"Схизматрица" - читать интересную книгу автора (Стерлинг Брюс)ЧАСТЬ ВТОРАЯ СООБЩАЮЩИЕСЯ АНАРХИИГлава 5Мало-помалу мир вступал в новую эпоху. Пришельцы милостиво приняли навязанный им человечеством таинственный ореол полубогов. Систему обуяло предчувствие счастливого Тысячелетия. В моду вошла разрядка. Впервые начали поговаривать о Схизматрице — постчеловеческой Солнечной системе, разнообразной, однако единой, в которой воцарится терпимость и каждый получит свою долю. Мощь пришельцев — они называли себя Инвесторами — казалось, была беспредельна. Они принадлежали к расе столь древней, что напрочь забыли о тех временах, когда еще не летали к звездам. Могучие корабли пришельцев бороздили обширное экономическое пространство, торгуя с девятнадцатью другими разумными расами. Было ясно, что их технология достигла такого могущества, что при желании они могли бы запросто разнести этот мирок не одну сотню раз. Так что человечеству оставалось лишь радоваться, что пришельцы выглядели такими безмятежными и приветливыми. Спокойствие и любезность их в данных обстоятельствах немало радовали человечество. Товары, которыми они торговали, почти всегда были безопасны, часто представляли собой немалый — но чисто академический — интерес для искусства либо науки, хотя практической пользы от них было на удивление мало. Богатства человечества рекой текли пришельцам в казну. К звездам на кораблях Инвесторов отправлялись лишь крохотные посольства, которым никогда ничего существенного добиться не удавалось, и они так и оставались крохотными — кораблевладельцы заламывали за проезд суммы поистине астрономические. Инвесторы же оборачивали богатства, выкачанные из человеческой экономики, и постепенно откупали человеческие предприятия. Одна-единственная техноновинка из их обширного арсенала могла превратить индустрию, пребывающую при последнем издыхании, в отрасль, акции которой ракетой взмывали в небо. Различные группировки ожесточенно грызлись промеж собой за пришельческую благосклонность; миры же, не желавшие сотрудничать с Инвесторами, очень скоро поняли, как легко и бесповоротно могут быть обойдены остальными. При Замирении Инвесторов пышным цветом расцвела торговля. Откровенная война стала считаться вульгарной; на смену ей пришла благопристойная скрытность наглого промышленного шпионажа. Грядущий Золотой Век казался все ближе и ближе — вот-вот, только руку протянуть. А годы текли, текли… Публика Линдсею понравилась. Пространство вокруг переполняли люди; разноцветные куртки с пеной кружев, ноги в узорных чулках, обутые в изящные ножные перчатки с пятью пальцами, запахи парфюмерии шейперов… Небрежно прислонившись к стене, обитой расшитым бархатом, Линдсей просунул руку в швартовочную петлю. Одет он был по самой наипоследней моде: парчовая куртка цвета «морской волны», зеленые атласные панталоны, чулки в желтую, булавочной толщины, полоску и элегантные ножные перчатки для невесомости. На фоне жилета поблескивала золотая цепочка видеомонокля. Его длинные, чуть тронутые сединой волосы были заплетены в косу, перевитую желтым шнурком. Среди шейперов Линдсей считался гораздо старше своих пятидесяти одного года — его полагали генетическим типом из начала шейперской истории. Таких в Голдрейх-Тримейне, одном из старейших шейперских городов-государств в кольцах Сатурна, хватало. Из театрального зала в холл выплыл механист, облаченный в цельнокроеный костюм изысканного оттенка красного дерева. Заметив Линдсея, он оттолкнулся ногой от двери и поплыл к нему. Дружелюбно выставив перед собой, руку, Линдсей помог ему погасить инерцию. Протез правой руки под рукавом тихонько прожужжал, и смолк. — Добрый вечер, мистер Бейер. Небрежно-элегантный механист кивнул, продевая руку в петлю: — Добрый вечер, доктор Мавридес. Всегда рад видеть вас. Бейер служил в посольстве Цереры унтер-секретарем по культурным связям. Это бесцветное звание являлось всего лишь прикрытием для его работы на разведслужбу мехов. — Не часто увидишь вас в это время суток, мистер Бейер. — А я слинял со службы, — с удовольствием сказал Бейер. В Голдрейх-Тримейне жизнь не затихала круглые сутки. Период от полуночи до восьми утра здесь был самым разгульным, да и полиции в это время было поменьше. Тут и механист мог смешаться с толпой, не привлекая к себе косых взглядов. — Вам понравилась пьеса, сэр? — Триумф! Не хуже, чем у Рюмина, можно сказать. Странно, раньше я об этом авторе — Фернанде Феттерлинге — ничего не слыхал. — Он местный, из молодых — и из самых талантливых. — О-о, один из ваших протеже… Ну, по поводу разрядки я его чувства разделяю. Знаете, в конце этой недели в нашем посольстве намечается небольшой прием; я был бы рад пригласить и мистера Феттерлинга. Хочу лично выразить свое восхищение. Линдсей уклончиво улыбнулся: — Я всегда рад видеть вас у себя. Нора часто о вас вспоминает. — Польщен. Доктор-полковник Мавридес — очаровательнейшая хозяйка. Бейер пытался не выказывать разочарования, однако чувствовалось, что ему явно хочется поскорей отделаться от Линдсея и наладить контакт с кем-нибудь из столпов местного общества. Линдсей его за это не осуждал — чего уж, работа такая. Линдсей и сам имел звание доктор-капитана Службы безопасности и занимал должность эксперта по социологии Инвесторов. Даже в эти дни, в дни Замирения Инвесторов, чин в Службе безопасности был обязателен для работников военно-научного комплекса шейперов. Что ж, с волками жить — значит, и выть соответственно. В ипостаси театрального администратора Линдсей никогда — даже намеком — не упоминал своего чина. Однако ж Бейер был о нем прекрасно осведомлен, и только дипломатическая вежливость позволяла им держаться на дружеской ноге. Ярко-голубые глаза Бейера обшарили толпу, которая заполонила фойе, и лицо его вдруг сделалось каменным. Линдсей проследил направление взгляда. Причиной заминки Бейера оказалась некая личность: на губе — микрофон-клипса, в ушах — клипсы-наушники, и явная нехватка элегантности в костюме. Охранник, причем не из шейперов: волосы, гладко зализанные назад, поблескивают антисептической смазкой, а лицо не по-шейперски перекошено. Линдсей вставил в правый глаз видеомонокль и начал съемку. Заметив это, Бейер кисловато улыбнулся: — Здесь их четверо. Ваша постановка привлекла внимание весьма видного человека. — Похожи на обитателей Цепи, — сказал Линдсей. — Официальный визит, — пояснил Бейер. — Но здесь он — инкогнито. Глава государства, Республики Моря Ясности, Филип Хури Константин. Линдсей отвернулся: — Не имею чести знать этого джентльмена. — Он — не из сторонников разрядки. Я знаю его лишь с чужих слов и представить вас не могу. Держась к толпе спиной, Линдсей поплыл вдоль стены. — Я должен быть в кабинете. Не откажетесь покурить в моем обществе? — То есть втягивать дым в легкие? Не имею привычки. — В таком случае прошу прощения… Линдсей удалился. — Ведь двадцать лет прошло… Нора Мавридес сидела за консолью: мундир Службы безопасности, черный плащ небрежно накинут на плечи поверх янтарного цвета блузки. — Что это он вдруг? — проговорил Линдсей. — Мало ему Республики? Нора начала рассуждать вслух: — Причина его визита сюда, наверное, в милитантах. Они хотят, чтобы он поддержал их здесь, в столице. Во-первых, он имеет вес, во-вторых, не сторонник разрядки. — Правдоподобно. Если дела обстоят противоположным образом; Если милитанты полагают Константина ручным, лояльным к ним генералом-дикорастущим и понятия не имеют о его амбициях. И о его возможностях. На самом-то деле как раз он ими манипулирует. — Он тебя видел? — Не думаю. Сомневаюсь, что он вообще меня сможет узнать. — Линдсей медленно погрузил ложку в коробку с йогуртом. — Возраст сильно изменил мою внешность. — У меня сердце не на месте после просмотра того, что ты снял. Абеляр, столько лет все у нас было замечательно… Если он поймет, кто ты такой… Он же нас уничтожит. — Не факт. — Сморщившись, Линдсей заставил себя проглотить йогурт, приготовленный специально для нешейперов, чей кишечник и желудок прошли антисептическую обработку, и ужасно горчивший от ферментов. — Ну разоблачит меня Константин — а дальше? У нас останутся пришельцы. Инвесторам плевать и на мои гены, и на мое образование… Они нас прикроют. — Он же — убийца! На него нужно напасть первым. — Не нам, дорогая моя, обсуждать такую возможность. — Механическая рука Линдсея взяла картонку, тонкие стенки слегка вогнулись. — Я всегда старался избегать с ним столкновения. По возможности. Я нарвался совершенно случайно. Это — как кости бросить. — Не говори так! Неужели мы ничего не можем сделать? Линдсей побарабанил железными пальцами по столу. Вот и рука — тоже часть маскировки. Когда-то этот древний протез принадлежал Верховному судье; древность вещи как бы намекала посторонним на преклонные годы ее носителя… На стене кабинета Норы медленно проворачивался Сатурн — телезапись вращения была сделана со спутника. Золотистую дымку, окутывавшую поверхность, бороздили ярко-оранжевые токи ветров. — Может, в конце концов, уехать отсюда? — предложил Линдсей. — Не сошелся же свет клином на Голдрейх-Тримейне. Ущелье Кирквуда — тоже, между прочим, неплохо. Или Кластер Кассини. — И пусть все, чего мы здесь достигли, пойдет прахом? Линдсей рассеянно взглянул на экран. — Мне хватит того, что со мной — ты. — Абеляр, я не могу без этого места. Без должности профессора-полковника. И потом — как же дети? И — наша лига? Они ведь полностью зависят от нас… — Ты права. Наш дом — здесь. — Именно. И не делай из мухи слона. Он скоро уедет в свою Республику. Не будь Голдрейх-Тримейн столицей, Константин вообще