"Новый человек в городе" - читать интересную книгу автора (Сименон Жорж)

Глава 2

Наутро все случившееся утратило прежнюю весомость, начало казаться чем-то нереальным: осталось лишь ощущение неловкости, карикатурности, и участники разыгравшейся сцены старались не думать о ней, стыдясь первых своих впечатлений.

Расчищая от снега дорожку перед баром, Чарли силился подавить в себе неприятное воспоминание о минувшем вечере. Как всегда зимой, в зале стало под конец слишком жарко, в воздухе, окутав головы, повис густой дым. Какой это бражник сказал, что пьяницы в нимбе голубоватого табачного дыма выглядят прямо как апостолы? Выпито было много; люди, как и следовало ожидать, разгорячились, наговорили друг другу такое, что лучше не повторять при утреннем свете.

В час ночи, когда Чарли закрыл бар, снег валил вовсю. Он уже покрывал асфальт густым слоем, хотя ноги все еще оставляли черные следы. Снегопад продолжался почти всю ночь, и толщина снежного покрова достигла пяти дюймов. К утру белый безмолвный город выглядел так, словно вы смотрите на него сквозь газовую вуаль.

Ветра не было вовсе. Там и сям еще падали мелкие; хлопья; иногда с крыш, мягко шлепаясь о землю, сползали целые сугробы. Струйки дыма мирно тянулись к небу, откуда сочился однообразный, словно приглушенный свет.

Вечером Чарли не пил. Он вообще не пил, разве что капельку джина, да к тому же не раньше, чем закроет на засов дверь за последним клиентом. Тогда он выходил из-за стойки, садился на один из высоких табуретов, наливал себе рюмку и, потягивая спиртное, просматривал газету. Это было для него разрядкой.

Около десяти вечера, уступив настояниям собравшихся, он позвонил шерифу Бруксу, своему приятелю и клиенту, но тот чуть не отшил его.

— Есть что-нибудь новенькое? — осведомился Чарли, одновременно пытаясь утихомирить Юго, горланившего песню на родном языке.

— Когда будет, сам позвоню, — лаконично отозвался шериф, но, видимо пожалев о своей резкости, все-таки добавил:

— Пока — ничего.

В эту минуту Брукс, вероятно, допрашивал задержанного, и кто-то из завсегдатаев бара принялся, не скупясь на детали, рассказывать истории о допросах «третьей степени»[2], вычитанные в романах с продолжением.

Транслируя последние известия, радио всякий раз возвращалось к убийству Мортона Прайса. Однако лишь в полночь, заканчивая передачи, оно объявило, что полиция вышла на след преступника. Не намекало ли оно на приезжего? Может быть, он все-таки сознался? Или Кеннет Брукс раздобыл улики?

За несколько минут до закрытия Чарли позвонил шерифу.

— Кеннет? Всего одно слово — он?

— Ложись спать, Чарли, и не лезь ко мне со своими выдумками.

.Сегодня воскресенье, большинство лавок закрыто.

Бильярдная, что напротив бара, заработает только в час.

Однако в кафетерии на углу уже кормят первым завтраком.

На Холме за рекой раздался жидкий колокольный звон в католической церквушке. Она всегда первой сзывает своих немногочисленных прихожан, и сейчас они, зябко поеживаясь, наверняка бредут по улицам к заутрени.

В протестантских храмах служба начнется попозже — не раньше десяти.

Сейчас почти во всех домах время яичницы с беконом, кофе, шлепанцев, халатов и споров, кто первым займет ванную.

Мальчишки в кварталах на Холме наверняка уже катаются по прихваченному льдом асфальту наклонных улиц, а Дуайт О'Брайен с первым светом отправился на своем маленьком трескучем самолете в горы, где у него охотничий домик.

Человек двенадцать в городе, все больше крупные фермеры, по воскресеньям летают на собственных самолетах на рыбную ловлю или охоту. Другие охотники уехали с рассветом стрелять уток на озеро. До него меньше двух миль, и подуй хоть слабенький ветер, сразу стали бы слышны выстрелы.

