"Схизматрица" - читать интересную книгу автора (Стерлинг Брюс)Глава 3Когда последняя из разгоночных ракет Дзайбацу отошла и в работу включился маршевый двигатель «Красного Консенсуса», Линдсей подумал, что теперь он в относительной безопасности. — Ну так как, гражданин? — спросил президент. — Товар взял и — бродяжить? Что в чемоданчике, а, госсек? Замороженные наркотики? Или, может, софты[1] горяченькие? — Это подождет, — отвечал Линдсей. — Проверим сначала лица каждого, кто здесь есть. Убедимся, что они не поддельные. — Сбрендил ты, вот что, — сказал один из сенаторов. — Твои «антибиотики» — чернуха для агитпропа. Такого не бывает. — Ты в безопасности, — заверил президент. — Уж поверь, мы знаем корабль до последнего ангстрема. — Он бережно смахнул с мешковины, в которую был обернут кейс, громадного таракана. — Ты с добычей, верно? Хочешь купить долю в каком-нибудь картеле? Вообще-то у нас дела, но можно завернуть в Пояс — скажем, к Беттине или Фемиде. Только за это, — президент нехорошо улыбнулся, — придется платить. — Я остаюсь с вами, — сказал Линдсей. — Aга! Тогда чемоданчик — общий! Он выхватил у Линдсея кейс и бросил его спикеру парламента. — Я сам открою, — поспешно сказал Линдсей. — Дайте вначале объяснить… — Конечно, — сказала спикер. — Объяснишь, сколько это стоит. Она принялась резать кейс портативной электропилой. Посыпались искры, завоняло горелым пластиком. Линдсей отвернулся. Справившись с крышкой, спикер придавила кейс коленом, чтобы не уплыл, запустила руку внутрь и извлекла добычу Линдсея. Отрезанную голову яритэ. Спикер, бросив голову, отскочила с яростным шипением кошки, которой прижали хвост. — Взять его! — взвыл президент. Двое сенаторов, оттолкнувшись ногами от стен, взяли руки и ноги Линдсея в болезненные захваты дзюдо. — Ты и есть этот самый убийца! — рыкнул президент. — Тебя наняли прикончить старую механистку. Тут никакого товара нет! — Он с отвращением взглянул на усеянную разъемами голову. — Отнеси эту пакость в рециклер, — велел он одному из депутатов. — Мне таких штук на борту не надо. — Депутат брезгливо поднял голову за прядку редких волос. — Хотя погоди. Сначала снеси в мастерскую и вытащи всю электронику. Он повернулся к Линдсею: — Значит, так, гражданин. Ты — наемный убийца? Возражать было как-то неудобно. — Конечно, — не задумываясь, ответил Линдсей. — Как скажете. Воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием — металл маршевых двигателей постепенно нагревался. — Давайте вышвырнем этого говнюка в вакуум, из шлюза, — предложила спикер парламента. — Нельзя, — возразил председатель Верховного Суда — старый, едва живой механист, страдавший носовыми кровотечениями. — Он является государственным секретарем и не может быть приговорен без сенатского импичмента. Трое сенаторов — двое мужчин и женщина — явно заинтересовались такой идеей. У Сената крохотной Демократии дел было немного. Парламент превосходил их числом, а из всей команды они пользовались наименьшим доверием. Линдсей пожал плечами. Вышло превосходно: он прочувствовал президентскую манеру держать себя, и подражание несколько разрядило обстановку. Теперь можно было говорить. — Здесь — политическое дело. Голос звучал устало; чувствовалось, что говорящий совершенно вымотан и опустошен. Жажда крови у окружающих шла на убыль, ситуация стала предсказуемой и даже не очень-то интересной. — Я работал для Корпоративной республики Моря Спокойствия. Там — переворот. Они высылают множество народу в Дзайбацу. Я должен был расчистить им путь. Ему, очевидно, верили. Тогда он придал голосу выразительности: — Но это же — фашисты! Я предпочел бы служить демократическому правительству. Кроме этого, они послали за мной антибиотика. По крайней мере, я полагаю, что именно они. — Улыбнувшись, он развел руками, как бы невзначай освободив их из ослабевших захватов. — Разве я вам хоть раз солгал? Я ведь не говорил, что я не убийца! И вспомните, какие деньги вы с моей помощью заработали! — Ага. Это точно, — рассудительно сказал президент. — Но голову-то зачем было отрезать? — Я выполнял приказ, — сказал Линдсей. — Я это умею, господин президент. Вот увидите. Голову киборга пришлось взять с собой, чтобы гарантированно развязать руки Кицунэ, сохранив в тайне способ властвовать. Да, он обманывал ее, но на прощание, в качестве извинения, освободил. И наказание за это понесет шейпер-наемник. Линдсей надеялся, что Гейша-Банк просто разорвет беднягу на части. Он совладал с ужасом. Учителя-шейперы предостерегали его, уча не поддаваться подобным чувствам. Будучи заброшен в новую обстановку, дипломат должен подавить все мысли о прошлом и немедленно принять лучшую из возможных защитных окрасок. Линдсей подчинился навыкам. Втиснутый в крохотный космический корабль Горняков Фортуны (нацию числом в одиннадцать человек), он почувствовал семиотику окружающей среды почти как физическое давление. Трудно сохранить чувство перспективы, если заперт в жестянке за компанию с одиннадцатью психами. Ему не приходилось летать на настоящих кораблях со дней обучения на Совете Колец. Механистский катер, доставивший его в ссылку, не в счет — пассажиры его были просто грудами мяса, нашпигованными наркотиками. «Красный Консенсус» же был жилым кораблем, прослужившим уже двести пятнадцать лет. За несколько дней, подмечая свидетельства его исторического прошлого, Линдсей узнал о корабле больше, чем сами хозяева. Жилые палубы некогда принадлежали земному национальному сообществу, исчезнувшей группировке под названием «Советский Союз», или СССР. Будучи запущены с поверхности Земли, они представляли собою одну из множества орбитальных «боевых платформа». Корабль имел цилиндрическую форму, и жилое пространство состояло из четырех изолированных круглых палуб, каждая четырех метров в высоту и десяти — в поперечнике. Некогда их соединяли примитивные воздушные шлюзы, давно замененные современными самогерметизирующимися мембранами. В кормовом отсеке сохранилась только обивка стен. Здесь пираты отрабатывали навыки боя в невесомости. Здесь же они и спали, хотя, за отсутствием дня и ночи, не прочь были соснуть часок-другой где угодно, в любое время. На следующей палубе помещались: операционная, лазарет и «душегубка» — освинцованное укрытие на случай солнечных вспышек. В «кладовке», рядом с грудой распылителей шеллака, газовых пистолетов, крепежа, скоб и прочих «наружных» инструментов, помещалась дюжина древних скафандров. На этой палубе имелся древний, бронированный снаружи шлюз. На нем еще сохранились шелушащиеся наклейки-указатели с зелеными надписями кириллицей. Далее, на другой палубе располагалась секция жизнеобеспечения, заполненная побулькивающими баками с водорослями. Здесь же были: туалет и пищесинтезатор, напрямую соединенные с «фермой». Наглядность замкнутости