"Прерванный рейс" - читать интересную книгу автора (Смирнов Виктор)

5

«Онега» встретила меня тишиной и светом. Горели все огни на палубе — запоздалая реакция на ночную трагедию. Команда собралась в прикамбузной комнатушке, которая носила громкое название «кают-компании». Ужинали. Стасик Прошкус в белой куртке, свободно висевшей на его костлявых плечах, стоял, опершись о косяк, и держал в руке уполовник, как гетманскую булаву. Это была обычная поза «боцмана».

Сегодня все тарелки оставались нетронутыми, но «боцман» не ворчал. Валера сердито посматривал на Ленчика сквозь свои телескопы. Видно, я прервал какой-то напряженный разговор.

— О чем вы? — спросил я у Валеры.

— Да вот… Ленчик! Если бы стоял на вахте как следует, может, заметил бы, как свалился Маврухин.

— Неужели ты ничего не слышал? — спросил Ложко.

— Услышишь, когда ты крутишь свои джазы, — ответил Ленчик. — А наверху Карен и Машутка стрекочут.

— Прекратить болтовню, — сказал Кэп. — Милиция достаточно расспрашивала. Сказано: несчастный случай произошел по вине самого Маврухина.

Экипаж «Онеги» примолк, но тут сам Ленчик решил перейти в наступление:

— Мне не видно было, что за кормой, а у вас там из каюты кто-то выходил: дверь хлопнула. Почему же он ничего не заметил?

— Кто он?

— Я, наверно, — сказал «боцман». — Выходил в душ, а там труба лопнула, пришлось изоляцией обматывать. Но Маврухина не видно было, не слышно.

У «боцмана» в минуту волнения еще резче обозначился литовский акцент. Он нервно помахивал уполовником.

— Вот уж три дня прошло, а не верится, что его нет, — сказал «боцман».

Вася Ложко кивнул головой. Лихой чуб коснулся стола. Вася — простой русский Аполлон, как однажды определила острая на язычок Карен. У механика классическая внешность первого деревенского ухажера. Эдакий ясноглазый малый, в меру добродушный, в меру хитрый, с чуть вздернутым носом. Вдобавок ко всему Вася, истый волгарь, окал и сыпал пословицами.

— От смерти не посторонишься, косую не обойдешь, — сказал Вася. — Что уж тут… А я его как раз встретил накануне на площади Марата. Стоит, газету читает. Тронул за плечо: чего, мол, тут? «Так, — говорит, — гуляю по городу».

— У него на площади Марата знакомая жила какая-то. Люда, что ли, — вмешался я в разговор.

Разумеется, никакой Люды я не знал.

— Да нет, — тут же возразил Леша. — Не Люда, а Клава, и не на площади Марата, а на улице Самоварникова. В том районе у Маврухина не было знакомых.

Разговор получился любопытный. Однако мыслитель Валера неожиданно дал мне подножку и вернулся к общей философской теме.

— Первый же час нашей жизни укоротил ее, — сказал он, цитируя кого-то из стоиков.

«Боцман» приоткрыл рот, и я понял, что сейчас последует «все там будем» или «от судьбы никто не уйдет».

— Недаром Карен говорила, что у нее плохие предчувствия, — сказал я. — Бывает так перед несчастьем! За день как Маврухину свалиться и тоже около одиннадцати — я на палубе был — вдруг слышу: словно кто-то зовет. Тоненько: «Маврухин, а Маврухин!» Сверху, с мостика. Посветил — никого нет. Только выключил, снова: «Маврухин, Маврухин!»

Все оцепенели. Признаюсь, и мне стало жутко от собственной выдумки. Но нужно было расшевелить ребят, вызвать поток воспоминаний обо всем, что происходило в последние дни, и могло показаться необычным, странным. Преступник не оставил следов, совершая убийство. Но он мог оставить их до.

— В этом что-то есть, — сказал Леша Крученых, поправляя галстук. — Однажды ночью у нас по машинному отделению кто-то ходил. И сжатый воздух вдруг зашипел, как будто давление стравливали.

— Действительно, было такое, — подтвердил механик.

Ивану Захаровичу, который смотрел на мир ясно и просто, не понравились мистические толки.

— Наверно, штуцер неплотно завинтили, — сказал он. — Вот и шипело. Следите за двигателем, механик!

— Все штуцера в трубопроводе были завинчены крепко, — сказал Вася. — Но давление действительно стравили ночью.

— Значит, у нас орудуют привидения? — спросил Кэп. — Кто стоял на вахте?

— Маврухин.

— Постой, это когда бочка загорелась на берегу?

— Верно.

Я тотчас вспомнил волнения той ночи. Теплоход стоял на втором причале, у форта, где докеры складывают всякий мусор. Ночью вспыхнула одна из бочек с «обтиркой» — промасленным тряпьем. Очевидно, произошло самовозгорание. Над бочкой возник двухметровый огненный столб. Маврухин, напуганный близостью огня, разбудил капитана, и тот отвел теплоход подальше, на восьмой причал, где мы и остались. Тем временем Валера, Ложко и я справились с пожаром, закрыв бочку брезентом.

— А в самом деле давление в ресивере было стравлено, — сказал Кэп. — Пневмостартер у нас берет с первого оборота, а в тот раз дизелек еле завелся.

— На свете есть много, друг Горацио… — начал было Валера, но Кэп раздраженно перебил его.

