"Д`Артаньян - гвардеец кардинала (книга вторая)" - читать интересную книгу автора (Бушков Александр)Глава девятая О некоторых военных хитростяхКак ни ломал голову д'Артаньян, он так и в толк не взял, каким же именно образом Уилл Шакспур и его театр помогут скрыться из Англии - разве что Шакспур и есть сам король, переодетым выступающий в роли автора театральных пьес и комедианта, и он, внезапно обретя благородство и беспристрастие, урезонит зарвавшегося фаворита. Но мысль эта была насквозь идиотской: случалось, конечно, что короли переодетыми странствовали среди народа, но Шакспур почти что старик, а Карл совсем молод, так что они никак не могут оказаться одним и тем же лицом... С расспросами д'Артаньян к своему проводнику не приставал, хорошо помня гасконскую пословицу: если тебе искренне делают добро, не стоит навязчиво интересоваться подробностями... Достаточно и того, что Оливеру Кромвелю можно верить, он показал себя настоящим другом... Они подошли к театру под названием "Глобус" - несколько странному зданию примерно двадцатиугольной формы, и Кромвель уверенно распахнул заднюю дверь, выходившую на пыльный пустырь с коновязями. Провел их узенькими темными коридорчиками в комнату, где по углам стояли деревянные мечи, покрашенные так мастерски, что издали казались стальными, вдоль одной из стен висели пестрыми грудами сценические костюмы, а за единственным столом, прислонившись спиной к стене, восседал Уилл Шакспур собственной персоной. Ничуть не удивившись внезапному и многолюдному наплыву гостей, он звучно возгласил: - Храм искусства приветствует вас, о многохлопотные и суетливые труженики плаща, шпаги и интриги! Забудьте же на миг о своих тайных делах и удостойте компанией ничтожного актеришку! Эта патетика сразу показалась д'Артаньяну странной - во время их незабываемой вечеринки в "Кабаньей голове" Уилл держался и изъяснялся совершенно по-другому, как всякий нормальный человек, - но гасконец тут же понял причину необычного тона: перед Шакспуром стояла бутылка, где содержимого оставалось на три пальца, не более, а в воздухе чуткий нос д'Артаньяна моментально уловил запах жуткой жидкости под названием уиски. Выражаясь не сценически, а обыденно, комедиант влил в себя изрядное количество спиритуса. Однако Кромвель вовсе не выглядел разочарованным. Ободряюще кивнув д'Артаньяну, он тихонько пояснил: - Все в порядке, Дэртэньен. Бывает такое с Уиллом. Каждый раз, когда новая пьеса пройдет с успехом, автор позволяет себе, как он выражается, отмякнуть телом и душою. По-театральному это именуется "премьера". - Ну, я бы тоже напился, и, быть может, даже уиски, - так же тихо ответил д'Артаньян. - Если бы написал такую складную пьесу и зрители мне, как это говорится, аплодисментировали вместо того, чтобы закидать гнилыми помидорами и прогнать со сцены... Но в состоянии ли он... - В состоянии, - заверил Кромвель. - Уилл сейчас на том участке пути, когда его рассудок еще остается здравым и острым, вот разве что его манера выражаться обретает прямо-таки сценическую пышность... Мы успели как раз вовремя. Сейчас я введу его в курс дела и попрошу совета... Не мешкая, он подошел к сосредоточенно наполнявшему свой стакан поэту и зашептал ему что-то на ухо. Длилось это долго. Шакспур, озабоченно хмуря густые брови и печально шевеля усами, слушал столь внимательно и сосредоточенно, что даже позабыл опрокинуть в рот полный стакан, чье содержимое в таком количестве наверняка бы сшибло с ног непривычного жителя континента. Однако он это сделал сразу, едва Кромвель замолчал и отступил на шаг. Осушил стакан столь залихватски, что д'Артаньян завистливо поморщился: зря он столь самонадеянно полагал, что никто не умеет пить так, как французские гвардейцы, в те времена он об уиски и слыхом не слыхивал... - Ну что же, - сказал Уилл звучно. - Да будет позволено скромному комедианту внести свою лепту в одно из тех загадочных событий, что порою будоражат... - Уилл, умоляю вас, будьте проще! - воскликнул Кромвель. - У нас нет времени, скоро ищейки герцога заполонят весь Лондон, и в первую очередь - порты... - Ну хорошо, перейдем к грубой прозе жизни, если этого требует дело, - неожиданно легко согласился Шакспур, грустно покосился на опустевшую бутылку и проворно достал из-под стола новую. - Не хотите ли стаканчик, Дэртэньен? - Если только маленький, - осторожно сказал д'Артаньян. - Благодарю вас... Уилл, вы и в самом деле сможете нам помочь? - А это, следовательно, против Бекингэма? - спросил Уилл. - Не то слово, - сказал д'Артаньян, отставив пустой стаканчик. - Тогда сам бог велел вам помочь, - сказал Уилл злорадно. - Ко мне только что заходил лорд Фобингью, завзятый театрал, не гнушающийся моим скромным обществом. И рассказал последние дворцовые сплетни. И без того все знали, что Бекингэм высокомернейшим образом держится с обеими королевами: родительницей и супругой Карла. Но вот вчера... Когда молодая королева напомнила герцогу о пропасти, разделяющей их персоны, Бекингэм ответил ей нагло: "У нас, в Англии, иным королевам и головы рубили..." - Сказать это дочери Генриха Наваррского? - скрипнул зубами д'Артаньян. - Ничего, дайте мне добраться до Парижа, и его ждет превеликий конфуз... не Париж, конечно, а Бекингэма чертова! - Послушайте, Дэртэньен, - сказал Шакспур неожиданно трезвым и крайне серьезным голосом. - Мы вот тут болтаем, и я к вам присматриваюсь... Вы, должно быть, еще почти что и не бреете бороду? Да не растет как-то, - смущенно сознался д'Артаньян. - С усами обстоит еще более-менее пристойно, а вот борода... - Вот именно, щеки у вас гладкие, как у девицы... "Эге-ге! - подумал д'Артаньян. - Уж не питает ли молодчик итальянских пристрастий? Нет, человек, написавший столько стихов и пьес о возвышенной любви к женщинам, определенно любит только их..." И он благоразумно промолчал, ожидая дальнейшего развития событий. Смерив его зорким и внимательным взглядом, зачем-то загадочно поводив в воздухе пальцем, словно художник, кладущий кистью мазки на холст, Шакспур продолжал: - Послушайте, Дэртэньен... Вам очень дороги ваши усы? - Ну, вообще-то, они мне придают вид настоящего гвардейца... - Усы, знаете ли, имеют свойство быстро отрастать, - сказал Шакспур, теребя свои. - Если ради того, чтобы быстро и благополучно выбраться из Англии, вам придется пожертвовать вашими великолепными усами, вы согласитесь? - Как выражался один из наших королей, я готов потерять все, кроме чести, - подумав, произнес д'Артаньян. - Ловлю вас на слове, - сказал Шакспур и, набрав в грудь побольше воздуха, заорал: - Чаплин, Джек Чаплин, негодяй этакий! Если ты еще на ногах, поди сюда! Вбежал не старый еще человек и выжидательно остановился у стола, преданно глядя на Шакспура. - Вот, позвольте вам рекомендовать, - сказал Уилл, сделав величественный жест рукой. - Человек из хорошей семьи, имеющей даже право на герб, но вот уже восьмой год как прибился к моей труппе. Неимоверно ему хочется быть актером - но актер из него, как из герцога Бекингэма монах-отшельник, сколько я ему это ни объяснял, все впустую. Джек, в тысячный раз тебе повторяю: если в семействе Чаплин и будут актеры, то не иначе, как твой пра-пра-правнук... Но! - он воздел указательный палец. - Зато у Джека есть и несомненное достоинство. Мало сыщется в наших театрах