цикла отнюдь не привела Линдсея в восторг. Была здесь и мастерская, правда, очень маленькая, но невесомость позволяла работать хоть на стене, хоть на потолке. В носовом отсеке находилась рубка управления и отводы солнечных батарей. Здесь Линдсею нравилось больше всего — в основном, из-за музыки. Рубка управления была старой, но не настолько, как сам «Консенсус». Безвестный ее конструктор полагал, по всей видимости, что приборы должны использовать звуковые сигналы, и потому великое множество систем, расположенных на пульте управления, имело лишь несколько визуальных мониторов. В большинстве своем приборы реагировали на окружающую действительность гудением, кваканьем и писком самых разнообразных модуляций. Звуки эти, диковатые с непривычки, были подобраны так, чтобы ненавязчиво оседать в подсознании. Любое изменение в их хоре, однако, тут же становилось очевидным. Линдсея эта музыка успокаивала и даже завораживала. Остальная часть носового отсека была куда менее симпатичной: арсенал со стеллажами очень неприятных инструментов, и настоящее средоточие зла — лучевая пушка. Линдсей избегал заходить сюда и никогда ни с кем не говорил об этих вещах. И тем не менее у него все время не лезло из головы, что «Консенсус» — корабль военный. — Видишь ли, — говорил ему президент, — кончить старую, дряхлую механистку с отрубившимся мозгом — это одно. А вот с лагерем, полным шустрых вооруженных шейперов, — совсем другая история. В Народной армии Фортуны слабакам и тормозам места нет. — Так точно, сэр, — отвечал Линдсей. Народная армия Фортуны являлась правительственными вооруженными силами. Личный состав ее полностью совпадал с персоналом правительства гражданского, но иерархии разнились. Армия была совершенно другой организацией и подчинялась собственному уставу. К счастью, президент успешно совмещал с гражданской властью должность главнокомандующего вооруженными силами. Военной подготовкой занимались на четвертой палубе, не занятой ничем, кроме старой, грязной обивки стен. Здесь стояли три велотренажера и несколько пружинных штанг, да еще ряд шкафчиков рядом с выходом. — Про верх и низ забудь, — советовал президент. — Когда мы говорим о бое в невесомости, главный закон — харагэй. Вот это. Он внезапно ткнул Линдсея в живот. Судорожно выдохнув, Линдсей согнулся пополам. Его «липучковые» подошвы с громким треском сорвались с обивки. Захватив запястье Линдсея, президент плавным движением прилепил ученика пятками к потолку. — Ну, теперь ты — вверх ногами, так? Линдсей «стоял» на «полу» — то есть на носовой переборке, а президент в полуприсяде прилепился к кормовой, так что ноги их были направлены в противоположные стороны. Президент смотрел как бы снизу вверх — прямо в глаза Линдсея. Изо рта его воняло сырыми водорослями. — Вот это называется локальной вертикалью, — объяснил он. — Наше тело создано для гравитации, и глазам всегда кажется, что она есть. Так уж у нас мозги смонтированы. Поэтому ты будешь искать вертикаль и по ней ориентироваться. И будешь убит, солдат. Ясно? — Так точно, сэр! — отвечал Линдсей. В Республике его с малолетства воспитывали в презрении к насилию. Насилие допускалось лишь по отношению к себе. Но знакомство с антибиотиком изменило его образ мышления. — Вот для чего нужен харагэй. — Президент хлопнул себя по животу. — Это — твой центр тяжести, центр вращения. Встречаешь врага в невесомости, сцепляешься с ним, и голова твоя — просто отросток, ясно? Все зависит от центра массы. От харагэй. Пространство, куда ты можешь достать рукой или ногой, — это сфера. А центр сферы — в твоем брюхе. Значит, все время представляй вокруг себя такой пузырек. — Так точно, сэр. Линдсей был — весь внимание. — Это первое. Теперь — о втором. Переборки. Контролируешь переборки — контролируешь весь бой. Вот если я в воздухе, то с какой силой смогу тебя достать? — Переносицу сломаете, — осторожно предположил Линдсей. — Верно. А если опираюсь ногой на переборку и мое же тело гасит отдачу? — Сломаете мне шею, сэр. — Верно мыслишь, солдат. Человеку без опоры — никуда. Нет ничего другого — используй как опору тело противника. Отдача — она враг удара. Удар есть повреждение. А повреждение есть победа. Все ясно? — Отдача — враг удара. Удар есть повреждение. Повреждение есть победа, — без запинки отрапортовал Линдсей. — Сэр. — Замечательно. — Вытянув руку, он поймал запястье Линдсея и быстрым вращательным движением с мокрым хрустом переломил его предплечье о колено. — А это — номер третий, — сказал президент, не обращая внимания на отчаянный вопль Линдсея. — Боль. — Насколько я понимаю, — сказала второй судья, — тебе продемонстрировали третий номер. — Да, мэм, — ответил Линдсей. Второй судья вонзила в его руку иглу. — Оставь, — мягко сказала она. — Здесь лазарет, а не армия. Зови меня просто — второй, судья. Сломанная рука резиново онемела. — Спасибо, судья. Второй судья была пожилой женщиной — лет, должно быть, под сто. Точнее сказать было сложно: постоянный прием гормональных препаратов превратил ее метаболизм в сложный комплекс аномалий. Нижняя челюсть ее обросла угрями, однако сквозь шелушащуюся сухую кожу запястий и лодыжек просвечивали варикозные вены. — Все в порядке, гос. Выправим. Она сунула руку Линдсея в широкий резиновый рукав старого томографа. Из кольца его заструилось множество рентгеновских лучей, и на экране появилось трехмерное, вращающееся изображение сломанной руки. — Ничего страшного; хороший, чистый перелом, — оценила второй судья. — У нас у всех такие. И ты теперь — один из нас. Хочешь, пока рука под наркозом, мы тебя разрисуем? — Что? — Татуируем; гражданин. Идея была, мягко говоря, неожиданной. — Прекрасно, — сказал Линдсей. — Давайте. — Вот! Я с самого начала знала, что ты — в полном порядке! — Она ткнула его под ребро. — Я тебе за это еще и анаболических стероидов вколю. Не успеешь оглянуться, как нарастишь мускулы; сам президент не отличит их от натуральных. Она мягко потянула его за руку. Зловещий скрип становящихся на место осколков кости доносился словно очень-очень издалека, с другого конца перевернутого бинокля. Она сняла со стены комплект игл в липучем футляре. — Хочешь что-нибудь необычное? — Пусть там будут бабочки, — ответил Линдсей. История Горняцкой Демократии Фортуны была крайне проста. Фортуна — довольно крупный астероид, более двухсот километров в поперечнике. Первые горняки, ослепленные первоначальным успехом, объявили себя независимым государством. Пока руда не иссякла, дела шли хорошо. Хватало и на откуп от политических проблем, и на процедуры продления жизни в более развитых мирах. Затем Фортуна стала просто грудой пустой породы, и народ ее понял, что крупно вляпался. Богатство сгинуло без следа, а они не дали себе труда развивать технологию с отчаянной решимостью картелей