"Зенитный угол" - читать интересную книгу автора (Стерлинг Брюс)ГЛАВА 11Ван лежал на больничной койке и сражался с электронной почтой. Разбитая его физиономия горела. Кожа растягивалась, точно резина. Как надутая шина, как воздушный шар над «Мейси»[56]. Обломки левого клыка и первого премоляра придерживала тонкая полоска хирургической стали. Ван не мог удержаться, чтобы не пощупать ее кончиком языка. Словно балку в череп вставили. Дотти написала ему такое мужественное письмо. Она жаловалась, что ей так одиноко и тоскливо. Обещала, что будет вести себя лучше. Писала, что гордится мужем. Ван перечитывал ее электронное послание снова и снова, пока транквилизатор циркулировал по его жилам. Впервые в жизни он буквально слышал голос Дотти за размытыми пикселями на экране. Он вновь перемотал письмо к началу. Его окутывал несказанный покой. В обыденной жизни Дотти не стала бы повторять одни и те же слова утешения раз за разом, медленно и невнятно, стократ. А больному это так нужно. Правда, он ещё ни слова не написал Дотти о том, что ему начистили физиономию. И что он ей теперь скажет? Что, если кто-нибудь ей наболтает первым? Он только что пережил безумное, жестокое, на удивление мучительное испытание ради какой-то дурацкой идеи… такой бестолковой, такой невозможно идиотской… Ван обратил лицо к пластмассовому чемодану с набором шпионских инструментов. Разорённая квартира – не самое безопасное место для хранения совершенно секретных инструментов информационной войны. Поэтому, невзирая на протесты изумленных врачей и медсестер, «железо» осталось с Ваном. К стальной раме больничной койки чемодан приковали противоугонной цепью. Попробуйте уведите. Ради того чтобы наложить лапу на чемодан, Ван вышиб дух из соотечественника-американца. Программист с трудом примостил замотанную бинтами голову на крошечной стерильной подушке. Ему расквасили физиономию в войне за политику информационной безопасности. Почему бы тогда уже в настоящую войну не ввязаться, господи помилуй? Если бы его изувечили в сражении с боевиками «Аль-Каеды», было бы не так обидно. Ван потрогал языком гладкую петлю загнанной в череп стальной проволоки. Ему никогда не придется воевать с «Аль-Каедой» он знал это твердо. Информационная безопасность – это вопрос политики. Информационная война ведется тихими образованными людьми из-за конторских столов. Бен Ладен не шляется но сети. «Аль-Каеда» – сборище фанатиков из стран третьего мира на старых велосипедах, знающих лишь то, что рассказали им муллы и соседи. Боевиков «Аль-Каеды» вербовали в медресе и рассылали по афганским деревням и пакистанским трущобам. Это были ожесточенные, обезумевшие жертвы культурного шока. Существование их до такой степени пропитано было неистовой яростью и раненой гордыней, что самоубийство становилось для них облегчением. Стать мучеником было настолько лучше, нежели оставаться боевиком, что они хватались за каждый шанс взорвать себя в толпе людей, намного более счастливых. «Мы жаждем смерти больше, чем вы жаждете жизни» – таков был их лозунг. Террористы не воюют. Смысл существования терроризма в том, чтобы пнуть правительство настолько сильно, по местам настолько нежным и уязвимым, чтобы правительство обезумело от страха и ярости. И вот тогда цивилизация заскрежещет заклинившими шестернями. И сломается. Вернется к племенам и проповедям, в блаженную тьму мира, где не задают вопросов. Ван глянул на прикованный к кровати чемодан. Вот что серьёзно. Кибервойна должна была разрешить главный вопрос – на что Америка употребит полученные инструменты. И Ван понимал, насколько это важно, потому что для этого ему надо было всего лишь представить, что он проиграл бой. Предположим, что Уимберли вломится сейчас в палату и попытается забрать чемодан. Что, Ван станет валяться с увечной улыбкой в койке и отдаст? Нет. Никогда. Он выдернет катетер из вены, вскочит и снова затеет драку. В конце концов, он победил. Может быть, никто не узнает, как, зачем и какая тому была причина – ну и что? Мир полон унизительных, потаенных сражений. А Ван победил на глазах у свидетелей, привычных к тайным битвам. Эрзац-побед не бывает. Пускай он лежит избитый и одуревший в больнице, зато где-то обнаглевшего агента волокут в логово, потому что из него вышиб дух профессор компьютерных наук. Сообщение понято. Поехали. Ван потер рукой засыпанные песком глаза, и, накренившись, соскользнул в невнятную дрему. Когда он проснулся, анестезия перестала действовать. Надтреснутый череп полыхал, точно пожар в угольном разрезе. Клочья плоти, когда-то резиноватые и холодные, весело горели. Молодого хирурга с ночной смены, который собрал по кусочкам лицо Вана, звали доктор Мукерджи. У него были сияющие глаза, тонкие руки и улыбка, полная искренней врачебной доброжелательности. Отложив блокнот на прозрачном пюпитре, Мукерджи ощупал рукой в белой перчатке челюсти и десны больного. – Признаков заражения нет, – сообщил он, внимательно вглядываясь в мучительно ноющую кашу. – У такого здорового мужчины лицевые кости срастутся быстро. – Он убрал облитые резиной пальцы у Вана изо рта и потрепал страдальца по левому, нетронутому плечу. – Военный, да? Несчастный случай на тренировке? Ван хмыкнул. Отекшие десны полыхали болью. Доктор Мукерджи понимающе кивнул. – Демерол. – Он сделал пометку в блокноте хромово блестящей шариковой ручкой. – Давление у вас слишком высокое для такого молодого человека. Порыбачьте. Возьмите отпуск. Расслабьтесь. Ван повел плечами, намекая, что хотел бы ими пожать. Спина и живот болели от пинков и ударов. Но расползавшиеся по телу синяки в сравнении с переломом