"Будьте бдительны! Сборник рассказов" - читать интересную книгу автора (Верещагин Олег Николаевич)1. Слова М. КузнецоваУшла песня - вместе со строем. Мимо стоящих Ларионовых и Верещагиных прошёл молодой мужчина - на глазах слёзы, голова высоко поднята, левая рука - в чёрной перчатке… - Да… - вздохнул Верещагин. - А где сейчас Кологривов? - Погиб Кологривов, - тихо ответил Ларионов. - Он после челюстно-лицевого вернулся в полк… добился, хотя говорить почти не мог. В Клайпеде его снайперша убила. Вот так… На парапете сидел молодой парень с гитарой; вокруг стояли ещё с десяток парней и девчонок - и в гражданском, и в кадетской форме. Верещагин и Ларионов шли одни. Остальные рассосались - сперва исчезли Юрка со Светкой, потом - старшие мальчишки, объявившие, что пойдут на стадион и вернутся только на парад и концерт, потом - женщины с младшими, вообще никак не мотивировавшие своё исчезновение. Впрочем, бывшие офицеры и не были особо против. - Пашка, спой про графа, - попросила рыжая девчонка в форме пионервожатой. Парень с гитарой, кивнув, перебрал струны, ударил по ним… - Все начиналось просто: Граф опустил ладони на карту - Реками стали вены, Впали вены в моря, В кузнице пахло небом, Искорки бились в кожаный фартук, Ехал Пятьсот Веселый Поперек сентября… Девочка, зря ты плачешь - здесь, в сентябре, без этого сыро, Там, куда Граф твой едет, вовсе уж ни к чему. Счастье из мыльных опер - жалкий эрзац для третьего мира, Только Пятьсот Веселый нынче нужен ему… Слушали молча, покачивая головами. А парень пел. Глядя в небо и чему-то улыбаясь: - Ветер метет перроны, поезд отходит через минуту, Точно по расписанью - х..ли ж им, поездам. В грустный мотив разлуки что-то еще вплетается, будто Пуля в аккордеоне катится по ладам. И вот ты одна под крышей, свечи сгорели, сердце разбито, Что-то уж больно долго Граф тебе не звонит. Только Пятьсот Веселый, шаткий от контрабандного спирта, Знает к нему дорогу - этим и знаменит. На рубеже столетий всё в ожидании, чет или нечет, И Граф твой не хуже прочих знает, как грань тонка, Что-то ему обломно - водка не в кайф, и бабы не лечат - Мечется волком в клетке, ждет твоего звонка. Верь в то, что всё, как надо, нынче судьба к нему благосклонна, Нынче портянки в клетку, устрицы на обед, Под акварельным небом, сидя на палубе бателона, Пьет золотое пиво, думает о тебе. Девочка, ждать готовься - вряд ли разлука кончится скоро, Вряд ли отпустит Графа певчий гравий дорог, Ты открываешь карту, и вслед за беспечной птичкой курсора Шаткий Пятьсот Веселый движется поперек. Ты не кляни разлуку - мир без разлуки неинтересен, Брось отмечать недели, вытри слезы и жди, Верь в то, что ваша встреча - сказка всех сказок, песня всех песен, Новый мотив разлуки - все еще впереди. Хоп! (1.) 1. Слова О.Медведева. - Бессонов, Пашка! - окликнул Верещагин. Гитарист опустил голову и улыбнулся, соскакивая с парапета: - Олег Николаевич, вы тоже приехали, здравствуйте! - Здравствуй, Пашка, - кивнул Верещагин. - Здравствуй. - А где другой Пашка? - Ларионов снова закурил, опираясь спиной на ограждение. - А, вестовой мой… - Верещагин улыбнулся. - А ты хочешь верь, хочешь нет - он занялся политикой. В армии служить не стал, а добился того, что его выбрали городским головой. В девятнадцать лет! - Иди ты! - вырвалось у Ларионова по-мальчишески. - У вас в Кирсанове?! - Я и говорю. Как метлой город вымел. Чисто. Тихо. Порядок. И на службу пешком ходит, а своё законное авто детскому саду отдал. По набережной всё чаще и чаще двигались колонны - пионеры, кадеты, военные, просто люди под флагами, с портретами и лозунгами. Слышался непрерывный шум, почти перекрывавший репродукторы. - Вообще-то нам повезло, - задумчиво сказал Верещагин. - В чём? - поинтересовался Ларионов, глядя, как к берегу интенсивно гребёт стая уток. - В том, что всё так сложилось, - бывший офицер оперся