"Долой оружие!" - читать интересную книгу автора (Зуттнер Берта фон)

VI.

В списки убитых попало уже много имен лично знакомых мне людей. Между прочим, я нашла там фамилию единственного сына одной почтенной старушки, пользовавшейся моим искренним расположетем. Вскоре после того, я собралась ее навестить. Для меня этот визит был очень тяжел. Утешать в невозвратной потере невозможно и потому остается только плакать вместе с оставшимися. Но это был долг искренней дружбы, и я заставила себя идти. Однако у дверей квартиры г-жи фон-Ульсман на меня снова напала нерешительность. В последний раз мы приезжали сюда на вечеринку с танцами и веселились от души. Сама почтенная хозяйка, радушная и приветливая, не отставала от гостей. "Знаешь, Марта, – сказала она мне самым веселым тоном, – мы с тобой две счастливейших женщины в Вене. У тебя муж красавец, какого не сыскать, а у меня великолепнейший сын". А теперь? Конечно, мой Арно еще жив… но впрочем, кто знает? Ведь бомбы и гранаты летают там ежеминутно: может быть, одна из них не дальше, как сегодня, сделала меня вдовою… И я расплакалась у чужого порога, не смее позвонить. Как раз подходящее вступление для печального визита. Наконец, я дернула ручку звонка. За дверьми тихо. Я звоню вторично. Опять ничего.

Но тут из соседней двери, выходившей на ту же площадку, высунулась чья-то голова.

– Вы напрасно звоните, фрейлейн: квартира пуста.

– Как? Разве г-жа фон-Ульсман переехала?

– Три дня назад ее отвезли в сумасшедший дом.

И дверь захлопнулась. Минуты две я не двигалась с места, точно оцепенелая; мне представлялись сцены, которыя, может быть, происходили здесь. До какой степени должна была страдать эта несчастная женщина, пока дошла до потери разеудка!

А моему отцу еще хочется, чтобы война продолжалась хоть тридцать лет… для блага страны. Да сколько матерей тогда сойдет с ума от горя?

Глубоко потрясенная случившимся, спустилась я с лестницы и решила навестить другую приятельницу, молодую женщину, муж которой, как и мой Арно, находился в действующей армии. Мой путь лежал через Герренскую улицу, мимо так называемого "Ландгауза", большого здания, где помещалась контора "Патриотического общества подания помощи на войне". В то время не существовало еще ни Женевского Союза, ни "Красного Креста"; означенное общество предшествовало основанию этих гуманных учреждений. Оно принимало пожертвования в пользу раненых деньгами, бельем, корпией, перевязочными материалами и заведовало пересылкой всего этого на театр военных действий. Приношения стекались в изобилии со всех сторон; пришлось устроить обширные склады в особых магазинах; едва служащие в комитете успевали запаковать и отослать по назначению один транспорт этих припасов, как они накапливались снова целыми грудами.

Я вошла в контору; мне хотелось поскорее внести сюда и свою лепту. Может быть, она послужит в пользу какому-нибудь больному солдату и спасет страдальца от смерти, а его мать избавит от умопомешательства.

Председатель общества был мне знаком.

– Князь К. находится здесь? – спросила я швейцара.

– В настоящую минуту нет, но вице-председатель, барон С., наверху.

Он указал мне отделение для приема денежных пожертвований. Идти туда нужно было через несколько зал, где на длинных столах лежали рядами толстые тюки: груды белья, табак, сигары, но больше всего корпии; она была навалена целыми горами… У меня забегали мурашки по телу. Сколько же там должно быть ран, если на них требуются центнеры расщипанного полотна? "А еще моему отцу хотелось продлить эту войну для блага страны хоть на тридцать лет!" – опять мелькнула у меня горькая мысль. "Скольким же сынам отчизны пришлось бы тогда умереть от ран?" Барон С. с благодарностью принял мое пожертвование и охотно отвечал на расспросы о деятельности общества. Приятно и утешительно было слышать, сколько пользы получала от него наша действующая армия. Тут же артельщик принес вице-председателю письма с почты и доложил, что им доставлено две тележки, нагруженных посылками из провинции. Я присела на диван в глубине комнаты, намереваясь переждать, пока внесут привезенные вещи. Однако их стали принимать в другой комнате. К нам же в залу вошел господин преклонных лет, осанка которого обличала в нем военного.

