"Да не убоюсь я зла" - читать интересную книгу автора (Абзалова Виктория Николаевна)11С утреца Марта и Ян поглядывали друг на друга искоса, прикидывая, как бы изыскать возможность для более близкого общения. Так и добрались до монастыря, перемигиваясь и пересмеиваясь. Марта до сих пор поверить не могла, что спит — пока только бок о бок — с разбойничьим атаманом и самым настоящим оборотнем. Что едет куда-то с еще более непонятным и жутковатым колдуном. Хоть встреча с расхваленным безупречным монахом, которой она тоже побаивалась, откладывалась: аббат, оказывается, отбыл на несколько дней для совершения таинств в каком-то поместье. Ян досадливо хмурил брови: с одной стороны ожидание дает прекрасную возможность им с Мартой, которую он уж точно не упустит, а с другой стороны ему как можно быстрее хотелось избавиться от мальчишки и — исполнить наконец, когда-то данное себе обещание. Чем дольше он будет прохлаждаться, тем дальше уйдет его враг. Мысли его то и дело возвращались к инквизиторам, и настроение это портило необыкновенно. А тут еще долгие препирательства с монахами по поводу Марты: они готовы были предоставить Яну возможность дождаться настоятеля, но ни никак не хотели позволить женщине переступить порог обители. — Устав воспрещает, а отец-настоятель очень строг! — Так ведь ей и надо увидеться с отцом Бенедиктом! — Устав воспрещает, — упорно твердил брат Ансельм. — И куда ей идти?! В чисто поле под ясны звезды?! — окончательно вышел из себя Лют, — Греха боитесь, так и нечего глазами шарить! То ваш грех, а не ее! Покажите, келью какую-нибудь и она из нее носа не покажет, а я для верности и дверь запру, так что никакой дьявол не пройдет! — Устав воспрещает… — завел было прежнюю песню брат Ансельм, и Ян тряхнул его уже не шутя. — Слушай меня, монах! Марта останется здесь и со мной, и тебя никто не спрашивает! И Устав про вас, собак, написан, что бы здесь борделя не развели — так я затем присмотрю! И ужо расскажу отцу-настоятелю, как вы бабу на мороз выставить хотели! Лют отпустил монаха. Улыбался он почти ласково, но спорить с ним почему-то не хотелось. Тот удалился, прошипев что-то про вечернюю службу и трапезу. — Эй, — Ян не удержался и крикнул вдогонку, — Помнится, Христос блудниц миловал! Так что, «кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень»! Поле боя осталось за волколаком, но что бы не раздражать святых братьев Марта прошмыгнула в страноприимную комнату тише мыши. Лют проводил ее взглядом и недобро обернулся сжавшемуся на телеге мальчишке: то, что что-то опять идет не так, он заметил сразу. — Чего сидишь? Особое приглашение пану требуется? В голосе Люта была злоба: если б не это недоразумение, он бы здесь не прохлаждался! Опять придется Хессера выслеживать из шкуры выскакивая… Да и сколько можно с этой цацой возиться и терпеть его выходки — вот сейчас, что за придурь опять пришла в эту блажную голову? Парнишка шмыгнул носом, обнял себя руками, но с места не сдвинулся, глядя на него почти безумными глазами. — Ты тут до утра сидеть собираешься? Он решительно протянул руку, и парень метнулся от него на другой край. — Дело хозяйское, — Ян пожал плечами и вроде как отвернулся, но вместо того прянул к нему и дернул за шиворот на себя, стаскивая с телеги. Он тут же ослабил хватку, и мальчишка, не ожидавший рывка, кулем свалился прямо на площадку перед часовней. И с диким верещанием, как подброшенный, взвился обратно, вцепляясь в борта разве что не зубами! Ян потрясенно уставился на него, а в ответ — та же смесь отчаяния, страха, ненависти и — что-то новое: мольба. Ах, ты волчья твоя дурная башка! От колоколов с ведьмаченком припадки делаются, так что же с ним в монастыре