спиной о парапет. - Смотри сам: до сих пор весь мир кипит. - Это да, - согласился Ларионов. Это было правдой. В расколовшихся на два десятка кусков США шла бесконечная гражданская война между дюжиной негосударственных организаций (судя по всему, через пять-шесть лет победа должна была достаться Гражданской Гвардии и Бьюкенену; в перспективе они могли даже восстановить целостность страны. Но эти люди явно не испытывали желания вмешиваться в дела других стран, заранее объявив, что США станут заниматься внутренним развитием, как завещали предки…) Ещё недавно могучий Китай рассыпался на глазах, потеряв за последний год три четверти населения в основном от забушевавших внезапно эпидемий. Индо-иранский и пакистано-саудовский альянсы, поддержанные расколовшимся от Японии до Алжира мусульманско-восточным миром, нанеся друг по другу около сорока ядерных ударов, сейчас занимались классическим самоистреблением при помощи холодного оружия и старых "калашниковых". Африка южнее Чада, окончательно охваченная дичайшим трайбализмом, вымирала от многочисленных пандемий, людоедства и непрекращающихся племенных войн (исключением была, пожалуй, ЮАР, где буры, деловито и беспощадно перебив практически всё "чёрное и цветное" население, выставили на границах прочные кордоны.) Относительно спокойно дела обстояли в Южной Америке, но правившие там "угоисты" к России относили традиционно дружелюбно, да и были прочно заняты обустройством своего континента (и внутренними разборками - тоже…). Остатки беженцев из Израиля тыкались то туда, то сюда, но, судя по всему, никому нужны не были и в данный момент кочевали чудовищным табором где-то по Мавритании… Ну а хитрая "старушка" Европа, почти не пострадавшая от войны, как в "старые добрые времена", полностью зависела от русских нефти и газа и вообще не считала, что за последние годы произошло что-то страшное. Скорее наоборот - лидеры пришедших в большинстве европейских стран к власти партий и организаций, объединённых под общим условным названием "Национальный Фронт", в немалой степени были России благодарны за избавление от американского прессинга и возможность выселить из своих чистеньких стран-домов сильно, надо сказать, пакостившее там "заезже-натурализованное" население. Благодарность была настолько большой, что Европа ни словом не заикнулась о протесте в связи с восстановлением СССР - Союза Социалистических Славянских Республик, включившего в себя не только территорию СССР-91, но и Югославию с Болгарией и Словакией. Недовольны были разве что успевшие вкусить НАТОвских прелестей "восточные западники", потерявшие в войне огромное количество людей и средств и почти на этом разорившиеся - Польша, Венгрия, Чехия, Румыния… Впрочем, их мнение, как обычно, никого не интересовало в принципе. Короче говоря, России очень и очень повезло. Нельзя было не понимать, что даже сейчас - сыщись в мире достаточно мощная сила - и огромная территория СССР, населённая поредевшим населением, со здорово разрушенной инфраструктурой, с трудом восстанавливающаяся - стала бы её добычей. Но судьба как всегда пощадила Россию за мужество её народа. - За прошлый год - три миллиона чистого прироста населения, - сказал Ларионов. Верещагин хмыкнул: - Общая цифра? - Цифра прироста русского народа, - ответил Ларионов с улыбкой. - Вообще ещё больше. - Ты там, в кругах, вращаешься, - лениво начал Верещагин, - а сколько всего сейчас людей в СССР? Или не знаешь? - Да ради бога, - так же лениво сказал Ларионов (в глазах плясали бесенята). - Всего славян - сто пятьдесят два с половиной миллиона. Русских 137 миллионов, из них - 97 миллионов великороссов, 32 миллиона украинцев, 8 миллионов белорусов. Ещё пятнадцать с половиной миллионов югославов - 9 миллионов сербов, 4,5 миллиона хорватов, полмиллиона черногорцев, полтора миллиона македонцев. Плюс 8 миллионов болгар, 5,5 миллионов