"Сибирская жуть – 7" - читать интересную книгу автора (Буровский Андрей Михайлович)

Хозяева заброшенных домов

Отдельный, очень непростой вопрос: кто вообще может обитать в домах, кроме людей? На самом деле здесь даже сразу два вопроса: кто поселяется в заброшенных домах, когда человек из этих домов ушел? И второй вопрос: кто может жить в домах одновременно с человеком?

На первый вопрос есть ответ традиционный и очень простой: в заброшенных домах поселяется нечистая сила! У меня в этом есть некоторые сомнения, потому что далеко не во всех заброшенных домах человек чувствует себя скверно. Заброшенные деревушки оставляют странное и тягостное впечатление, даже если эти дома вообще оказываются долговечны. Почему-то деревянные дома без людей очень быстро начинают разрушаться, и если в сибирских селах не редкость увидеть сруб двухсотлетней давности, то заброшенные дома стоят от силы несколько десятилетий.

Еще одна загадка: почему-то дерево на кладбищах – дерево крестов, дерево оградок – сохраняется гораздо лучше. В деревне Усть-Кова, при впадении в Ангару этой речки, нет уже ни одного целого дома, а вот кресты на местном кладбище сохранились так хорошо, что четко видны буквы надписей.

То же самое происходит и южнее. Скажем, на правом берегу Енисея в 1960-е годы деревни оказались заброшены: проводилось укрупнение колхозов, и маленькие деревушки объявлены были неперспективными. Сейчас эти деревни исчезли полностью. Совсем.

В начале нашего века пароход, проходя по Енисею от Красноярска до Стрелки, до слияния Енисея с Ангарой, все время шел мимо русских сел и деревень, больших и маленьких. А по обоим берегам великой реки лежали окультуренные земли – поля на высоких террасах или сенокосные заливные луга в поймах.

В первый раз запустели земли во время коллективизации – называя вещи своими именами, во время группового ограбления и массового истребления русского крестьянства. Потом – война, с которой немногие вернулись. И никакая химизация, электрификация и механизация не в силах компенсировать исчезновение множества людей. Многие поля с этого времени запустели – не было сил их обрабатывать. В 1960-е много деревень вообще забросили, и теперь на подробных картах возле их названий черной краской написано: «нежил.», то есть «нежилые».

Если поле не обработать, в первый и второй год оно зарастет только травами. На третий год в рост двинется уже кустарник, поднимется поросль осины и березы. Пройдет десять лет – и стеной встанет осинник в рост человека. Пройдет двадцать лет – и осинник будет уже спелый, кроны деревьев закачаются высоко над головами идущих. Вот сосна вырастает не сразу – она не может расти в чистом поле. Только под кронами осинника или березняка поднимутся молоденькие сосенки. Лет через сто на месте русских деревень, огородов и полей встанет мачтовый сосняк. Такой же самый, какой шумел здесь в конце XVII, в начале XVIII веков. Тогда русские люди врубались в этот лес, превращали стволы деревьев в срубы для изб, выкорчевывали пни и корни, распахивали не тронутую до них плугом землю.

Теперь люди исчезли, и лес возвращается в свои владения. Странно бывает, идя звериными тропками, выйти вдруг к нескольким печам, так и стоящим среди леса. Долгое время не можешь понять, что это вообще такое?! Потом соображаешь – это все, что осталось от целой усадьбы. Удивительно… Сколько-то лет назад от этой кирпичной громады шли волны теплого воздуха; пахло печеным хлебом, щами, стиркой. Вот здесь… кажется, именно здесь проходила деревенская улица. Ехали телеги, шли люди… А вон там, где сейчас сплошная стена леса, – там находились поля. Сегодня уже и не всегда угадаешь, где граница деревни, но сразу видно, где проходит граница мира, когда-то преобразованного человеком: там, где вторичный лес из березы и осины сменяется высокими соснами.

Пройдет лет сто, поднимется новый сосняк, и этой границы тоже не будет видно. Кирпичные развалины печей будут стоять в непроходимом лесу – как стоят развалины древних городов майя на мексиканском полуострове Юкатан.

Но что характерно – ровесники этих развалившихся домов в жилых деревнях еще стоят! И не просто стоят, но и совершенно не собираются разваливаться. Это вполне крепкие жилые дома, ничуть не хуже, а порой и лучше построенных позже. Распались, сгнили, стали практически незаметными только дома в исчезнувших деревнях, где нет населения.

Но если вы найдете остатки кладбища, уверен – найдется хотя бы несколько чистых, крепких крестов, а иногда и оградок. Удивительно! Один и тот же забор, из тех же самых осиновых колышков, но вокруг жилого дома давно развалился и сгнил, а вокруг могилки – стоит себе… Дерево поет под рукояткой ножа – сухое, крепкое, надежное. Угадываются буквы: …в…н Ни…ла…ч. А вот фамилия стерта. И цифры, год смерти, – 1897.

Так что войти в дом по-настоящему старинный, заброшенный очень давно, не удастся – дома без людей не живут и умирают очень быстро. Заброшенные деревянные дома простояли без людей сравнительно немного: лет сорок или пятьдесят от силы.

Есть устойчивая традиция: войдя в дом, надо рассказать «хозяину» про то, кто ты такой и что собираешься делать, – если угодно, представиться. Ну, и объяснить, каковы твои намерения, заверить, что ничего плохого делать не будешь. Первым преподал мне эту науку один сотрудник маминой экспедиции. Назову его Володя, потому что он вовсе не просил меня называть его имени.