людей, равных ему в умении мастерски гримировать... - Мастерски - что? - переспросил д'Артаньян. - Сами увидите, - отрезал Шакспур. - Эй, Джек, немедленно тащи сюда все свои причиндалы, да не забудь прежде всего бритву и мыло. Молодому человеку следует сначала сбрить усы... - А остальным? - попятился д'Артаньян. - Насчет остальных у меня другие замыслы, - беспрекословно отрезал Шакспур. - Извольте повиноваться, Дэртэньен, если хотите незамеченным улизнуть из Англии! Если ваша компания вызовет у кого-то хоть тень подозрения, то, когда вас поведут на виселицу, потребуйте, чтобы меня повесили вместе с вами. Только, клянусь вам самым святым для меня, поэзией и театром, до такого ни за что не дойдет! Вы имеете дело с Уиллом Шакспуром и его правой рукой, Джеком Чаплином, а эти джентльмены, пусть пьяницы и бабники, но мастера своего дела! Вытащите из угла вон тот табурет, Дэртэньен, и садитесь поближе к свету... Почитать вам новые стихи ради скоротания времени? - Охотно, - оживился д'Артаньян. - Только, бога ради, помедленнее, Уилл, чтобы я мог запомнить и прочесть потом... одной даме. - Я, кажется, догадываюсь, кому... Вбежал Джек Чаплин с тазом в одной руке и бритвенным прибором в другой. Подчиняясь неизбежному, д'Артаньян поудобнее устроился на шаткой табуретке и внимательно слушал, как декламирует старина Уилл: "Как ему это удается? - думал д'Артаньян, покорно подставляя лицо сверкающей бритве. - Нет, черт возьми, как ему это удается? Те же самые слова, которые мы все знаем, все до единого по отдельности знакомы - но он как-то ухитряется складывать их особенным образом, так что получается сущая драгоценность... Ну почему так не умею я?" - Ну вот, - удовлетворенно сказал Шакспур. - Теперь еще добавить изрядное количество театрального грима, нанесенного с неподражаемым мастерством Джека Чаплина... А платье... Он шумно отодвинул стул, встал и прошелся вдоль ряда костюмов, задумчиво трогая то одно, то другое женское платье. У д'Артаньяна стали зарождаться чудовищные подозрения, но он предусмотрительно молчал, помня гасконскую пословицу. Наконец Уилл хмыкнул: - В самом деле... Платье кормилицы Джульетты как нельзя лучше подойдет, вы с Ричардом одной комплекции... - Что? - воскликнул д'Артаньян, выпрямляясь во весь свой долговязый рост. - Мне, потомку крестоносцев, прикажете бежать в женском платье?! - Молодой человек! - неожиданно могучим басом прикрикнул Уилл. - Я знаю по крайней мере один случай, когда король бежал из темницы в женском платье! Самый настоящий король! - Д'Артаньян, нужно использовать любой шанс... - сказал де Вард. - Хорошо вам говорить... - пробурчал гасконец. - Кардинал ждет... - сказал его друг безжалостно. - Ну хорошо, - сказал д'Артаньян смиренно. - Только пообещайте мне, господа, что эта история останется меж нами. Мало ли что там происходило с королями - у них-то есть масса средств сделать так, чтобы над ними не смеялись... * * * ... Вот так и получилось, что в порт, где ожидало суденышко, прибыли не трое молодых дворян при шпагах, а пуританское семейство, вовсе не отягощенное орудиями убийства (надежно запрятанными в багаже). Впереди медленно, как и подобает пожилому человеку, давно отвыкшему носиться сломя голову, выступал седовласый и седоусый старец, отягощенный годами, с изборожденным морщинами лицом, сутулый и определенно немощный. Д'Артаньян и сам решительно не узнавал де Варда в этом старце, казавшимся современником крестовых походов, по чистой случайности зажившемся на этом свете. Этот самый Джек Чаплин и в самом деле был непревзойденным мастером, настолько, что более суеверный, чем наш гасконец, человек мог бы