станется! — Освященная земля жжет! — тихо сказала Марта, возникая у него за плечом. Ян развернулся к ней, загораживая спиной от тоскливого амиантового взгляда. Молча, только глаза в глаза, — и Марта тянется к шнурку на шее. Ян накрывает ее ладонь своей и резко разворачивается: — Лови! Парень рефлекторно вскидывает руку — крик боли: крестик Марты падает в пыль, а мальчишка ежится, всхлипывая и прижимая к груди пострадавшую кисть. Ясно! — Теперь понятно, как тебя такого монахи взяли! Ян затащил парнишку в келью и швырнул на койку, где тот немедленно забился в угол. Лют сел перед ним, впиваясь взглядом в жалко кривящееся лицо. Марта подпирала собой дверь. — И это, — Ян оттянул ворот рубахи, обнажая сбоку под выступающей ключицей розоватое пятнышко оставшееся от ранки, — без всякой иглы обошлось. Он перехватил изящное запястье, которое, казалось, мог переломить пальцами, и вывернул, открывая ладонь со свежим глубоким ожогом, как будто там приложился не простенький нательный крестик, а раскаленное палаческое клеймо. Лют недобро смотрел на отметину и думал: вот он, скажем, оборотень, и отец его был оборотень, а мать, хоть и слабенькая, но ведьма — однако ж крест носили, в церковь ходили, Богу молились, и землица не жгла никогда, а помогала даже… — Может пора просветить нас, кто ты таков и откуда взялся? Юноша отдернул руку и вдруг совершенно внятно и четко, только хрипло, с вызовом сказал: — А то не догадался еще! Ян и бровью не повел. — Чего сипишь? Святой водицей, небось, напоили? Как полагается… Мальчишка устало кивнул, и волколак уже ничему не удивлялся, хотя раньше все эти инквизиторские придумки вроде знаков из родинок и родимых пятен, святой воды перед допросом и удаления волос, ленты в рост Спасителя и прочей возни почитал такой же глупостью, вроде девичьих гаданий на святках. Ан нет, — на кого-то действует! — Хочешь сказать, что в тебя демон вселился? — ровно поинтересовался Ян у юнца. — Не-ет, волк! — с издевкой протянул тот, — Я и есть демон по-вашему! — Ой ли! — с такой же злой насмешкой отозвался Лют, — То-то ты по дорогам побираешься! Хорош демон, которого едва не пустила по кругу пьяная бандитская ватага! Про монахов, которые тебя чуть не утопили, я и вовсе молчу. Парень скрипнул зубами, отворачиваясь: удар попал в цель. Он снова взглянул на невозмутимого Яна, и стержень, который держал его все это время, вдруг сломался окончательно. — А черт его знает, кто я! Хотя черт-то знает… он все знает! — выдохнул он обессилено откидываясь к стене, — Видишь ли, волк, я ведьмой от инкуба зачат. Во время черной мессы. Так что еще до рождения Сатане обещан… Ян смотрел на него недоверчиво и испытующе, усмехнулся: — Врешь ведь, ведьмачья твоя душа! И видно попал на совсем больное. — А ты уверен, волк, что она у меня вообще есть?! — тут же вскинулся ведьм. В этот момент он во истину походил на демона: юный, ужасающе прекрасный, с искаженным гневом лицом и бешенными, дикими глазами, жуткого почти белого цвета, которые метали молнии. — Душа у всех есть, — вдруг вмешалась Марта, — У всякой твари Божьей. — Так ведь я тварь далеко не Божья! Губы у юноши кривились в знакомой ядовитой ухмылке, а в глазах… Ба! Да не слезы ли это?! — Да и не надо мне с чужого плеча милости! — Все равно врешь!!! — Ян говорил уже скорее себе, чем ему, не будучи готовым поверить. Ну не похож этот пацан на дьявольское отродье! В место ответа мальчишка продемонстрировал обожженную ладонь. Пришла очередь Люта отворачиваться. — Что, волк, страшно? — усмехнулся паренек совсем не по-детски. Ян поднялся, проговорил с ленцой: — А чего мне тебя бояться? Ты вон, сам себя боишься… И снова выстрел пришелся в самое сердце. — Да, — Ян