— Хватит. До чертей договоримся. Предчувствия, штуцера, голоса с мостика.

Ребята нехотя разошлись по каютам.

Этой ночью Леша нес вахту. Он поднялся на мостик, поставил шезлонг. Лицо его от раскуриваемой трубки озарилось красным светом.

Лешенька Крученых провел три года в колонии для несовершеннолетних. У него особые причины носить в будний день открахмаленную рубашку и аккуратно завязанный галстук. Поммех старательно бережет в себе чистенького, отутюженного мальчика, так не похожего на убежавшего однажды ночью от пьяного отчима паренька, ставшего впоследствии «уркой».

Я присел на скамейку рядом с шезлонгом Леши.

— Ты не выдумал насчет штуцера?

— Нет, не выдумал.

— Странная история. Как ты ее объясняешь?

Замечательная пенковая трубочка гасла. Леша, отчаянно пыхтя, придавил большим пальцем табак.

— Кто его знает…

Прогудел мощным мотором катер. Нас качнуло, стукнуло о пирс, и теперь свет лампочки, горевшей в рубке, падал прямо на лицо Леши Крученых, я же оставался в тени.

— Просто я смолчал на камбузе, — сказал я. — Такое знаю, что все бы ахнули.

Я внимательно наблюдал за ним. Чуть-чуть излишне подчеркнутое безразличие, чуть-чуть убыстренная реакция — здесь все зависит от этого «чуть-чуть». Я взял его за руку — как бы по-дружески, желая полностью довериться. Мои пальцы ощущали и малейшее движение мышц и биение крови. Человек может научиться владеть мимикой, но мышцы руки и пульс способны выдать волнение.

Леша поднял брови и спросил иронически:

— Видел привидение, которое скрутило штуцер?

— Нет, в самом деле знаю. В тот же вечер догадался.

Конечно, это был наивный блеф. За такие штучки меня следовало бы дисквалифицировать с последующим недопущением к оперативной работе сроком на двадцать лет (за двадцать лет подрастет более толковое поколение). Но я делал ставку на атмосферу тревоги. Леша, как и все, был взбудоражен после разговора за ужином. Если бы предостережение попало на больное место, я сразу почувствовал бы это.

Но реакция поммеха выражалась в простом любопытстве. Никакого испуга, настороженности.

— Рассказывай, не тяни!

Тогда я наклонился к нему и шепнул на ухо:

— Машутка влюблена в механика.

— Фу ты, черт! Кто же не знает? Об этом сигнальщики флажками пишут.

Он хлопнул меня по плечу, по-дружески прощая туповатость.

«Ерунда, ерунда и еще раз ерунда! — сказал я себе, спустившись с мостика и стукнув кулаком о твердый обод спасательного круга. — Эти четверо ни при чем. Что ты суетишься и устраиваешь идиотские экзамены?»

Я прошел в душевую. На стоянках, когда дизель не работал, приходилось довольствоваться холодной водой. Душ был жестким, как терка, и сразу снял усталость.

На изогнутой водопроводной трубе я нащупал плотное кольцо изоляционной ленты. Вездесущий работяга Прошкус в самом деле поработал в душевой. «К черту, — сказал я. — Верю тебе, «боцман». И тебе, лодырь Ленчик, и тебе, мудрый философ Марк Валерий Петровский. Верю всем четверым».

Очевидно, это решение и было вторым, моральным душем. Исчезла никотинная горечь, оставшаяся после разговора с Лешей. Все стало просто и ясно.

Я вышел на палубу. Ветер очистил порт от испарений солярки и принес запах листвы. В такую ночь трудно заснуть, даже если не работаешь в угрозыске.

Три фигуры были едва различимы в полумраке. На берегу стояла Машутка в белом платье, тоненькая, как свечка. Валера, склонившийся с борта, казался каменной глыбой. А над ними, на крыше мостика, парил, как Мефистофель, Леша Крученых, бросая время от времени иронические реплики. Поммех знал, что Валере очень нравится Машутка.

— Вы скоро уходите в рейс? — спросила Машутка.

— Через три дня, — ответил Валера.

Он поглаживал леер от волнения.

— Я знаю, чего ты пришла, — глухо сказал он. — Твой Вася дурень. Он ревнует, что ты в театре с мичманом была.

— Господи, — тихо ответила Машутка. — Так это же наши шефы. И не один мичман, а трое.

— Понял? — торжествующе спросил поммех. — Всего трое!

Валера прошел в каюту Васи Ложко. Я не мог не оценить его мужества. Жаль, что не этот парень нравился Машутке.

Разговор его с механиком длился недолго. Вася, перемахнув через леер, оказался рядом с Машуткой. Они медленно пошли вдоль пирса, в сторону от «Онеги».

Рядом тяжело вздохнул Марк Валерий Петровский, наш стоик.

— Они познакомились в яхт-клубе, — сказал он. — С тех пор Машутка здесь частый гость. Она работает в магазине грампластинок. А Вася хороший парень, правда? — спросил Валера, заглядывая мне в лицо. — Однажды он провожал Машутку и на них напали двое. Хулиганье. Вася их разметал знаешь как!

Он смотрел на меня, как бы ища подтверждения. Выпуклые линзы очков светились, как лунные камни.

— Любовь зла, — произнес сверху Мефистофель-Лешенька.