"Бич небесный" - читать интересную книгу автора (Стерлинг Брюс)

ГЛАВА 8

К пятнадцатому июня уже самому зеленому из начинающих новичков было ясно, что на Оклахому готово обрушиться нечто, вышедшее прямиком из адских измерений. Прямое последствие: штат переживал самый обширный туристический бум за последние десять лет.

Все, в ком присутствовала хоть капля здравого смысла, задраивали все щели, укладывали вещи и (или) эвакуировались. Однако число здравомыслящих даже отдаленно не могло быть сопоставлено с прямо-таки демографическими количествами людей без всякого здравого смысла, которые толпами прибывали сюда с бесконечными караванами грузовиков, чартерных автобусов и мопедов. Оклахома стала настоящей меккой для фанатов плохой погоды — а их оказалось значительно больше, чем представляла себе Джейн.

После некоторого колебания многие из людей, обладавших благоразумием, стыдливо возвращались на исходную позицию, чтобы проследить за тем, как бы фанаты ничего у них не украли — что те, собственно, и делали, в характерной для них веселой, бесшабашной манере. Анадарко, Чикашоу, Уэзерфорд и Элк-сити, чьи дешевые гостиницы были переполнены, а городские парки пестрели палатками переселенцев, превратились в пристанища неопрятного, добродушного пьянства, периодически перемежающегося случайными ночными перестрелками и грабежами с битьем окон. Чтобы восстановить порядок, призвали на помощь национальную гвардию, но у оклахомских гвардейцев почти всегда хватало других дел. Национальная гвардия была одним из крупнейших предпринимателей штата, со своим зерном, скотом, лесом и портландцементом. Поэтому днем милитаризированные гвардейцы продавали мародерам сувенирные футболки и сахарные трубочки, а по ночам надевали униформу и задавали им перцу.

Судя по отчаянному энтузиазму местных телепередач, почти все участвующие получали нездоровое и откровенное наслаждение от истеричного, невыносимого напряжения, вызванного погодными условиями. Небосвод был канареечно-желтого цвета, в воздухе висела пыль, в небе каждый вечер потрескивали огромные устрашающие сполохи зарниц, повсюду пахло отбросами, потом и озоном, и люди усиленно смаковали это положение. Просто засуха продолжалась чересчур долго, и жители Аллеи Торнадо выстрадали уже слишком много. Они давно оставили страх за плечами. Они оставили за плечами даже угрюмую покорность судьбе. К настоящему моменту эти несчастные полностью отдались во власть судорожно-ироничного черного юмора.

Люди, стекавшиеся сюда со всех концов Америки — включая, разумеется, и Мексику, и Канаду, — представляли собой скопище совершенно другого рода, нежели обычные охотники за ураганами. Стандартный фанат торнадо, как правило, в глубине души был книгочеем, совой, он старательно следил за самыми последними прогнозами в Сети и полировал свой цифровой бинокль, чтобы быть наготове, когда надо будет выскочить за дверь и понестись в отчаянную погоню за исчезающе коротким природным явлением, длящимся считанные минуты.

Совсем другое дело было с нынешней толпой безумцев. Это были не те люди, которых Джейн привыкла видеть среди погодных фанатиков, и не те, которых она ожидала увидеть. Несмотря на то что они находились в самом сердце континента и от любого побережья их отделяли многие километры, они гораздо более походили на современных охотников за цунами.

Среди фанатиков плохой погоды можно было выделить множество социологических разновидностей. Прежде всего, среди них присутствовало некоторое количество людей, ни в грош не ставящих свою жизнь. Это были отчаянные, люди, активно жаждавшие саморазрушения. Открыто стремилась к самоубийству лишь малая их толика, хотя именно они были главной движущей силой и, можно сказать, сердцем и душой этого явления. Большинство же этих горемык, этих одетых в черное Гамлетов, как правило, внезапно вновь открывали в себе сильную тягу к выживанию, как только ветер за окнами превращался в плотный, пульсирующий, ревущий поток.

Вторую и гораздо более многочисленную группу составляли откровенные фанаты, получавшие наслаждение от участия в катастрофах, — дочерна загорелые жокеи и находящиеся в предраковом состоянии мускулистые живчики-серфингисты. Поразительно, как мало из этих безголовых идиотов оказывались действительно убитыми или изувеченными даже в самых худших ураганах. Как правило, при них всегда были акваланги и смарт-доски для виндсерфинга — все для того, чтобы поймать большую волну, настоящую большую волну, безумно большую волну! В Оклахоме, впрочем, не было ни моря, ни серфинга, поэтому благодаря абсурдной изобретательности современной индустрии развлечений, давно уже погрузившейся в глубокий психоз, они притащили с собой десятки маленьких суперпродвинутых «ветровых шхун» — парусных экипажей на алмазных втулках, которые от природы были настолько непредсказуемы, что даже их бортовые навигационные компьютеры постоянно клинило. И все же жизнь тех сукиных детей, которые правили этими приспособлениями, казалось, была защищена свыше. Убить их было не проще, чем тараканов.