черепа не смотрелись. – Сегодня мы вас выпишем. Переломы чистые, канальцы не пострадали. Костный цемент заместится новой костью. Скрепы вынуть через месяц. Это амбулаторная процедура. Ван осознал, что новость ему сообщают изумительную. Перелом костей черепа – а его на следующий день выписывают из больницы. Благодарить ли за это медицину? – Надо будет сделать томографию, – предупредил доктор Мукерджи. – Что случилось с корнями зубов, не могу сказать. Я челюстно-лицевой хирург, а не ортодонт. – М-м-мф! – К ортодонту вам обязательно надо обратиться, мистер Вандевеер. К старости вам, возможно, часто придется обращаться к ортодонту. – Доктор Мукерджи осторожно перевернул листок в блокноте. – Не будь вы американцем… или живи тридцать лет тому назад, что то же самое… вчера вечером вы бы остались калекой на всю жизнь. Да, изувечены. Очень неудачно. Но не в наши дни. Нет. Сейчас мы можем полностью восстановить вашу прежнюю внешность. Наши дантисты просто творят чудеса. Хотя губа… да, губа меня тревожит. Швы на рассаженной верхней губе казались Вану частью чужого тела. Они принадлежали некоему далекому, неведомому, легендарному созданию. Возможно, мишленовскому человечку. – Будете шепелявить, – предупредил доктор. – Некоторое время. Возможно, долгое время. Ван молча кивнул. – И шрамы останутся. Пластическая хирургия показана. Или можете отрастить бороду. Борода вам пойдет, полагаю. Фанни принесла ему цветы. – Никто не знает, что с тобой случилось, – заверила она его. – Ну то есть Майк Хикок знает. И я знаю. И те двое громил из твоей квартиры – вот же они, должно быть, удивились, когда ты ему рыло начистил! – Глаза Фанни сияли искренней секретарской гордостью. – Это было потрясающе. Bay! А я всем сказала, что ты упал с лестницы. Сойдет? Ван пробежался по клавиатуре и показал Фанни экран лэптопа: «ДОЛЖНО ХВАТИТЬ». – Выглядишь лучше, чем я ожидала. Но больно было, должно быть, ужасно! Ван развел руками. Боль от исцеления отличалась от ошеломляющей, пришпорившей сердце боли от ран. Боль отнимала разум и заменяла его чувством. И приводила в дикое, снедающее нетерпение. – Я тебе принесла отличную книгу. Знаю, в больнице так скучно бывает. Фанни сунула Вану томик в бумажной обложке. Ван взял книгу. Левую руку кольнула всаженная в вену игла. Книга оказалась чешским изданием переводов на английский пьес и эссе Вацлава Гавела. Судя по обтрепанным уголкам и потрескавшемуся корешку, она долго болталась на дне студенческого рюкзака. При виде этой до нелепости зачитанной и затертой книженции Ван отчего-то преисполнился благодарности и теплоты. Книге пришлось тяжелей, чем его лицу. Фанни заморгала из-под очков. – Я долго по больницам болталась, когда мне было, типа, шестнадцать-семнадцать. Ну то есть очень долго. Отец просто с ума сходил. Даже мама волновалась, а она, типа, привыкла к нашим болезням. Ван отложил книгу на столик-каталку, к миске тума. – Когда я поправилась, заставила родителей отправить меня в Прагу. Потому что услышала где-то, что Прага – это лучшее место, чтобы прятаться от сумасшедших родителей. Ну, в Праге и правда клёво, но я никогда клёвой девочкой не была. Вот подругу я себе там нашла правда клёвую. Ее зовут Ева. Она чешка. Она знала папу и хорошо ко мне относилась. Ван побарабанил по клавишам. – В Штатах этой книги не достать. Чешские книги все малотиражные. Страна очень маленькая. «ОНА О ЧЁМ?» Фанни пропустила вопрос мимо ушей. – Понимаешь, здесь, в США, все говорят о Вацлаве Гавеле так, словно он, типа, святой. Ну так и есть. Было. Но Ева, моя подруга, – она, типа, его родственница. Ей пришлось терпеть святого на посту президента. Ван поднял брови – точней, попытался. Правая послушалась. Левая до сих пор не отошла от лидокаина. – Ева мне говорила – да, Вацлав Гавел точно святой, но святые не могут руководить правительством. Ну то есть началось с того, что страна развалилась напополам. Гавел отвратительный администратор. Он всё время болел. Его первая жена, первая леди, которую все любили, – она умерла от рака. Он женился во второй раз на какой-то, типа, хипующей актриске, которую никто терпеть не мог. Ван молча уставился на нее. Ну зачем Фанни его мучает? К чему, во имя всего святого, клонит эта женщина? – Мы с тобой раньше никогда так замечательно не болтали! – заметила Фанни. Она вытащила из сумки пару хирургических перчаток, а за ними салфетку. – Вот теперь мне кажется, что мы и правда нашли общий язык! С некоторым усилием Ван смог пошевелить языком. Сколько он мог понять, впрямую язык не пострадал, но всё равно почему-то болел ужасно. – Спасибо, – прошепелявил он. – Хорошо, что заглянула, Фанни. Секретарша коротко прослезилась. – Босс, ты только ни о чём не волнуйся. Я обо всём позабочусь. – Мм-мм! – Непременно верну деньги, которые ты потратил на «Грендель». Джеб сказал, что это задача номер один. Bay! А ты такого наворотил с заявками, что это настоящая проблема – вытрясти деньги обратно. Ван фыркнул. Пазухам его тоже пришлось несладко. – Джеб от тебя в восторге. Я что хочу сказать – для полицейского он правда отлично разбирается в компьютерах. Ему всё равно, что компьютерщики все такие безнадежные идеалисты. Джеб знает, что ты лучший. «Я – лучший», – подумал Ван. Стоит ли мучений повторить это вслух? Нет. Никакого смысла. – Работая с тобой, я так многому научилась, – с благодарностью заявила Фанни. – Типа, так клёво было, что ты никому ничего не говорил про мою дурацкую интрижку на работе. Мне следовало перерасти эту дурь самой. Я всегда слышала, что крутить романы с сотрудниками непрофессионально, но знаешь, пока сама не попробовала, да ещё с