— Доброе утро, мистер Моджо.

Улица была безлюдна, Чарли, поглощенный расчисткой снега, не глядел по сторонам и потому с трудом сохранил спокойствие, увидев перед собой на белизне тротуара вчерашнего незнакомца все в той же серой шляпе, светлом пальто, синем костюме и черных ботинках.

— Я же сказал: зайду еще, верно?

— Очень рад за вас.

— Насколько я понимаю, ваше заведение закрыто и чашку кофе можно получить только напротив?

— По воскресеньям мы открываемся не раньше чем через час после церковной службы — такой уж в нашем округе порядок.

— Что ж, загляну попозже.

Неизвестный не улыбался, но явно был доволен шуткой, которую сыграл с Чарли. Выбрасывая ногу вбок, он перебрался через улицу и вошел в кафетерий.

Чарли вернулся в бар, поставил лопату к стене — ему не терпелось сообщить Джулии новость. Волосы у нее были накручены на бигуди, по дому разносилась музыка, наверху слышались крики детей — они ссорились.

— Кеннет отпустил его.

— Ничего другого не оставалось.

— Что ты хочешь этим сказать?

Супругам Моджо в разговорах между собой случалось употреблять итальянские выражения, но ни он, ни она родным языком по-настоящему не владели.

— Убийца пойман, — равнодушно пояснила Джулия. — Об этом передали по радио в восьмичасовой сводке.

Чарли разом струхнул — даже сильнее, чем на гроту аре, увидев перед собой незнакомца, хотя об этой минуте лучше не вспоминать. На сковороде потрескивал бекон, в воздухе пахло свежим кофе. Чарли распахнул дверь, прикрикнул на расшумевшихся детей.

— Кто он?

— Беглец из какой-то канадской тюрьмы. Нашли его собаки — их привезла полиция. Парень изголодался и бродил вокруг одной отдаленной фермы, неподалеку от места, где застрелил Прайса. Сопротивления не оказал.

При нем нашли револьвер, еще заряженный четырьмя патронами, и бумажник убитого.

Оба помолчали. Джулия понимала, чем озабочен муж.

— Ты его видел?

— Да.

— Говорил с ним?

— Да.

— Он знает, что это ты предупредил шерифа?

— Как он может не знать? — взорвался Чарли.

— Думаешь, злится на тебя?

— Злится или нет, мне все равно.

Моджо уселся за стол в совершенном бешенстве. Два раза во время завтрака порывался встать и позвонить шерифу. Почему Кеннет не дал себе труда ввести его в курс? Уж не злится ли и он на Чарли?

Моджо вообще не любил воскресенье. В этот день из-за чего-нибудь обязательно выходишь из себя, а детям только этого и надо: они становятся совсем уж невыносимы. К счастью, в десять их, кроме младшего, уносит из дому, и не возвращаются они до ночи. А он должен прибраться в баре — там в этот день особенно грязно. И ему не хватает приятелей-завсегдатаев, чьи физиономии с самого утра мельтешат перед ним по будням.

Как бы то ни было, он ошибся, хотя на его месте ошибся бы любой горожанин, не исключая Брукса: Кеннет знает людей в десять раз хуже Чарли. Его только на второй срок переизбрали шерифом, а ему уже под пятьдесят, и раньше он возглавлял артель лесорубов.

Правда, в ранней молодости Брукс провел пять лет в Провиденсе[3] — был служащим страховой компании, но этим и исчерпывается его знакомство с большими городами.

А Чарли в разгар «сухого закона»[4] работал, к примеру, в Чикаго в ночном клубе, где собирались чуть ли не все гангстеры, и ему случалось обслуживать самого Аль Капоне[5].

В Нью-Йорке, в одном из не слишком спокойных кварталов Бронкса, он принимал ставки для букмекера[6], и как-то ночью типа, которому он минутой раньше налил двойное виски, пришили прямо у выхода из бара.

В Детройте… Чарли мог бы часами рассказывать подобные истории в доказательство того, что разбирается в людях, особенно в людях известного сорта.