Затем шла самая многочисленная группа разнообразнейших людей, которые попросту восхищались ураганами и обожали их. Большинство из них не взламывало торнадо; иногда они снимали их на фото- или видеокамеры, но не имели к ним интеллектуального или профессионального интереса. Некоторые были глубоко религиозными людьми, некоторые писали совершенно ужасные стихи и публиковали их в Сети. Попадались в этой группе и очень немногочисленные индивидуалы, которые украшали себя татуировками, цепями и искусственными шрамами, принимали галлюциногены и (или) устраивали заранее запланированные оргии в подвалах, когда события достигали высочайшего накала. Все они отличались фирменным отсутствующе-искренним видом и имели необычные пристрастия в одежде и пище.

В-четвертых, здесь были воры. Люди, высматривающие свою золотую удачу: грабители, спекулянты, жулики всех мастей. Среди них ошивались и взломщики зданий — не в огромных количествах, не армии мародеров, как прежде, но их было достаточно, чтобы беспокоиться. Они отличались склонностью оставлять повсюду загадочные нарисованные мелом символы и готовить себе в опустевших зданиях рагу из всего, что попадется под руку.

Последнюю группу — группу, которая быстро набирала численность и которую Джейн нашла наиболее необъяснимой, поразительной и зловещей, — составляли эвакуационные фанаты. Люди, распускавшие крылья сразу после ураганов. Люди, которым нравилось жить в эвакуационных лагерях. Возможно, они выросли в таких лагерях во времена чрезвычайного положения и с тех пор всегда питали нездоровую тягу к подобной жизни. Или, может быть, им просто нравилось это ощущение, порождаемое напряженным, несколько призрачным сообществом людей, всегда возникавшим в результате крупного стихийного бедствия. А может быть, им необходимы были катастрофы, чтобы жить полной жизнью, так как из-за того, что они выросли под давящей тяжестью плохой погоды, у них никогда не было настоящей жизни.

Если у тебя не было четкого представления о самом себе, в эвакуационном лагере ты мог стать кем угодно и чем угодно. Гибель какого-нибудь городка или селения уничтожала все барьеры между классами, статусом и жизненным опытом, облекая всех без разбору в одинаковые бумажные комбинезоны. И некоторые люди — причем, судя по всему, их число росло — черпали в подобном положении жизненные силы. Это был новый класс человеческих существ, они ушли дальше обычных шарлатанов, обычных жуликов и проституток, у них не было настоящих предшественников, они были за пределами истории, за пределами всякого определения. Порой, и даже довольно часто, эвакуационный фанат бывал сердцем и душой местного спасательного движения, маниакальным, розовощеким субъектом, всегда веселым, находящим улыбку для каждого, всегда готовым утешить потерпевших, омыть раненых, играть в бесконечные игры у постели благодарного ребенка-инвалида. Часто они выдавали себя за священников, или медицинских работников, или общественных адвокатов, или каких-нибудь федералов из низшей лиги, и им это сходило с рук, поскольку среди общего ужаса, страданий и смятения никто не проверял документов.

Они оставались в лагере, пока у них хватало смелости, ели правительственные концентраты, носили бумажные комбинезоны, а когда их спрашивали, откуда они, расплывчато отвечали: «Да тут неподалеку». Как ни странно, эвакуационные фанаты были почти всегда безобидны, во всяком случае в физическом смысле. Они ничего не крали, не грабили, не убивали и не взламывали зданий. Некоторые из них были слишком ошеломлены и смущены для чего-нибудь большего, чем просто сидеть, есть и улыбаться. Но довольно часто они самоотверженно работали вместе со всеми, в буквальном смысле не щадя себя и вдохновляя людей рядом с собой — и люди равнялись на них, и восхищались ими, и беззаветно верили им, и полагались на этих пустотелых людей как на столпы, поддерживающие их общество. Среди эвакуационных фанатов попадались как мужчины, так и женщины. В том, что они делали, не было ничего по-настоящему преступного, и даже когда их ловили, бранили и наказывали, они явно не были способны остановиться. Они просто переправлялись в какой-нибудь новообразованный ад в другом штате, и рвали на себе одежду, и покрывали себя грязью, после чего, шатаясь, вваливались в очередной лагерь, изображая полное истощение.