таким придурком, как Майк Хикок, не понимала почему. Сердце Вана заколотилось. – В общем, теперь я в курсе. Так что с этим покончено и подшито в папку. – Фанни не шутила. – Ван, мне только что предложили работу одновременно в DARPA и внутренней безопасности. Я могу получить место на самом высоком уровне в настоящем федеральном бюро. Они знают, что я работала с тобой и Джебом, и тянут к себе. Ты бы на моем месте, конечно, выбрал DARPA? DARPA – оборонные научно-исследовательские работы, всё такое. Ван кивнул. – Вот поэтому я выбираю внутреннюю безопасность. Для одинокой женщины это самая подходящая работа. Женщины лучше разбираются в безопасности. С научной работой у меня напряг, а в правоохранительной работе главное – это внимание к мелочам. Это мое сильное место. Ван закрыл глаза. Открыл. К несчастью, Фанни никуда не делась. – Я хочу сказать, типа, когда мы начали постукивать на «Энрон», – это всё только женщины из центрального офиса были. Мы, женщины, единственные в «Энроне» Ван уставился на нее. – Боже, эти ковбои из Хьюстона точно думали, что они самые крутые. Быстрый Энди Фастоу, Кен Лэй… Они всё делили фирму на маленькие такие команды, знаешь, вдесятеро меньше обычной бухгалтерии… Моментальная реакция – и все эти секретные, невидимые офшорные проекты, о которых не говорят вслух… Я так счастлива, что Джеб в конце концов нашел мне федеральную работу. Я хочу сказать, жизнь после «Энрона»… Я даже не рассказываю больше никому, что работала на «Энрон» когда-то. Самое странное – ведь работа-то была роскошная. В смысле «Энрон» подбирал лучших специалистов. Лучших из лучших. Я попала в «Энрон» прямо из колледжа. Ван втянул холодный воздух сквозь дырку от выбитого зуба. – Но благодаря тебе я могу начать с чистого лица. В федеральной службе безопасности. Могу подняться, насколько позволяет талант! Здесь нет стеклянного потолка! Джанет Рино вообще стала генеральным прокурором! Ван машинально поправил букет в вазе, её подарок. – Я тебе ещё одну вещь хочу сказать, Ван, – тебе так идет без бороды! Ты так приличней выглядишь. Ну, то есть та половина лица, которая не отекла. И прическа ничего. Похоже, типа, на Сонни Боно[57], прежде чем он стал конгрессменом. Фанни миленько улыбнулась ему и украдкой глянула на часы. Ван показал ей дисплей лэптопа: «А ЧТО С КНИГОЙ ГАВЕЛА?» – Оставь её себе. Ван забарабанил быстрее. «В СМЫСЛЕ, ЗАЧЕМ ОНА МНЕ, ФАННИ?» – Ты почитай и попробуй понять сам,… ответила она. «Эрлетт-хаус» был виргинской усадьбой восемнадцатого века. Когда-то он мог посоперничать с Маунт-Верноном и Монтичелло[58]. Теперь стал загородным пристанищем вашингтонской политической элиты. В легендарные времена большинство сенаторов и конгрессменов были крупными землевладельцами, и вполне уютно они чувствовали себя только в простодушном и теплом гостеприимстве на богатой ферме. В «Эрлетт-хаус» эту благородную иллюзию поддерживали до сих пор. Сено с полей до сих пор сгребали конные упряжки, хотя «Эрлетт-хаус» обзавелся вертолётной площадкой, своим аэродромом и компьютерным центром. Вокруг простирались современные виргинские пригороды, торговые центры и стеклянные офисные коробки. Но «Эрлетт-хаус» оставался настоящим поместьем – своего рода. Со скотиной, розами и лебедями. Вану, Дотти и Теду выделили апартаменты в «Озёрном домике». «Домик» – на самом деле небольшой особняк – мог похвастаться каминами, антикварными стульями в федеральном стиле, картинами в стиле американского примитива и кроватью под изумительным балдахином ручной работы. «Озёрный домик» переполняло старомодное достоинство власть имущих Восточного побережья. Каждая вещица покоилась на своем месте с ненарушаемым самообладанием, отточенным вкусом, властью и богатым наследством. Не считая, конечно, лэптопов Вана и Дотти, уместных здесь, как марсианские треножники из «Войны миров». Бледно-зелёная Дотти рухнула на кровать. Белая пуховая перина промялась под ней, точно жареная лакрица. Дотти ужасно страдала от воздушной болезни. Долгий перелёт до «Эрлетт-хаус» на тряском самолёте Тони здорово нарушил ее пищеварение. Швейцарским киберножом Ван отковырнул пробку с холодной фигуристой бутылки. – Милая, драмамину хочешь? – Я пытаюсь удержать в себе предыдущий, – сдавленно отозвалась Дотти. Ван поставил бутылочку «Перье» на прикроватный столик – древний, колченогий и поцарапанный. Очень старый. Какой-то так и не вошедший в моду плод фантазии американских мебельщиков восемнадцатого столетия. Похоже было, что его выстругал сам Бен Франклин в минуты душевного расстройства. Ван устроился в кресле красного дерева рядом с космических очертаний детским креслицем Теда. Доттин приступ слабости вызывал в нем исключительную нежность и мужское стремление защитить. Жена была так рада его видеть, что едва не скатилась с трапа ему в объятия. Хотя часть правды Дотти уже знала, она ни слова не сказала мужу про коронки на зубах, свежеотращенную бороду и шепелявость. Хотя вообще-то про шепелявость сказала. Она решила, что с ней Ван разговаривает, точно Хэмфри Богарт. Ван высвободил Теда из пластикового креслица и усадил к себе на колено. Тед был в восторге. Авиаперелёты его не смущали. Он был в полном порядке, словно его перевозили из далекого Колорадо в пенопластовой формочке. Малыш задумчиво оглядел страдающую мать, как бы отмечая её слабость для будущего использования. – Ты иди, Дерек, – глухо пробормотала Дотти в подушку. – Я уверена, вам с боссом есть о чём поговорить. Ван поглубже внедрился в кресло. – Ну и плевать, – ответил он. Дотти беспокойно вскинулась: – Что? – Я говорю, мне плевать, милая. Это лебединая песня нашей