– Позвольте мне, г-н барон, – сказал он, вынимая свой бумажник и опускаясь в кресло у стола, – принести вам и свою скромную лепту на доброе дело, затеянное вами. – И он подал билет в сто гульденов. – Я смотрю на всех вас, учредителей этого общества, как на истинных друзей человечества, – продолжал старик… – Видите ли, я сам старый солдат ("младший фельдмаршал X.", отрекомендовался он) и могу судить по опыту, какое благодеяние бедным малым, которые там дерутся, оказываение вы, снабжая всем необходимым полевые лазареты… Я участвовал в кампаниях 9-го и 13-го года. В то время ни о каких "обществах подания помощи" не было и помину; частные лица не посылали на войну целыми ящиками перевязочные материалы и корпию. За то сколько раненных умирало от потери крови, когда у фельдшеров истощались запасы! А между тем, их было легко спасти, будь у хирургов под рукою все нужное. Поверьте, что вас благословляют тысячи несчастных. Добрые, благородные люди, вы сами не сознаете, сколько творите добра!

При этих словах, две крупных слезы скатились на седые усы старого генерала. Вдруг на улице послышался шум: громкие голоса, топот торопливых шагов. Обе половинки наружных дверей с треском распахнулись и дежурный прибежал с докладом:

– Ее императорское величество.

Барон С. поспешил к выходу, чтобы встретить высокую посетительницу, как подобало, внизу лестницы, но она успела уже войти в соседнюю залу. Я с восхищешем смотрела на юную государыню: в простом костюме для гулянья она показалась мне еще милее, чем в парадных туалетах на придворных празднествах.

– Сегодня я получила письмо от императора, с театра военных действий, – заговорила она, обращаясь к вице-председателю. – Его величество пишет мне, что посылки от патриотического общества слузкат громадным подспорьем в полевых лазаретах и являются как нельзя более кстати. Поэтому я захотела лично осмотреть ваши склады… а также изъявить комитету признательность императора.

Тут императрица принялась подробно расспрашивать о деятельности общества и рассматривать различные предметы на столах, предназначавппеся для раненых.

– Взгляните, графиня, – заметила она сопровождавшей ее обер-гофмейстерине, перебирая принадлежности белья, – какое доброкачественное полотно и как прекрасно сшито.

Потом государыня попросила барона показать ей другие отделения и вышла вместе с ним из залы. Очевидно, она осталась очень довольна, потому что милостиво беседовала с вице-председателем. Я еще слышала ее последние слова перед уходом. "Это – прекрасное, вполне патриотическое дело, которое приносит бедным солдатам"… Конец фразы затерялся в шуме шагов. "Бедные солдаты"… это выражение еще долго звучало у меня в ушах: императрица Елизавета произнесла его с такой жалостью. Да, конечно, они – "бедные", и чем больше оказывать им помощи, приносить утешения, тем лучше. Но тут же у меня явилась мысль: а что, если б вовсе не посылать несчастных людей на бойню? Пожалуй, так было бы еще гуманнее! Но я поспешила отогнать эту мысль… Ведь так должно быть, должно быть. Других извинений для ужасов войны никогда не подыщешь, и потому мы стараемся придать ей характер неизбежного зла.

Оттуда я отправилась дальше своей дорогой. Приятельница, которую мне хотелось навестить, жила очень близко от "Ландгауза", на Угольном рынке. По пути я зашла в книжный магазин, где продавались также разные галантерейный вещи. Мне понадобилось купить карту верхней Италии; наша была совсем истыкана булавками с маленькими бумажными знаменами, до того усердно мы следили за передвижешями австрийских и неприятельских полков. Кроме меня, в магазине было еще много покупателей. Все спрашивали карты, чертежи военных действий и тому подобное.

– И вам также прикажете карту театра войны? – спросил меня хозяин.

– Вы угадали.