Но самым странным в них было то, что эвакуационные фанаты, по-видимому, всегда путешествовали в полном одиночестве.

— Хуанита, — произнесла Эйприл Логан, — я всегда чувствовала, что ты можешь оказаться одной из моих лучших учениц.

— Спасибо, Эйприл.

— И куда же ты относишь себя в этом своем маленьком социально-аналитическом списке?

— Себя? К ученым.

— Ага, — Эйприл медленно кивнула. — Это очень хорошо.

Джейн рассмеялась.

— Ну вы-то ведь тоже здесь, правда?

— Разумеется, — ответила Эйприл Логан.

Ее изящно причесанные волосы слегка колыхались на сухом порывистом ветерке; она задумчиво рассматривала лагерь бригады, вбирая в себя все вокруг бесстрастным, предельно внимательным взглядом желтоватых глаз.

Если бы не засуха, это место было бы очень милым. Бригада разбила лагерь к западу от Эль-Рино, на сороковом шоссе. Это был край красных обрывистых скал из рассыпающегося песчаника, красной почвы, ручейков с орехом и осиной вдоль русла и жимолостью по склонам, край золотарника, и маковой мальвы, и рудбекии, и ползучего лилового боба. Весна здесь еще не окончательно сдалась. Она умирала от жажды и была покрыта пылью, но она еще не сдалась.

На Эйприл Логан был изысканного покроя бумажный комбинезон с печатным узором в виде золотых листьев — один из наиболее кислотных орнаментов из «Келлской книги» [53], в совершенстве адаптированный к человеческому телу. Это было как раз в духе Эйприл: костюм как оксиморон. Позолоченная бумага. Доиндустриаль-ная ручная работа, выполненная постиндустриальной машиной; потребительская шарада, рожденная раздираемой на части ничейной территорией между ценой, стоимостью и ценностью. И, по случаю, костюм был также весьма красив.

— Видишь ли, я по-прежнему в седле своего проекта, — проговорила Эйприл. — Это проект послал меня сюда.

— Вы шутите!

— О нет. Проект порой сходит с ума, но он никогда не шутит, — отозвалась Эйприл.

Джейн помогала ей создавать проект, когда была студенткой. Это была идея, которую профессор Логан терпеливо собирала воедино и совершенствовала многие годы, — жуткая помесь исполинской пресс-службы, генетического алгоритма и нейронной сети; сверхобразованная, неоакадемическая машина корреляций, нашпигованный чипами и мегачипами генератор синхронности. В обширной аналитической похлебке Эйприл варилось множество кусков: демографические данные, занятость населения, потребительские тенденции. Географическое распределение сетевого трафика данных. Проценты смертности, потоки частных валют. А также разнообразнейшие шифры-индексы, относящиеся к графическому дизайну, — подобно самой Эйприл, проект был докой по части направлений в графическом дизайне.

Обсуждая свой проект, Эйприл любила приводить в пример сверхъестественную корреляцию, существовавшую в двадцатом веке между длиной женских юбок и фондовой биржей. Когда цены на акции поднимались, юбки становились короче. Цены опускались, и юбки становились длиннее. Никто не знал, и так и не узнал, почему это происходило, но соответствие оставалось неколебимым несколько десятилетий. Разумеется, в конце концов фондовая биржа потеряла всякий контакт с реальностью, а женщинам стало наплевать на длину своих юбок — это в тех случаях, когда они вообще давали себе труд носить юбки. Однако, как всегда повторяла Эйприл, основным моментом ее проекта было обнаружить и ухватить подобные корреляции в современном мире, пока они еще свежи и прежде, чем бездонный социальный хаос прекратит их существование. Поскольку это был хаос, вопрос «почему» здесь вряд ли был правомерен. А поскольку проект составляли генетические алгоритмы, причинно-следственные отношения не могли быть даже логически прослежены внутри машинных контуров. В любом случае, причины и следствия не были основным моментом усилий Эйприл. Главным вопросом здесь было: сможет ли предпринятое Эйприл обширное моделирование достаточно точно повторить реальность, чтобы стать полезным орудием для дизайна.

Проект, в цифровой основе своих процессов, не так уж сильно отличался от погодного моделирования Джерри — за исключением того, что модели Джерри твердо опирались на всецело проверяемые, полностью утвержденные законы физики, в то время как Эйприл Логан была не ученым, а художником и критиком дизайна. Насколько могла понять Джейн, аналитический аппарат Эйприл по сути не намного интеллектуально превосходил колоду карт таро. И однако, подобно картам таро, какую бы чепуху эта штуковина из себя ни извергала, всегда оказывалось, что это работает, несет в себе некий глубокий и соблазнительный смысл.