конторы, и я вложил в неё все свои силы. Я не желаю сидеть в рабочих группах. Мне плевать на лоббистов и представителей. Я не собираюсь чмокаться… – Ван поморщился. Он ненавидел это слово, а с рассаженной губой оно звучало ещё омерзительней. -… Чмокаться с ведущими. Я никогда не любил выступать на публике. И не стану. Всё. Они свое получили. Довольно. Теперь это «политическая проблема». Мы попросту устроили большое предвыборное шоу. Ненавижу. – Ох, милый… – Эта дурацкая история с самолётом Тони. Я попал в больницу, и у нас не хватило времени всё сделать нормально. Аппаратура не проверена, не обкатана. В реальных условиях прототип себя покажет не лучше, чем эти противоракетные щиты из программы «Звездных войн». Это всё очковтирательство! Обман! – Милый, если ты над этим работал, это уже точно не обман. – Ну, символический вклад. Лучшее, что можно сказать об этой затее. Я учёный! Я учёный, а занимаюсь политикой. – Ван потер зарастающие длинной щетиной щеки. – Ладно, может, заниматься приходится. Выбора нет. Но это не значит, что я должен впутывать в это дело тебя. Тебя – никогда. Покуда мы здесь, я хочу о тебе заботиться. Я хочу именно этого, понимаешь? И о тебе тоже, Тед. Я хочу, чтобы мы побыли втроём: ты, и я, и Тед. Дотти вжалась в подушку. – Место вроде бы очень славное… Но мне так плохо! – Выпей минералки. Дотти послушно приложилась к бутылочке и тут же подавила рвоту. – Господи, ужас какой. – Всё пройдёт, – знающе заметил Ван. – Отдохни лучше. Мы с Тедом сходим ненадолго в главный корпус. Принесем тебе… ну, лимона ломтик, тарелку фруктов. Дотти зарылась лицом в подушку. Ван подхватил сына на руки и вышел. Они пробежали через поле, мимо увитой плющом беседки, вокруг живой изгороди и вверх по склону к многоколонному портику исторической усадьбы. Теплый мартовский день пахнул апрелем. Погода стояла чудесная. Ван повесил на шею залитую в пластик именную карточку и поднялся по лестнице – мимо белых колонн, через резные двери, по винтовой лестнице, – чтобы попасть в конференц-зал. Официально совещание называлось «Совместный стратегический саммит по неотложным практическим вопросам инфо-безопасности». Вот так, с дефисом. Поразительно, сколько споров из-за злосчастного дефиса разгорелось в БКПКИ. Тед оказался единственным ребенком, получившим пропуск на совместный стратегический саммит. Он немедля превратился в звезду представления. Ван очень удивился. Он-то планировал держаться в глубокой тени. Главную роль в спектакле всё равно предстояло играть Джебу. Но сияющий, радостный Тед сокрушил мудрецов и властителей. Почтенные мужи и седеющие дамы с американскими флажками в петлицах тянули к нему руки, словно Ван собрал и презентовал им электронного младенца-робота. Ван уже привык к подхалимажу бизнесменов и чиновников. Он понимал, что к нему лично это не имеет отношения. Твердые рукопожатия, приглашения, льстивые письма получала его должность. Он был заместителем директора Бюро координации прохождения критической информации по технической части. В течение нескольких месяцев, по большей части пока он торчал в бетонном бункере в Западной Виргинии, Ван имел возможность оценить самые дурацкие их идеи и, спаси господи, зарубить поскорее хотя бы некоторые. Ван предложил Теду сочный ломтик дыни с огромного хрустального блюда с фруктами. Малыш впился в дыню новоприобретенными маленькими, но эффективными резцами. Вот знакомое лицо Пико Янг. В Стэнфорде они с Ваном работали вместе. Человек с невозможным именем был одним из тех десяти программистов на планете, кто разбирался в операционной системе «Гренделя». У него была жена-ирландка и четверо китайско-ирландских детишек. Одинокий Тед его не впечатлил. У него своих таких хватало. – Рассказывай про демонстрационный полёт. Перехват управления самолётом – это звучит как чудо. Ван разом обернулся к нему. – Бортовая ОС – дерьмо. Проблемы с задержками – нетривиальные. Сбои развертки нас чуть не убили. Работает только в пределах прямой видимости. Хреновина, которую мы слепили, не тянет даже на альфа-версию. Пико просиял. – Ван, это же замечательно! А то я начал думать, что отстал от жизни на сорок лет. – Можно и рабочую версию создать. Если у тебя есть запасная спутниковая группировка и лишних шестьдесят миллиардов. – Бюджет штата Калифорния, – промолвил Пико. – Старая школа получила в затылок пулю. По Силиконовой долине как нейтронной бомбой вмазали. Самый страшный кризис со времен Второй мировой. Ты вовремя смылся из Калифорнии, Ван. Вернёшься сейчас – не узнаешь. – Скверно. – И так во всех штатах. Не только у нас. – Совсем скверно. – Да ещё война. Я ушам своим не верил, когда ты ушел в оборонку, но, Ван, ты просто обогнал время. Молодец, приятель. Это было хитро придумано. И с «Гренделем» ты отлично сработал. Потоки? Bay! Вот то, как ты справился с потоковой передачей, меня с ног свалило. – Пико опрокинул в себя узкий бокал белого вина. – Славный малыш. Ван ничем не мог помочь Пико. Раньше – может быть, но не теперь. Вана вышвырнули из Склепа, потому что БКПКИ доживало последние дни. Выбраться из бомбоубежища было всё равно что выйти из тюрьмы, но для постоянных обитателей Склепа это был безошибочно распознаваемый сигнал. Пошел вон, олух. Дяде Сэму ты больше не нужен. Свободен. В другом конце зала Тони Кэрью улыбался, чаровал, жадно пожимал руки, болтал в кругу завороженных федеральных чиновников. На саммит его протащил Ван, но в «Эрлетт-хаус» Тони себя чувствовал как дома. По виду его можно было подумать, что он посещает совместные стратегические саммиты по неотложным практическим вопросам инфо-безопасности каждый