словаков. И неславянских народностей - 47 миллионов. В СССР живут итого примерно 200 миллионов человек. Второе место в мире после того, что сейчас называется Китаем. Если у них там пойдёт так дальше - скоро будем на первом. - Силё-он… - протянул Верещагин. - Наизусть шпаришь! - и добавил уже печально. - Половина. Ополовинили славян… - Чернуха, но не так уж страшно, - возразил Ларионов неожиданно жёстко. Две трети погибших - население мегаполисов. А среди северян, казаков и сибиряков уцелело большинство. Генофонд цел. Кстати, и на планете попросторней стало. - Насколько? - с непонятной интонацией уточнил Верещагин. - На три миллиарда, - с такой же интонацией ответил Ларионов. - За пять лет - вовсе неплохо… Правда, через пару лет ожидаем пандемию чумы на всём юге. Но учёные говорят, что теперь справимся легко. Через границы не пустим. - А ты вообще где? - спохватился Верещагин. - В отставке, это понятно. А так? - А так - я глава комиссии по реституции, - сказал Ларионов. И, увидев недоумённый взгляд Верещагина, пояснил с улыбкой: - Да нет. это не разные там склянки-картинки делить. Это возвращение нашей главное ценности - русских детей. - Ещё не все?.. - Верещагин помрачнел. - Не все, - кивнул Ларионов. - Кто просто не может выехать. Кого не выпускают. А кто уже и забыл, что русский… Я ведь всего три дня назад был на пропускнике в Уэлене… Бррр! - он передёрнулся. - Из Аляски толпы ломятся… "бывжиг". Сперва от нас удрали в Штаты, а теперь оттуда бегут сюда. На Аляске-то относительный порядок, вот они туда и ползут. Жуть. С детьми, вопят, деньги тычут… - лицо Ларионова стало недобрым. - Ну, я тишину установил, - он показал, как стреляют в потолок, - и говорю: "Никого из взрослых я не пущу. Вы курвы - так и сказал - курвами и останетесь. Родину бросили, когда было плохо. И Америку так же бросаете. Проходить будут только дети до шестнадцати." Так что ты думаешь? Две трети просто повернулись, детей бросили и обратно ломанулись. Я потом расспрашивал - это в основном и не их дети были, откуда у их б…дей дети? В детдомах, в клиниках русских детишек покупали - там же сейчас жуть что творится, власти никакой - и за своих выдавали - на жалость бить собирались. А как увидели, что их так и так не пустят - дёрнули обратно… - И не пустил? - спросил Верещагин. - Не пустил, - жёстко ответил Ларионов. - Кто предал раз - предаст и два. Детей собрали и увезли. А эти пусть подыхают в Америке. Тем более, что американцам они тоже не нужны. Мне майор-штатовец с КПП сказал, что даже обратно в Уэллс, в город их не выпустит, пусть в пропускнике хоть дохнут, хоть вешаются. Мол, Америке нужны матери и солдаты, а не шлюхи обоего пола. А какие знаменитые рожи я там видел! - Ларионов подмигнул. - Сатирики-юмористы, певички-актриски, исследователи-последователи… Аж душа запела! - Смотри, мы почти до Чернавского моста дошли, - кивнул Верещагин. - А это там что? Памятник? - Памятник, - тихо ответил Ларионов. - Пошли. Посмотришь. - Здравствуй, Димка, - тихо сказал Верещагин. Так тихо, что не услышали, кажется, даже стоявшие по обе стороны от небольшой кирпичной пирамидки пионеры почётного караула. А ветер с водохранилища, рвавший, словно языки пламени - казалось, что горит всё вокруг - тысячи пионерских галстуков на металлических распорках, похожих на дуги колючей проволоки - и вовсе сделал слова неслышными. На фоне изогнувшегося гигантским полукольцом Мемориала, его полированного чёрного камня, белокаменных фигур в вечном карауле памятник Димке Медведеву казался особенно крохотным. Но… но странно. Пирамидка не терялась, не казалась жалкой. Возникало странное ощущение. Как будто гигантские сильные руки - Мемориал - с обеих сторон обнимают младшего товарища, стремясь защитить того, кто вышел вперёд, кто уже шагнул навстречу врагу… - Здравствуй, Димка, - повторил Верещагин. - Вот так, - сказал, подходя