Собственником, а им он теперь был, не станешь без некоторого знания людей, и Чарли по-прежнему верил, что ошибся не так уж непростительно. Прежде всего, как удалось приезжему сразу же отыскать их квартал? Это не совсем обычный квартал, и даже подойдя к нему вплотную, нужен известный нюх, чтобы не проскочить мимо.

В этом смысле он похож на бар Чарли: тот тоже не имеет ничего общего с остальными барами.

Его посещают шериф и другие приличные люди: заведующий почтой, местные ремесленники, один адвокат-холостяк. Все, кого это интересует, знают, что здесь единственное место в городе, где принимают ставки во время скачек и бейсбольных чемпионатов. На выборах Чарли продает до двухсот голосов. Иногда, часам к десяти вечера, сюда заворачивают, мирно пропустить стаканчик и поболтать девочки вроде Мейбл и Авроры.

Это не проститутки. Проституток в городе вообще не водится, если не считать пожилой пьянчужки, живущей поблизости от кожевенного завода; по субботам к ней, сунув в карман плоскую бутылку виски, закатываются рабочие.

Мейбл и Аврора — маникюрши и живут на одной улице с Чарли, снимая меблированные комнаты в доме Элинор Адаме, вечно разглагольствующей о своих хворобах, слабом здоровье и потихоньку попивающей джин для поддержания сил.

Но что значат эти детали для постороннего человека?

Холм, Вязовая улица, квартал коттеджей, окруженных лужайками и кленами, — тут все понятно с первого взгляда. Любой сразу сообразит, что здесь живут «белые воротнички» — врачи, юристы, управляющие и заместители управляющих, многодетные семьи с прислугой, приходящей один или несколько раз в неделю.

Достаточно прочесть надписи на почтовых ящиках, чтобы знать, чьи фамилии упоминаются местной газетой в связи с балами, благотворительными базарами, свадебными торжествами.

А вот район кожевенного завода кишит людьми, понаехавшими отовсюду; это пять-шесть сотен мужчин и женщин, многие из которых говорят на никому не понятных языках.

Последние двадцать лет фермеры, коренные жители края, осевшие здесь, как правило, еще несколько поколений назад, добиваются, чтобы завод снесли; на каждых выборах этот вопрос обсуждается особенно оживленно.

Эти богатые фермеры редко появляются на людях, а уж в барах — почти никогда, предпочитая встречаться в своем клубе, каменном здании напротив городского сада. Зимой, когда их угодья покрыты снегом, они уезжают на солнце — во Флориду или Калифорнию.

На улице, где живет Чарли, находятся, во-первых, его бар, затем, прямо напротив, бильярдная — мрачный, не очень опрятный зал с почерневшими картинами на стенах; из-за них вид у помещения еще более сомнительный.

Через несколько домов — лавка старьевщика, ссужающего деньги под заклад. Он — один из немногих городских евреев. В одной витрине выставлены ружья и фотоаппараты с бору по сосенке, в другой — бижутерия; сама лавка завалена старыми чемоданами и саквояжами.

На той же улице располагаются меблированные комнаты Элинор Адаме и в самом конце, чуть в глубине, кинотеатрик, тоже не такой, как обычно: невзрачный, с соблазнительными афишами неизменно сексуального содержания. Чарли в него не ходит. Есть там еще склад похоронного бюро, столярная мастерская и павильон аттракционов, набитый автоматами; за несколько никелей можно загнать полдюжины шаров в лунки, пострелять из пулемета по картонным кораблям, сыграть партию в автоматический бейсбол или записать свой голос на пластинку.

Так вот, приезжий разобрался во всем этом. Заранее знал, что он здесь найдет, и пришел прямо сюда, не задерживаясь на Главной улице и ни у кого не спрашивая дорогу.

Накануне Чарли, может быть, и ошибся. Слишком поторопился. Поддался общему настроению. Тем не менее он готов поставить десять против одного, что приезжий все равно остановится у мамаши Адаме.

Зато подробности того, что произошло у шерифа, Чарли узнал только в одиннадцать утра. Звонить Бруксу он не стал — был слишком обижен, но тот в конце концов сам вошел в бар через черный ход, когда хозяин, выстроив бутылки на стойке, принялся наводить блеск на зеркальные полки.