вторник. Ван повернулся спиной к Тони и его новым приятелям. К нему никто так липнуть не станет. Он сделал вид, будто изучает огромную белую доску, на которой вывешено было расписание рабочих групп саммита. «Департамент внутренней безопасности: история создания». «Ключевые моменты упреждающей защиты программного обеспечения». «Избыточно-устойчивая кризисная инфраструктура: сотрудничество в области поддержания национальной инфраструктуры». «Распределение анализа уязвимостей в конкурентной среде: хрупкое равновесие». Ни один из семинаров Ван не собирался посещать, хотя лично знаком был с большинством докладчиков. Ключевой доклад саммита в исполнении министра транспорта он уже пропустил. Не то чтобы темы были неинтересные или люди скучные. На самом деле семинары были куда любопытнее, чем звучали темы докладов. Истина заключалась в том, что Ван не услышал бы на них ничего такого, о чём уже не знал. Только теперь, много месяцев потратив на неустанные труды в окопах кибервойны, Ван понял, с чем на самом деле сражался всё это время. Он осознал все сокрушительные проблемы, которые не позволяли приличным, благонамеренным программистам добиться какого-то бы то ни было прогресса в сфере национальной информационной безопасности. Проблема номер раз: нет такой штуки, как «национальный» компьютер. Не бывает. Это катахреза, как чёрное солнце или квадратный треугольник. Можно наклеить флаг на системный блок. Можно запереть компьютер на военной базе. Можно заплатить за него казенными деньгами. Но «американские» компьютерные науки всё равно что «американская» математика или «американская» физика. На них флажка не налепишь. Национальные службы были последними, кому можно было поручить безопасность информации, потому что страна – любая страна была слишком мала. На любой карте коммуникаций видны были опоясавшие планету титанические оптоволоконные магистрали: «Тайком трансатлантик», «Эмергия», «Америка-2», «Африка один», «Южный крест», «ФЛАГ Европа – Азия». Кабели, проложенные с величайшими усилиями и затратами по океанскому дну именно затем, чтобы дотянуться до исключительно неамериканских далёких краев. Таких мест, как Сантьяго, Кейптаун, Мумбаи, Перт, Шанхай и Кувейт. Мест, где полно чужестранных компьютеров и их вовсе не американских владельцев. Смысл всей затеи в том и заключался, чтобы стать менее американизированными. Вот почему Всемирная сеть называлась Интернетом, а не США-нетом. Возможно было создать компьютерную сеть в национальных границах, которой могла бы пользоваться только одна страна. Пыталась Франция: Минитель. Пыталась Великобритания: Престель. Национальные сети умирали страшной смертью. С тем же успехом можно было создать компьютерную сеть, которая обслуживала бы один Милуоки. И хуже того. Даже на американской территории невозможно было раскрасить все компьютеры в цвета национального флага. Восемьдесят пять процентов всего «железа» в стране принадлежало частным предприятиям. Компьютерная и телекоммуникационная отрасли были поставлены на колени. Они потеряли невероятные, фантасмагорические, колоссальные суммы. Они потеряли горы золота и алмазные жилы. Они пытались построить коммерческий Интернет и получить с него прибыль. Коммерческого в Интернете было не больше, чем национального. Вот поэтому он назывался Интернет, а не «Интернет инкорпорейгед» ©™. Интернет принадлежал миру девяностых, миру Цифровой революции. Но с новым тысячелетием Цифровая революция устарела. Мир перешел к Цифровому кошмару. Нервную систему мирового управления, образования, науки, культуры и е-бизнеса разбил паралич. На последних шагах перед финишем ее внезапно охватила расслабляющая паника. На последних шагах между населением планеты и огромными, толстыми, мощными, глобальными, пустыми, устрашающими оптоволоконными магистралями. Сеть не просто рухнула. Она оказалась заброшена, оставлена в страхе. Потому что и киностудии, и телефонные компании, и фирмы звукозаписи осознали вдруг, что их «интеллектуальная собственность» и на пикосекунду не останется в собственности, когда люди по всему миру смогут одним щелчком мыши копировать и переправлять друг другу их продукцию. Все фильмы. Все песни. Все звонки домой, маме. Так и случилось. Цифровая революция породила поколение воришек. «Напстером» пользовалось больше народу, чем голосовало за президента Соединенных Штатов. И никто не платил за музыку. Люди перестали платить. Люди были свободны. В этом мире не существовало бы музыкальной индустрии. И киноиндустрии не было бы. Не было б международных звонков. Не было бы границ между народами. Не было бы бизнеса. Ничего, кроме Так что Информационная супермагистраль застыла. Замерла, как недостроенный мост, хотя леса и прожектора оставались на своих местах. Титанические вложения. Потемневшие световоды. Режим ожидания. Всё тихо гниет в жирной земле. Бизнес не мог избежать беды, которую навлек на себя жадностью, мира бесплатного и открытого доступа. Он не мог выделить достаточно средств и усилий, чтобы преобразовать Интернет в надёжное, удобное, выгодное предприятие. На самом деле такая штука, как компьютерный «бизнес», тоже не существует. Гонка в киберпространетве была деловым предприятием не более, чем давно мертвая космическая гонка. Деньги она порою кое-где приносила, но не в деньгах заключалась цель. То было потрясающее, мучительное усилие в погоне за великим. Люди тянулись к Луне, коснулись её на один славный миг – и вернулись к неоплаченным счетам и ржавеющим антеннам. Оставались ещё фирмы по производству программного обеспечения. Был «Майкрософт» – настоящая монополия. Но ненависть отнимала