следом Ларионов. - Иногда я думаю… - спокойным, но странным голосом сказал Верещагин. - Иногда я думаю - если бы не он - мы бы не победили. Я знаю, что это смешно, но я так думаю иногда. Что с него всё и началось. - Кто знает? - задумчиво ответил Ларионов. - У меня был друг, - сказал Верещагин. - Офицер моей дружины, Игорь Басаргин… Вот мы с ним как-то - за неделю, что ли, до того, как я с Димкой познакомился - сидели и говорили. Я его спросил - не пробовал ли он молиться. А он помолчал и вдруг говорит зло: "Бог не поможет сволочам, которые продали свою страну!" Как ударил, я даже отшатнулся… А теперь думаю ещё… - Верещагин усмехнулся. - Может быть, бог всё-таки есть. И он нас всех пожалел ради одного мальчишки, у которого было большое и чистое сердце. Понимаешь, не ради наших танков и наших автоматов, не ради лозунгов и дружин РНВ. Просто ради мальчишки, который оставался мужественным до конца. - Кто знает? - серьёзно повторил Ларионов. - Знаешь, сколько было споров? Строить или нет… Людям жить негде… А Ромашов тогда сказал: "Без жилья люди выживут. А без памяти они так - стадо…" Если честно, парад Верещагин не очень запомнил, хотя близнецы на его плечах выражали свой восторг весьма бурно. Только когда в самом конце пошли БМСы - боевые машины сопровождения, заменившие в новой армии архаичные танки и самоходки - и грянул марш: - Не надо нас пугать - бахвалиться спесиво! Не стоит нам грозить и вновь с огнём играть! А если враг рискнёт Проверить нашу силу - Его мы навсегда Отучим проверять! - Верещагин словно бы очнулся. И увидел, что за "оборотнями" и "рысями" начинают выходить пионерские отряды. - Первый пионерские отряд города Воронежа - отряд имени Дмитрия Самойлова! - говорил диктор. - Созданный почти в самом начале блокады, этот отряд… - Знаю. Всё знаю, - прошептал Верещагин, ссаживая бурно запротестовавших мальчишек на руки матери и явно к ним привязавшейся Катьке. Ему внезапно очень захотелось остаться одному - и он начал потихоньку выбираться из толпы. Ларионов спросил, оглядываясь: - Куда собрался-то? - Прогуляюсь, - ответил Верещагин через плечо. - Я сейчас. Спустившийся на Воронеж летний вечер был тёплым и тихим - тихим, так сказать, от природы, потому что праздник не утихал, переместившись с центральных улиц на концертные площадки, в Дома Культуры и просто в квартиры. Уложив младших - с ними изъявили готовность остаться Юрка со Светкой - в доме Ларионовых (Ларионов-старший как бы автоматически считал, что Верещагины остановятся у него, начисто забыв, что дом Елены целёхонек), остальные отправились в город, но Серёжка с Димкой опять тихо "слиняли", на этот раз прихватив с собой и Катьку. А двое мужчин и две женщины оказались около всё того же Мемориала, где уже была возведена большая временная эстрада и собрались тысячи людей. Эстрада была не освещена. Но потом вдруг откуда-то сверху ударил поток необычайно тёплого, золотистого света, выхватившего из темноты фигуру очень красивой девушки в легком платье, с пышной, небрежно уложенной копной волос искристого, металлического цвета. Шагнув к краю эстрады, девушка подняла руку свободным жестом и звонко, громко отчеканила… - Вечная Слава Героям! Вечная слава! Вечная слава! Вечная Слава Героям! Слава героям! Слава!!! …Что-то шевельнулось в темноте - с левого края эстрады. Все скорей угадали, чем увидел - чёрный сгусток, имевший форму человеческого силуэта. Странно холодный, безликий, но сильный голос прозвучал из тьмы: - Но зачем она им, эта слава - мёртвым? Для чего она им, эта слава, - павшим? Всё живое - спасшим. Себя - не спасшим. Для чего она им, эта слава, - мёртвым?.. Если молнии в тучах заплещутся жарко и огромное небо от грома оглохнет, если крикнут все люди земного шара, - ни один из погибших даже не вздрогнет. Знаю: солнце в пустые глазницы не брызнет. Знаю: слава тяжёлых могил не