соперников. Они не могли ни выжить со своими допотопными знаниями и умениями, ни наскрести денег на организацию информационной экономики. Все попытки выкарабкаться вели разве что к новым долгам. Началось повальное бегство, и в первую очередь — утечка мозгов. Лучшие и честолюбивейшие специалисты оставили нацию ради миров побогаче. Фортуна лишилась почти всего космофлота — перебежчики растащили все до последнего гвоздя. Процесс развивался лавинообразно; подданных у правительства оставалось все меньше. Увязнув в долгах, горняки на корню продали всю инфраструктуру механистским картелям. Даже воздух пошел с молотка. Население Фортуны сократилось до горстки бродяг, не нашедших себе ничего лучшего. Однако они обрели полный законный контроль над правительством с его аппаратом внешних сношений и дипломатическим протоколом. Они могли жаловать гражданство, чеканить монету, выдавать каперские лицензии, подписывать соглашения, вести переговоры о контроле над вооружениями. Пусть их осталась лишь дюжина, это не имело значения. Все равно они имели парламент и сенат, юридические прецеденты и идеологию. Поэтому границы Фортуны были переопределены. Национальной территорией стал последний уцелевший космический корабль — «Красный Консенсус». Преобразившись в мобильную, нация даровала самой себе право отчуждения в свою пользу любого имущества, находящегося в границах ее территории. Воровством это не являлось. Народ не может считаться вором; такое положение стало краеугольным камнем государственной идеологии ГДФ. Все протесты передавались правительству Фортуны, чье компьютеризованное правосудие работало по законам весьма замысловатым. Судебные процессы являлись главным источником доходов пиратской нации. Впрочем, большинство дел до суда не доходило. Практически от пиратов просто откупались, однако соблюдением протокола во всех его тонкостях они немало гордились. — Эй, госсек, что ты там копаешься в «душегубке»? — Послание о положении в стране, — неуверенно улыбнулся Линдсей. — Слушать неохота. Разглагольствования президента слышались по всему кораблю, долетая и в убежище через распахнутый первым депутатом люк. Скользнув внутрь, девушка захлопнула за собой тяжелую крышку. — Это непатриотично. Ты новенький, тебе положено слушать. — Да я же сам все это и написал. Линдсей понимал, что с этой дамочкой надо держать ухо востро. Было в ней что-то такое, отчего мурашки по коже. Гладкие, стремительные движения, совершенство черт лица и неестественно напряженный, сверхприметчивый взгляд наталкивали на мысли о перестройке. — Вы, шейперы, все какие-то скользкие… Как стекляшки. — Ты хочешь сказать: «Мы, шейперы»? — Я не из перестроенных. Посмотри зубы. — Открыв рот, она продемонстрировала уродливо перекошенные резец и клык. — Видишь? Плохие зубы — гены плохие. — А может, ты это нарочно сделала, — скептически усмехнулся Линдсей. — Меня родили, — настаивала девушка. — А не из пробирки вынули. Линдсей потер украшенную полученным на тренировке синяком скулу. В убежище было тесно и жарко. Он даже ощущал ее запах. — Мной заплатили выкуп, — призналась девушка. — Я была тогда оплодотворенной яйцеклеткой, а выносила меня гражданка Фортуны. И с зубами я ничего не делала, правда. — Значит, ты недоделанный шейпер. Такое встречается — правда, редко. Ай-кью[2] измеряла? — Ай-кью? Я не умею читать, — гордо сказала она. — Зато я — первый пред, глава парламентского большинства. И замужем за первым сенатором. — Да-а? Он никогда не говорил. Она поправила черную ленту на лбу. Ее светло-каштановые волосы были украшены ярко-розовыми прищепками. — Поженились по налоговым соображениям. Иначе я, может, и тебе бы дала. Ты, госсек, симпатичный. — Она подплыла ближе. — Хорошо, что рука зажила. — Она провела пальцем по татуированному запястью. — Ну, уж Карнавал-то от нас не уйдет, — заметил Линдсей. — Карнавал не считается. На афродизиаках никого не узнаешь. — До точки рандеву еще три месяца. Значит, могу попробовать с трех раз тебя угадать. — Ты же бывал на Карнавале; Знаешь, как это, на дизиаках-то. Там же ты сам не свой. Просто кусок мяса. — Я могу удивить тебя, — сказал Линдсей, глядя ей в глаза. — Тогда я тебя убью. Адюльтер — уголовное преступление. Линдсея разбудил корабельный таракан, принявшийся щипать ресницы. В порыве отвращения Линдсей смахнул его, щелчком отправив куда-то в угол. Спал он обнаженным, если не считать паховой чашки. Такие носили все мужчины — они предохраняли яйца от парения в невесомости и раздражения. Смахнув с комбинезона другого таракана, решившего полакомиться чешуйками отмершей кожи, он оделся и оглядел гимнастический зал. Двое сенаторов спали, прилепившись к стене подошвами и причудливо раскинувшись в невесомости. На шее женщины, подбирая капельки пота, сидел еще один таракан. Если б не тараканы, воздух на борту постепенно превратился бы в густую взвесь чешуек отмершей кожи, пота и прочих трудноуловимых выделений. Лизин, аланин, метионин, карбаминовые соединения, молочная кислота, половые феромоны — постоянные потоки органики, испаряемые человеческими телами, незаметно насыщали воздух. Тараканы являлись жизненно необходимой деталью экосистемы корабля. Они подчищали мельчайшие капли жира и крошки пищи. Тараканы, как насекомые крепкие и ко всему привычные, обосновались на корабле едва ли не с первого дня постройки и великолепно освоились с обстановкой. Благодаря химическим приманкам и отпугивающим веществам второго депутата их даже удалось в некотором смысле приручить. Но Линдсей до сих пор ненавидел их, не в силах спокойно наблюдать, как они копошатся и судорожно, рывками, перелетают с места на место. В такие моменты ему страстно хотелось оказаться где-нибудь в другом месте. В каком угодно. Одевшись, Линдсей выплыл через затянутый мембраной люк. Пластволокно распалось от прикосновения на отдельные нити и мгновенно затянулось за ним. Ткань была тонкой, но герметичной и прочной, как сталь. Изделие шейперов. Скорее всего, краденое. Привлеченный музыкой, он забрел в рубку управления. Здесь собралась большая часть команды. Президент, двое парламентариев и третий судья, нацепив видеоочки, смотрели шейперскую агитпрограмму. У консоли сидел главный судья, просматривая передачи, выловленные в пространстве корабельным зондом. Он был намного старше любого другого члена команды и никогда не участвовал в Карнавалах. Это, вкупе с высоким постом, делало его беспристрастным арбитром во всех делах. — Есть новости? — громко спросил Линдсей, нагнувшись к самому наушнику судьи. — Осада продолжается, — ответил старый механист без всякого видимого удовлетворения. — Шейперы держатся. — Пустые глаза его обежали приборную доску. — Хвастаются победой в Цепи. В рубку вошла второй судья. — Кетамина кто-нибудь хочет? Первый депутат сняла очки. — Хороший? — Прямо