Проект не был наукой и не претендовал на то, чтобы быть ею, но он принес Эйприл Логан немалое состояние и влияние в обществе. Она оставила академию, хотя дела у нее там шли вполне неплохо, и теперь получала огромные гонорары в качестве частного консультанта. Люди — разумные, практичные люди — платили Эйприл Логан немалые суммы за предсказания таких вещей, как «цвет сезона». И где найти рынок сбыта для одноразовой посуды, которую можно после употребления разжевать и съесть. И почему в отелях разразилась эпидемия подростковых самоубийств в стеклянных лифтах и помогут ли здесь ярко-розовые ковровые покрытия. Эйприл понемногу стала настоящим гуру в области дизайна.

Годы не пощадили Эйприл. Вновь оказавшись со своей учительницей лицом к лицу, вне жестко контролируемого сияния ее выверенного публичного имиджа, Джейн заметила в ней нервную дрожь и чудаковатость, даже легкую сумасшедшинку. Эйприл Логан не была счастливой женщиной. А успех лишь слегка изменил ее. В Эйприл всегда присутствовали нервный трепет и напряжение. Они медленно и видимо выедали ее сердце — однако сердца у Эйприл Логан было в избытке. Она держала свою музу мертвой хваткой и была одержима своей работой. Просто оказавшись рядом с ней, можно было сразу почувствовать радиоактивное свечение этой одаренной, тонко чувствующей, яркой женщины, уделявшей ужасающе мощное и концентрированное внимание таким вещам, которых большинство людей вообще не видит. Эйприл была настоящим художником, самым истинным художником из всех, которых встречала в своей жизни Джейн. Без подделок. Даже самая мерзкая и подавляющая коммерческая атмосфера на этой катящейся в ад планете не смогла уничтожить их всех.

— Истинные новшества имеют тенденцию влиять на эксцентриков, — размышляла вслух Эйприл. — На меньшинство эксцентриков, может быть, одного из сотни…

Она помолчала.

— Разумеется, на плечах общества при этом остаются девяносто девять претенциозных, дурно воспитанных психов.

— Все та же профессор Логан.

— Я должна была предвидеть, что в конце концов увижу тебя в самом центре какого-либо события в этом роде, Хуанита. Без всякого сомнения, это событие имеет некое кардинальное значение. Я наблюдала, как оно постепенно превращается из гипотезы в моду, затем почти в манию… Если природный катаклизм будет соответствовать предварительным оценкам, это может стать долгосрочным социальным явлением, поворотным пунктом в истории.

— А мы фиксируем это!

— Это очень опасно, не так ли? Причем не только физически — как легко заметить, это явление собирает вокруг себя обширное ядро нестабильных социальных элементов.

— Судьба награждает отважного, — весело ответила Джейн. — С нами все будет в порядке. Мы знаем, что мы делаем. И то же можно будет сказать обо всех остальных, если вы поможете нам.

— Это интересно, — проговорила Эйприл.

В ее устах подобная фраза была высшей похвалой.

— Я произвела в проекте комплексный категориальный поиск методом нейронных взвешиваний в отношении твоего друга доктора Малкэхи. Очень редко бывает, чтобы проект выбрал из всех одного-единственного индивидуума, тем более настолько малоизвестного для публики, и однако доктор Малкэхи проходит не менее чем по четырнадцати различным категориям.

— Вот как!

— Это абсолютно экстраординарно. А между тем у него есть еще менее известный брат, который зарегистрирован в целых семнадцати!

— А вы когда-нибудь смотрели в проекте данные по себе самой?

— Смотрю ежедневно. Иногда мне удается набрать пять, один раз было даже шесть — очень ненадолго.

Она сдвинула брови.

— Разумеется, можно возразить, что меньшее количество категорий говорит о более глубоком влиянии на социум…

— Конечно. А меня вы не смотрели в последнее время?

Эйприл тактично перевела взгляд на лагерь.

— Что это за устройство они там снаряжают?

— Метеозонд, — ответила Джейн, вставая.

Не стоило обижаться, это ведь всего лишь большая дурацкая гадательная машина.

— Хотите посмотреть?

Джерри стоял перед костром с непокрытой головой, заложив руки за спину.