бы сюда не сунулся. В соседней комнате раздался взрыв детского смеха. Нора убавила звук. — С Филипом мне не ужиться, — задумчиво сказал Линдсей. — Слишком многое мы друг о друге знаем. — Не будь таким фаталистом, милый. Я не собираюсь сидеть сложа руки, когда какой-то дикорастущий выскочка является и начинает угрожать моему мужу. Поднявшись из-за консоли, она подошла к нему. Центробежное тяготение в половину земного одернуло подол ее юбки. Усадив жену на колени, Линдсей взъерошил пальцами своей «природной» руки ее волосы: — Забудем про него, Нора. Иначе опять дойдет до смертоубийства. Она поцеловала его: — Раньше ты был один. А теперь многое изменилось. За нами — Полночная лига. За нами — Мавридесы, Инвесторы и мой чин в «Безопасности». Мы уверены в себе, и жизнь принадлежит нам! Филип Константин наблюдал отправление своего корабля в видеомонокль. Монокль ему нравился — стильная штучка. Ему было до боли обидно, что приходится жить в стороне от таких замечательных новшеств. Мода, что ни говори, мощный фактор воздействия. Особенно — на шейперов. За кормой его «Фрэндшип Серен» комплекс Голдрейх-Тримейна неспешно вращался против часовой стрелки. Константин внимательно изучал вид города, транслируемый на его монокль с камеры, установленной на корпусе корабля. Этот орбитальный город был прямо-таки наглядным пособием по истории шейперов. «Ядром» служил темный, из толстой брони цилиндр — прибежище первопоселенцев, отчаянных пионеров, прибывших добывать минералы в кольцах Сатурна, несмотря на высокую радиацию и тяжелейшие электромагнитные бури. Цилиндрическое ядро Голдрейх-Тримейна было темным, словно упрямый желудь, выживший и разросшийся в совершенно фантастическое растение. Ныне «желудь» опоясывали кольцом металлические сферы, по поверхности его плавно скользили установленные на рельсах радарные установки, вокруг него на белых керамических стеблях вращались два громадных взаимно уравновешивающихся трубчатых «пригорода». Внутренний комплекс окружала россыпь жилых комплексов, лишенных тяготения. За пузырями пригородов вставали стены нематериальной Бутыли. «Фрэндшип Серен» достиг прохода в Бутыли. В монокле сверкнули разноцветные струи помех, и Голдрейх-Тримейн исчез. Видимым осталось только отсутствие Голдрейх-Тримейна: лепешка черного тумана на фоне белых ледяных глыб Кольца. Черный туман и был собственно Бутылью: магнитное токамак-поле восьми километров в длину, защищавшее город-государство шейперов «паутиной» на термоядерной энергии. На таком громадном расстоянии от Солнца от энергии светила толку было немного. Шейперы обзавелись собственными солнцами, яркими ядрами, для каждого государства Совета — своим. Для Голдрейх-Тримейна, Дермотт-Голд-Мюррея, Фазы Тельца, Ущелья Кирквуда, Синхрониса, Кластера Кассини, Кластера Энке, Союза старателей, Арсенала… Константин знал на память их все. Включились двигатели, еле заметное ускорение чуть встряхнуло корабль. Метеостанция Голдрейх-Тримейна дала разрешение на вылет, значит, страшных молний, проскакивающих иногда между элементами Кольца, не ожидается. Радиационный фон невысок. А путешествие на новых, шейперских, двигателях займет каких-то несколько недель. В каюту вошел Зенер и сел рядом. — Вот и все… — сказал он. — Что, Карл, уже ностальгия? — Константин поднял взгляд на высоченного драматурга. — По Голдрейх-Тримейну — да. А по тамошнему народу… Это другой вопрос. — В один прекрасный день ты вернешься сюда триумфатором. — Очень любезно со стороны вашего превосходительства. Зенер поскреб подбородок, и Константин отметил, что стандартные бактерии Республики уже пометили его шею. — Давай без чинов, — сказал Константин. — В Совете Колец так принято, но в Республике это отдает аристократизмом. А такая идеология у нас не поощряется. — Понимаю, доктор Константин. И буду поосторожнее. Гладко выбритое лицо Зенера дышало безликой шейперской красотой. Костюм его был чрезмерно изыскан, в тускловатых коричневых и бежевых тонах. Константин спрятал монокль в карман расшитого бронзовой нитью бархатного жилета. На спине под льняным вышитым пиджаком выступил пот; кожа спины шелушилась там, где омолаживающий вирус пожирал старые клетки. Уже два десятка лет бродила эта инфекция по его организму — первая награда за лояльность к шейперам. В местах, где поработал вирус, оливково-смуглая кожа становилась гладкой, как у младенца. Зенер осмотрел стены каюты. Толстый слой изоляции был украшен пуантилистскими гобеленами, изображавшими виды Республики. Буйные фруктовые сады под небом в белоснежных облаках, солнце, с церковной торжественностью озирающее с высоты золото пшеничных полей, сверхлегкий летательный аппарат, несущийся вдаль над каменными особняками, крытыми красной черепицей… — А как же выглядит эта ваша Республика на самом деле? — Глухая дыра, — ответствовал Константин. — Осколок прошлого. До нашей революции она здорово загнила. Не только в социальном смысле, физически — тоже. Столь огромная экосистема требует тотального генетического контроля. Но основатели о будущем не задумывались. На их век хватило — и ладно. — Константин сложил кончики пальцев. — И мы унаследовали этот бардак. Цепь миров высылала своих прожектеров и мечтателей. Например, генетиков-теоретиков, сформировавших Совет Колец… Цепь слишком уж привередничала и к настоящему моменту профукала всю свою силу. Превратилась в полуколонии… — Доктор, вы думаете, мы, шейперы, победим? — Да. — Константин улыбнулся Зенеру, а улыбался он исключительно редко. — Потому что мы понимаем, за что идет борьба. За жизнь. Нет, я не хочу сказать, что мехи будут разом уничтожены. Они могут доживать свое еще века и века. Но все равно вымрут. Превратятся в киберов, перестанут быть живыми людьми из плоти и крови. А это — тупик, ведь пропадает сила воли. Ни императивов, ни воображения — одни программы. Драматург кивнул: — Логично. Не то что лозунги, которые вы, должно быть, слышали на днях в Голдрейх-Тримейне. Единство в разнообразии… Все группы составляют одну огромную Схизматрицу… Род людской заново объединяется перед лицом пришельцев… Константин заерзал в кресле, пытаясь тайком почесать зудящую спину. — Да, я слышал подобные упражнения в риторике. Со сцены. Тот продюсер, о котором вы говорили… — Мавридес? — оживился Зенер. — Могущественный клан. Голдрейх-Тримейн, Джастроу-Стейшн, Ущелье Кирквуда… Они никогда не были представлены в Совете, но имеют общие гены с Гарза, Дрейперами и Феттерлингами. А Феттерлинги очень влиятельны. — Вы говорили, этот человек — только по браку Мавридес. Что он не генетический. — Одиночка, вы хотите сказать. Не из линии. Да. И ему не позволено вносить в линию свои гены. — Зенер рассказывал сплетню с явным удовольствием. — К тому же Инвесторы в нем души не чают. И еще он — цефеид. — Цефеид? То есть из Службы безопасности? — Доктор-капитан Абеляр Мавридес, цефеид, доктор философии. Чин для его возраста — не бог весть какой… Говорят, когда-то он был бродягой, потом — горняком-кометчиком. Где-то на границе Системы встретился с пришельцами, каким-то образом пролез к ним в доверие… Буквально через несколько месяцев после первого своего появления они привезли этого Мавридеса с женой в Голдрейх-Тримейн на одном из своих звездолетов. И с того момента он все идет и идет в гору. Корпорации нанимают его для посредничества в делах с пришельцами. Он преподает инвесторологию и бегло говорит на их языке. И достаточно богат, чтобы напустить тумана на свое прошлое. — Шейперы из старых ревностно оберегают свою личную жизнь… Зенер помрачнел. — Он — мой враг. Он сломал мне карьеру. Константин обдумал услышанное. Он-то знал о Мавридесе гораздо больше, чем Зенер, и этого последнего выбрал не наугад. Вполне естественно, что у Мавридеса не может не быть врагов, а значит, куда легче отыскать их, чем создавать новых. Вот Зенер — он жестоко разочарован. Первая его пьеса с треском провалилась, а вторую так и не поставили. К закулисным махинациям Мавридеса и его Полночной лиги не допущен. Ярый антимеханист. Генетическая линия катастрофически пострадала во время войны. Сторонники разрядки его отвергают… А Константин его приблизил и обласкал. Заманил в Республику, суля богатые театральные архивы и живые драматургические традиции, которые Зенер сможет невозбранно осваивать и воплощать в жизнь. Конечно же, этот шейпер был ему благодарен, и чувство признательности превратило его в пешку Константина. Константин молчал. Мавридес не давал ему покоя. Щупальца влияния этого человека оплели весь Голдрейх-Тримейн. Нет, такие совпадения — за гранью возможного. Они складывались во вполне осмысленный сюжет. Человек, пожелавший назваться именем Абеляр. Театральный импресарио. Ставящий политические пьесы. И супруга его — дипломат. Слава богу, Константин точно знал, что Абеляр Линдсей мертв! Его агенты в Дзайбацу зафиксировали смерть Линдсея от рук Гейша-Банка. И он, Константин, даже разговаривал с женщиной, приказавшей убить Линдсея, шейпером-ренегаткой по фамилии Кицунэ… Он знал всю эту печальную историю от и до: связь Линдсея с пиратами, в припадке отчаяния — убийство бывшей главы Гейша-Банка… Смерть Линдсея была ужасна. Но — почему все-таки наемный убийца, нанятый Константином, так и не вернулся из Дзайбацу? Он не допускал, что этот человек подался в бродяги. Наемным убийцам имплантированы «предохранители»; выживают очень немногие. Многие годы Константин провел в постоянном страхе перед этим пропавшим наемником. Элита Службы безопасности Совета Колец уверяла его, что этот убийца мертв. Константин не поверил и никогда больше с ними не связывался. Многие годы он