из хроматографа. Сама делала. — Вот в мое время Цепь имела вес, — сказал главный судья. В своих наушниках он не увидел и не услышал женщин. Вероятно, передача всколыхнула глубинные пласты его памяти. — В мое время не было цивилизованного мира, кроме Цепи… Женщины, в силу давней привычки, не обращали на него внимания. — И почем? — спросила первый деп. — Сорок тысяч — грамм. — Соро-ок?! Двадцать дам. — Девочка, ты за вшивый маникюр с меня двадцать запросила! Слушая их краем уха, Линдсей подумал: а не вступить ли в торг? ГДФ до сих пор имела собственные банки, и валюта ее, хоть до предела обесценившаяся, имела хождение в качестве единственного законного платежного средства среди одиннадцати миллиардеров. К несчастью, Линдсей, будучи новичком, уже по самые уши залез в долги. — Корпоративная республика Моря Ясности, — проговорил старик, остановив взгляд пепельно-серых глаз на Линдсее. — Я слышал, ты работал на них. Линдсей был поражен. Неписаные табу «Красного Консенсуса» запрещали обсуждение прошлого. Лицо старика просветлело от наплыва чувств и превратилось в отталкивающую маску — древние мышцы и кожа, десятилетиями не менявшие выражения, совсем утратили эластичность. — Да, был как-то, проездом, — солгал Линдсей. — Впрочем, эти лунные дыры я плохо знаю. — А я там родился… Первый деп испуганно покосилась на старика. — Ладно, сорок так сорок, — сказала она. Женщины ушли в лабораторию. Президент сдвинул видеоочки на лоб, одарил Линдсея сардоническим взглядом и демонстративно прибавил громкости в своих наушниках. Деп-два и убеленный сединами третий судья сделали вид, что ничего не заметили. — В мое время в Республике был порядок. Система, — продолжал старик. — Семейства политиков — Тайлеры, Келланды, Линдсеи… Потом шел низший класс — беженцы. Как раз их приняли, перед самым Интердиктом… Мы называли их плебеями. Они покинули Землю последними, незадолго до того, как все пошло прахом. У них не было ничего. У нас были полные карманы киловаттов, семейные усадьбы… А они ютились в пластиковых хибарах. Линдсей больше не мог бороться с любопытством. — Ты был аристократом? — Яблоки… — с тяжелой ностальгической тоской проговорил старый механист. — Ты видел когда-нибудь яблоко? Пробовал? Это такое растение. — Я так и думал. — Птицы… Парки… Трава… Облака… Деревья… — Электронный протез его правой руки тихонько зажужжал, и палец с проволочными сухожилиями щелчком согнал с консоли таракана. — Я так и знал, что эти дела с плебеями кончатся плохо… Даже пьесу об этом написал… — Пьесу? Для театра? А как она называлась? В глазах старика мелькнули отблески удивления. — «Пожар». — Так вы — Эван Джеймс Тайлер Келланд! — выпалил Линдсей. — Я… Я видел вашу пьесу. В архивах… Линдсей доводился Келланду правнучатым племянником. Малоизвестный радикал, пьеса которого, проникнутая духом социального протеста, долго считалась утраченной, пока Линдсей, в поисках оружия, не отыскал ее в Музее и не поставил — в пику радикальным старцам. Те, кто выслал Келланда, удерживали власть на протяжении века — при помощи механистских технологий. Подошло время — они же выслали и Линдсея. Теперь они — в картелях, подумал он. Константин, вождь плебеев, заключил с механистами сделку. Аристократия, как и предсказывал Келланд, заплатила за все. Они — Линдсей и Келланд — просто заплатили первыми. — Так, значит, тебе попадалась моя пьеса? Подозрение превратило морщины его лица в глубокие складки. Он отвел взгляд. Его пепельно-серые глаза были полны боли и скрытого унижения. — И ты даже не предполагал… — Извини, — сказал Линдсей. Старый родственник с металлической рукой неожиданно предстал в совсем новом свете… — Больше я не стану об этом вспоминать. — Оно и к лучшему. Келланд прибавил громкость наушников и вроде бы успокоился. Глаза его снова сделались тусклыми и бесцветными. Линдсей взглянул на остальных, ничего не заметивших из-за видеоочков. Ладно, будем считать, что ничего этого не было. — Плохо спишь, гражданин? — спросила второй судья. — Стероиды достают? Увеличивают активную фазу сна? Поправим. Она улыбнулась, показав три обесцвеченных от древности зуба среди ряда блестящих фарфоровых. — Был бы очень рад, — отвечал Линдсей, стараясь говорить повежливее. Стероиды нарастили на руках тугие узлы мускулов, быстро залечили синяки и ссадины от постоянных тренировок — и переполняли жаркой, агрессивной яростью. Но в то же время они не давали спать, не считая редких состояний дремоты. Взглянув покрасневшими глазами на врача Фортуны, Линдсей вспомнил свою бывшую жену, Александрину Линдсей. Та же точность движений, словно у фарфоровой куклы, такая же пергаментная кожа, те же предательские морщинки на сгибах пальцев… Его жене было восемьдесят. Сейчас, глядя на второго судью, он ощущал нечто вроде сексуального влечения. — Эта штука должна помочь, — приговаривала она, втягивая шприцем из ампулы с пластиковым кончиком мутноватую жидкость. — Мышечный релаксант, феромон-катализатор серотонина, и промотер к нему. И чуть-чуть мнемоников, чтобы плохих снов не снилось. Я это и сама себе иногда колю; просто сказка как помогает. Давай я тебе и другую руку разрисую. — Лучше потом, — пробормотал Линдсей сквозь стиснутые зубы. — Я еще не решил, что там рисовать. Судья со вздохом разочарования отложила иглы. «Прямо жить не может без своих иголок», — подумал Линдсей. — Тебе что, не нравится? — спросила она. Линдсей осмотрел правую руку. Кость срослась хорошо, но мускулы он накачал так, что рисунки — змеи-кабели с телеглазами, белые черепа с плоскими, как солнечные панели, крыльями, ножи, окруженные молниями, и везде, где только можно, бабочки — довольно сильно деформировались. Под кожей от запястья до бицепса было теперь столько краски, что на ощупь она была холодной и даже не потела. — Нет, здорово, — сказал он, наблюдая, как игла шприца вонзается в пустую глазницу черепа. — Только подожди, пока я закончу с накачкой мышц, ладно? — Приятных снов, — сказала второй судья! По ночам Республика была как-то больше похожа сама на себя. Ночью бдительные очи старцев закрывались для сна, и поэтому презервационисты любили ночи. В блеске ночных огней миру являлась правда, скрытая в свете дня. Солнечная энергия была валютой Республики. Растрачивать ее попусту могли только самые богатые. Справа, у северной оконечности цилиндра, ярко светились окна клиник. Там, близ оси цилиндра, почти в невесомости, радикальные старцы могли дать отдых своим хрупким костям. Целые фонтаны, гейзеры света били из окон. Тщеславный, самодовольный Млечный Путь роскоши… Взглянув вверх, Линдсей оказался вдруг в помещении, за одним из таких окон. Палата принадлежала его прадеду. Старый механист парил в воздухе, окутанный коконом из проводов и катетеров. Глазные впадины его были подключены к видеовводу. Стерильную