откроет… …Резкий взмах во тьме - словно махнуло чёрное крыло. И девушка, ломаясь в поясе, упала на колени и спрятала в ладонях лицо. Круг золотистого тёплого света начал сужаться, тускнеть… Но вдруг - тьму полоснула золотая дорога! Раздались чёткие, уверенные шаги. Чернота брызнула в разные стороны, и человек в форме РНВ, подойдя, поднял с колен и обнял девушку, с надеждой повернувшую к нему лицо - и в тишину упали слова сильного юного голоса, в котором звенел металл: - …Но от имени сердца, От имени жизни повторяю: Вечная! Слава! Героям! И голос девушки вновь зазвучал: - И бессмертные гимны, прощальные гимны над бессонной Россией плывут величаво… Пусть не все герои, - те, кто погибли, - павшим Вечная слава! Вечная слава!.. …Свет погас совсем. В темноте прозвучал звук колокола - размеренный и странный. Потом мужской голос, похожий на голос диктора ради военного времени, отчеканил: - Вспомним всех поимённо, горем вспомним своим… Это нужно - не мёртвым! Это надо - живым! Вспомним гордо и прямо погибших в борьбе… Есть великое право: забывать о себе! Есть высокое право: пожелать и посметь!.. Стала Вечною Славой мгновенная смерть! Колокол умолк. Зажглись круги холодного голубоватого света. В них стояли люди в разной форме - чэзэбэшники, регулярные военные старой армии, ополченцы, интернационалисты, казаки… Молодые мужчины и женщины, юноши и девушки. Мальчишки и девчонки… Но форма лишь просвечивала сквозь накидки, похожие на саваны, и головы стоящих были опущены. Потом они разом подняли лица. Губы их не шевелились - но один за другим начинали звучать горькие, недоумённые голоса - казалось, над эстрадой, сталкиваясь, бьются людские мысли… - Разве погибнуть ты нам завещала, Родина?! - горько спрашивал молодой мужчина. - Жизнь обещала, любовь обещала, Родина… - тихо сказал девичий голос. - Разве для смерти рождаются дети, Родина?! - звоном взорвался крик мальчишки. - Разве хотела ты нашей смерти, Родина? - хрипловато произнёс ещё кто-то. …Страшный грохот заставил всех вздрогнуть. Голубоватый свет погас; его сменило сплошное кровавое свечение, и на заднем плане всплыли зубчатые руины города. Верещагин почувствовал, как по коже побежал мороз, на миг он подумал: боги, неужели всё заново?! Елена сжала руку мужа. Саваны полетели прочь. И зазвучали уже живые, настоящие голоса… - Помнишь - ударило пламя в небо слепое, Родина?! - спросил почти яростно парень. - Тихо сказала: "Вставайте на помощь…", - Родина! - почти прошептала девушка. - Славы никто у тебя не выпрашивал, Родина! - запальчиво и гордо сказал мальчишка. - Просто был выбор у каждого: я или Родина?.. - спокойно и уверенно подытожил немолодой мужчина. Золотые, серебряные и голубые лучи побежали по развалинам, стирая их вместе с тьмой и алым светом. Вновь появились девушка и тот парень, и они читали попеременно: - Самое лучшее и дорогое - Родина! - Горе твоё - это наше горе, Родина! - Правда твоя - это наша правда, Родина! - Слава твоя - это наша слава, Родина! Тишина лопнула и разлетелась в куски. Каждый в огромной толпе принял всё сказанное, как обращение лично к себе. - Старые стихи… - сказал Верещагин, когда шум вокруг утих - словно волны откатились обратно в море. - Кажется, Роберта Рождественского. - Ничего. Напишут ещё новые - и о нас. Уже пишут. - Да… Мне знаешь что жаль только? - Что? - Что люди забудут о Великой Отечественной… Я даже чувствую себя виноватым… перед ветеранами… Ларионов-старший не ответил. На сцене уже разыгрывалась постановка, посвящённая славянским странам, вошедшим в СССР. На фоне белорусского флага кряжистый усатый мужик пел под гитару - а сбоку от него мелькали кадры хроники времён войны - защита Минска, пограничное сражение, взятие Люблина… - На русском поле "Беларусь" Пахал и пил взахлеб соляру, Давал на сенокосах жару… Но в бак ему залили грусть. Потом в застенках гаража На скатах спущенных