проникал все глубже и глубже в скрытый от постороннего взгляда мир тайных операций шейперов. Наемные убийцы и телохранители, зачастую это были одни и те же люди, освоившие смежную профессию. Они-то и стали его ближайшими союзниками. Он знал их уловки, знал, кто и кому фанатически предан. Он постоянно боролся за их доверие. Он укрывал их в Республике, прятал их от преследований со стороны пацифистов. Он использовал свой престиж для осуществления их милитаристских целей. Некоторые шейперы до сих пор презирают его за то, что гены его не спланированы. Уважения большинства остальных он все же сумел добиться. Личная вражда его не волновала. Беспокоило то, что его могут внезапно остановить, прежде чем он будет готов померяться силой с миром. Прежде чем он достигнет высот, которые владели его помыслами с самого детства. Кто же прознал про этого Линдсея, единственного человека, который когда-то был другом Константина… В те времена, когда он, Константин, был молод, когда воля его еще не окрепла, когда мягка еще была броня недоверия к окружающим, Линдсей был его ближайшим другом. Кто же выпустил на свободу этот призрак? Для чего? Гости, собравшиеся на свадьбу, заполонили сад. Из своего укрытия за кустами карликовой магнолии Линдсей заметил жену; несколько легких прыжков, и она уже стояла с ним рядом — гравитация была в половину нормы. Зеленые ветви шуршали по распростертым крыльям Нориной шляпки. Нора была в плотном вязаном платье цвета охры, шитом серебром и с ажурными янтарными рукавами. — У тебя все в порядке, дорогой? — Кайма на рукаве, чтоб ей сдохнуть… Танцевал — и вот, как-то умудрился оторвать. — А то я смотрю, тебя нет. Может, помочь? — Сам справлюсь, — ответил Линдсей, отчаянно сражаясь со сложным переплетением. — Осилю как-нибудь потихоньку. — Давай помогу. Шагнув сквозь кусты, она вытащила из шляпки богато украшенные спицы и заработала ими над его рукавом с ловкостью и сноровкой, о каких Линдсей не мог даже мечтать. Вздохнув, он аккуратно спрятал собственные спицы обратно в галун. — Регент про тебя спрашивал, — сообщила она. — И прибыли генные старейшины. — Куда ты их определила? — На веранду. Пришлось выгонять оттуда детей. — С этими словами она завершила работу. — Вот. Сойдет? — Ты у меня — просто чудо. — Нет-нет, не целуй меня, Абеляр, всю косметику смажешь. Потом. — Она улыбнулась. — Ты потрясающе выглядишь. Пальцами механической руки Линдсей пробежал по завиткам своих седых волос. Стальные суставы сверкали драгоценными камнями; среди проволочных сухожилий искрились жгуты волоконной оптики. Одет Линдсей был в официальную академическую гофрированную мантию Голдрейх-Тримейна: в лацканах — значки, означавшие чин, — и в темно-коричневые панталоны. Коричневые чулки смягчали величественность костюма, едва заметно переливаясь. — Я танцевал с невестой, — сказал он. — Гости, похоже, удивились. — Я слышала возгласы, дорогой. Улыбнувшись, она взяла его под руку, положив кисть ему на рукав, чуть выше обнаженной стали локтя. Они покинули сад. В патио невеста с женихом танцевали на потолке, вниз головами. Ноги их так и мелькали на танцплощадке, оборудованной специальными петлями. Глядя на невесту, Линдсей почувствовал неожиданный прилив счастья, почти граничащего с болью. Клео Мавридес… Юная невеста была клоном погибшей женщины, унаследовавшим гены и имя покойной. Порою Линдсей словно бы видел в задорном взгляде молодой Клео нечто неуловимо старческое — так звон в бокале, сойдя на нет, еще заставляет вибрировать его хрустальные стенки. Что ж, Линдсей сделал все, что мог. С момента производства Клео находилась под его особой опекой. Пришлось им с Норой удовлетвориться хоть такой компенсацией… Это было больше чем искупление — слишком уж много они потратили усилий. Это была любовь. Жених танцевал мощно; все гены Феттерлингов обеспечили его медвежьи силу и сложение. Фернанд Феттерлинг был одаренным человеком, выдающимся даже на общем фоне сообщества гениев. Двадцать лет знал Линдсей этого человека — как драматурга, архитектора и члена лиги. Созидательная энергия Феттерлинга и по сию пору внушала Линдсею благоговение, граничащее со страхом. Интересно, подумал он, сколь долговечен будет их брак? Легкая, изящная Клео и спокойный, серьезный Феттерлинг с острым, точно стальная секира, умом… Конечно, они любят друг друга, но и расчет в этом браке сыграл немалую роль. В их брак вложен значительный капитал — как экономически, так и генетически. Нора провела его сквозь толпу детишек, гонявших жужжащие волчки, подхлестывая их изящно сплетенными кнутиками. Выигрывал, как обычно, Паоло Мавридес. Лицо девятилетнего мальчика светилось исключительной, прямо-таки сверхъестественной сосредоточенностью. — Нора, юлу мою не задень, — сказал он. — А Паоло играет нечестно, — сообщила Рэнда Феттерлинг, плотно сбитая шестилетняя девочка с озорной улыбкой, выдававшей отсутствие передних зубов. — У-у, — протянул Паоло, не поднимая глаз. — А Рэнда — ябеда. — Играйте дружно, — сказала Нора, — не мешайте старшим. Старейшины сидели на веранде вокруг стола в стиле «буль» и говорили взглядами. Непривычному человеку беседа на этом языке действительно показалась бы лишь чередой косых взглядов. Кивнув собравшимся, Линдсей заглянул под стол. Под столом двое детишек возились с петлей из длинной веревки. Работая в четыре руки и используя пальцы ног, они соорудили из веревки сложную паутину. — Очень мило, — сказал Линдсей. — Но лучше идите-ка вы играть в паучат где-нибудь в другом месте. — Ладно, — нехотя согласился тот, что постарше. Осторожно, стараясь не испортить работу, дети поползли к выходу, держа опутанные веревкой руки перед собой. — Я им тут дал леденцов, — сказал Дитрих Росс, когда дети ушли, — так они сказали: мол, сберегут на потом! Где это слыхано, чтобы дети в этом-то возрасте берегли леденцы «на потом»?! Куда мир катится?.. Усевшись за стол, Линдсей раскрыл небольшое зеркальце и извлек из кармана мантии пуховку с пудрой. — Эк ты взопрел, однако, — заметил Росс. — Нет, Мавридес, ты уже не тот, что был раньше. — Ты, Росс, старый мошенник, — ответил Линдсей. — Сам протанцуй четыре танца, а потом говори. — У Маргарет свежая мысль по поводу твоей скульптуры, — сказал Чарльз Феттерлинг. Бывший регент после смещения явно сдал. Выглядел он неопрятным и желчным, старомодная прическа была изъедена сединой. — И что же вы о ней думаете, госпожа канцлер? — поинтересовался Линдсей. — Эротика. Канцлер-генерал Маргарет Джулиано, перегнувшись через инкрустированную столешницу, указала на плексигласовый гермокупол. Под куполом располагалась замысловатого вида скульптура. С того момента, как Инвесторы подарили ее Линдсею, рассуждения и догадки на предмет ее содержания не иссякали. Подарок, вырезанный из обычного льда, был покрыт сверкающим кристаллическим аммиаком. Специальные устройства поддерживали под куполом температуру в сорок градусов по шкале Кельвина. Состояла скульптура из двух приплюснутых комков, покрытых тончайшими, острыми кристаллами изморози, образующими филигранный узор. Изображение покоилось на волнистой поверхности — возможно, представлявшей некий невообразимо холодный океан. С одной стороны над поверхностью этого океана выступал еще один, совсем маленький, комок, который вполне мог бы изображать локоть. — Обратите внимание, их здесь двое, — сказала шейпер-ученая. — Уверена, что прочие подробности происходящего тактично скрыты под водой. Точнее, под этой жидкостью. — Они не очень похожи друг на друга, — возразил Линдсей. — Скорее уж один поедает другого. Если они вообще живые. — А я что говорил? — проскрежетал Зигмунд Фецко. Регент из механистов, намного старше всех шестерых, возлежал в своем кресле, совершенно измученный. Слова он выговаривал с огромным трудом, их буквально выжимал из его груди дыхательный корсет, скрытый под тяжелым пиджаком. — На втором, — продолжал он, — какие-то впадины. Скорлупа вдавливается внутрь, это его высасывают. Кто-то из детей Феттерлингов вбежал в комнату в погоне за убегающим волчком. Феттерлинг взглядом попросил Невилла Понпьянскула сменить тему. Ребенок убежал. — В самом деле, замечательный брак, — сказал Понпьянскул. — Изящество Мавридесов плюс решительность Феттерлингов… Кто может устоять против такого сочетания? Кстати, по-моему, Михаила Феттерлинг выглядит многообещающе. Какая у нее пропорция? Такие вещи Феттерлинг знал назубок: — Шестьдесят от Феттерлингов, тридцать от Мавридесов и десять от Гарца, по обмену. Но я присмотрел, чтобы гены Гарца были близки к ранним феттерлинговским. Никаких нам этих новых Гарца! Пока не выдержат проверки на прочность. — Молодая Аделаида Гарца — просто восхитительна, — возразила Маргарет Джулиано. — Одна из лучших моих студенток. Сверхспособные просто удивляют, регент. Настоящий квантовый скачок! Она огладила изящными, в мелких морщинках, руками лацканы усыпанной медалями мантии. — В самом деле? — спросил Росс. — Я некогда был женат на Аделаиде-старшей. — Что же случилось с Аделаидой? — осведомился Понпьянскул. — Увяла, — пожал плечами Росс. По комнате точно пробежал холодок. Линдсей решил сменить тему. — Мы хотим пристроить еще одну веранду. Эта нужна Hope под кабинет. — Ей нужно так много места? — спросил Понпьянскул. — Работа такая, — кивнул Линдсей. — А здесь — самый лучший район. Уэйкфилдовский Дзайбацу проверил его на подслушивающую аппаратуру. Иначе пришлось бы вызывать техников и переворачивать все вверх дном… — Строим в кредит? — спросил Росс. — Конечно, — улыбнулся Линдсей. — Теперь в ГТ все и все делают в кредит, — сказал Росс. — Не понимаю я