безопасность у «Майкрософта». Их повсюду ненавидели, презирали, нападали безжалостно – саботировали, мучили, унижали. «Майкрософт» был трогательно уязвимой монополией, потому что самый последний хакер на свете, едва знакомый с компьютером, уже знал, как взламывать продукты компании-гиганта. Операционные системы «Майкрософта» создавались не для того, чтобы противостоять целенаправленной ненависти всех озлобленных хакеров. Никакая система не выдержала бы столь сосредоточенного интеллектуального штурма. Всё равно что оборонять Сайгон, когда весь мир захвачен Вьетконгом. В коде Большого Билла зияли не десятки – тысячи дыр. Заплатки сплошь и рядом конфликтовали с программным кодом. В заплатках зияли собственные уязвимости. Некоторые дыры в майкрософтовских продуктах исправлению вообще не подлежали. Билл заработал больше, чем любой другой человек на Земле, но и ему не хватало денег, чтобы купить спасение. Если не считать известной операционной системы – монополии и пакета «Майкрософт офис» – ещё одной монополии, – все прочие затеи Большого Билла оканчивались грандиозным финансовым крахом. Несколько миленьких компьютерных игр от «Майкрософта» принесли фирме чуть-чуть денег. И всё. Главным конкурентом «Майкрософта» была не другая компания. То было страшное новшество открытый программный код. И оно пугало «Майкрософт» до такой степени, что они считали его чумой. Открытый код готовился пожрать империю Билла и заменить ее суетливым, безначальным муравейником мирового хакерства. Открытый код был не более организацией, чем деловым предприятием. Не с кем было вести переговоры. Не с кем было заключать сделки. Некого было принуждать. Некого бомбить. Их можно было подкупать. Но всех не подкупишь. Можно было судиться и даже арестовать кого-нибудь, но это выглядело нелепо, и вообще они все живут по разным финляндиям. Все заявляли, что мечтают об информационной безопасности. Всех пугали последствия беззакония – уже страшные, а будет ещё хуже. Вирусы. Трояны. Мошенники. Порно. Сиам. Атаки DOS. Организованная преступность. Промышленный шпионаж. Сталкинг. Отмывание денег. Призрак компьютерных атак на газовые трубопроводы, авиадиспетчерские, плотины, водохранилища, канализацию, телефон и банки. Черные кони фыркали и били копытом в конюшнях цифрового апокалипсиса. Если усадить клиента рядом и объяснить, к чему приводит информационная опасность, тот пугался и нервничал. Требовал, чтобы с этим что-нибудь сделали. Покуда ему не приходило в голову, что на самом деле будет означать для него эффективная система безопасности. И чем для него кончится. Вот тут оказывалось, что защищённые компьютеры никому не нужны. Вообще никому. Шпионы не хотели латать дыры в компьютерной защите. Шпионам нравилось взламывать чужие системы. Полицейские не хотели латать дыры в компьютерной защите. Полицейским нравилось прослушивать чужие компьютеры, конфисковывать, вскрывать и подвергать экспертизе на месте преступления. Клиенты не хотели латать дыры в компьютерной защите. Потому что клиент не захочет кататься на мотороллере, обвешанном полутора тоннами якорных цепей и амбарных замков. Ученые знали, как защитить программный код, но ненавидели интеллектуальную собственность. Военные отлично умели защищать компьютеры. Оборона была их сильной стороной. А нападение – большой любовью. Вооруженные силы США превосходили любые другие в области информационной, электронной и компьютерной войны. Они постоянно изобретали новые, устрашающие методы взламывать, вскрывать, брать под контроль и уничтожать напрочь. А бизнес ничего не мог с этим поделать. Бизнес был разорён, он погиб на боевом посту. А на дальнем краю, за мертвыми дот-комами, за отключенными кабелями, маячила WiFi передача данных. Если Интернет был детищем ядерных страхов «холодной войны», WiFi стал порождением спецназа. Он строился на крошечных, армейского образца радиопередатчиках широкого диапазона. Потаенных. Маленьких. Именно такие любит отряд «Дельта» нести в тыл врагу (или союзнику). Система только зарождалась, но при одной мысли о ней у Вана мурашки бежали но коже. Передача данных по стандарту WiFi была быстрой, дешёвой, анонимной, открытой, беспроводной, карманной – чудовищной угрозой защите данных, интеллектуальной собственности, информационной безопасности, которая продавалась в целлофановых пакетах, точно жевательная резинка… Это был кошмар. А то, что шло WiFi на смену, было ещё хуже. Казалось, будто техническая эволюция нацелилась сделать безопасность Ван перебросил Теда с правого бока на левый. Кто-то похлопал программиста по плечу. Это был Тони. – Ван, хочу тебя представить. Немолодой человек. Седые усы. Очки. Лысина. Голубая рубашка, коричневые брюки. Карточка с именем на шнурке. – Джим Кобб. – Доктор Кобб! – повторил Ван, от изумления едва не уронив сына. В области компьютерных наук не присуждали «нобелевки», но Джеймс Кобб всё равно свою заработал. Хотя пришлось поделиться со шведским физиком. Всем было известно, что, когда дело касалось шведов, у Нобелевского комитета прорезалось слабое место со Стокгольм размером. – Лаборатории Белла, сходящееся надмножество С, – выпалил Ван. Кобб улыбнулся. – Забавно. Сейчас об этой работе почти никто не помнит. – Я по ней диссертацию писал. – Журналисты предпочитают говорить о стекловолоконной оптике, – заметил Кобб. За это он получил Нобелевскую премию – он и тот швед, занимавшийся у него проводкой. – За труды, которые по душе тебе самому, не получишь и ломаного гроша. – Та статья семьдесят девятого года по надмножествам – она была самая лучшая, – промолвил Ван искренне. – Знаете лучший способ родить