— Завтра мы будем фиксировать самый жестокий ураган за всю историю наблюдений, — говорил он. — Он разразится завтра, возможно, около полудня, и унесет тысячи, а возможно, и десятки тысяч жизней. Если он окажется стабильным и просуществует дольше нескольких часов, он убьет миллионы. Если бы у нас было время, и силы, и благоприятные обстоятельства, я попытался бы спасти людей. Но ничего этого у нас нет, поэтому нет и подобной возможности. У нас нет ни времени, ни права приказывать, поэтому мы не сможем спасти никого. Мы не сможем спасти даже самих себя. Наши жизни не будут завтра иметь для нас первоочередного значения. Собравшиеся в круг люди сидели очень тихо.

— Рядом с ужасающим масштабом того, что случится завтра, наши жизни значат не так уж много. Знания об эф-шесть более важны, чем любой из нас. Я бы хотел, чтобы это было не так, но такова правда. Мне хотелось бы, чтобы вы поняли эту правду и приняли ее, чтобы вы прониклись ею до самого сердца, прочувствовали ее и решились действовать на основании этой правды. Вы все видели модели и знаете, что я имею в виду, когда говорю «эф-шесть». Но люди, эта чертова штуковина наконец-таки готова разразиться! Она здесь, она реальна — на этот раз это не воспроизведение, не изображение; она здесь, с нами, в нашей реальности! Мы должны узнать о реальном эф-шесть все, что сможем выяснить, любой ценой. Это ужасное событие, которое должно быть задокументировано — любой ценой. Завтра мы должны суметь ухватить столько истины, сколько сможем вытащить из этой кошмарной штуковины. Даже если мы все умрем, делая это, то благодаря нашим усилиям кто-нибудь из выживших узнает правду о том, что произошло. Это будет великолепной ценой за наши жизни.

Джерри принялся шагать взад-вперед.

— Я не хочу завтра никакого безрассудства. Никакой любительщины, никакой чепухи подобного рода. То, чего я от вас прошу, — это абсолютной решимости и абсолютного понимания необходимости и вероятных последствий того, что мы делаем. У нас будет только один шанс. Это самый мощный вызов из всего, с чем когда-либо встретится наша бригада. Я надеюсь и верю, что это будет единственное настолько жестокое природное явление, которое мы увидим за свою жизнь. Если вы считаете, что ваша жизнь более важна, чем взлом этого урагана, я могу понять такую точку зрения. Это мудро. Большинство людей скажут, что это разумно. Вы все находитесь здесь со мной потому, что вы определенно не принадлежите к большинству людей, но то, чего я сейчас прошу от вас, — это ужасная вещь, которой нельзя требовать ни от кого. Это не просто еще одна охота за ураганом. Это не просто еще один грозовой фронт или парочка смерчей. Эта штука — смерть, люди. Это разрушитель миров. Это самое худшее, что человеческие действия когда-либо вызывали к жизни со времен Лос-Аламоса [54]. Если ваша жизнь имеет для вас первостепенное значение, вы должны покинуть этот лагерь немедленно, прямо сейчас. Я предсказываю метеорологическое событие, которое будет более быстрым, более неуловимым, более обширным и более разрушительным, нежели самый свирепый эф-пять, любое макси-торнадо, на целый порядок величин. Если вы хотите избежать этой катастрофы, вы должны спасаться сейчас, держа курс на восток и не останавливаясь до тех пор, пока не окажетесь по ту сторону Миссисипи. Если вы предпочтете остаться, я хочу, чтобы вы отдавали себе полный отчет в том, что мы будем встречать этот катаклизм прямо в лоб.

Никто не шевельнулся. Все сидели молча.

Внезапно воздух раскололся леденящим кровь диким воплем, вибрирующим, заливистым, ликующим, словно какая-то безумная индианка торжествовала при виде свежеснятого скальпа.

Это была Жоан Лессар. Все уставились на нее в полном остолбенении. Жоан сидела скрестив ноги на куске пенки возле костра, она только что вымыла свои тонкие белокурые волосы и теперь расчесывала их. Она ничего не сказала, только ослепительно улыбнулась во всполохах пламени, пожала плечами и продолжала расчесываться.

Даже Джерри казался ошеломленным.

— Я закончил, — наконец сказал он и неловко сел.

Руди Мартинес поднялся с места.

— Джерри, ты будешь завтра прогнозировать?

— Да.

— Если на мгновенном прогнозе будет Джерри, я пойду куда угодно. Все.

Встал Джо Брассье.

— Если кто-то захочет составить завещание, со мной можно будет проконсультироваться в любое время. Умереть, не оставив завещания, — плохой подарок для наследников. У нас еще достаточно времени, чтобы зафиксировать последнюю волю, сделать к ней цифровую подпись и переслать ее по Сети стороннему лицу. Это касается тебя, Даннебекке. Я закончил.