этого. — Ну, конечно, — сказал Феттерлинг. — Ты-то, Росс, за восемь десятков лет ничего в своей берлоге не поменял. В этих крысиных норах, что на осевой, и повернуться негде. Вот мы, Феттерлинги… Жених только что доставил нам проект и спецификации нового комплекса пузырей. — Хлипкое дерьмо… — хмыкнул Росс. — Нет, в ГТ все одно теперь слишком тесно. Слишком много этих «молодых акул». Дела, конечно, выглядят неплохо, но — нутром чую — назревает крах. Если что, я сматываю удочки и отправляюсь к кометчикам. А то давненько мне не приходилось пытать удачу. Понпьянскул глянул Линдсею, всеми морщинками век выразив снисходительное пренебрежение к непрестанному хвастовству Росса своей удачей. Лет сто назад Россу крупно повезло с шахтами, и до сих пор он никому не позволяет об этом забыть. Других постоянно подзуживает, а сам рискует разве что в выборе и ношении этих своих странноватых жилетов… — У меня есть кандидат в лигу, — сказал Феттерлинг. — Благовоспитан, учтив. Карл Зенер. — Этот драматург? — осведомилась Маргарет Джулиано. — Мне его вещи не нравятся. — Иными словами, он не за разрядку, — пояснил Феттерлинг. — И не гармонирует с твоим пацифизмом. Мавридес! Вы, несомненно, его знаете. — Знаком, — отвечал Линдсей. — Зенер — фашист, — сказал Понпьянскул. Новый предмет разговора прямо-таки гальванизировал престарелого доктора; он живо подался вперед, скрестив перед собою руки. — Он — человек Филипа Константина. Много лет проживал в Республике. В этом рассаднике шейперов-милитантов. — Успокойся, Невилл, — нахмурился Феттерлинг. — Уж я-то Цепь знаю, сам оттуда… То, что там проделал Константин, следовало сделать еще сто лет назад. — В смысле — заселить свой сельскохозяйственный мирок вышедшими в тираж наемниками? — Привести еще один мир в сообщество шейперов! — Это попросту культурный геноцид… — Понпьянскул совсем недавно прошел омоложение; все его худощавое тело трепетало от, неестественного прилива энергии. Линдсей не спрашивал, какой техникой он пользуется; кожа сделалась гладкой, но какой-то не слишком живой, приобрела своеобразный смуглый оттенок, не встречающийся в природе. Костяшки пальцев были морщинистые, как спущенные воздушные шарики. — Орбитальную республику следовало бы оставить как есть, в качестве музея. Это было бы самым верным решением. Разнообразие необходимо, и нет ничего страшного в том, что не каждая образующаяся у нас общественная структура оказывается жизнеспособной. — Невилл, — веско сказал Зигмунд Фецко, — ты разговариваешь как ребенок. Понпьянскул откинулся на спинку кресла: — Признаюсь, после последнего омоложения я перечитывал свои старые речи. — За которые тебя вычистили, — заметил Феттерлинг. — Ты о моем пристрастии к старине? Теперь уже и мои собственные речи — седая древность. Однако прежние проблемы так никуда и не делись. Политики сводят мир воедино, технологии же его дробят. Крохотные анклавы навроде Республики не следует трогать. Чтобы, если мы прикончим себя собственными руками, было кому собирать обломки. — Есть Земля, — напомнил Фецко. — Какой смысл говорить о варварах, — с этими словами Понпьянскул отхлебнул фраппе с транквилизатором. — Будь у тебя, Понпьянскул, достаточно мужества, — заявил Росс, — ты бы отправился в Республику и занялся этим-вопросом сам. — Могу поспорить, — хмыкнул Понпьянскул, — что соберу там просто убийственные улики. — Чушь, — сказал Феттерлинг. — Это что, спор? — Росс смерил обоих взглядом. — Тогда я буду судьей. Если вам, доктор, удастся найти улики, которые проймут даже мою носорожью чувствительность, мы все согласимся, что правда на вашей стороне. — Давненько я не… — заколебался Понпьянскул. — Испугался? — захохотал Росс. — Тогда сиди себе и делай загадочный вид. Тебе же нужен фасад загадочности, так? Иначе кто-нибудь из молодых акул схарчит тебя за завтраком — и дело с концом. — Один раз после чистки были уже такие желающие позавтракать, — заметал Понпьянскул. — Подавились. — Так это ж двести лет назад, — продолжал подзадоривать его Росс. — Я вспоминаю некий эпизод с — как это там было? — с бессмертием через применение кельпа. — Что? Понпьянскул моргнул. Постепенно воспоминания, похороненные под грудой десятилетий, пробились наверх. — Кельп, — сказал он. — Волшебное растение из земного океана. — Он продолжал, цитируя сам себя: — Друзья! Что изменит ваш каталитический баланс? Ответ: кельп. Чудесное растение, рожденное морем и измененное генетически, способное ныне произрастать в pane — соляном растворе, от которого прослеживается происхождение самой крови… Господи боже мой, дальше не помню. — Он торговал пилюлями из кельпа, — поведал обществу Росс. — Устроил себе контору в какой-то надувной трущобе. Радиация там была такая — можно яичницу на переборках жарить… — Плацебо, — сказал Понпьянскул. — В те времена Голдрейх-Тримейн был полон дикорастущих. Горняки, беженцы, прожаренные радиацией. Тогда Бутыль нас еще не защищала. А если пациент выглядел уж совсем безнадежно, я примешивал немного обезболивающего. — Всем нам не дожить до таких лет без некоторых процедур, — сказал Линдсей. — К черту воспоминания, Мавридес, — рыкнул Феттерлинг. — Росс, я желаю знать, на что спорю. Что я выиграю, если у Понпьянскула ничего не выйдет? — Мой дом, — сказал Понпьянскул. — В Колесе Фицджеральда. Феттерлинг широко раскрыл глаза: — А что поставлю я? — Проиграв, ты публично разоблачишь Константина и Зенера. Плюс возмещение дорожных расходов. — Твои чудесный домик, — протянула Маргарет Джулиано. — Невилл, как же ты расстанешься с ним? Понпьянскул пожал плечами: — Если будущее — за Константином и его дружками, мне все равно здесь не жить. — Не забывай, что ты лишь недавно прошел курс, — с беспокойством сказал Феттерлинг. — И действуешь с излишней поспешностью. А мне не слишком-то по нутру выгонять человека из его берлоги. Можем отложить пари, пока… — Отложить… — проговорил Понпьянскул. — Вот в чем наше проклятие — всегда мы все откладываем на потом… И это когда молодые вгрызаются, впиваются в каждый год так, словно не было никакого «вчера»… Нет, регент, я подтверждаю пари. Он протянул Феттерлингу руку. — Заметано! — Ладошка Понпьянскула утонула в лапище Феттерлинга. — А вы, вчетвером, свидетели. — Я отправляюсь с ближайшим кораблем, — сказал Понпьянскул, поднимаясь. Его зеленоватые глаза лихорадочно блестели. — Мне нужно приготовиться. Очаровательный праздник, Мавридес. — Спасибо, сэр, — ошарашено ответил Линдсей. — Шляпа ваша, я думаю, у робота. — Я должен поблагодарить хозяйку. С этими словами Понпьянскул покинул веранду. — Совсем чокнулся, — сказал Феттерлинг. — После этой новой процедуры у него крыша съехала. Впрочем, бедняга никогда не отличался стабильностью… — Какую процедуру он проходил? — прохрипел Фецко. — На вид в нем столько энергии… — Из непроверенных, — улыбнулся Росс. — Он не может позволить себе зарегистрированной процедуры. Я слышал, он договорился с человеком побогаче и предоставил себя для эксперимента. И они поделили расходы. Линдсей глянул Россу. Тот спрятал лицо, поднеся ко рту канапе. — Рискованно, — сказал Фецко. — Потому-то молодые нас еще и терпят. Мы берем их риск на себя. Расчищаем им путь. Отсеиваем негодные процедуры… ценой своих жизней. — Могло быть и хуже, — сказал Росс. — Он мог нарваться на один из этих кожных вирусов. Сбрасывал бы сейчас кожу не хуже змеи, хе-хе! Из звукопоглощающего поля, заслонявшего дверной проем, выступил Паоло Мавридес: — Нора сказала: приходите проводить Клео и мистера Феттерлинга. — Спасибо, Паоло. Джулиано и регент Феттерлинг направились к дверям, обсуждая на ходу строительные расходы. За ними засеменил Фецко; ноги его довольно громко жужжали. Росс придержал Линдсея за локоть: — Минутку, Абеляр. — Слушаю вас, гуманитар-лейтенант. — Нет, Абеляр, я не по службе. Ты ведь не скажешь Джулиано, что это я Понпьянскула подбил? — На незарегистрированную процедуру? Нет, не скажу. Хотя с твоей стороны это было жестоко. Росс ухмыльнулся с глуповатым самодовольством. — Понимаешь, несколько десятков лет назад я почти женился на Маргарет… Невилл говорил, что времена моей супружеской жизни могут теперь в любой день наступить снова… Послушай, Мавридес, мне все покоя не дает, как ты последние годы выглядишь. Ты же, между нами говоря, развалина! Линдсей коснулся своих поседевших волос. — Не ты первый мне об этом говоришь. — Вопрос — не в деньгах? — Нет. — Линдсей вздохнул. — Не желаю, чтобы инспектировали мою генетику. Сейчас столько наблюдателей от Службы безопасности, а я, откровенно говоря, не совсем такой, каким выгляжу… — Что за хрень, в таком-то возрасте?.. Слушай, Мавридес, я давно подозревал нечто в этом роде. Ведь не зря тебе не позволено иметь собственное потомство. Я тут разузнал об одном месте, очень тихом и конфиденциальном. Конечно, это стоит приличных денег, но зато не задают никаких вопросов и не заводят документации. Все делается втихую. В одном догтауне. — Ясно. При таком риске… — Ты же знаешь, — пожал плечами Росс, — что я не очень в ладах с остальными из моей генолинии. Они мне своей документации не дают, приходится проводить исследования самому. Может, провернем кое-что вместе? — Я не против. Но у меня нет секретов от жены. Ей можно сказать?.. — Конечно, конечно… Значит, договорились? — Я свяжусь с тобой. Линдсей положил руку-протез на плечо Росса. Тот еле заметно вздрогнул. Новобрачным удалось добраться лишь до беседки, где они застряли в толпе поздравляющих. Линдсей, приобняв Клео, придержал левой рукой за предплечье Фернанда Феттерлинга: — Береги ее получше, она же у нас совсем еще маленькая. Фернанд взглянул ему в глаза: — В ней — моя жизнь. — Молодец, правильно говоришь. А ту новую пьесу мы пока отложим. Любовь важнее. Нора чмокнула Фернанда, смазав его косметику. Тем временем молодежь, что собралась в доме, разошлась не на шутку. Танцы на потолочных петлях перешли чуть ли не в драку: молодые шейперы, визжа от смеха, пихались изо всех сил; каждый старался столкнуть соседа с танцтакелажа. Те, кто уже упали, цеплялись за других, болтаясь в половинной гравитации. Веселые ребята, подумал Линдсей. Скоро многие из них тоже женятся; кое-кто даже сможет, подобно Фернанду, удачно совместить при этом любовь с политикой… Пешки. Пешки в династических играх старейшин, где правила определены капиталами и генетикой. Он оглядел собравшихся, оценивая каждого из них с точностью, приобретенной за три десятка лет общения с шейперами. Часть толпы была скрыта за деревьями сада, прямоугольника буйной зелени, окруженного мозаичными плитами патио. Четверо детей Мавридесов мучили робофицианта — он, несмотря на все толчки и подножки, никак не желал ронять свой поднос с бокалами. Половинная гравитация позволила Линдсею легко подпрыгнуть вверх и взглянуть, что делается по ту сторону сада. А там заварился нешуточный спор: человек в черном комбинезоне дискутировал с полудюжиной молодых шейперов. Беда. Подойдя к дорожке, ведущей через крышу сада, Линдсей вспрыгнул на потолок. С привычной легкостью цепляясь за рукояти и переставляя ноги из углубления в углубление, он поспешил к компании. На несколько мгновений его задержали трое детишек, промчавшихся, громко хихикая, в ту же самую сторону. Один ребенок обогнул Линдсея слева, другой — справа, а третий перебрался прямо через него. Кружева на рукаве снова оторвались. — Да чтоб он сгорел, этот рукав, — пробормотал Линдсей, спрыгивая на пол. Правда, к этому времени не многим удалось сохранить свой костюм в целости… Он направился к спорщикам. Взятый в осаду молодой механист был одет в элегантный атласный комбинезон с черной тесьмой и легонькой оторочкой из шейперских кружев у ворота. Линдсей узнал его: из учеников Рюмина, прибыл из гастролирующего по Системе «Кабуки Интрасолар», назвался Уэллсом. Внешне Уэллс сильно напоминал бродягу: дерзок, коротко стриженные волосы спутаны, живой взгляд, размашистость движений говорит о привычке к невесомости. На плечах комбинезона — эмблемы в виде масок «Кабуки». И, кажется, пьян. — Да о чем тут говорить! — громко настаивал Уэллс. — Когда Инвесторов использовали как предлог для прекращения войны — это одно. Но для тех из нас, кто знает этих пришельцев с детства, истина очевидна. Они далеко не ангелы. Все их игры с нами — только ради их собственной выгоды. Пока что спорящие не замечали Линдсея. Он держался сзади, внимательно к ним присматриваясь. Обстановка, судя по всему, накалялась. Шейперами, окружившими Уэллса, были Африэль, Бесежная, Уорден, Парр и Ленг — его, Линдсея, выпускной класс. Лингвистика пришельцев. Они слушали механиста с вежливым презрением. Очевидно, объяснить ему, кто они такие, не удосужились, хотя докторантские мантии говорили за себя сами… — Так, значит, по-вашему мнению, их не стоит и благодарить за разрядку? — спросил Саймон Африэль, холодный и практичный молодой милитант, уже зарекомендовавший себя в военно-научном комплексе шейперов. Однажды он поведал Линдсею, что хочет получить назначение в какую-нибудь чужую звездную систему. Да и все они к этому стремятся: среди девятнадцати известных рас чужаков, конечно же, найдется хоть одна, с которой шейперам удастся установить надежные взаимоотношения. И тогда весь мир будет у ног того дипломата, что вернется с такого задания в здравом уме. — Да я, можно сказать, горой стою за разрядку, — заверил Уэллс. — Я просто желаю, чтобы и человечество участвовало в прибылях. Ведь — тридцать лет эти Инвесторы нас покупают и продают как хотят! А получили мы хоть что-то из их секретов? Межзвездный двигатель? Или их историю? Нет! Вместо этого они пудрят нам мозги бесполезными игрушками да весьма дорогими прогулочками к звездам. Эти чешуйчатые жулики наживаются за счет слабости и раздробленности человечества. И не один я так полагаю! Сейчас новое поколение в картелях… — И что из этого? — спросила Бесежная, богатая девица, уже освоившая восемь языков плюс инвесторский, образцовая шейперская светская дама в платье с «боярскими» рукавами и крылатой бархатной шляпке. — В картелях большинство составляют старшие, их отношение к нам не изменилось, им так привычнее. Если бы нас не защищали Инвесторы… — Именно так, госпожа без пяти минут докторша. — Уэллс был вовсе не так уж пьян. — Нас, желающих увидеть, что же такое Кольца в действительности, — сотни. Хватает и тех, кто безоглядно восхищается вами. К нам нелегально проникают ваши позапрошлогодние моды, ваше третьесортное искусство. Очень жаль! Мы так много можем друг другу предложить… Но Инвесторы выжимают из сложившегося положения все, что только могут. Они уже начали поддерживать поджигателей войны: положили конец перелетам «Кольца — картель», вдохновляют экономические войны… Поймите: самого факта, что я здесь, достаточно, чтобы на всю жизнь опозорить меня и даже объявить агентом Службы безопасности Колец — «микробом», как вы их называете. В картеле мне теперь пожизненный надзор обеспечен… Африэль заметил Линдсея и громко сказал: — Добрый вечер, господин доктор-капитан. Постаравшись принять благодушный вид, Линдсей выступил вперед. — Добрый вечер, господа докторанты. Добрый вечер, мистер Уэллс. Хотелось бы надеяться, что вы не обременены юношеским цинизмом. Мы живем в счастливые времена… Уэллс явно занервничал. Все механисты жутко боялись агентов Службы безопасности Колец, не сознавая, что военно-научный комплекс столь тесно вплетается в жизнь шейперов, что к Службе безопасности, тем ли, иным ли образом, принадлежит четверть населения. Вот, например, Бесежная, Африэль и Парр, записные лидеры полувоенных молодежных организаций Голдрейх-Тримейна. У Уэллса куда больше оснований опасаться их, чем Линдсея, с большой неохотой согласившегося принять капитанский чин… Однако Уэллс был насквозь проникнут недоверием и бормотал какие-то пустопорожние вежливости, пока Линдсей не отошел от компании. Что хуже всего — Уэллс прав. И студенты-шейперы это отлично понимали, хотя вовсе не собирались рисковать с таким трудом доставшимися докторскими степенями, публично выражая согласие с простодушным механистом. Еще бы: если желаешь получить от Совета Колец разрешение на полет к звездам, идеологически ты должен быть безупречен. Конечно же, Инвесторы — просто рвачи. Человечеству их приход не принес ожидаемого Золотого века. Их даже и умными-то особенно не назовешь. Берут они исключительно непрошибаемой наглостью да сорочьей жадностью на все, что блестит. Слишком алчны, чтобы чего-либо стесняться, точно знают, чего хотят, и в этом их решающее преимущество. Раздули их силу и значение свыше всякой меры, вот и все. И Линдсей тоже к этому руку приложил. Вспомнить хоть, как они с Норой выторговали за свой гиблый астероид три месяца уроков языка плюс бесплатный проезд до Совета Колец, где Линдсей, немедленно прославившись как первый друг пришельцев, сделал все, чтобы окружить их ореолом таинственности… А значит, он и сам виноват в этом мошенничестве. Он ведь даже самих Инвесторов обманул! Его инвесторское имя и по ею пору состоит из скрежета с присвистом, означающего «Художник». И до сих пор у него есть друзья-Инвесторы — или, по крайней мере, те, кому доставляет удовольствие его общество… Инвесторы обладают чем-то похожим на чувство юмора и, несомненно, по-садистски наслаждаются своими надувательскими сделками. И скульптура, подаренная ими и помещенная на почетном месте в его доме, вполне может оказаться всего-навсего парой кусков инопланетного говна! Бог его знает, какому сбрендившему чужаку втюхали они ту каменную голову. И мало удивительного, что такой горячий юнец, как Уэллс, хочет правды и орет об этом на каждом углу. Не представляет себе парень последствий или же просто на них плюет — слишком еще молод, чтобы жить по лжи. Ну, положим, ложь еще малость продержится. Невзирая даже на новое, выросшее при Замирении Инвесторов поколение, так и рвущееся срывать покровы, не подозревая, что рвут-то они тот самый холст, на котором написан их мир. Линдсей поискал жену. Она нашлась в своем кабинете, в тесном кругу своей банды заговорщиков, состоящей из профессионалов-дипломатов. Профессор-полковник Нора Мавридес раскинула над Голдрейх-Тримейном обширную паутину. Рано или поздно в ней окажутся все дипломаты столицы. Она была самой известной среди лоялистов своего класса и главным борцом за их дело. Линдсей прикрывался своей таинственностью. Насколько ему было известно, он единственный из зарубежного отдела остался в живых. Если же уцелели где-нибудь другие дипломаты не из шейперов, то только потому, что старались не высовываться. Ради приличия он на минуту задержался в кабинете, но безупречные манеры присутствующих, как всегда, действовали на нервы. Он прошел в курительную, где труппа феттерлинговских «Пастушьих Лун» приобщала двоих завзятых театралов к новомодному пороку. Линдсей сразу же окунулся в роль театрального импресарио. Эти-то верят в то, что видят: старик, немного заторможенный, без присущей прочим искры гения, однако щедрый и окруженный ореолом таинственности. Таинственность — это ведь так романтично! Доктор Абеляр Мавридес на то и рассчитывал. Он дрейфовал от одной беседы к другой: генетическая брачная политика, интриги Службы безопасности Колец, соперничество городов, научные стычки между «сменами» города, артистические лиги, — различные нити одной и той же ткани. Блеск этой ткани, сложное изящество социальных переплетений убаюкивали его. Порою такие приступы безмятежности настораживали: может, это возраст? Дряблость, предшествующая распаду? Ему, Линдсею, уже шестьдесят один… Свадебное гулянье подходило к концу. Актеры отправились на репетиции, расползлись по своим древним норам старейшины, и орды детей разбежались по детским садам своих генетических линий. Наконец и Линдсей с Норой смогли добраться до спальни. Нора была слегка пьяна, глаза ее блестели. Присев на краешек кровати, она завела руки за спину, расстегнула платье и потянула. Сложная «шнуровка» на спине с легким шуршаньем разошлась, как паутина. Первое омоложение понадобилось Hope двадцать лет назад, в тридцать восемь, а второе — в пятьдесят. Кожа ее спины зеркально поблескивала в розоватом свете ночника. Линдсей вынул из верхнего ящика тумбочки свой старый видеомонокль и снял с него футляр. Тем временем Нора высвободила свои изящные руки из расшитых бисером рукавов и принялась откалывать шляпку. Линдсей начал съемку. — Ты еще не разделся? — Она обернулась. — Абеляр, что ты делаешь? — Хочу запомнить тебя вот такой, — ответил он. — Как в этот прекрасный момент. Со смехом Нора отшвырнула шляпку, ловко выдернула из волос украшенные драгоценными камнями заколки, и косы ее темными волнами упали на плечи. Линдсей почувствовал прилив новых сил. Отложив монокль, он выскользнул из одежд. Начали они не спеша, с ленцой. Но в эту ночь Линдсей особенно чувствовал, что смертен, и это чувство подгоняло его, словно шпора. Его охватила страсть, и он любил жену с небывалым пылом, и она отвечала тем же. Жестко вбиваясь в нее напоследок, он созерцал сквозь пульс оргазма собственную железную руку на ее глянцевитом плече. Хватая ртом воздух, он слышал, как громко стучит его сердце. Когда он отстранился, она со вздохом потянулась и рассмеялась: — Чудесно. Как я счастлива, Абеляр! — Я люблю тебя, жизнь моя, — ответил он. Нора приподнялась на локте. — Милый, у тебя все в порядке? Глаза Линдсея жгло. — Сегодня вечером я говорил с Дитрихом Россом, — осторожно начал он. — Он предложил испробовать на мне новую процедуру омоложения. — О-о, — с радостью сказала она. — Хорошие новости. — Штука рискованная. — Дорогой, старость — вот действительно рискованная штука. Все остальное — вопрос тактики. Тебе не требуется ничего особенного, лишь незначительный декатаболизм; с этим справятся в любой лаборатории. И можно будет не думать об этом еще лет двадцать. — Но это означает — снять перед кем-то маску. Росс обещал строгую конфиденциальность, но я ему не доверяю. Феттерлинг с Понпьянскулом устроили сегодня довольно эксцентричную сцену. При подстрекательстве Росса. Нора принялась расплетать одну из своих кос. — Ты вовсе не стар, дорогой, просто слишком долго притворялся, что стар. И скоро тебе уже не придется притворяться. Дипломаты возвращают себе свои права, а ты ведь теперь — Мавридес. Вот регент Феттерлинг тоже дикорастущий, и никто из-за этого не думает о нем хуже. — Ну да! — Может, совсем немного… Хотя это неважно. Абеляр, у тебя глаза отекли. Ты принял ингибиторы? Линдсей молчал. Опершись на не знающую усталости железную руку, он сел в постели. — Я смертен, — сказал он. — Когда-то это имело для меня очень большое значение. И это — все, что осталось от меня прежнего, от прежних моих убеждений… — И что же ты думаешь: старея, ты будешь меньше изменяться? Если хочешь сохранить свои прежние чувства, нужно оставаться молодым. — По-моему, есть только один способ. Способ Веры Келланд. Руки ее замерли, коса осталась наполовину нерасплетенной. — Извини, — сказал Линдсей, — но это все время где-то здесь, рядом со мной, в тени… Я боюсь, Нора. Стань я снова молод, все изменится. Все эти годы, принесшие нам столько радости… Я заморожен здесь, залегши на, дно, с тобой, в счастье и безопасности. Рискнув же снова стать молодым — я буду у всех на виду… Она погладила его по щеке. — Дорогой, не волнуйся. Я — с тобой. Я не дам тебя в обиду. Кто бы ни задумал причинить тебе вред — только через мой труп. — Я понимаю, и рад этому, но никак не могу прогнать это чувство… Может быть, это вина? Вина за то, что все у нас так прекрасно? Что мы любим друг друга, тогда как другие умирают, словно крысы, загнанные в угол? — Голос его задрожал. Он опустил взгляд к пятну света ночника на охряном покрывале. — Сколько еще продлится Замирение? Старики нас презирают, молодые глядят на нас как на пустое место. Все меняется — и вряд ли изменится в лучшую для нас сторону… Милая… — Он взглянул ей в глаза. — Я отлично помню дни, когда у нас не было ничего, даже воздуха для дыхания, и все вокруг нас заполняла гниль. То, что мы приобрели с тех пор, является нашей чистой прибылью, но все это не настоящее… Реальны лишь отношения между тобой и мной — и более ничего. Скажи: если все остальное пойдет прахом, ты ведь останешься со мной?.. Она взяла мужа за руки, положив его протез поверх своего локтя. — Откуда у тебя эти мысли? Опять Константин? — Феттерлинг хочет ввести в лигу одного из его людей. — Так и знала, что тут не обошлось без этого деспота. Значит, это его ты боишься? Вспомнил прежние трагедии… Ну что ж, так-то лучше, теперь я знаю, с кем имею дело. — Дорогая, дело не только в нем. Видишь ли, Голдрейх-Тримейн не вечно будет на вершине. Замирение Инвесторов рушится; вновь начнется открытая борьба шейперов с механистами. Милитаристское крыло готово снова воспрянуть. Мы потеряем статус столицы… — Это — безосновательная паника, Абеляр. Мы еще ничего не потеряли. Сторонники разрядки в Голдрейх-Тримейне сильны, как никогда. Мои дипломаты… — Я знаю, ты сильна. Скорее всего, ты победишь. Но если проиграешь, если придется уйти в бродяги… — В бродяги? Мы, дорогой, не какие-нибудь беженцы, мы — генетические Мавридесы! При должностях, имуществе и состоянии! Здесь — наша крепость! И нельзя оставить ее просто так, когда она нам столько дала… Ничего, после процедуры ты перестанешь тревожиться. Вернув себе молодость, ты посмотришь на мир иначе. — Я знаю, — согласился Линдсей. — Это-то меня и пугает. — Я люблю тебя, Абеляр. Обещай мне завтра же позвонить Россу. — О, нет, — возразил Линдсей. — Нельзя показывать, что слишком торопишься. — Но когда же? — Ну, скажем, лет через несколько. По меркам Росса, это — ничто. — Но, Абеляр, мне больно видеть, как возраст съедает тебя. Слишком далеко зашло. Это просто неразумно… — Глаза ее наполнились слезами. Линдсей удивился и даже немного встревожился: — Не плачь, Нора… Сама себе делаешь больнее… Он обнял ее. Она прижалась к нему: — Неужели мы не сможем удержать, что имеем? Я уж сама засомневалась. — Я — просто дурак, — сказал Линдсей. — Я в прекрасной форме; нет никакого смысла спешить. Извини, что я тебе тут наговорил всякого… — Победа будет за мной! — глаза ее снова были сухи. — За нами! Мы оба будем юными и сильными. Вот увидишь. Эту встречу Линдсей откладывал сколько мог. Но теперь ему уже недостаточно было одних ингибиторов да диеты. Ему шел шестьдесят девятый год. Демортализационная клиника располагалась на окраине Голдрейх-Тримейна, в растущей грозди надувных пузырей. Пузыри, связанные между собой трубами, могли возникать либо исчезнуть за одну ночь — идеальное обиталище для Черных Медиков и прочих сомнительных компаний. Здесь скрывались механисты, желавшие продлить себе жизнь шейперскими способами — и не желавшие при этом попадать под юрисдикцию шейперов. Спрос и предложение порождали коррупцию, а тем временем Голдрейх-Тримейн богател, обрастал жирком и расслаблялся. Столица тратила больше, чем зарабатывала, бреши в экономике латались теневыми деньгами. Страх вынудил-таки Линдсея пойти на это, страх оказаться в немощи, когда все развалится окончательно. Росс обещал полную анонимность. Все будет сделано мгновенно, за день, максимум — за два. — Я не хочу ничего серьезного, — сказал он пожилой даме. — Просто декатаболизм. — Документация по вашей генетической линии у вас с собой? — Нет. — Это осложняет дело. — Теневая деморталистка взирала на него, странно, совсем по-девчоночьи склонив голову набок. — Геном определяет природу возможных осложнений. Старение — естественное или по совокупности повреждений? — Естественное. — Тогда можно попробовать процедуру погрубее. Гормонотерапия плюс вымывание свободных радикалов антиоксидантами. Быстро и грязно, зато это вернет вам живость. Линдсей вспомнил странноватую кожу Понпьянскула. — А какой процедурой пользуетесь вы сами? — Это секрет. — Сколько вам лет? Дама улыбнулась. — Не нужно спрашивать о таких вещах. Чем меньше мы друг о друге знаем, тем лучше. Линдсей послал ей взгляд. Дама взгляда не уловила. Он взглянул снова… И понял: она не знает этого языка. По спине Линдсея пробежал холодок беспокойства. — Нет, так я не могу, — сказал он. — Я вам не очень доверяю. Линдсей поплыл к выходу из пузыря, прочь от сканеров и пробоотборников, служивших ядром этого маленького небесного тела. — Неужели вас смущают наши цены, доктор Абеляр Мавридес? — сказала дама вдогонку. Сознание заработало в бешеном темпе. Сбылись самые худшие предположения! Он обернулся, решив ее осадить: — Вас кто-то ввел в заблуждение. — У нас имеется собственная разведслужба. Он внимательно к ней пригляделся. Морщинки на лице чуточку не на месте, не совпадают со структурой лицевых мышц. — Вы молоды, — сказал Линдсей. — Только выглядите старо. — Значит, мы с вами — собратья по одному и тому же мошенничеству. Впрочем, для вас оно — лишь одно из многих. — Росс уверял меня в