– Это не трудно. Другого почти ничего и не спрашивают. Он принес мне требуемое и, завертывая мою покупку в бумагу, заметил стоявшему рядом с ним господину:

– Плохо приходится теперь авторам беллетристических и ученых сочинений, а также и всем издателям, г. профессор. Публика совсем почти не покупает книг. Пока продолжается война, умственная жизнь точно замирает. Чистый зарез писателям и книгопродавцам!

– Да и всей нации плохо, – отвечал тот, – отсутствие высших интересов непременно влечет за собой понижение умственного уровня.

"А мой отец еще хотел, – подумала я в третий раз, – чтобы для блага страны целых тридцать лет"…

– Так торговля у вас идет плохо? – вмешалась я в разговор обоих мужчин, оборвав нить своих размышлений.

– Не у меня одного, сударыня, а у всех, почти у всех, – отвечал книгопродавец. – Исключая поставщиков на армию, все промышленники несут через войну непредвиденные убытки. Все остановилось: и фабричные, и полевые работы; масса народу осталась без занятий и без хлеба. Бумаги падают; ажиотаж на бирже растет; всякая предприимчивость глохнет; многие торговые фирмы обанкротились. Одним словом, беда, беда со всех сторон!

"А еще мой отец хотел"… – шептала я про себя, выходя на улицу.

Моя приятельница оказалась дома. Графиня Лори Грисбах была мне товаркой во многих отношениях. Обе мы были дочерьми военных генералов, недавно вышли замуж за офицеров, а теперь состояли соломенными вдовами. В одном она перещеголяла меня: у нее не только муж, но еще и двое братьев ушли в поход. Лори, к счастью, была не из пугливых, она твердо верила, что ее близкие находятся под охраной одного святого, особенно чтимого ею, а потому вполне рассчитывала на их благополучное возвращение с войны. Молодая женщина встретила меня с распростертыми объятиями.

– Ах, дорогая Марта, как мило с твоей стороны прийти ко мне! Только почему ты так бледна и расстроена… надеюсь однако, никаких дурных вестей оттуда?…

– Нет, слава Богу. Но и то, что есть, достаточно печально.

– Ты хочешь сказать: наши поражения? Ну, знаешь, им не надо придавать большой важности. Не сегодня-завтра мы можем услышать о громкой победе.

– Победим ли мы, или будем побеждены, война сама по себе, все равно, ужасная вещь… Не лучше ли было бы совсем уничтожить ее?

– Ну, а тогда зачем же существовали бы военные?

– Да, зачем? – Я подумала немного и прибавила: – Тогда, конечно, не было бы и военных.

– Что за вздор ты мелешь! Вот была бы скука: везде одни штатские! Брр!! У меня мороз подирает по коже! К счастью, это невозможно.

– Невозможно? Вероятно, ты права. Я хочу верить этому, иначе трудно понять, почему давно так не сделалось.

– Что не сделалось?

– Да не последовало отмены войны. Впрочем, нет: это было бы все равно, что отменить землетрясение.

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать. Что касается меня, то я очень радуюсь этой войне, в надежде, что мой Людвиг отличится. Для братьев это также очень выгодно: производство у них шло до того туго, что подобный шанс…

– Давно ли ты получила письма от своих? – перебила я. – Здоровы ли они все трое?

– Признаться, давненько не было никаких известий. Но ведь ты знаешь, как часто прерывается почтовое сообщение, а после форсированных маршей или сражений нападает такая усталость, что уж, разумеется, каждому не до писем. Впрочем, я и не беспокоюсь. У моего Людвига и у братьев на груди освященные ладонки. Мама своими руками надела их всем троим…

– Ну, а представь себе, Лори, такую войну, где у всех солдат в обеих армиях были бы ладонки на шее? Значит, пули не ранили бы тогда никого, а улетали в облака, не причиняя вреда?

– Я не понимаю тебя. Ты недостаточно религиозна. Вот и твоя тетя Мари говорит то же самое.

– Но почему ты не ответила на мой вопрос?

– Потому что в нем скрыта насмешка, над тем, что для меня свято.

– Насмешка? Нисколько… Просто разумное рассуждение.