пару замечательных идей? – И как? – жадно выпалил Ван. Он беседовал с натуральным гением, родившим самое малое семь замечательных, без шуток, мирового класса идей. Уникумом. – Родить сотню, а девяносто восемь отбросить! Ха-ха-ха! Кобб смеялся, а Ван нутром чуял, что собеседник его так и не свыкся с этой мукой. Девяносто восемь паршивых идей были ему дороги не менее, чем две, или пять, или семь, обременивших его бессмертной славой. – Условия синхронизации, которыми вы воспользовались в «Гренделе», – заметил Кобб. – Да! – Где капсульная структура поддерживает иерархию. – Именно! – Мне понравилось, – признался Кобб. – Это было толковое решение. Ван чуть не сел на пол. Его похвалил Джеймс Дж. Кобб. Тот Джеймс Кобб, который знаком был с поведением полупроводников на уровнях вплоть до атомарного. Теоретик высшей пробы, зарывшийся головой в биты. Настоящий гроссмейстер эпохи героев программирования. В «Лабораториях Белла» такие ученые, как Кобб, даже не замечали границ между научными дисциплинами. Это были чародеи из самой высокой, самой клёвой башни из слоновой кости. Люди, которые поутру занимались физикой, за обедом – электроникой, а к вечеру – программированием. В «Лабораториях Белла» появились на свет транзистор, UNIX, С и С++, и алгоритм Кармакара[59]. Немногочисленный штат научных работников «Мондиаля» мог только мечтать о титанических достижениях «Лабораторий Белла». – Славный малыш, заметил Кобб. – А где его мама? – Мама отдыхает, – ответил Ван. – Это Тед. – И что – кормите малыша, меняете пелёнки? Эк вы, молодое поколение… Кобб поднял коктейльный бокал. Ван не заметил, чтобы кто-то ещё пил крепкие напитки. Все ходили с бокалами для вина. Очевидно, нобелевскому лауреату нетрудно было отыскать в «Эрлетт-хаус» вермут и оливки. – Над чем работаете сейчас, доктор Кобб? – поинтересовался Ван. – Уже год ни над чем, ответил Кобб. – В феврале две тысячи первого закрылись «Лаборатории Белла» в Силиконовой долине. Первый раз, когда «Лаборатории» закрывали одно из отделений. – Да, я слышал. «Лаборатории Белла» теперь принадлежали «Люсенту». А «Люсент» разорялся. – Сосредоточились на исследованиях, дающих краткосрочные результаты. Я работал над ЦТВЧ. Не особенно перспективно. – Пожалуй. – Некоторое время держал собственную консультационную фирму, но не сложилось. В последнее время – ракетная оборона. Ван постарался сдержать изумление. Ракетная оборона? «Звёздные войны»? Этот шедевр псевдонаучного вздора? Великий Джим Кобб опустился до работы над «Звёздными войнами»? Хотя, мрачно предположил Ван, на это у них деньги есть. Программа «Звёздных войн» поглотила уже немало денег. – Не то, что вы подумали, – соврал Кобб и накрыл бокал для мартини седыми усами. – Проект лазеров воздушного базирования. ВВС. – О! Ван кивнул. – Фотоэмиссия. – Правду сказать, я работаю вовсе не над этой частью проекта. Ван поднял брови. Толпа кибервояк уже нагрузилась и начала шуметь. Тед заерзал у отца на руках. Кобб уставился пустыми глазами куда-то за плечо Вана. – Попробуйте представить, – сказал он, – каково это пытаться утрамбовать сто восемьдесят тысяч фунтов лазерной техники в один «Боинг – семьсот сорок семь». Это и есть лазер воздушного базирования. Чтобы сбить ракету, требуется четырнадцать лазерных батарей, когда ни один грузовой самолёт не может поднять больше шести. Химические лазеры. Огромные летающие баки хлора, иода и перекиси водорода. Дьявольское зелье, вот что это такое. Оно – Лучи смерти? – Лазеры никогда толком не работают, – пробормотал Кобб, возвращаясь в вертикальное положение. Всё время не хватает мощности. Разрушительная сила – в килоджоулях на сантиметр дальности. На хлор-йодных длинах волн просто невозможно обеспечить эффективную оптическую связь. Есть способы протолкнуть импульс, но когда приходится их синхронизировать… – Кобб принялся размахивать руками. Он поискал, куда бы отставить пустой бокал, не нашел и рассеянно сунул узкую стеклянную ножку в потный кулачок Теда. Внезапно старик принялся шарить по карманам. Нашел визитку и отдал Вану. Адрес на ней значился ещё старого, арпанетовского образца – только числа и точки. Мама, довольно заметил Тед. Подошла Дотти, одетая, к изумлению Вана, в короткое чёрное платье. Чулки и туфли на шпильках. И серьги к ожерелью. Она осторожно отобрала у Теда пустой бокал из-под мартини. – Малыш, я лучше принесу тебе полный. – Это Джим Кобб, – представил собеседника Ван. Из «Лабораторий Белла». Доктор Кобб – моя жена Дотти. О, «Лаборатории Белла»? – жизнерадостно переспросила Дотти. – Трехградусное реликтовое излучение! – Они думали, что это голубиное дерьмо. – Кобб прищурился. – Простите? Микроволновое эхо рождения вселенной. Сначала думали, что это помехи от голубиного помета на антенне. И почистили тарелку. Только тогда узнали, что это излучение идёт с неба. – Интересная история, – заметила Дотти. – Они искали дерьмо, а нашли открытие мировой важности. Обычно в научной работе получается наоборот! Дотти уставилась на Кобба. Это была большая честь – услышать фирменную белловскую шутку из первых рук. – Мой муж часто о вас упоминал, доктор Кобб. Он большой поклонник ваших работ. – Буду рад видеть вас в ОПБО[60], – слегка невнятно проговорил Кобб. – Покажу вам результаты анализа эксилэф[61]. Вернулся Тони. С собой он привел, должно быть, самую красивую женщину на саммите, как оказалось – супругу полковника из центра стратегических технологий при Военно-воздушном колледже. Она тут же подхватила Кобба под руку и отвлекла милой болтовней. – Твои парни из БОРАРЭ до сих пор не выбрались из чёртова самолёта, – сообщил Тони. – Встретимся