Кеннет Брукс — мужчина шести футов росту и соответственной комплекции, любит ходить в расстегнутом пиджаке, выставляя напоказ серебряную звезду[7], приколотую зимой к жилету, летом — к рубашке, и не снимает с пояса револьвер самого крупного калибра. Жена у него болеет, и живется ему нелегко. Когда Брукс не в настроении, он заворачивает к Чарли пропустить стаканчик — преимущественно по утрам: в это время в баре либо вообще никого, либо одни завсегдатаи.

Сегодня они дуются друг на друга, и Брукс, сдвинув шляпу на затылок, лишь ворчливо бросает:

— Привет!

— Привет! — отвечает Чарли, который в нормальной обстановке, по давно заведенному обычаю, придвинул бы шерифу стакан — пусть нальет себе выпить, хотя по закону бар еще должен быть закрыт.

Кеннет с минуту расхаживает вдоль стойки, потом принимается вертеть бутылки и вздыхает:

— Ну и ночку ты мне устроил, Чарли! Век не забуду.

— А ты мне — рекламу что надо! Прикатил с включенной сиреной и револьвером наизготовку, как в гангстерском фильме.

— Будь это убийца, дело могло бы стать опасным.

— А он оказался безобидным честным парнем, так, что ли?

— Почем я знаю, кто он?

Откровенно говоря, обоим было малость стыдно, и они украдкой сконфуженно поглядывают друг на друга.

Да и впоследствии они постараются пореже вспоминать о сегодняшнем разговоре. До того, как заглянуть в бар, Брукс приготовил завтрак жене — она опять слегла, что отнюдь не улучшило его настроения. Потом он прибрался. Они живут над офисом шерифа, и как раз под их спальней расположены две арестантские, забранные черными решетками и обычно пустующие.

— Во всяком случае, личность он не из приятных, и я буду рад, если он обоснуется не у нас.

— Он что, собирается осесть в городе?

— Не знаю. Спросил у меня только адрес какой-нибудь меблирашки в этом квартале, словно заранее был уверен, что такая существует.

— Ты послал его к Элинор?

— Да, к ней.

Итак, Чарли не ошибся. Это было ему приятно, и он пододвинул к шерифу стакан.

— Кто он?

— Не знаю. Я спросил, как его зовут: он ответил — Джастин Уорд; а когда я стал добиваться, настоящее ли это имя, он сказал, что имеет право называть себя, как ему вздумается.

Я попробовал выспросить, откуда он приехал; он ответил, что, будучи гражданином Соединенных Штатов, по Конституции не обязан отчитываться в своих передвижениях.

— Вызвать адвоката не потребовал?

— Ему адвокат не нужен: он знает законы получше, чем я, да и любой в нашем городе. Не успел войти ко мне в офис, как сразу заявил, что последовал за мной добровольно и — опять-таки добровольно — ответит на те вопросы, какие сочтет уместными. Потом попросил стакан воды и устроился в кресле. Как назло, жена несколько раз стучала в потолок, и мне приходилось подниматься к ней — то дай ей попить, то одеяло поправь, то окно приоткрой — словом, обычная история.

Он спокойно ждал, не показывая виду, что потешается надо мной. Ну и тип! Ты ни за что не угадаешь, сколько у него в кармане. Без малого пять тысяч долларов!

И не в бумажнике, а навалом, перетянутые резинкой.

«Чьи деньги?» — спрашиваю я.

«Мои, коль скоро не доказано противное», — отрезает он и вытаскивает из кармана сигарету.

Я проверяю номера кредиток по последним сводкам о кражах, проверил список лиц, на которых объявлен розыск. Он смотрит на меня вежливо, внимательно, ни капельки не смущаясь.

«Я полагаю, вы возьмете у меня отпечатки пальцев и пошлете их в Вашингтон?»

— Ты их взял?

— Да. Ответ придет завтра.

— И будет отрицательным.

— Знаю. Он ни разу не улыбнулся и не занервничал.