Он сел. Долгое время все молчали.

Наконец Джейн почувствовала, что должна подняться.

— Я только хочу сказать, что по-настоящему горжусь всеми вами. И у меня хорошее предчувствие насчет всего этого. Хорошей охоты завтра, люди!

Она опустилась на место. Затем поднялась Эйприл Логан.

— Простите мне, что прерываю вашу дискуссию, но, если группа не против, мне бы хотелось задать вам всем один вопрос.

Эйприл Логан посмотрела на Джерри. Тот вопросительно поднял брови.

— Собственно, это нечто вроде социологического опроса.

— Бросьте извиняться, просто спрашивайте, — прошипела ей Джейн.

— Мой вопрос звучит следующим образом: когда, но вашему мнению, человечество окончательно потеряло контроль над собственной судьбой? Мне бы хотелось, чтобы ответили все присутствующие, если вы не возражаете.

Эйприл достала маленький блокнот.

— Прошу вас, можно начать с любого места в круге — вот хотя бы сразу слева от меня.

Марта Мадронич неохотно поднялась с места.

— Ну, мне бы не хотелось говорить. первой, но, отвечая на ваш вопрос, э-э, профессор, — мне всегда казалось, что это случилось где-то во время чрезвычайного положения.

Она села. За ней поднялся Руди Мартинес.

— Я бы сказал, в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом. Может быть, в шестьдесят седьмом. Если взглянуть на статистику содержания СО₂, у них в то время были хорошие шансы повернуть назад, и они сами отлично знали, что уродуют окружающую среду. В тот период был несомненный революционный потенциал и даже кое-какая поддержка со стороны политиков, но они разбазарили предоставлявшуюся возможность на наркотики, на марксизм, на всякую мистическую дребедень и после этого так и не смогли набрать обороты… Да, точно: тысяча девятьсот шестьдесят восьмой. Я закончил.

Встал Грег Фолкс.

— Я согласен с тем, что сказал Эд, хочу только добавить, что был еще один последний шанс в тысяча девятьсот восемьдесят девятом. А может быть, даже в девяносто первом, после первой войны в Персидском заливе — точнее, строго говоря, это была уже вторая. Но после того, как они в восемьдесят девятом и девяносто первом профукали свой большой шанс установить в мире новый порядок, им уже не оставалось ничего, кроме дерьма. Я закончил.

Поднялась Кэрол Купер.

— Ну, конечно, этот вопрос слышишь так или иначе… Зовите меня романтичной, но мне всегда казалось, что в тысяча девятьсот четырнадцатом. С началом Первой мировой войны. Я что хочу сказать — если посмотреть, какой долгий мир царил в Европе перед этой резней, может показаться, что у передышки был шанс затянуться. И если бы мы не спустили большую часть двадцатого столетия на фашизм, и коммунизм, и все остальные «измы» — на всю эту чепуху, — может быть, мы и смогли бы построить что-нибудь достойное… И кстати, что бы там ни говорила Джейни, модерн был последним движением в графическом искусстве, которое действительно чего-то стоило. Я закончила.

Сэм Монкрифф в свою очередь взял слово.

— Конец восьмидесятых — тогда в Конгрессе было несколько слушаний насчет глобального потепления, на которые никто не обратил внимания… Еще Монреальские соглашения по хлорофторуглеродам — если бы их приняли, добавив серьезные поправки насчет СО₂ и метана, то сегодня все выглядело бы намного лучше. Скорее всего, плохой погоды мы бы все равно не избежали, но она не была бы настолько плохой. Конец восьмидесятых, определенно. Я закончил.

Рик Седлеттер, встав, буркнул:

— То же, что Грег, — и сел на место. Встал Питер Виерлинг.

— Может быть, это лично мое мнение, но мне всегда казалось, что если бы персональные компьютеры появились в тысяча девятьсот пятидесятых, а не в тысяча девятьсот семидесятых, это бы сэкономило всем кучу времени. Ну да чего уж теперь…

Он сел. Встал Сарыч.

— Я думаю, все было потеряно вместе с Лигой Наций в двадцатые годы. Идея была отличная, и только США со своим совершенно дебильным упрямым изоляционизмом загубили все на корню. Первые дни авиации тоже могли бы дать гораздо больше шансов — крылья над всем миром и все такое… Ужасно жаль, что Чарльзу Линдбергу [55] так нравились фашисты. Я закончил.

Жоан поднялась с места.