палату наполнял кислород. — Дедушка, я уезжаю, — сказал Линдсей. Старик поднял изуродованную артритом руку, суставы которой непомерно распухли, и вдруг превратился в змеящийся клубок платиновых трубок с иглами на концах. Трубки бросились на Линдсея, они липли к его телу, прокалывали кожу и сосали, сосали, высасывали все подчистую… Он раскрыл рот, хотел закричать, и… …Огни были далеко позади. Миновав стеклянную светопанель, Линдсей выбрался на сельскохозяйственную. Ветер донес до него слабый запашок гнили. Он был неподалеку от Хлябей. Генетически перестроенная полынь, высаженная вокруг болота, тихонько шуршала о его туфли. В траве стрекотали кузнечики. Из-под ног метнулась какая-то хитиновая тварь размером с добрую крысу. Филип Константин держал болото в осаде. Налетел порыв ветра. В темноте хлопнул полог Константиновой палатки. Вход в нее освещали два желтых биолюминесцентных шара на стойках. Большая палатка стояла рядом с болотом, на засеянной полынью полосе. На севере лежали Хляби, а к югу тянулись поля зерновых. Нейтральная полоса, где Константин боролся с заразой, кишела разными тварями, порожденными его лабораторией. Из палатки донеслись прерывистые, всхлипывающие рыдания: — Филип! Линдсей вошел внутрь. Константин сидел на деревянной скамье перед длинным лабораторным столом из металла, уставленным шейперской лабораторной посудой. На стеллаже — ряды стеклянных ящиков с подопытными насекомыми. Шары на тонких, гибких стойках освещают помещение тусклым желтоватым сиянием. Константин словно бы стал еще меньше ростом. По-детски неразвитые плечи ссутулились под лабораторной курткой. Глаза Константина — красные, волосы — взъерошены. — Веры… больше нет, — сказал он. Вздрогнув, Константин спрятал лицо в ладонях, затянутых в резиновые перчатки. Сев рядом, Линдсей обнял его за плечи. Так сидели они вдвоем, как это часто бывало в прежние времена: бок о бок, болтая, обмениваясь шутками на полусекретном своем жаргоне Совета Колец, и заряженный ингалятор ходил из рук в руки. Вместе смеялись — тихим заговорщическим смехом… Они были молоды, они ломали все рамки — и после нескольких добрых понюшек мысли их обретали ясность, на какую ни один человек не имеет права… Константин радостно засмеялся — рот его был полон крови. Линдсей, резко вскочил и открыл глаза. Он находился в лазарете «Красного Консенсуса». Он закрыл глаза и тут же опять провалился в сон. Щеки Линдсея были мокры от слез. Он не представлял себе, как долго они плакали вместе. Похоже, очень долго. — Филип, мы здесь можем говорить свободно? — У нас нет полицейских соглядатаев, — горько ответил Константин. — На что они, когда есть жены? — Прости меня за то, что было между нами, Филип. — Вера умерла. — Константин закрыл глаза. — Это мы с тобой погубили ее. Мы спланировали эту смерть. И вина лежит на нас обоих. Теперь нам известна наша сила. И наши расхождения. Он вытер глаза кружком фильтровальной бумаги. — Я их обманул, — сказал Линдсей. — Сказал, что дядя умер от инфаркта. И следствие пришло к тому же. Чтобы оградить тебя, я решил: пусть и дальше так думают. Это ведь ты убил его, Филип. Но целью твоей был я. Дядя случайно ступил в капкан. — Мы обсудили это с Верой. Она полагала, что ты не сумеешь. Отречешься от уговора. Она-то знала твои слабости… И я — тоже. И потому вывел мотыльков с ядовитыми железами и жалом. Революции необходимо оружие. Я дал Вере феромоны, приводящие их в ярость… И она согласилась. — Значит, не верили мне… — Но ты остался жив. Линдсей промолчал. — Взгляни! — Константин сорвал с руки перчатку. Оливково-смуглая кожа под ней чешуйчато шелушилась, словно змеиная. — Вирус. Бессмертие. Шейперское, настоящее, на клеточном уровне. Не какие-то там механистские протезы. Я на него обречен, кузен. — Он ущипнул эластичную кожу. — Вера выбрала тебя. А я намерен жить во веки веков, и на хрен тебя с твоим нытьем про общечеловеческие ценности. Человечество зашло в тупик, кузен. Души больше нет — одни состояния сознания. Если хочешь это опровергнуть, на! — Он подал Линдсею скальпель. — На, докажи! Докажи, что за твоими словами что-то есть! Что ты готов умереть, чтобы остаться человеком! Скальпель оказался в руке Линдсея. Он взглянул на свое запястье. Затем перевел взгляд на горло Константина. Подняв скальпель над головой, он примерился и громко закричал… Крик разбудил его. Он снова был в лазарете, взмокший от пота, и второй судья с тупым от наркотиков взглядом поглаживала ему рукой между бедер. Третий депутат, или попросту деп-три, был коренастым, вечно ухмыляющимся юнцом со сломанным носом и коротким ежиком светлых песочных волос. Подобно многим спецам по ВОК, он был фанатиком космоса и большую часть времени проводил в открытом пространстве — тащился за кораблем на многокилометровом тросе. Звезды беседовали с ним, а Солнце было его другом. Даже на борту он не вылезал из скафандра. Шлем, однако, снимал, и вырывавшаяся наружу вонь пропотевшего тела вышибала из глаз слезу. — Хочу зонд выслать, — рассказывал он Линдсею во время совместного перекуса в рубке. — Можно на него подключаться прямо отсюда. Точно снаружи оказываешься… Линдсей отложил опустевшую банку из-под зеленой массы. Зондом называли старинную ракету планетарной разведки, найденную на некоей давно забытой орбите некоей давно забытой командой. Телескопы ее и Коротковолновые антенны до сих пор служили исправно, как и передающие системы. Будучи выпущен на всю длину оптического кабеля, беспилотный зонд мог ловить в пространстве чужие передачи и создавать противорадарные помехи. — Конечно, подключусь, гражданин, — заверил его Линдсей. — Какого хрена, в конце концов? Деп-три радостно закивал: — Это прекрасно, госсек! Мозг — словно быстро-быстро растет, как вторая кожа становится… — Наркотики я не буду, — предостерег Линдсей. — Какие наркотики, ты что! Если наглотаешься, Солнце с тобой говорить не будет. Он сгреб с консоли видеоочки и надел на Линдсея. Внутри устройства была смонтирована крохотная видеосистема, проецировавшая изображение прямо на сетчатку. В данный момент зонд не работал, и Линдсею виден был лишь столбец голубых цифр и букв где-то внизу. И никакого ощущения, что глядишь на экран. — Пока что нормально, — сказал он. Послышался стук клавиш — деп-три запускал зонд. Затем корабль легонько тряхнуло — робот отправился в полет. Судя по звукам, пред-три тоже надел видеоочки. И тут Линдсей впервые увидел «Консенсус» со стороны. Топорный, обшарпанный — выглядел он довольно жалко. Родные двигатели с кормы были сняты и заменены длинным абордажным рукавом — гибким, гофрированным, скалящим клыки шахтовых буров. Новый двигатель — одна из старейших шейперских электромагнитных моделей — был приварен к корпусу на четырех стойках. Шаровидный двигатель генерировал сверхвысокие частоты, поэтому