вашей надежности. Зачем же рисковать работой, оскорбляя меня? — Нам нужна правда. Он пристально посмотрел на нее: — И всего-то? Попробуйте дедуктивный метод. А в данный момент давайте говорить разумно. Молодая женщина разгладила свою медицинскую куртку морщинистыми руками. — Представьте, что я — зритель в театре, доктор Мавридес, и расскажите мне о своей идеологии. — Нет у меня никакой идеологии. — А как же с Замирением Инвесторов? Со всеми этими пацифистскими пьесами? Думаете, это инвесторское мошенничество излечит Схизму? — Вы, оказывается, еще моложе, чем я думал. Задавать такие вопросы может лишь тот, кто никогда не видел войны. Она перешла на крик: — Нас вырастили при Замирении! Нам с детского сада твердили, что война побеждена любовью и разумом! Но мы читали историю! И не в обработке Джулиано — а как все было на самом деле! Вы знаете, что случилось с сообществами, в которых нововведения не прижились? В лучшем случае их загнали на какие-нибудь ужасные аванпосты! В худшем — их травят, уничтожают поодиночке, науськивают друг на друга… Правдивость этих слов ранила больно. — Но некоторые живут! Девушка рассмеялась: — Вы ведь дикий, для чего же вам заботиться о нас? Жизнь и душа ваши — глупость. — Вы из людей Маргарет Джулиано, — сказал Линдсей. — Из сверхспособных. Линдсей с интересом разглядывал ее: раньше он никогда не встречал сверхспособных. Считалось, что они строго изолированы, что их непрерывно изучают. — Маргарет Джулиано… — проговорила она. — Из вашей Полночной лиги. Она помогла нас сконструировать. Она — за разрядку. Падет Замирение, падем и мы вместе с ней. За нами постоянно подглядывают, шпионят, ищут наши ошибки… — Глаза, обрамленные морщинами, дико пылали. — Вы представляете себе наш потенциал? Ни законов, ни душ, ни границ! Но нас окружили кольцом догм. Фальшивые войны, дурацкие лояльности. Куча хлама, именуемая Схизматрицей. Другие погрязли в ее болоте, прячась от полной свободы, но мы хотим всей правды, без оговорок. Мы принимаем действительность такой, как она есть. Мы должны раскрыть глаза всем, и если для этого потребуется некий катаклизм, то тысячи людей готовы… — Нет уж, подождите, — перебил ее Линдсей. Если она из сверхспособных, ей не больше тридцати… Его ужаснула фанатичность, с которой девушка готова была повторить его ошибки. Его — и Веры… — Вы слишком молоды для однозначных, окончательных решений. Ради бога, не нужно пуризма, не нужно запальчивости, пусть все утрясется, подождите лет пятьдесят. Подождите сто лет. Времени у вас — сколько угодно. — Мы не приемлем того образа мыслей, которого от нас ждут. И поэтому нас хотят убить. Но прежде, чем это у них получится, мы вскроем череп мира и введем туда свои иглы. — Подождите, — остановил ее Линдсей. — Возможно, Замирение обречено. Но себя-то вы можете спасти! Вы умны. Вы можете… — Жизнь — анекдот, друг мой. А смерть — его кульминация. Девушка подняла руку и исчезла. — Что вы?.. — ахнул Линдсей — и осекся. Голос его прозвучал как-то странно. Казалось, в помещении изменилась акустика. Однако машины все так же тихонько жужжали и попискивали. Линдсей подплыл к ним. — Алло, девушка! Давайте сначала побеседуем. Поверьте, я в состоянии вас понять! Голос его стал явно другим — пропала слабая старческая хрипотца. Он тронул горло левой рукой — оказалось, подбородок оброс густой щетиной. Удивленный, он подергал ее — да, волосы его, настоящие. Подплыв поближе к машинам, он дотронулся до одной. Металл смялся под пальцами. Линдсей яростно сжал кулак. Корпус немедленно раскрошился, сквозь дыру он увидел хрупкие конструкции из целлюлозы и пластика. Он рванул другую машину. Снова — макет. А в центре комплекса прилежно гудел и попискивал детский магнитофончик. Подхватив его левой рукой, Линдсей вдруг почувствовал свою руку: мышцы заныли. Он сорвал с себя пиджак и рубашку. Живот был плоским и мускулистым, седые волосы с груди были тщательно удалены. Он вновь ощупал свое лицо. Бороды он никогда не носил, но щетина была как минимум двухнедельной давности. Похоже, девушка каким-то образом мгновенно привела его в состояние полной беспомощности и бесчувственности. Затем некто прочистил его клетки, реверсировал катаболизм, переместил предел Гайфлика для кожи и важнейших органов, одновременно подвергая его бесчувственное тело нагрузкам для восстановления мышечного тонуса. После того, как все было кончено, этот некто придал ему прежнее положение и неким образом моментально привел в чувства. Сознание Линдсея охватил запоздалый шок; казалось, все вокруг окуталось неясным мерцанием. Выглядели перемены — реальнее некуда. Гораздо легче было бы усомниться в реальности своего имени, поступков и факта пребывания в живых. Бороду — в качестве календаря мне оставили, подумал он. Если только и она не поддельна, наряду со всем прочим. Он глубоко вздохнул. Легкие упруго расправились. Наверное, очистились от табачной смолы… — Господи, — сказал Линдсей вслух. — А как же Нора? Впрочем, период паники у нее уже был должен пройти; сейчас она полна ненависти к его похитителю, кем бы тот ни был… Линдсей поспешил к выходу из пузыря. Гроздь дешевых надувных полостей, сильно напоминающая виноградную, была подсоединена к междугородней трубе. Проплыв по отлакированному коридору, он прошел через мембранную дверь и оказался в прозрачном вздутии перекрестка. Внизу лежал Голдрейх-Тримейн, с колесами Бесежного и Паттерсона, неспешно и величаво вращавшимися в пространстве, со всеми своими похожими на молекулы пригородами, пурпурными, золотыми, зелеными, окружавшими город, словно разноцветные бусы… Что ж, по крайней мере, он все еще в Голдрейх-Тримейне. Линдсей направился домой. Этот хаос казался Константину отталкивающим. Эвакуации всегда выглядят неприятно. Стыковочный узел был завален кучами хлама: одежда, расписания рейсов, чехлы от респираторов, пропагандистские листовки… Ограничение багажа час от часу ужесточалось. Как раз в эти минуты неподалеку четверо шейперов занимались облегчением своих чемоданов, выдергивая из них вещи и злобно разбивая их о сиденья и переборки. К биржевым терминалам змеились длинные очереди. Сеть была страшно перегружена, а каждая секунда работы на терминале стоила больших денег. Кое-кто из беженцев обнаруживал, что продажа его покачнувшихся акций обойдется дороже, чем стоимость самих акций. Синтетический голос системы оповещения объявил очередной рейс к Союзу старателей. Порт в момент превратился в ад. Константин улыбнулся. Туда же отлетал и его корабль, «Френдшип Серен». Но ему, в отличие от прочих, место было гарантировано. И не только на корабле, но и в новой столице. Голдрейх-Тримейн слишком много тратил. Слишком уж он полагался на свое положение столицы. Теперь, когда этот статут был перехвачен милитантами соперничающего города, выяснилось, что ГТ нечем расплачиваться за долги. Константину нравился Союз старателей, кружащийся на орбите Титана, над его кроваво мерцающими тучами. Источник богатства Союза был надежен и всегда под рукой: небо Титана просто задыхалось от органики, настолько оно ею было насыщено. И эту органику при помощи термоядерных драг можно было черпать из атмосферы сотнями тонн. Метан, этан, ацетилен, цианоген — целая планета сырья для полимерных фабрик Союза. Наконец те, кто прибыл, высадились — жалкая горстка по сравнению с толпой отбывающих, да и сам вид прибывших оставлял желать лучшего. Через таможню проплыла группа людей в мешковатых униформах. Ясно: бродяги, и даже не из шейперов — вон как блестит кожа от антисептических масел. Четверо телохранителей Константина тихонько переговаривались по рации, оценивая прилетевших. Охранникам явно действовало на нервы, что хозяин не торопится улетать. Множество местных врагов Константина были близки к отчаянию: банки Голдрейх-Тримейна пребывали на грани краха. Охране приходилось быть постоянно на взводе. Но Константин медлил. Он разгромил шейперов на их собственной территории и испытывал от этого невыразимое удовольствие. Да, вот ради таких моментов и стоит жить. Он, пожалуй, был единственным в этой двухтысячной толпе, у кого на душе царили мир и покой. Никогда еще не чувствовал он такой власти над людьми. Враги, недооценив его, связали сами себя по рукам и ногам. Они прикинули его возможности — и полностью ошиблись. Константин и сам не знал пределов своих возможностей. Именно это и гнало его вперед. Он стоял и вспоминал своих врагов, одного за другим. Милитанты избрали его для атаки на Полночную лигу, и успех его был полным и подавляющим. Первым пал регент Чарльз Феттерлинг, считавший себя неуязвимым. Вдохновленный Карлом Зенером, он поддержал милитантов, и власть Полночной лиги была подорвана изнутри. Она развалилась на враждующие лагери. Те, которые не хотели менять своих позиций, подвергались атакам радикалов. Механист-перевертыш Зигмунд Фецко увял. Теперь всякий, вызывающий его резиденцию, получает лишь изысканные отговорки и просьбы повременить с визитом. И то — от системы, управляющей домом. Образ Фецко еще жив, но сам человек мертв. Хоть и слишком вежлив, чтобы признаться в этом публично. Невилл Понпьянскул умер в Республике — убит по приказу Константина. Канцлер-генерал Маргарет Джулиано просто исчезла. Кто-то из ее личных врагов постарался. По этому поводу Константин недоумевал до сих пор: в день ее исчезновения ему привезли большую посылку без обратного адреса. Ящик, со всеми предосторожностями вскрытый телохранителями, содержал в себе куб льда с элегантно вырезанной — прямо на льду — надписью: «Маргарет Джулиано». С того дня ее никто не видел. Профессор-полковник Нора Мавридес