– Разве ты не знаешь, что человеку грешно забываться и судить о вещах, которые стоят выше его разума?…

– Ну, ладно, я замолчу. Пожалуй, ты права, Лори: вникать в некоторые вещи совершенно бесполезно… У меня с недавних пор поколебались многие из прежних убеждений, и этот душевный разлад причиняет одни мучения. Если же я разубедилась бы в необходимости и пользе затеянной войны, то никогда не могла бы простить тем, которые…

– Ты хочешь сказать: Луи-Наполеону? Конечно, он низкий интриган…

– Дело не в том, он ли или кто другой были главной причиной зла; я хочу только непоколебимо верить, что война вспыхнула не по чьей-нибудь воле, а просто "разразилась", как эпидения, как взрыв вулкана…

– Ах, какая ты, право, экзальтированная душа моя! Давай, лучше потолкуем здраво. Послушай, что я тебе скажу. Вот, Бог даст, в скором времени окончится кампания, и наши мужья вернутся домой в чине ротмистра… Тогда я уговорю своего взять отпуск на четыре недели или на полтора месяца и поехать со мною на воды. Ему это принесет пользу после всех мучешй в походе, да и мне также. Надо же чем-нибудь вознаградить себя за эту несносную духоту, скуку и беспокойство. Ведь и я также трушу, ты не думай!… Может быть, Господу угодно, чтоб один из моих близких пал в бою… Хоть это – прекрасная, завидная смерть на поле чести… за императора и отчизну…

– Ты говоришь, точно читаешь приказ по армии.

– Но это было бы ужасно… Во всяком случае… Бедная мама! Ну, вдруг с Густавом или Карлом случится что ни-будь такое? Нет, лучше поговорим о другом! Итак, чтобы оправиться после всех ужасов, не дурно было бы повеселиться на водах, лучше всего в Карлсбаде… Я туда ездила однажды, еще до своего замужества, и очень приятно провела время.

– А я была в Мариенбаде… и там познакомилась с моим Арно… Но зачем мы сидим, сложа руки? Нет ли у тебя под рукой полотна? Давай щипать корпию. Сегодня я заходила в "Патриотическое общество подания помощи" и туда при мне приезжали… ну, угадай, кто?

– Тут нас прервали. Лакей принес письмо.

– От Густава! – радостно воскликнула Лори, ломая печать, Но, едва прочитав несколько строк, она громко вскрикнула. Листок выпал у нее из рук и бедняжка бросилась мне на шею…

– Лори, дорогая, что с тобой? – спросила я, перепугавшись, – Твой муж?…

– О, Боже мой, Боже! – простонала она. – Читай сама…

Я подняла листок с полу и пробегала его глазами. Мне легко привести эти строки дословно, потому что Лори позволила записать их целиком в мой дневник.

– Читай вслух, – попросила она. – Я была не в силах дойти до конца.

Я исполнила ее желание и стала читать.

"Дорогая сестра! Вчера у нас опять были жаркая битва… так что список убитых выйдет очень длинным. Чтобы ты… чтобы наша бедная мама узнала о случившемся несчастии не из этого источника и чтоб ты успела понемногу подготовить ее (скажи, что он опасно ранен), я счел нужным лучше написать тебе сейчас же всю правду: к числу павших на этой битве за отчизну принаддежит и наш храбрец Карл". Тут я прервала чтение, чтоб обнять подругу.

– Я дочитала только до этих пор, – тихо произнесла она. Глотая слезы, я продолжала:

"Твой муж невредим, так же как и я. Лучше б неприятельская пуля уложила меня: я завидую геройской смерти Карла – он пал при начале боя и, таким образом, ему не пришлось горевать о новом поражении. А это очень прискорбно. Я видел, как он скатился с лошади, потому что мы ехали рядом. Конечно, я тотчас бросился, чтоб поднять его, но брат только взглянул на меня и скончался. Пуля, вероятно, пробила ему сердце или легкие. Смерть наступила быстро, без страданий. А сколько других мучилось целыми часами. Они лежали без помощи в сумятице битвы, дожидаясь смерти, как избавления. Это был убийственный день. Более тысячи трупов наших и вражеских покрывали место сражения. Я нашел между покойниками несколько близких знакомых; в числе прочих там лежал и бедный – (тут мне пришлось перевернуть страницу) – бедный Арно Доцки…"

Я без чувств покатилась на пол.