его, насколько можно, удалили от жилых отсеков. Вдоль стоек, кое-как приваренных к кормовому отсеку, свисали длинные, обернутые фольгой провода управления. Между стойками матово поблескивал корпус автоматического экскаватора. Озирая выключенную, ждущую своего часа машину, Линдсей понял, насколько мощным оружием она является. Огромные бритвенно-острые клешни разорвут обшивку любого корабля, как бумагу… Снаружи к корпусу крепился еще один механизм: добавочная ракета. Обшивка вокруг нее, некогда выкрашенная в грязно-зеленый цвет, была исцарапана ее магнитным шасси. Способная менять свое положение, она служила маневренным двигателем. Палуба жизнеобеспечения вся была опутана толстыми вентиляционными и гидравлическими трубами; некоторые совсем износились — рассыпающаяся изоляция парила в невесомости клочьями. — Не волнуйся, мы ими не пользуемся, — сказал деп-три. От четвертой палубы отходили в стороны четыре соединенных между собой солнечных панели — блестящий крест из черного кремния, прорезанного тонкой медной решеткой. Мерзкое жерло лучевой пушки лишь слегка выдавалось из корпуса. — Крохотный звездный народ пред очами Солнца, — сказал деп-три. Он развернул зонд, и Линдсей на мгновение увидел тянущийся за кормой кабель. Камера сфокусировалась на такелаже солнечного паруса. На носу под сложенную парусину был отведен специальный отсек, однако сейчас он был пуст: девятнадцать тонн металлизированной пленки под давлением света развернулись в двухкилометровую арку. Камера прибавила увеличение, и Линдсей увидел, что парус тоже очень стар — кое-где потерт и испещрен дырами от микрометеоритов. — Президент сказал: в следующий раз, если хватит денег, возьмем мономолекулярный распылитель и с той стороны натрафаретим охеренный череп и скрещенные молнии, — поведал Линдсею деп-три. — Хорошая мысль… Стероидов в крови больше не было, и теперь Линдсей относился к миру гораздо терпимее. — Ладно, идем дальше. Линдсей услышал короткий перестук клавиш — и робот с устрашающей скоростью понесся в открытое пространство. В несколько секунд «Красный Консенсус» стал крошечной скорлупкой на «столешнице» паруса. В приступе выворачивающего наизнанку головокружения Линдсей ухватился за консоль, изо всех сил зажмурившись под видеоочками. Наконец он решился осторожно приоткрыть глаза. Перед ним простиралась бескрайняя панорама открытого космоса. — Млечный Путь, — сказал деп-три. Гигантская белая дуга раскинулась на половину мироздания. Линдсей утратил чувство перспективы; на секунду почудилось, что миллиард белых булавочных головок этого галактического коромысла безжалостно вжимается прямо в глазные яблоки. Он снова закрыл глаза, всем существом благодаря судьбу за то, что находится на борту, а не там… — Оттуда они и явятся, — сообщил деп-три. Линдсей открыл глаза. Ерунда, строго сказал он себе. Всего-навсего пузырь в белую крапинку, а в центре — он, Линдсей. Вот так. И ничего страшного. — Кто — «они»? — Ну, пришельцы, — с изумлением пояснил деп-три. — Они там, это всем известно. — Конечно… — Хочешь, на Солнце посмотрим? Может, оно с нами поговорит. — А может, лучше Марс? — предложил Линдсей. — Без толку, противостояние. Астероиды можно попробовать. Счас, вдоль эклиптики посмотрю… Он умолк. Звезды под низкие звуки музыки рубки управления стали поворачиваться. Прибегнув к харагэй, Линдсей почувствовал, как робозонд вращается вокруг его центра тяжести. Тренировки пошли на пользу — он чувствовал себя уверенно. Линдсей сделал глубокий вдох. — Ага, вот, — сказал деп-три. Отдаленное, не больше булавочной головки, пятнышко света встало в центр поля зрения и начало расти. Вот оно выросло до размеров ногтя, и контуры его расплылись, утратив определенность. Деп-три прибавил разрешение, и изображение превратилось в сосискообразный цилиндр, переливающийся искусственными оттенками компьютерной графики. — Ложная цель, — сказал деп-три. — Вот как? — Ну да. Я такие уже видал. Шейперская работа. Шкура полимерная, баллон. Разве что герметичный. Внутри может кто-нибудь быть. — Ни разу таких не видел, — сказал Линдсей. — Их тут — сколько угодно. Это было правдой. Шейперские охотники за астероидами пользовались такими пустышками уже давно. Пластиковые оболочки были достаточно велики, чтобы дать пристанище небольшим группкам шпионов, похитителей автоматических кораблей или дезертиров. Могли в них прятаться от полиции механистские кандидаты в бродяги, а то и шейперские криптографы, прослушивающие межкартельную связь. Стратегия заключалась в том, чтобы перегрузить следящие системы механистов тучей потенциальных укрытий. В самом начале борьбы за Пояс шейперы добились заметных успехов; отдельные группы их агентов все еще кочевали по механистской территории из пузыря в пузырь, невзирая на осаду Совета Колец. Многие пустышки были оборудованы системами пропагандистской трансляции, некоторые — уловителями солнечного ветра, искажавшего их орбиты, а кое-какие могли уменьшаться в размерах и снова надуваться, сбивая с толку механистские радары. Производить их было гораздо дешевле, чем отслеживать и сбивать, что давало шейперам небольшое финансовое преимущество. Аванпост, для уничтожения которого был нанят «Красный Консенсус», как раз и являлся одним из центров производства пустышек. — Вот наступит мир, — сказал деп-три, — возьмем таких дюжину, соединим переходами, и выйдет хорошая недорогая станция для народа. — А будет он когда-нибудь, этот мир? — ответил на это Линдсей. Стены загудели — «Красный Консенсус» начал сматывать кабель. — Когда прилетят пришельцы… В гимнастической шла тренировка. — Ладно, хватит на сегодня, — сказал президент. — Все в форме. Даже госсек основное усвоил. Трое депутатов, стаскивая шлемы, засмеялись. Линдсей тоже освободился от шлема. Учебный бой длился куда дольше, чем он ожидал. Он загодя спрятал в скафандр начинку из ингалятора, пропитанную вазопрессином: скоро от него потребуются все без остатка знания и навыки, а также — наилучшая форма. Однако испарения подействовали сильнее, чем он рассчитывал, — болела голова и тянуло внизу живота. — Красный ты какой-то, госсек, — заметил президент. — Устал? — Это — от воздуха в скафандре, сэр. — Собственные слова оглушительным звоном отдавались в ушах. — От кислорода, сэр. Мелкие сосуды под кожей расширились под действием стимулятора. Деп-один состроил гримасу: — Хиляк он у нас. — Все свободны, граждане. У нас с госсеком еще кой-какие дела. В скафандры влезали сквозь подковообразный шов, изгибавшийся вдоль паха и ног. Все, кроме депа-три, разоблачились мгновенно. Линдсей расстегнул клапан и стряхнул с ног тяжелые магнитные башмаки. Линдсей остался наедине с президентом. Сволакивая через голову скафандр, он сжал правую кисть внутри широкого, жесткого рукава в кулак, вогнав в основание ладони иглу