обернулся на пороге, — Волк волком… Я — человек! — «И сказал Господь: се человек!», — дьволенок еще пробовал огрызаться. — Человек… — подтвердил Ян, — Тебе ль над тем смеяться? Он вышел, потянув за собой Марту, а юноша остался сидеть один, слепо глядя перед собой больными, ни на что не похожими глазами. Стоя под дверью и не глядя друг на друга, — спрашивать о главном и вовсе не хотелось! — оба молчали отвернувшись… — Ян… — не выдержала Марта, — а ведь он правду говорит! — Я знаю, — просто сказал оборотень, — что ты предлагаешь? Марта оттолкнулась от выбеленной стены, обернулась: — Нельзя его вот так бросать! Грех это… — Греха бояться — детей не родить! — усмехнулся Лют. — Все ты об одном! — в сердцах кинула Марта, — Знаешь ведь о чем я! — А если и знаю?! Марта, — спустя долгую паузу начинает Лют, — Ты, может, забыла с кем дело имеешь? Так я напомню! Не смотри на меня так! Я не Спаситель, не святой… Он мне — никто! Он на ноги встал? Встал. Все! Я не собираюсь всю жизнь его за собой таскать! Если б отец Бенедикт на месте был, я б уже давно ушел дальше! И снова долгое-долгое молчание. — У тебя свой закон, у меня — свой! Верно, выживает — сильный… Верно… Я б с тобой пошла, Ян! Хоть на край света пошла бы! И в постель легла… Мне терять нечего, а ты мужик видный, всем удался! Но его — нельзя вот так бросать… — Ой, не тронь, сударыня ведьма! Не про нашу честь… — Про то бабка на двое гадала, да правды не сказала… — Марта, не тронь его! Как хочешь живи — Бог в помощь! Не тронь его… Со мной, без меня — уходи… Ты уж мне поверь! Я беду за версту чую… Должно быть, сам Лют не знал, что говорит сейчас за него. — Ян… — голос прерывистый, кипящий, — Не ужели не видишь? Связаны мы теперь. Крепче некуда! К добру, к худу, — не нам знать… — Ну, сама посуди, чем я ему еще помочь могу? — Ох, не знаю! Ничего не знаю!!! — Марта оттолкнула его от себя, шатнулась в сторону. Лют все еще вертел в пальцах злополучный крестик, находясь в полной растерянности. — Что, жалко стало? — А если и так?! — Марта вырвала крестик у него из рук, снова возвращая на законное место. — Думаешь, он тебе спасибо скажет? — А я спасибо не жду! Не про него — про себя думаю, — горько усмехнулась Марта. — Что бы совесть не мучила. И такой грех, как чужая смерть на мне не висел! Ян смотрел на нее, и почему-то вспомнилась она же: в дверном проеме с подсвечником, между ним самим и ксендзом… — Ох, и дуры вы, бабы! — наконец не выдерживает он, — А моя, видать, дурнее всех! — Ты-то сам, далеко ли ушел? — в голосе женщины усмешка. — Не далеко. Может, и твоя правда, Марта… — немного погодя соглашается оборотень, и тут же продолжает с ухмылкой, — Ладно. Пойду, братьев на трапезу разорю! Марта фыркнула: — Не буйствуй только. А то уж больно крутенек бываешь! — Жизнь такая, сударыня ведьма, что все зубами рвать приходится! — подмигнул Лют. Маленький дьяволенок так и сидел в своем углу, отвернувшись к стене. Марта опять подергала коротковатое платье, низкий лиф, тяжело вздохнула про себя: умыться бы, хоть с ведра, и даже гребня под рукой нет, — того гляди колтунами пойдешь, как паршивый котяра… Снова вздохнула и — подсела к парнишке. Посмотрела на его обреченно поникшие плечи, на тонкие руки, зябко обхватившие колени, опущенную светлую растрепанную макушку… — Покажи руку, — распорядилась она. Дьяволенок поднял голову и скривил красивые губы. Станет старше — все бабы его будут! — не к месту подумала Марта, — о таких мечтают гризетки, без всякого слова задирают юбки молоденькие горничные, а благородные дамы романтично падают в обморок. И глаза у него не страшные, — просто злые, на весь мир обиженные… — Руку дай, говорю! Болит ведь. Паренек помедлил, но