подумать, что здесь не обошлось без колдовства, - даже стоя вплотную к де Варду, невозможно было узнать в почтенном старце молодого гвардейца кардинала... Каюзак тоже подвергся разительной перемене - его, правда, не стали обращать в старика, но волосы и усы из темно-русых стали цвета перца с солью, а нарисованные морщины прибавили не менее двадцати лет к его натуральным двадцати пяти. Он тоже был одет с показной пуританской скромностью - и вдобавок покоился на носилках, закрытый до груди темным покрывалом, закрыв глаза и временами жалобно постанывая. Затея с носилками была придумана Уиллом, чтобы скрыть то, с чем не смогли бы справиться ни переодевание, ни мастерство Джека Чаплина, - великанский рост Каюзака. Трудно определить рост возлежащего на носилках под бесформенным покрывалом больного, если только не измерять его скрупулезно портновским футом, до чего вряд ли кто-нибудь додумался бы... Тяжелее всего пришлось д'Артаньяну, имевшему облик скромной, немного мужеподобной - что в Англии не редкость - высокой девицы в строгом, чуть ли не монашеском темном платье давным-давно вышедшего из моды фасона. Ему приходилось ежеминутно следить за собой, чтобы семенить меленько, как девицам и приличествует, не размахивать руками при ходьбе, как гвардеец, не наступать на платье - черт, как они только передвигаются в этих мешках до полу, ухитрившись ни разу не споткнуться и не запутаться?! - не смотреть дерзко на зевак и уж тем более не искать на боку эфес шпаги. Уилл муштровал его достаточно долго, и д'Артаньян более-менее справлялся со своей ролью, набеленный и нарумяненный (что входило в некоторое противоречие с нравами пуритан, но, в конце концов, кто станет вносить суровую критику?). Самыми суровыми критиками должны были стать соглядатаи - а их-то наметанным глазом д'Артаньян увидел по прибытии в порт не менее полудюжины. Искусных среди них было мало, должно быть, Винтер и Бекингзм действовали по принципу "числом поболее, ценою подешевле", и эти субъекты чересчур уж преувеличенно изображали беззаботное любопытство. А другие, наоборот, не давали себе труда скрывать, что зорко наблюдают за всяким встречным-поперечным, прямо-таки буравя его подозрительными взглядами. Однако они выдержали испытание. Поначалу взгляды сыщиков скрестились на новоприбывших - и, мелкими шажками проходя в портовые ворота, д'Артаньян чувствовал себя словно бы под обстрелом дюжины мушкетов. Очень похоже, у него было не самое доброе и благостное выражение лица - но это, в конце концов, ничему не вредило. Как мужчина он считал себя если не красавцем, то, по крайней мере, привлекательным малым - а вот девица из него получилась довольно-таки уродливая, но это только к лучшему: нет ничего удивительного в том, что некрасивая девушка дуется на весь белый свет... Никто к ним так и не прицепился. Но предстояло пережить еще немало неприятных минут - пока глава семейства, то бишь де Вард, ходил в канцелярию начальника порта отметить разрешение на отплытие, столь неосмотрительно выданное Бекингэмом "Арамису". В нем, правда, не значилось никакого имени и не было указано количество отплывающих - но кто знает, вдруг у Бекингэма хватило ума, опомнившись, отменить все собственные разрешения? Оказалось, не хватило - де Вард беспрепятственно вышел из канцелярии в столь прекрасном расположении духа, что это было заметно даже под мастерским гримом. То ли Бекингэм забыл о своей неосмотрительной щедрости, то ли полагал, что д'Артаньян с друзьями уже все равно успел бежать из Англии, - вряд ли Винтер стал с ним откровенничать касаемо своих планов насчет гасконца... Слуги вынесли на палубу носилки с