держали. Скребла его когтями ржа. И под капотом кони ржали. И сотни лошадиных сил Рвались на русские просторы. Он слышал дальние моторы И каплю топлива просил. Без плуга корчилась земля. Без урожая чахла пашня. Двуглавый герб-мутант на башнях Венчал двуличие Кремля. И, окружив славянский дом, Пылили натовские танки. Глобальной газовой атакой На Минск надвинулся "Бушпром". И встал мужик не с той ноги, Ко всем чертям отбросил стопку, Заправил "Беларусь" под пробку. К рулю качнулись рычаги. Советский гимн запел движок (Его другому не учили), И, повернув колеса чинно, Он небо выхлопом обжег. И через ноздри клапанов Втянув убитой пашни запах, Он, вздыбившись, повел на Запад Ряды железных табунов. И понеслись в последний бой Все "Беларуси" - белороссы. На подвиг малые колеса Вели большие за собой. И странно было всей Руси, Великой некогда и смелой, Вставать за малой Русью - Белой И верить: Господи, спаси! И через поле, через мать… Опять сошлись надежды в Бресте, Где сроду с Беларусью вместе России славу добывать. И честью пахаря клянусь, Что, на бинты порвав портянки, Тараном в натовские танки Влетит горящий "Беларусь". Люди зашумели. - Лука-а-а-а!!! - орал кто-то одурело. - Батько-о-о-о!!! Верещагин сказал: - А что ни говори, а воевали мы его оружием. По крайней мере - вначале. Жаль, что не его избрали Вождём. - Говорят, он сам отказался, - ответил Ларионов. - Смотри, Боже Васоевич. Сам приехал. Юный глава югославской Скупщины, смущённо улыбаясь, поднятой рукой пытался успокоить людское ликование. - Я буду говорить по-русски, - сказал он. - В конце концов, это заслуга русских - что есть моя страна, что у меня, в конце концов, целы ноги. Здравствуйте, братья… Где-то уже шумела стройка. По предрассветной почти пустой улице ветер гнал клочок бумаги. От водохранилища тянуло речной водой. Сидя на скамейке, Верещагин слушал Пашку Бессонова. - Ты знаешь - мне приснился странный сон. Смешной и страшный, путаный и длинный… Как будто я был вылеплен из глины И с жизнью человечьей разлучён… Как будто я нездешний, неземной, И будто крови нет во мне ни грамма, И будто кто-то гонится за мной, И будто нет тебя на свете, мама… Как будто бы чужую чью-то роль, Заставили играть в чужой квартире, А из всего, что было в этом мире, Остались одиночество и боль… И я не знал, где мне тебя искать… Но я искал, слезу сглотнув упрямо… Не страшно даже камню кровь отдать, Чтоб только ты ко мне вернулась, мама… И не пойму - во сне иль наяву Мне на плечи твоя рука ложится. Взаправдашние утренние птицы Вдруг радостно рванулись в синеву… (1.) - певец прихлопнул струны исцарапанной ладонью, покрытой ещё не сошедшим с лета загаром и тихо сказал, ни на кого не глядя: - Стихи В.Крапивина. Не бойся. Это сон. Это неправда… - Пашка, - спросил Верещагин, - скажи мне ты. Всё то, что мы потеряли. Все те, кто погиб. Это было не зря? - Димка верил, что не зря, - Пашка встал. - А значит - не зря, Олег Николаевич… Ну, я пойду. Хоть пару часов посплю. Вы заходите в отряд, он там же, только не в подвале, конечно. - Зайду, - сказал Верещагин и, откинувшись на спинку скамьи, закрыл глаза. А теперь я хочу обратиться к своим читателям. Я получил немало откликов (фу, какой казённый стиль…), где мне предлагалось превратить этот цикл рассказов в роман. Делать этого я не хочу. Не потому, что не могу, а потому, что - не хочу, и всё. Но я отдаю эту тему и её героев всем, кому пришлись по душе мои рассказы. Почти три года войны, в течении которой я описал лишь два десятка дней из первых восьми месяцев - это благодатный и обширный материал. Условие лишь одно: происходящее должно соответствовать концовке - вот этому рассказу. А так - если у кого-то вдруг появится желание - я ничего не буду иметь против. Если же ни у кого такого желания не появится - я тоже не обижусь. Мне вполне достаточно того, что эти рассказы читали… |
|
|