— Тысяча девятьсот сорок пятый. Организация Объединенных Наций могла бы построить все заново. Она пыталась, было несколько очень неплохих деклараций, но им так и не удалось довести дело до конца. Жаль. Я закончила.

Встал Джо Брассье.

— Я согласен с Жоан насчет тысяча девятьсот сороковых. Мне кажется, что человечество так и не оправилось до конца после лагерей смерти. И после Хиросимы. После нацистских лагерей и атомной бомбы стал возможен любой ужас, и больше нельзя было быть ни в чем уверенным… Люди так и не выпрямились после этого, с тех пор они всегда ходили пригнувшись, дрожа и испуганно оглядываясь. Иногда мне кажется, что я бы предпочел бояться неба, чем бояться других людей. Может быть, дело даже и стоило того — заиметь плохую погоду, но при этом избежать ядерного Армагеддона и геноцида… Я не отказался бы обсудить это с вами позже, профессор Логан. Пока что я закончил.

Затем высказалась Эллен Мэй:

— Я? Если уж кого-нибудь обвинять, то я обвиняю Колумба! Пятьсот тридцать девять лет угнетения и геноцида! Я обвиняю Колумба и еще того ублюдка, который выдумал магазинную винтовку. Вы никогда бы не услышали ни о каком эф-шесть на этих равнинах, если бы здесь по-прежнему паслись бизоны… Но все это я уже не раз говорила, и я закончила.

Встал Эд Даннебекке.

— Как ни забавно, но мне кажется, что во время Французской революции была очень хорошая возможность, но они упустили ее. Европа потратила следующие два столетия, пытаясь сделать то, что Революция в тысяча семьсот восемьдесят девятом году держала в своих руках. Но стоило им начать эти свои публичные обвинения, вляпаться во всю эту мерзость… Черт подери, когда во времена чрезвычайного положения по кабельному телевидению начали показывать эти треклятые публичные обвинения, я сразу понял, что режим потерял свою хватку! Давайте, скормите их всех мадам Гильотине, и Революция пожрет своих детей, это уж как пить дать… Да, запишите за мной: тысяча семьсот восемьдесят девятый. Я закончил.

Джефф Лоуи, встав, пробормотал:

— Я не очень хорошо разбираюсь в истории. Прошу прощения.

Поднялся Микки Киль.

— Я бы сказал, мы потеряли контроль, когда не стали бороться за ядерную энергию. Можно было организовать все гораздо лучше — и заводы, и системы утилизации, но никто не стал этим заниматься из-за нравственного пятна, оставшегося у нас после Хиросимы. Люди пугались до смерти при мысли о любой радиации, хотя несколько лишних кюри не представляют никакой реальной опасности. Мое мнение — пятидесятые. Когда те, кто занимался атомной энергией, стали прятаться за всю эту чепуху насчет военной безопасности, вместо того чтобы попытаться сделать расщепление ядра безопасным для реальных людей в реальном мире. И вот взамен мы получили совершенно естественный СО₂, и СО₂ разрушил наш мир. Я закончил.

Джерри поднялся с места.

— Мне кажется бесплодным искать первопричины или пытаться возложить вину на кого-то конкретно. Атмосфера — система хаотическая; человечество могло избежать всех этих ошибок и тем не менее оказаться перед той же самой развязкой. Это решает вопрос о том, когда мы потеряли контроль над своей судьбой: мы не имеем такого контроля сейчас, и я сомневаюсь, что мы вообще когда-либо имели его.

— Здесь я согласна с Джерри, — весело откликнулась Джейн. — Только могу сказать еще больше… Смотрите: если взглянуть на ледниковые отложения Эемской эпохи — это межледниковье, которое было перед последними оледенениями, — вы увидите, что тогда и речи не было о влиянии человека, и тем не менее погода была абсолютно безумной. Глобальные температуры скакали на восемь, девять, десять градусов на протяжении одного столетия! Климат был более чем нестабильным, и это было совершенно естественное состояние. А потом, сразу после этого, большая часть Европы, Азии и Америки оказалась покрыта гигантскими ледяными горами, которые крушили и замораживали все на своем пути. Это похуже, чем наши сельское хозяйство и урбанизация! И гораздо хуже, чем наша теперешняя плохая погода. Мне, конечно, очень жаль, что мы сотворили с собой такое и оказались в такой яме, как сейчас, но так называемая мать-земля и сама творила с планетой гораздо худшие вещи. И хотите верьте, хотите нет, но на самом деле человеческая раса видала вещи гораздо хуже.