все-таки выкинул руку вперед, с вызовом протягивая ей поврежденную ладонь. Марта без ложного стеснения задрала подол и оторвала от нижней рубахи широкую полосу: все лучше, чем ничего, а им двоим показываться монахам не стоит. Намочила ткань в остатках вина и промокнула рану: мальчишка шипел по-гадючьи, но руки не отдергивал, и насмешка сошла с лица. — Звать-то тебя как, молчун? — Марта неторопливо перевязывала изумительной формы кисть. — Уриэль… — тихо отозвался юноша. — Красиво… На архангела похоже… — Угу… — и вдруг сказал, — Ты не ведьма! На тебе печати нет. И ожог ты даже зашептать не попыталась. — Не ведьма, — легко согласилась Марта, завязывая узелок, — А ты видишь, кто настоящий чародей? — Чую. Природных. А на тех, кто с Дьяволом контракт заключил — печать стоит. В этом ваши монахи правы, хоть и видеть ее не могут… — И что же ты еще чуешь? При звуке этого голоса подскочили оба. Уриэль обернулся к Люту, и Марта отметила, что тот отчаянно боится оборотня. — Мысли ваши чую, — тон мальчишки мгновенно изменился, — Как ты ей засадить хочешь. Как тебе под него лечь не терпится. Снова ощетинившийся, Уриэль покосился в сторону Марты, и вернулся к волколаку. — Ненависть твою чую! — дьяволенок смотрел прямо в сузившиеся лешачьи глаза, — Кровь на тебе вижу: раньше, сейчас и потом… признайся, волк, тебе ведь нравиться глотки рвать? — Ты мне не батюшка, я тебе не прихожанин, что бы исповедоваться! — отрезал Лют. Уриэль продемонстрировал в паскудной улыбке идеально ровные, белоснежные зубы. — А ведь ты не только видеть умеешь… — Что я умею — ты уже знаешь! — юноша отвел взгляд, — Я семя сатанинское: ваши грехи — моя манна! Когда жажда зла особенно сильна, я могу не только это ощутить, но и обратить против вас самих. Только срабатывает не всегда… И дается ой как тяжело! — закончил вместо него Ян. Он попробовал представить: слышать не просто чужие мысли, а только самые гадкие… Из всей жизни всегда брать только плохое, что обычный человек и вспоминать-то не хочет! Все равно, что все время в отхожей яме по самую маковку сидеть: люди, ведь когда глубже копнешь — отнюдь не дети Божьи, клоака… Так что такого ада, пожалуй и злейшему врагу не пожелаешь! Да еще и шагу невозможно ступить, что бы не наткнуться на монаха, церковь или крест… Что такое жизнь в постоянной готовности к разоблачению и борьбе за выживание, это Ян тоже прекрасно знал. Странно, что парнишка еще умом не двинулся и вполне ничего себе по характеру: ершистый, гордый, не трус: прямо скажем, Люту такие были больше по душе, чем смиренные тихони — сам не прост. А ведь если б не он, Марта сейчас может уже на погосте лежала бы, хотя бы потому, что возвращаться оборотень не собирался… Ян неловко сунул юноше принесенную миску с похлебкой (вторую уже приканчивала Марта, а он успел поужинать на месте). — Ешь! Уриэль принял плошку одной здоровой рукой, бросив на оборотня странный диковатый взгляд: будто не еду принимал, а чашу с цикутой! У него от одного запаха голова закружилась: так он был зверски голоден. Похлебка была еще теплой, и вероятно, когда-то в этом бульоне даже побывала мясная кость, а сейчас плавали размоченные кусочки хлеба, — самое оно с его больным горлом… Откушивал он и познатнее, и до недавнего времени о нужде знал только понаслышке, но сейчас руки тряслись. — Спасибо… — выдавил Уриэль, вынужденный поставить миску на колени, что бы не расплескать. О! какой оказывается разговорчивый! И вежливый… Лют взглянул на него, и прикусил язык, сдерживая новую ухмылку или колкость: худые плечи заходились в судороге… Мальчишку била дрожь. Задыхаясь, он хватал ртом воздух, не понимая, что с ним и почему: слезы пытались пробиться наружу… и — не могли. Уриэль согнулся вдвое, пряча лицо. Ян отвернулся, не зная, что делать, и тут вмешалась Марта: сев рядом, она неожиданно материнским жестом провела по спутанным светлым волосам… Этого оказалось достаточно: дьяволенок расплакался — стыдясь, неумело, как первый раз в жизни. Марта держала его за плечи. Ян — уж что-что, а утешать он совсем не умел, — просто сел с другой стороны, подпирая собой. Было тоскливо и горько. Господи! «За чем мятутся народы и племена замышляют тщетное?». (Псалом 2, 1–1) Многие говорят: «кто покажет нам благо?»… (Псалом 4, 1–7) «Ты заботишься и суетишься о многом; когда одно только нужно»… Уриэль теперь уже пытался сдержать слезы — не получалось. Ему с трудом удалось справиться с собой, и он тут же отодвинулся от людей. — Говорят, ведьмы не плачут никогда, — ни к кому не обращаясь, заметил Ян, — Тогда демонам и вовсе не положено… — Доброта людей — страшнее ненависти, — глухо проговорил Уриэль, ложась и отворачиваясь лицом к стене. Есть он так и не стал. Лют и Марта сидели рядышком, на подвернутом плаще. У обоих на душе было скверно. — Уйдешь ведь… — кружевница не спрашивала. — Уйду, — признал Ян. — Неужто оно того стоит? — Так ведь я по-другому не умею… Прощать врагов и благословлять проклинающих — это не про меня: уж таков уродился! — А потом что? Опять на большак? — А если и так? — Лют продемонстрировал клыки. О том, что он будет делать потом, после того, как найдет и накажет Хессера, он пока старался не думать. Черт! Дело даже не в свободе, — волки-одиночки не больше, чем красивая байка. Просто не было у него ничего никогда, а когда нет ничего — так и терять нечего, кроме собственной шкуры. Марта внезапно ткнулась ему в грудь, обвивая шею руками. — Ян, не нужен мне твой монах! И никто не нужен! Знаешь же, я за тобой и в пекло пойду… — А кто тебе сказал, что я позволю?! — Лют зло стряхнул ее с себя, — Вбила в голову невесть что, будто я за всю жизнь одной тебе под юбку забраться хотел! То, что я за тобой на мост полез — не значит ничего! Дурак просто, не могу на такое смотреть спокойно… В пекло… Окунусь — вынусь! И без таких помощников. Морока только… С тихим смешком Марта поднялась. — Твоя воля… Да только и я сама себе хозяйка. Я тебя не о милости прошу. И ты мне ни чем не обязан. Просто знай, что всегда приму… Любым. — Не стоит… — Ян тоже поднялся и, с нежностью, которой от него ожидать было трудно, провел кончиками пальцев по щеке женщины, — За чем на будущее загадывать? Все одно не сбудется. А если сбудется, то не так… Сколько б она не прожила на свете, а взгляда этого, во век не забудет! — поняла Марта. Никто на нее никогда так не смотрел, и наверное не посмотрит… В груди словно заноза застряла. Но Лют на этакой минорной ноте долго не мог: притянул вдову ближе, жадно впиваясь в давно вожделенные губы, а потом бесцеремонно потащил за собой, — туда, где свидетелями им могли быть только их же лошадка да монастырская живность. — С ума сошел! — Марта, не пробуя даже отбиваться, повалилась в сено, — В доме Божьем… — Что тебя смущает-то? Святые отцы вон, и в церквях блудят… — сильные руки уже проворно стягивали с покатых плеч желтую ткань. Марта хихикнула низко, и вдруг придержала их, отстраняя от себя крепкое тело. — Стой! — Чего еще? — несказанно удивился Ян. — А что если он нас и здесь слышит? — шепнула она в мерцающие зеленые огни. — Кто? — Он… Уриэль… — Марта залилась невидимым в темноте румянцем. Лют сплюнул, чертыхаясь. — Не слышит! — А если… — Нет! Возня, шорохи… — Говоришь, ни одну силой не брал? — Нет. — Так тебе и не надо… — Ой, захвалишь! Загоржусь еще… — Куда уж больше! Смех. Стон. Тьфу ты, дьявол! Надо было плащ, что ли постелить… |
|
|