несколько переиграла. Ее супруг, фальшивый Линдсей, пропал, и она обвинила Константина в его похищении. Когда же ее супруг вернулся с дикой сказкой о сверхспособных-ренегатах и теневых клиниках, ее репутация была безнадежно испорчена. До сих пор Константин не слишком хорошо представлял себе, что там стряслось. Скорее всего, Нору Мавридес подставили ее же дружки, прогоревшие дипломаты. Увидели, к чему идет дело, и устроили своей покровительнице ловушку — в надежде, что новый режим Союза старателей скажет им за это «спасибо». И очень ошиблись. Константин обвел взглядом станцию, настроив видео-очки на крупный план. В зале появлялось все больше и больше людей, резко выделявшихся на фоне дико, бессмысленно выряженных, беспомощно суетящихся шейперов. Ясненько, новоприбывшие бродяги. То здесь, то там убого одетые идеологические анахронизмы, широко улыбаясь, примеряли к себе расшитые кружевами одежды или хищно, внаглую зависали над облегчающими свой багаж эвакуантами. — Крысы, — процедил Константин, подавленный зрелищем. — Нам пора, джентльмены. Охрана провела его через огороженный барьерами коридор к отдельному пандусу. «Липучие» подошвы башмаков Константина захрустели и зашуршали о ткань обивки. Проплыв посадочным рукавом к шлюзу «Френдшип Серен», он поднялся на борт, устроился в своем любимом противоперегрузочном кресле и подключился к видео, чтобы полюбоваться отлетом. Корабли, стоявшие в очереди к посадочным рукавам, казались совсем крошечными рядом с изящной громадой звездолета Инвесторов. Константин вытянул шею, и камеры на обшивке «Френдшип Серен», рабски повинуясь его движению, повернулись под нужным углом. — А, этот их корабль, значит, все еще здесь? — вслух, с улыбкой спросил Константин. — За дешевизной гоняются? Он сдвинул видеоочки на лоб. В каюте его охранники, сгрудившись под подвесным резервуаром, вдыхали успокаивающий газ из дыхательных «намордников». Один из них поднял взгляд. Глаза красные… — Мы уже можем отдыхать, сэр? Константин раздраженно кивнул. С тех пор, как возобновилась война, охранники совсем перестали понимать шутки… Нора подняла взгляд на мужа, развалившегося в высоком кресле над ее головой. Лицо его скрывала темная борода и большие солнечные очки. Волосы его были коротко острижены, а одет он был в механистский десантный комбинезон. Старый, исцарапанный атташе-кейс покоился неподалеку на вытертом плюше палубы. Муж взял его с собой. Он уезжал. От высокой гравитации в корабле Инвесторов тело наливалось свинцом. — Нора, брось расхаживать, — сказал он. — Только вымотаешься. — Отдохну позже, — отвечала она. Мышцы ее шеи и плеч бугрились от напряжения. — Лучше — сейчас. Сядь во второе кресло. Закроешь глазки, поспишь немного — и не заметишь, как время пройдет. — Я не лечу с тобой. Сняв свои темные очки, она потерла пальцами переносицу. Освещение в каюте было обычным для Инвесторов: бело-голубое сияние сумасшедшей яркости, сплошной ультрафиолет. Она ненавидела этот свет. Вопреки всякой логике, она всегда недолюбливала Инвесторов, лишивших гибель ее Семьи всякого смысла. А те три месяца, проведенные ею однажды на подобном этому корабле, были самым жутким периодом ее жизни. Линдсей, закаленный бродяга, быстро приноравливался к любой обстановке и был готов иметь дело с пришельцами, как, впрочем, и с кем угодно другим. Тогда она этому удивлялась. Теперь они вернулись к тому же самому. — Ты же пришла сюда, — сказал Линдсей. — Ты бы не сделала этого, если бы не хотела лететь со мной. Я же знаю тебя, Нора. Ты такая же, как и прежде, хотя я — изменился. — Я пришла сюда потому, что хочу пробыть с тобой подольше, до самого конца. Нора боролась со слезами, лицо ее закаменело. Сейчас она не чувствовала ничего, кроме черной тоски и тошноты. Слишком много невыплаканных слез, думала она. Когда-нибудь я в них утону. Да, Константин использовал все слабые места в Голдрейх-Тримейне. А моим слабым местом был этот человек, думала она. Когда Абеляр вернулся из клиники омоложения, после того как пропадал три недели, вернулся настолько изменившимся, что даже роботы-домоправители отказались его впустить… Но даже это было не столь ужасно, как дни без него, в поисках его… Обнаружить, что пузырь, где должна была быть подпольная клиника, в которую он отправился, спущен и убран… Гадать, какая «звездная палата»[4] разбирает его по винтику… — Это я во всем виновата, — сказала она. — Я обвинила Константина, не имея на руках доказательств, и он поставил меня в унизительное положение. Что ж, впредь мне наука. — Константин тут совершенно ни при чем, — возразил он. — Я же помню, что видел в клинике. Они были из сверхспособных. — Я не верю в этих катаклистов. Сверхспособных стерегут как не знаю что. У них нет возможности устраивать заговоры. То, что ты видел, — спектакль, разыгранный исключительно для меня. И я купилась… — Ты, Нора, придаешь себе слишком много значения и поэтому не хочешь понять очевидного. Катаклисты похитили меня, а ты не желаешь даже признать, что они существуют. Ты не сможешь победить, потому что время нельзя повернуть вспять. Черт с ними со всеми! Летим вместе! — После того, что Константин сделал с лигой… — Ты в этом не виновата. Господи боже мой, ну чего, спрашивается, ради ты хочешь взвалить весь этот кошмар на свои плечи? Голдрейх-Тримейн — в прошлом! А жить нам нужно — сейчас! Сколько лет назад я предупреждал тебя, что дело этим не кончится, и вот предупреждения сбылись! Он широко развел руками. Левая бессильно повисла под собственной тяжестью, другая — с легким жужжанием описала правильную дугу. Тема эта поднималась далеко не однажды. Она ясно видела: нервы его истрепаны до предела. Процедура заставила его годами наработанное терпение исчезнуть в яркой вспышке фальшивой юности. Он кричал: — Ты — вовсе не Господь Бог! И не сама История! И не Совет Колец! Перестань себе льстить! Теперь ты — ничто, мишень ходячая, козел отпущения! Бежим, Нора! Переквалифицируемся в бродяги! — Я нужна клану Мавридесов, — отвечала она. — Без тебя им будет гораздо легче! Теперь ты — позор для них. Так же как и я. — А дети? — Мне очень жаль их, — ответил он после короткой заминки. — Слов нет как жаль. Но они уже взрослые люди и могут сами о себе позаботиться. Проблема не в них, а в нас! Облегчив нашим врагам жизнь, ускользнув, испарившись, мы будем благополучно забыты. И возможность переждать у нас есть. — И пусть эти фашисты творят, что хотят? Эти наемники, эти убийцы? Сколько времени пройдет, пока Пояс снова не наполнится агентами шейперов и в каждом углу не вспыхнут локальные войны? — А кто сумеет этому помешать? Ты? — А как же ты, Абеляр? Переоделся в какого-то вонючего механиста, ценную информацию шейперов в чемоданчик спрятал, и гори оно все огнем?! Ты о других-то хоть немного подумал, не о своей собственной жизни? Почему бы тебе не встать за беспомощных, которых ты сейчас предаешь? Думаешь, мне без тебя будет легче? Я не оставлю борьбы, но без тебя я потеряю смелость, решимость… — Послушай, — простонал он, — ты же знаешь, кем я был до встречи с тобой и каково мне было ходить в бродягах… Я не хочу этой опустошенности… Когда никто тебя не любит и не понимает… А предательством больше, предательством меньше… Нора, мы почти сорок лет были вместе! Здесь нам было хорошо, но теперь Голдреих-Тримейн развалился! Когда-нибудь снова придут хорошие времена. Нам надо только дождаться! Времени у нас хватит! Ты хотела, чтобы у меня было больше жизни, — я пошел и добился. А теперь ты требуешь, чтобы я ее выбросил. Нора, я не пойду в мученики. Кто бы меня ни просил. — Ты столько говорил о том, что человек смертен… Теперь ты говоришь по-другому. — Потому что тебе этого хотелось. — Но не так. Я не хотела видеть тебя изменником. — Мы же погибнем, абсолютно ни за что… — Как и все другие, — сказала она и тут же об этом пожалела. Перед ними встало все то же старое чувство вины, такое близкое и знакомое. Те, другие, для кого долг был превыше жизни. Те, кого они бросили; те, которых они убили там, на аванпосте шейперов. Именно это преступление они оба всеми силами старались забыть, именно оно и свело их вместе. — Я знаю, чего ты от меня хочешь. Снова ради тебя предать мой народ. Вот. Сказано, и назад пути нет. С болью ждала она слов, которые освободят ее от него… — Мой народ — это ты, — сказал он. — Мне следовало знать, что я не смогу нигде долго продержаться. Я — бродяга, такова моя жизнь, но для тебя она не подходит. Я знал, что ты со мной не пойдешь. — Он склонил голову, подперев ее железными пальцами искусственной руки, ярко блестевшими в сумасшедшем пронизывающем свете. — Тогда оставайся и дерись. По-моему, ты сможешь победить. Первый раз в жизни он ей соврал… — И я действительно могу победить, — сказала она. — Будет нелегко, мы никогда не вернем всего, что у нас было, но силы у нас пока есть. Пожалуйста, Абеляр, останься. Прошу тебя! Ты нужен мне. Проси меня о чем хочешь, кроме того, чтобы сдаться. — Я не могу просить тебя стать другой, — ответил ей муж. — Люди меняются только со временем. Когда-нибудь то, что нас неотвязно преследует, сойдет на нет. Если мы доживем. Я считаю, любовь сильнее вины. Коли это так, найди меня, когда почувствуешь, что выполнила свои обязательства. Найди меня… — Обещаю тебе, Абеляр. Скажи, что никогда не забудешь меня, если ты выживешь, а меня убьют вместе с остальными. — Никогда. Клянусь всем, что было между нами. — Тогда — до свидания. Вскарабкавшись на огромное инвесторское кресло, она поцеловала его. Стальная рука мужа обвила ее талию, словно кандалы. Поцеловав его, она отстранилась, и он убрал руку. |
||
|