Я спрашиваю:

«Откуда приехали?»

«С юга».

«Из какого города?»

«Вас интересует, из какого города я выехал утром?»

«Хотя бы это».

«Из Портленда[8]. Вы, разумеется, хотите знать и название гостиницы, где я ночевал?»

«Если вас не затруднит».

Я делаю знак Бриггсу, моему заместителю, — давай на соседний телефон, проверь правильность сведений.

«Из Портленда уехали автобусом?»

«Нет. Добрался на машине до Бангора[9], позавтракал там в ресторане, что рядом с муниципалитетом».

«Взяли машину напрокат?»

«Нет, сел в попутную».

«Короче, добирались с помощью автостопа?»

«Подвернулась оказия».

«А после Бангора?»

«Опять попутной. Машина, которая подвезла меня утром, — старый Понтиак», принадлежит канадцу из Нью-Брансуика[10], номерной знак канадский, цвет темно-желтый».

— Номер спросил?

— Номер этой машины он забыл. Зато помнит номер той, что подвезла его под вечер.

— Запомнил тоже случайно?

— Да.

— Ты не сказал ему, что это странно?

— Сказал.

— Что он ответил?

— Что ему не внове разъезжать по стране и он привык принимать меры предосторожности.

— К тому, что его задерживают шерифы, он тоже привык?

— Возможно. Вторая машина, как он утверждает, высадила его, как раз когда начался снегопад, около пяти, на перекрестке, откуда виден весь город, — То есть у «Четырех ветров».

— Вез его черный «Шевроле», принадлежащий рыботорговцу-оптовику из Кале. Ее номер он назвал.

— Записал его, что ли?

— Запомнил. Бриггс позвонил туда, и полиция тут же дала справку. В полночь я позвонил рыботорговцу. Он, должно быть, с вечера надрался — еле языком ворочал.

«Не удивляюсь», — пробурчал он, захлопнув за собой дверь так, что в трубку было слышно.

«Чему вы не удивляетесь?»

«Тому, что он вами задержан. Я подвез его, чтоб было с кем поболтать по дороге. Два часа старался завязать разговор, но этот тип не дал себе труда ни слова сказать, ни кивнуть. Когда поднимались на холмы, окна запотели и я опустил стекло, а он его преспокойно поднял — дескать, боится сквозняков. Время от времени доставал из кармана новую сигарету и прикуривал от окурка, мне даже не предложил. На прощание не сказал ни „благодарю“, ни „до свидания“!

«Он сам показал, где его высадить?»

«Нет, только назвал город, куда едет; я не захотел делать крюк ради такого субчика и высадил его на перекрестке».

Бутылки заняли свои места на полках, Чарли пора было переодеваться.

— Я бился над ним до двух ночи. Принес даже бутылку и два стакана в надежде его умаслить и, по-моему, сам под конец набрался.

Словом, парень не желает сказать ни кто он, ни откуда и зачем приехал. Не возражает, когда ему дают понять, что Джастин Уорд — не настоящее его имя. Имеет при себе чуть ли не пять тысяч и едет не поездом, не автобусом, а на попутных машинах, как бродяга какой-нибудь.

В чемоданчике у него грязное белье, смена чистого, пара носков и домашние туфли. Я заговаривал с ним о том, о сем, но так и не выяснил, чем он занимается.

Руки у него белые и пухлые; судя по всему, работает он ими нечасто. Здоровье, должно быть, не совсем в порядке: время от времени он глотает пилюльку. Коробочку с ними таскает в жилетном кармане.

«Печень?» — шутливо осведомился я.

«Может, печень, а может, и другое».

В офисе стало жарко, и он расстегнул пиджак. Я словно невзначай взглянул на подкладку и заметил, что он отпорол марку фирмы.

Он прямо-таки читал мои мысли, вроде как шел за ними по пятам.

«Это ведь мое право, верно?»

«Бесспорно, но согласитесь, отпарывать марку со своей одежды как-то не принято».

«Бывает, что и отпарываешь».