болезным. Помогли подняться по узкой доске немощному главе семейства, столь добросовестно изображавшему дряхлость, что д'Артаньян прямо-таки умилился. В завершение столь же галантно и бережно помогли подняться на корабль угрюмой некрасивой барышне-пуританке. И захлопали по ветру паруса, и поплыли назад лондонские улицы, и сердце д'Артаньяна исполнилось ликования... Увы, ему еще долго пришлось пребывать в женском облике - на всякий случай. Лишь когда они вышли из устья Темзы в открытое море и отдалились от него на парочку лье, капитан - человек, далеко не во все посвященный, но доверенный - смилостивился наконец, и д'Артаньян с превеликой радостью содрал с себя в крохотной тесной каютке ненавистные сценические тряпки, облачился в свой подлинный наряд, но долго еще с помощью вымоченной в капитанском уиски тряпке убирал с лица все следы мнимой принадлежности к женскому полу. Гораздо позже, когда они проплывали мимо белых скал Дувра, увенчанных могучей крепостью, казавшейся на таком расстоянии детской игрушкой, оттуда вдруг послышался приглушенный расстоянием грохот, и над скалами взвилось тугое белое облачко. А потом то же самое повторилось еще дважды. - Сигнал, - буркнул капитан, стоявший рядом с ним у невысокого борта. - Все порты Англии закрыты. "Похоже, мы вовремя успели покинуть этот чертов остров, - подумал гасконец. - Спохватился, должно быть, герцог..." И в голове у него сами собой сложились вирши: к сожалению, снова одно только начало, к которому, как ни бился, не придумал складного продолжения: А впрочем, пушечный гром уже не имел к ним никакого отношения - можно было беспрепятственно плыть дальше, вряд ли даже обладавший орлиным взором человек разглядел бы со стен Дуврской крепости тех, кто стоял на палубе суденышка с пышным названием "Лесная роза" и опознал бы в них самых теперь, пожалуй, записных личных врагов герцога Бекингэма... Ускользнули, господа! "Атос меня беспокоит, - размышлял д'Артаньян. - Нам уже ничем нельзя помешать, дело сделано, птичка упорхнула, вскорости мы будем во Франции и галопом помчимся в Париж с драгоценной добычей, сулящей нешуточные неприятности нашей королеве... и все же меня беспокоит Атос. Именно тем, что он там наличествует, возле недалекого умом герцога... Сам не пойму, в чем причины и корни беспокойства, но оно не отпускает ни на минуту... Интересно, как поступит с ней Людовик? Судя по тому, что я о нем знаю, это ревнивец почище незабвенного Бриквиля - еще и оттого, что сам мало на что способен, как и Бриквиль. Ссылка или монастырь? Отрубить эту очаровательную головку у Людовика все же не хватит духу, сдается мне, это не Генрих Восьмой Английский, а жаль... Значит, монастырь или ссылка. Печально, но что поделаешь? Коли уж ты королева, то не блуди, а ежели блудишь, так делай это с умом. Черт побери, именно так наверняка высказались бы мои земляки, поведись им узнать кое-какие государственные тайны. Волк меня заешь, вот это жизнь, вот это фортуна! Кто бы мог подумать пару месяцев назад, что нищий и юный гасконский дворянин будет держать в своих руках судьбу королевы Франции, сестры испанского короля?!" Он коснулся груди. Там, под камзолом, чуть слева, прощупывалась твердая выпуклость, кожаный мешочек с двумя подвесками. Сколько бы ни стоили эти немаленькие алмазы, у них была еще одна цена, в сто раз большая, но истинное ее значение понимали лишь немногие посвященные. Незавидная судьба Анны Австрийской быстро приближалась к французским берегам под старым, выбеленным ветрами и морской солью парусом из прочной генуэзской ткани, по месту выделки именовавшейся на разных языках то "дженезе", то "джинсо"... |
||
|