шприца. Выдернув, он отпустил ее, и игла тихонько поплыла в пальцы перчатки. Оставив скафандр открытым, чтобы проветривался, он взял его под мышку. Никто внутрь не полезет: теперь скафандр принадлежит ему, Линдсею, и на обоих плечах его — дипломатические эмблемы ГДФ. Вместе с президентом он прошел на шлюзовую палубу и поставил скафандр в стойку. Кроме них, в «кладовке» не было никого. — Ты готов, солдат? — серьезно спросил президент. — Как самочувствие? Идеологическое, я имею в виду. — Хорошо, сэр, — отвечал Линдсей. — Я готов. — Тогда идем. Они поднялись в рубку. Нырнув вперед головой в оружейную, президент вплыл в пушечный отсек. Линдсей последовал за ним. Голова гудела, расширенные кровеносные сосуды отчетливо пульсировали. Он чувствовал себя острее стеклянной грани. Сделав глубокий вдох, он влетел в пушечный отсек ногами вперед — и будто бы оказался в царстве мрачного бреда. — Готов? — Да, сэр. Линдсей не торопясь пристегнулся к сиденью стрелка. Древнее орудие выглядело жутковато. На мгновение показалось, что ствол пушки направлен ему в живот. Нажать на спуск — значит, разнести себя на куски… Порядок подготовки к стрельбе он вспомнил легко — в его состоянии мозг поставлял информацию по первому требованию. Линдсей пробежал рукой по черному, матовому пульту управления и включил питание — тумблер отозвался звонким щелчком. Музыка рубки управления за спиной зазвучала на октаву ниже — энергии пушка забирала много. Под призрачно-синим прицельным монитором зажглась кроваво-красная цепочка злобно мерцающих индикаторов и шкал. Линдсей взглянул поверх экрана. В глазах его помутилось. Ребристый ствол орудия слегка поблескивал смазкой. Толстые черные продольные ребра сверхпроводниковых магнитов, к каждому из которых тянулись змеями кабели питания в металлизированных оболочках… Порнография смерти. Деградация человеческого гения, опустившегося в своей продажности до самоубийства расы. Переключившись на боевой режим, Линдсей снял опломбированную предохранительную крышку и сунул правую руку в открывшееся отверстие. В ладонь удобно легла пластиковая рукоять. Большим пальцем он снял второй предохранитель. Машина начала выть. — Это должны делать все, — сказал президент. — Нельзя сваливать на кого-то одного. — Я понимаю, сэр, — сказал Линдсей. Эти слова он отрепетировал заранее. Цели перед ним не было — жерло пушки было направлено перпендикулярно эклиптике, в галактическую пустоту. Никто не будет задет. Ему нужно лишь нажать на спуск. И он не сможет этого сделать. — Такое ведь никому не нравится, — сказал президент. — Я тебе клянусь, орудие под пломбой всегда… Но нам без него — никак. Ведь кто знает, что встретишь в следующий раз? Может, крупную добычу. Такую, что мы сможем вступить в картель. Снова стать народом. Тогда мы выбросим к чертям это чудище. — Да, сэр. Здесь не с чем было бороться в открытую, нечего отвергать путем холодных размышлений. Препятствие лежало слишком глубоко. В самих основах вселенной. Миры могут взорваться. Стены заключают в себе жизнь. Там, за переборками, шлюзами и шпангоутами, — безжалостный, мрак, смертельная пустота открытого пространства. И на древних станциях орбиты Луны, и в современных механистских картелях, и на Совете Колец, и даже на далеких аванпостах горняков-кометчиков и околосолнечных металлургов каждое мыслящее существо проникнуто пониманием этого. Слишком много поколений жили и умерли под мрачной тенью катастрофы. И каждый ощущал это с первых мгновений жизни. Жилища были священны — священны в силу самой своей уязвимости. Уязвимость универсальна. Уничтожение одного из миров означало бы, что безопасности нет нигде и ни для кого, что каждый мир может сгореть в геенне тотальной войны. Конечно, полной безопасности нет, никогда не было и не будет. Способов уничтожения миров — сотни: огонь, взрыв, яд, саботаж. Неослабная бдительность, культивируемая всеми сообществами, разве что уменьшала риск. Способность разрушать доступна была всем и каждому. И каждый разделял со всеми бремя ответственности. Призрак разрушения сформировал этическую парадигму всех идеологий и всех миров. Судьба человека в Космосе никогда не была легкой, и вселенная Линдсея не отличалась простотой. Эпидемии самоубийств, жестокая борьба за власть, отвратительные техно-расистские предрассудки, подленькое, исподтишка, подавление целых сообществ… Однако последней грани безумия все-таки удалось избежать. Да, без войны не обходилось. Мрачные, скрытые конфликты сыпались, словно искры, высеченные соприкосновением двух сверхсил, механистов и шейперов. Мелкие стычки, уничтоженные корабли, захват рудников с преданием смерти всех обитателей… Но в целом человечество жило и процветало. И этот триумф его был глубок и фундаментален: в низших слоях сознания, где постоянно гнездится страх, осталось место уверенности и надежде. То была победа, принадлежащая всем, всеобъемлющая до неявности, отложившаяся в той части сознания, от которой зависит все остальное. И все же эти пираты, как пиратам и полагалось, обладали оружием массового уничтожения. Машина была древностью, реликтом эпохи безумия, когда физики впервые взломали ящик Пандоры. Эпохи, в которую оружие космической мощности было рассеяно по поверхности Земли, словно точечные кровоизлияния, усеивающие мозг паретика. — Я сам стрелял на прошлой неделе, — сказал президент. — Убедился, что на Дзайбацу не заминировали эту пакость. Некоторые из мех-картелей не преминули бы. Перехватят корабль где-нибудь в открытом космосе, оружие отключат, а к проводке подсоединят хитрый чип. Нажмешь спуск, чип испаряется, нервный газ… Хотя — без разницы. Если нажимаешь спуск у этой штуки в бою, ты всяко — мертв. На девяносто девять процентов. У шейперов, на которых мы нападаем, разная армагеддонная ерунда имеется. У нас тоже должно быть все, что есть у них. И мы сделаем все, что могут сделать они. Ядерная война, солдат; иначе — никак… Ну, огонь! — Огонь! — выкрикнул Линдсей. Ничего не произошло. Пушка молчала. — Что-то не так, — сказал Линдсей. — Пушка не работает? — Нет, рука. Рука… — Он подался назад. — Рукоять отпустить не могу — мышцы свело. — Мышцы — что?! С этими словами президент схватил Линдсея за предплечье. Сведенные судорогой мышцы застыли, словно стальные тросы. — Господи, — проговорил Линдсей с отработанной истерической ноткой. — Я не чувствую вашей руки! Сожмите крепче… Президент стиснул предплечье с сокрушительной силой. — Ничего… В скафандре он накачал руку обезболивающим, а искусственную судорогу обеспечили дипломатические навыки. Но фокус этот давался нелегко. Рукояти в пальцах он не предусматривал. Мозолистые пальцы президента вонзились в руку Линдсея немного повыше локтя. Боль сминаемых нервов резанула даже сквозь анестезию. Рука чуть-чуть дернулась, отпустив рукоять. — Теперь