В конце концов я уже не знал, что с ним делать. Мои люди отправились по домам. Поскольку во время убийства фермера неизвестный ехал с рыботорговцем на Бангор, у меня не было никаких оснований задерживать его: с таким типом неприятностей потом не оберешься.

«Уже поздно, — вздохнул он. — По вашей вине я остался без крыши на ночь: гостиницы, по-моему, уже закрыты. Словом, буду весьма обязан, если вы дадите мне здесь переночевать, а утром принять ванну».

И самое смешное: сконфуженный шериф не посмел предложить ему койку в одной из арестантских, а повел его наверх, к себе в квартиру. М-с Брукс встревожилась.

— Кто это?

— Не волнуйся. Один приятель.

— Какой приятель?

— Ты его не знаешь.

— И ты пускаешь в дом человека, которого я не знаю?

После смерти тещи у Бруксов освободилась комната.

Постели там не было, и Кеннету пришлось доставать из шкафа простыни, подушку, полотенца.

— Когда я проснулся, незнакомец уже мылся в ванной. Прайса он не убивал — вот все, что мне известно, Чарли. В остальном…

— Я убирал на улице снег, а он подошел и поздоровался.

— Ты позволишь? — спросил шериф, в третий раз берясь за бутылку бурбона[11] с таким видом, словно делает это машинально. — Пари держу, он вот-вот вернется.

— Не сомневаюсь.

— По-моему, тебе самое время переодеться, — крикнула Джулия из кухни. — Вы оба там разболтались, как старухи.

Шериф быстренько утер рот и счел за благо ретироваться.

— Начнет тебе докучать — сразу вызывай меня.

— Благодарю, с меня одного раза хватит.

Был час, когда молодежь отправляется после церкви в аптеку поесть мороженого. Взрослые, перед тем как сесть в машины, задерживались на паперти; солнце в белесом небе казалось желтоватым пятном. Юго — согласно иммиграционному свидетельству его звали Михаиле Млечич, но для всех он был Майком или просто Юго — еще спал: голый, огромный, мускулистый, с волосатой грудью и грязными ногами, он лежал поперек постели без простынь, а вокруг неслышно скользили две женщины и дети.

Происходило это, конечно, не на Холме, не в квартале, прилегающем к кожевенному заводу, равно как и не по соседству с Чарли.

Дом Юго, стоявший на берегу реки, у самой окраины, между городом и озером, представлял собой особый мир, живший по законам иного времени и пространства.

В давным-давно пустовавшей лачуге, на которую никто не предъявлял прав, Майк создал свое царство из досок, известки и рифленого железа.

Явился он в город несколькими годами раньше и некоторое время работал на кожевенном заводе по контракту, подписанному еще перед отъездом с родины. Уже тогда он каждую неделю напивался — правда, только раз, субботним вечером, но обязательно в «Погребке», и приятели уводили его обычно в состоянии, близком к беспамятству.

Потом он начал осаждать государственные учреждения, заполнил бумаги, внес деньги, какие полагалось, и в конце концов добился своего — сумел вызвать Марию из «у нас в краях».

Это была смуглая девушка, видная, но молчаливая и до сих пор ни слова не понимающая по-английски. Да и зачем? Она же никогда не выходила за пределы своих владений.

Ими заинтересовались пасторы, самому настойчивому из которых удалось-таки обвенчать пару, когда Мария была уже не то на шестом, не то на седьмом месяце.

— Церковь даже не как у нас в краях, — посмеивался Майк. Он не принимал всерьез такой брак, но старался никого не раздражать.

Летом он нанимался на работу в деревню и каждую субботу что-нибудь привозил: сначала кроликов, потом кур, наконец, козу. Соорудил для нее сарайчик, но она, правда, предпочитала жить в доме.

Родились дети: сперва один, потом двое близнецов.

Мария, все такая же видная и молчаливая, вынашивала их с религиозной торжественностью. Ходила она в платьях, представлявших собой, в сущности, кусок цветной ткани, кое-как прикрывавшей тело.

Зимой Юго пробавлялся случайными заработками, нанимаясь к кому попало — и к домовладельцам, и к торговцам, пот ому что умел все: чинить водопровод и латать крышу, красить стены и подстригать деревья.

