрыть меня. И тогда я вновь терялся в забвении, темном, тихом, совершенном, и когда я, наконец, отрывался от его мягкой груди, на рубашке Боба оставалась моя влажная маска; маска меня плачущего.

Это было два года назад, в мой первый вечер в «Останемся мужчинами вместе».

С той поры почти каждую встречу Большой Боб заставлял меня рыдать.

Я никогда не возвращался к доктору. Я никогда не жевал корень валерианы.

Это была свобода. Потеря всякой надежды была свободой. Если я ничего не говорил, люди в группе подозревали худшее. Они ещё больше рыдали. Я рыдал больше. Взгляни на звёзды, и ты ушёл.

Идя домой после группы поддержки, я чувствовал себя более живым, чем когда-либо. Я не был болен раком и не был хозяином кровяных паразитов; я был маленьким средоточием тепла, вокруг которого клубилась жизнь в этом мире.

И я спал. Младенцы не спят так хорошо.

Каждый вечер я умирал, и каждый вечер я рождался.

Воскресал.

До вечера; два успешных года до сегодняшнего вечера, потому что я не могу плакать, когда эта женщина смотрит на меня. Потому что я не могу дойти до последней черты, я не могу быть спасён. Рот набили обоями, я слишком много кусал себя изнутри. Я не спал четыре дня.

Когда она смотрит, я лжец. Она — фальшивка. Она — лживая тварь. По вечерам, когда мы представлялись друг другу: я Боб, я Пол, я Терри, я Дейвид.

Я никогда не давал своего настоящего имени.

— Это рак, верно? — спросила она.

— Ну, здрасте, я Марла Сингер.

Никто не сказал Марле, какой тип рака. Мы все баюкали своего внутреннего ребёнка.

Тот человек всё ещё плачет, повиснув у неё на шее. Марла ещё раз затягивается.

Я наблюдаю за ней из-за трясущихся титек Боба.

Для Марлы я фальшивка. Со второй ночи после того, как я увидел её, я перестал спать. Я по-прежнему был первой фальшивкой, даже если все эти люди притворялись — с их болячками, кашлями и опухолями, даже Большой Боб, громадная туша. Здоровенный чизбургер.

Видели бы вы его уложенные волосы.

Марла курит и выкатывает глаза.

В этот момент ложь Марлы отражает мою ложь, и всё, что я вижу — ложь. Ложь посреди всей этой их правды. Все обнимаются и рискуют поделиться своим худшим страхом, тем, что их смерть на пороге, и что ствол пистолета упирается в заднюю стенку их глоток. А Марла курит и выкатывает свои глазищи, и я, я погребён под вздыхающим и всхлипывающим ковром, и все неожиданности, которые могут произойти, включая внезапную смерть и умирающих людей, прямо здесь, с пластиковыми цветами, по видео — это незначительные мелочи.

— Боб, — говорю я, — ты раздавишь меня.

Я стараюсь шептать, но не могу.

— Боб.

Я стараюсь понизить голос и позвать: — Боб, мне надо отойти.

Над раковиной в ванной висит зеркало. Если так будет продолжаться и дальше, я увижу Марлу Сингер в «Выше и дальше», группе для страдающих от паразитической дисфункции мозга. Марла будет там. Конечно же, Марла там будет. Всё, что мне надо, так это сесть рядом с нею. И после вступления и направленной медитации, после семи дверей дворца, белого исцеляющего света и шара, после того, как мы откроем наши чакры, когда настанет время обняться, я схвачу маленькую сучку.

Её руки прижаты к бокам, и мои сжатые губы разомкнутся над её ухом, я скажу, Марла, ты фальшивка, убирайся прочь.

Это единственная настоящая вещь в моей жизни, а ты разрушаешь её.

Ты — гастролёрша.

В следующий раз, когда мы встретимся, я скажу, Марла, я не могу спать, когда вижу тебя. Мне это необходимо. Пшла вон.