есть. Слегка, — спокойно сказал Линдсей. Ведь было же что-то, помогавшее терпеть боль… Если только стимулятор поможет вспомнить… Да, вот. Боль словно бы обесцветилась, превратившись в нечто, отвратительно близкое к удовольствию. — Могу попробовать левой, — убито сказал он. — Конечно, если и она… — Что там у тебя за херня случилась?! Президент безжалостно вонзил большой палец в нервный узел на запястье. Линдсей почувствовал ужасную боль, словно ему на мозг набросили черную, прохладную ткань, и едва не потерял сознание. Он слабо улыбнулся. — Думаю, здесь какие-то шейперские штучки, — сказал он. — Нейронное программирование. Они устроили так, что я не могу этого сделать. — Он сглотнул. — Рука — словно бы не моя. На лбу его выступил пот. Под такой дозой вазопрессина он мог ощущать каждую мышцу лица по отдельности. Именно так, как учили в Академии. — Этак не пойдет, — сказал президент. — Если не можешь нажать спуск, значит — ты не наш. — А может, поставить какой-нибудь механизм? — предложил Линдсей. — Силовую перчатку, например. Я-то готов, сэр. Это она не хочет. Он поднял негнущуюся от плеча руку и изо всех сил опустил на острый угол кожуха орудия. Еще раз, еще… — Не чувствую… На руке появилась порядочная ссадина. В воздух брызнули алые шарики крови. Рука оставалась неподвижной. Из раны медленно выполз уплощенный, амебоподобный кровяной сгусток. — Но руку-то в измене не обвинишь, — сказал президент. Линдсей пожал плечами (причем шевельнулось только одно): — Я ведь стараюсь, сэр. Он знал, что никогда в жизни не нажмет спуск. Он понимал, что за это его могут убить, хотя и надеялся избежать такого исхода. Жизнь, конечно, важна… Но не настолько. — Посмотрим, что скажет второй судья, — сказал президент. Линдсей не спорил. Это вполне соответствовало плану. Судья-два спала в лазарете. Она вскочила, широко раскрыв глаза. Увидев кровь, она уставилась на президента: — Какого хрена! Ты что, снова сломал ему руку? — Это не я, — смущенно и как-то виновато сказал президент. Он объяснил положение дел. Второй судья, осмотрев руку, перевязала ее. — Похоже, что-нибудь психосоматическое. — Я хочу, чтобы эта рука двигалась, — сказал президент. — Исполняй, солдат. — Есть, сэр, — удивленно ответила судья-два, не сразу сообразившая, что они на военном положении. Она почесала в затылке: — С этим лучше бы не ко мне. Я же просто механик, а не шейперский психотех. — Она покосилась на президента. Тот был непреклонен. — Думается мне… Вот это должно помочь. — Она вытащила какую-то ампулу. — Конвульсант. В пять раз сильнее естественных нервных сигналов. — Она набрала в шприц три кубика. — Руку лучше перетянуть. Если это попадет в другие сосуды, его так тут перекорежит… — Она виновато взглянула на Линдсея. — Будет больно. Очень. Появлялась удобная возможность. Рука переполнена обезболивающим, но боль можно изобразить. Если это получится убедительно, они могут забыть о проверке; Они подумают, что он, Линдсей, жестоко наказан за то, в чем не виноват. Судья настроена сочувственно, можно столкнуть ее с президентом. Остальное сделает их чувство вины. — Президенту лучше знать, — твердо сказал он. — Делай что он велел. Рука все равно ничего не чувствует. — Уж это-то ты почувствуешь. Если только не мертв. Игла вонзилась в кожу. Жгут туго перетянул бицепс. Вены набухли, перекорежив татуировку. Когда пришла боль, он понял, что от анестезии нет никакого проку. Конвульсант жег, словно кислота. — Горит! — закричал он. — Горит!!! Рука содрогнулась; мышцы жутко свело. Затем они начали судорожно сокращаться, и конец жгута вырвался из рук судьи-два. Кровь, не сдерживаемая больше жгутом, хлынула в грудь и в плечо. Согнувшись пополам, Линдсей задохнулся в крике. Лицо его посерело. Препарат сжал сердце, словно раскаленная проволока. Подавившись собственным языком, Линдсей забился в судорогах. Двое суток лежал он при смерти. А когда выздоровел, решение на его счет уже было принято. Вопрос о проверке больше не поднимался. Ей так и не суждено было произойти. — Камень как камень… — сказала деп-два, смахивая с экрана таракана. — Это цель, — сказала спикер парламента. Рубка работала в аварийном режиме, и знакомый хор из гуденья, писка и кваканья сошел на нет, превратившись в едва уловимый шорох. Лицо спикера в свете экрана приобрело зеленоватый оттенок. — Маскировка, — продолжила она после паузы. — Они там. Нутром чую. — Простой булыжник. — Третий сенатор, брякнув инструментальным поясом, придвинулась к экрану. — Либо слиняли, либо еще что. Инфракрасных нет. Линдсей, который так ни разу и не посмотрел на экран, молча дрейфовал в стороне. Рассеянно, не спеша, взглядом устремясь в никуда, растирал он татуированную правую руку. Кожа зажила, но комбинация препаратов дотла выжгла пораженные нервы. Кожа под холодной тушью татуировки казалась резиновой. Кончики пальцев не ощущались вовсе. Он не верил, что шейперы станут особенно церемониться. Конечно, распростертый солнечный парус прикрывает корабль от радара и мешает упреждающему удару с астероида. Однако он постоянно чувствовал, что вот сейчас, в эту самую долю секунды корабль разорвут на части выстрелы шейперов. В пушечном отсеке скрипнуло сиденье стрелка — судья-три нервно заерзал. — Ждут, когда продрейфуем мимо, — сказал президент. — Получат возможность прицелиться и ударят. — Не могут же они так вот просто взять и нас уничтожить, — рассудительно возразил сенатор-два. — А вдруг мы — бродяги. Механистские дезертиры… — Деп-три, стоп здесь! — приказал президент. Тот, лучезарно улыбаясь, повернул полускрытое очками лицо к остальным и снял наушники: — Что, господин президент? — Я говорю, стоп на этой частоте, разрази-ть-тя!.. — заорал президент. — А, это… — Сунув руку за ворот скафандра, пред-три принялся чесаться, одной рукой прижимая к уху наушник. — Так я — уже. И… э-э… Он осекся. Команда затаила дыхание. Обзор ему закрывали очки, но он, уверенно вытянув руку, коснулся нескольких выключателей. Рубку наполнил высокий прерывистый вой. — Переключу на визуалку, — сказал деп-три, опуская руки на клавиатуру. Астероид исчез с экрана, сменившись бессмысленными столбцами букв: …TCGAGGCTATCGTAGCTAAAGCTCTCCCGATCGATATCGTCTCGATCGATGGATGCTTAGCTAGCTAGT TGTCGATGTAGGGCTCGAGCTAG… — Шейперский генный код, — сказала спикер. — Я же говорила! — Ну, это их последняя передача, — веско сказал президент. — С этого момента объявляю военное положение. Всем — по боевым постам. Кроме тебя, госсек. Исполнять! Все смешалось; нервные импульсы всей команды словно сорвались с привязи и понеслись вскачь. Линдсей, созерцая общий аврал, размышлял о передаче на Совет Колец, выдавшей аванпост. Вполне возможно, в этом последнем крике шейперы швырнули в пространство собственные жизни. Однако среди врагов есть человек, который сможет оплакать погибших. |
||
|