Ни одного земляка в районе кожевенного завода он не нашел. Правда, там жили несколько выходцев из граничащих с его родиной стран — у Юго было с ними кое-что общее, подчас в их языках встречались схожие слова.

Откуда он узнал, что в соседнем городе, миль за шестьдесят с лишним от него, живет другой Юго? Как бы то ни было, Майк отправился туда. Вернувшись, привез с собой странную копченую рыбу и невиданную в этих краях колбасу.

Потом он зачастил к соотечественнику, и однажды весной с ним приехала девушка, такая же видная и молчаливая, как Мария, только поживей и посуровей на вид.

В дом она вошла совершенно непринужденно, и через несколько месяцев в свой черед произвела на свет ребенка На этот раз пасторы предпочли остаться в стороне — вероятно, не сумели найти выход из положения.

Юго ничего ни у кого не просил. Он просто вкалывал за троих. Его можно было в любое время позвать на любую работу, и он даже не требовал, чтобы хозяева слушали его россказни на варварском, но не лишенном поэтичности английском языке.

Напивался он, как все, раз в неделю и никогда не злоупотреблял своей силой, пуская ее в ход лишь для того, чтобы разнимать драчунов.

Заинтересуйся кто-нибудь, где пасутся козы Юго, а их у него стало уже три, не считая козлят, выяснилось бы, вероятно, что эти выгоны принадлежат городу.

А пока люди только посмеивались, глядя, как обе женщины, согнувшись в три погибели, режут серпами траву для кроликов.

Мария снова была беременна. Елица, младшая, — смех у нее был по-детски веселый, зубы, каких не сыщешь, — тоже вот-вот могла затяжелеть.

Обе женщины с детьми помещались в одной комнате, единственной, где стояли настоящие кровати, а Майк спал в гостиной на чем-то вроде топчана рядом с печкой, которую топили дровами.

В то утро он храпел с раскрытым ртом, и дети забавлялись, глядя, какие он корчит гримасы, когда на лоб или на нос ему садится муха. Кастрюля источала пряные запахи; снаружи, на оконных наличниках, поблескивал снег Официанточка в кафетерии, подавая завтрак приезжему, попробовала заигрывать с ним, но безуспешно.

Вся в белом, в свеженькой наколке на завитых белокурых волосах, она смахивала на ягненка, вздумавшего поиграть с волком, хотя, разумеется, не догадывалась об этом Незнакомец не дал себе труда ответить на авансы. Да и вряд ли заметил, какая у нее тугая грудь под белой накрахмаленной блузкой.

Он по-прежнему таскал с собой чемоданчик и на ход) выбрасывал левую ногу вбок.

М-с Элинор Адаме целыми днями расхаживала по дому в неизменном фиолетовом с искрой халате, на который свисали изжелта-седые пряди волос. У нее были длинные, постоянно болевшие зубы, мучнисто-белое лицо с расплывшимися чертами, и в минуты душевного упадка она совала голову в кухонный буфетик, после чего дыхание у нее начинало ощутимо благоухать.

Дом, — выкрашенный коричневой краской, был старый, деревянный, с верандой чуть не по всему фасаду; на веранде стояли две качалки. Стены комнат были оклеены обоями в разводах и цветочках, преимущественно желтого и блекло-зеленого тонов.

На звук ручного звонка, подрагивавшего на пружине у входной двери, она вышла далеко не сразу. Как обычно, осведомилась:

— Что вам угодно?

Нет, не из боязни. М-с Адаме не побоялась бы жить одна, где придется, даже в квартале с самой скверной репутацией.

— Мне сказали, у вас можно снять комнату.

— Кто вам это сказал, молодой человек?

— Шериф.

— Ох уж этот болтун! Глотка у него здоровая, а мозгов — кот наплакал. И надолго вам нужна комната?

— На все время, что пробуду здесь.

— То есть?

— Может быть, на несколько лет.

— Вы один?

— Да.

— Собаку не держите?