там перед пробным полетом? Надо расставить последние точки над «i». – Тони, всё, что умею я, могут и они. Это опытные инженеры ВВС. – Нам с тобой надо поговорить, Ван. – Ван нахмурился. – Ты не струхнул, часом? – Он придёт, Тони, – перебила его жена. Тони кивнул и отвернулся. Ван тревожно посмотрел на Дотти: – Что случилось? Мы с Тедом собирались отнести тебе тарелку с фруктами. – Милый, это было два часа назад. Я уже в порядке. Нам пора на банкет. – Милая, – взмолился Ван, – только не заставляй меня сидеть на банкете. – Для Теда уже принесли высокий стульчик. Всё организовано. Меня посадят вместе с остальными церэушными женами. Я этот банкет ни за что не пропущу. Дотти улыбнулась. – Это важно, милый. Ты действительно должен пойти. У Вана не было ни малейшего желания сидеть на дурацком банкете, но если сбежать вместе с Дотти и пообниматься не выйдет, то и бежать нет смысла. По крайней мере, покормят неплохо – отлично на самом деле покормят – и не потребуется вставать и толкать речь. Ван потратил массу драгоценных минут жизни, слушая утомительные протокольные вступления. Нудные глупости: пропавшие предметы, график автобусов, открыто поле для гольфа… Потом речь взялся произносить Джеб. Ван с болью наблюдал, как бедолага карабкается на кафедру. Джеб не ковылял, как обычно, а шел. За время директорства в БКПКИ несчастный изрядно похудел. Рамсфельд в свои семьдесят с лишком находился в отличной форме и с Джебом был безжалостен. Министр обороны засыпал Джеба лавиной «рамсфельдовских снежинок», записок с грозными требованиями проверить здоровье в военном госпитале и заняться безинфарктной гимнастикой. Джеб водрузил на нос бифокальные очки и порылся в конспекте. Ван никогда не видел его таким кротким, мирным и скучным. Джеб даже не стал начинать речь, как всегда, сомнительной шуткой. – Президентский комитет в полной мере достиг основных стратегических целей, поставленных перед ним… Выступления, пресс-релизы и частные встречи изменили рабочую парадигму ИТ-сообщества. Возврата к старым, небрежным способам не будет… Текущие проекты БКПКИ будут плавно переданы в ведение помощника заместителя главы ДВБ по защите инфраструктуры… Незаметная, но эффективная деятельность административно-бюджетного управления делает федеральное правительство крупнейшим и самым значительным закупщиком защищённого аппаратного и программного обеспечения… Что, во имя всего святого, это значит? Это что – обещанное Джебом большое шоу? Л где же грубая сила? Где бойцы с терроризмом, которые всем задницу надерут? Деловитые, опытные, холодноглазые оперативники, которые без жалости раздавят киберпреступников? Послушать Джеба, так вся затея ограничивалась проблемами закупок. – … эталонные криптографические тесты, разработанные Агентством национальной безопасности и Центром безопасности Интернета… Национальный институт стандартов и программа аккредитации и сертификации новых технологий… помощник секретаря по информационному анализу Директората защиты инфраструктуры, который займется сбором и хранением критических данных по инфраструктуре в базе данных… У Вана слипались глаза. Он обвел взглядом конференц-зал, уставленный букетами и отпотевшими кувшинами с водой. Слушатели упивались докладом. Для них это была нормальная речь. Джеб приводил околокомпьютерный мир в норму. Те, кто два года назад извергал безумные, шизофренические пророчества в кибернетической глуши, превращались в закоренелых бюрократов. Настоящих чиновников, с настоящими должностями и настоящими кабинетами. Тут кусочек бюджетного пирога. Там место замсекретаря. Финансирование. Чин. Подотчетная ответственность. Господи боже!… Джеб доблестно перечислял по имени всех обычных подозреваемых из числа работников бюро. – Не могу не отметить неустанные труды Герберта Хоуленда, нашего директора по связям с общественностью… Поднимись, Герберт – где же ты? – с тебя поклон… Редкие аплодисменты. Ван судорожно вцепился в край льняной скатерти. Боже ты мой, так вот почему они настаивали, чтобы он явился на банкет! Обязательное охлопывание. Программиста скрутил мандраж. Щека задергалась. Пощипывало пострадавшие нервы, прорастающие обратно сквозь костный цемент. – И героический заместитель директора БКПКИ по технической части Дерек Вандевеер! Ван с трудом поднялся на ноги. К изумлению и трепету его, зал огласился громовыми аплодисментами. Так громко в этот вечер не хлопали ещё никому. Почти неистово. Кто-то даже свистел – это оказался Майкл Хикок, сидевший за одним столом с техниками БОРАРЭ. Замолк он лишь через добрых восемь или девять секунд после того, как в зале воцарилась тишина. Ван сел. Лицо его пылало. И что это было? Неужели он действительно так славно поработал? Не может быть. Это унизительное позорище с КН-13… Ван ошалело глянул на сидевшую за другим столом Дотти. Та едва не лопалась от счастья. Когда банкет близился к концу, Ван подошел к жене. – Ты слышала, как они хлопали? – спросил он. – Или мне померещилось? Дотти покачала малыша на руках. – Ой, милый, мы с Тедом так тобой гордимся! – Пойдем отсюда. Просто жуть какая-то. – Ты обещал Тони, что заглянешь на взлетное поле и поможешь с пробным полетом. Ничего подобного Ван не обещал. – Пошли, разомнем ноги. Лебедей покормим или ещё что. – О нет, не сейчас! Мне придется пропустить ещё по бокальчику на большой веранде в компании церэушных жен, – сообщила Дотти. – Они мне рассказывают потрясающие истории про мужа, которого я никогда не знала. – Никакие они не «церэушные жены», милая. Эта рыжая дылда – точно. Ну, та, что на ногах не держится. По-моему, она была знакома с твоей мамой! |
||
|