Из-за полудюжины кошек, разгуливавших по дому, м-с Адаме ненавидела псов, тем более что у тех была привычка гадить на ступеньках веранды.

— А деньги у вас есть? Предупреждаю: плата вперед.

— Я уплачу вперед.

— Тогда входите, потолкуем.

Она первой двинулась вверх по лестнице с перилами, отполированными временем; когда они проходили мимо, молодая женщина в одной комбинации торопливо захлопнула дверь.

— Девочки считают, что с открытыми дверями теплее, хотя у меня душник в каждой комнате. А вот и ваша.

В соседней живет молодой человек. Служит в банке, питается в городе. Вы тоже будете есть в городе?

— Как когда.

— Вы еврей?

— Насколько мне известно, нет.

— Я ничего не имею против евреев, но меня мутит от чеснока, а у них привычка класть его в любое блюдо.

— Чеснока не употребляю.

Незнакомец не повел бровью, не улыбнулся, не сказал лишнего слова. На комнату едва взглянул. Казалось, он уже бывал в ней или по крайней мере заранее, до мельчайших деталей знал, что она собой представляет.

Медная кровать была покрыта старомодным одеялом; на стенах, оклеенных выцветшими обоями, красовались хромолитографии в белых рамках.

Все выглядело уныло и ветхо, но не настолько устарело, чтобы приобрести известную поэтичность. На допотопном оборудовании тесной ванной, освещаемой лишь чердачным оконцем, вода оставила ржавые подтеки.

— Комнату сдам за десять долларов в неделю.

Он, не торгуясь, вынул из кармана пачку кредиток и вытащил из-под резинки одну бумажку.

— Расписку сейчас напишу. А вы, наверное, отправитесь за багажом?

— У меня нет багажа.

Это несколько встревожило хозяйку, и она наверняка стала бы продолжать расспросы, если бы сама только что не видела у постояльца пачку денег.

— Ну, как знаете. Вот газовая плитка, кастрюльки — в шкафчике. Главное, не забывайте выключать газ. Здоровье не позволяет мне самой обслуживать жильцов, а стоящую прислугу теперь не найдешь.

М-с Адаме оставалось лишь удалиться, но она хотела услышать от постояльца хоть слово: ей тоже становилось как-то не по себе в его присутствии.

— Поступили на кожевенный завод?

— Нет.

— Занимаетесь коммерцией?

— Нет.

— Ну ладно, делайте что вам угодно. Покидаю вас.

Она чуть было не завернула к Мейбл и Авроре, спустилась вниз, слазила в кухонный буфетик, а потом уселась в свое плетеное кресло, и одна из кошек тут же примостилась у нее на коленях.

Дверь в комнату снова закрылась. Оттуда не донеслось ни звука, даже матрасные пружины не скрипнули.

Элинор Адаме, поглядывая на потолок, прождала минут пятнадцать, затем крикнула скрипучим голосом:

— Мейбл! Аврора! Идите сюда кто-нибудь, Спустилась Аврора, та, что поменьше ростом и попухлее. На правом глазу у нее сидело бельмо, поэтому взгляд казался несколько необычным.

— Что там еще? Если собираетесь опять упасть в обморок, предупреждаю: больше возиться с вами не буду.

— У нас новый жилец.

— Знаю. Я все слышала.

— Что он делает?

— Я к нему в комнату не заглядывала.

— Рано или поздно заглянешь.

— Это мое дело.

— Не будем ссориться.

— Вы сами меня позвали.

— Позвала, потому что он даже не шевелится. Интересно, что он там делает?

И обе навострили уши, проклиная про себя Мейбл, которая включила свой приемник и подпевала музыке.

В час дня Чарли открыл ставни бара и выглянул на улицу, сплошь покрытую сверкающим снегом, если не считать черных дорожек у порога домов. Старый Скроггинс, владелец бильярдной, приветливо помахал ему рукой. Потянуло ветерком, который то теплел, то вновь становился прохладным.

Чарли издали бросил взгляд на дом Элинор, уселся в углу и развернул воскресную газету. Время от времени он посматривал на часы.

Итальянец ждал приезжего.