— Очень хорошо, — произнесла Эйприл Логан. — Большое вам всем спасибо за то, что высказали такой спектр мнений, особенно учитывая, что эти мнения принадлежат людям, которые должны разбираться в вопросе… Однако, поскольку у меня нет намерения оставаться здесь, когда будет проверяться предсказание доктора Малкэхи, я приму его совет и покину Оклахому немедленно. Желаю вам всем самой большой удачи!

Она повернулась к Джейн.

— Если от меня понадобится что-нибудь сделать, пиши по электронной почте.

— Спасибо, Эйприл.

— Подождите минутку, — громко вмешалась Кэрол. — Вы же не захотите уехать, не повидав вечернего представления?

— Прошу прощения?

— Алекс собирался кое-что нам показать сразу же после пау-вау.

Алекс! Куда подевался Алекс? Джейн вдруг со стыдом осознала, что даже не заметила его отсутствия.

— Да, — поддержал Рик, — где же старина Алекс? Кэрол улыбнулась.

— Леди и джентльмены: Алекс Унгер и его волшебное лассо!

В падавшем от костра круге света появился Алекс. На нем были кожаные краги, рубашка с перламутровыми пуговицами и десятигаллоновая шляпа [56]. Он начистил свои мексиканские ботинки и наложил на лицо клоунские белила и губную помаду.

— Йиппети-йи-йо! — неуверенно попробовал Питер. Алекс рывком стащил с плеча моток смарт-веревки.

Он что-то сделал с ней — то ли смазал маслом, то ли что-то еще; во всяком случае, она прямо-таки сияла в отблесках пламени.

Движением своей худой руки он вдохнул в нее жизнь и затем пустил большую петлю на ее конце вращаться над своей головой. Его лицо было каменно-неподвиж-ным и торжественным.

Петля на какое-то время зависла над ним, словно гудящий от скорости нимб. Затем он каким-то образом изогнул петлю вбок и принялся прыгать через нее. Это не было прыжками в полной мере — Алекс лишь слегка подпрыгивал, так что каблуки его ботинок едва отрывались от земли, — но петля на конце смарт-веревки с жужжанием проносилась мимо на вполне впечатляющей скорости, взбивая вверх облачка пыли.

Алекс швырнул веревку на добрых двадцать метров в воздух и заставил петлю на ее конце метаться взад и вперед над головами сидящих людей. Она с шипением обошла весь круг, кидаясь в промежутки между ними, словно голова змеи. Люди вскрикивали и вздрагивали, а некоторые даже отмахивались от нее руками.

Затем внезапно петля стала квадратной: вращающийся рывками квадрат на конце летящей по кругу веревки. Потом квадрат превратился в треугольник, а затем, ко всеобщему удивлению, в пятиконечную звезду Техаса. Было более чем странно видеть такое поведение со стороны ковбойского лассо; это было, как ошеломленно подумала Джейн, нечто совершенно из ряда вон.

Алекс подтянул звезду внутрь круга, поближе к себе, и заставил ее проплясать по всей окружности, поочередно вонзая ее углами в землю, так что она как бы перепрыгивала с одного луча на другой. Следя за веревкой, Алекс медленно поворачивался на каблуках вокруг оси. Вот звезда Техаса прошла через огонь лагерного костра, не причинивший ей никакого вреда…

Люди начали смеяться.

В знак признательности Алекс махнул им свободной рукой и принялся жонглировать пылающими сучьями. Захватив петлей из костра горящую кедровую ветку, он высоко подбросил ее в воздух, поймал на конец петли и принялся крутить, ловя своим лассо то за один конец, то за другой с безошибочной, сверхъестественной точностью. Понаблюдав за ним несколько мгновений, Джейн поняла, что этот трюк не так уж и сложен — Алекс фактически не двигал веревку, а лишь держал ее в воздухе, выжидая нужный момент, и затем сжимал петлю, когда пылающая ветка падала сквозь нее. Однако это движение было таким неестественно плавным и быстрым, что поистине казалось магией. Это выглядело так, словно ее младший брат умудрился как-то преодолеть законы физики. Джейн разразилась безудержным хохотом. Уже много лет она не видела ничего смешнее и до сих пор ни разу не видела, чтобы что-то подобное проделывал Алекс.

Потом, ко всеобщему изумлению, Алекс каким-то образом умудрился обвязать смарт-веревку вокруг талии и поднять над землей самого себя. Это выглядело так, как будто он поднялся в воздух на собственных ботиночных шнурках. Как индийский факир, он висел, магически поддерживаемый веревкой, широкие петли которой крутились под ним по поверхности земли, словно ободок неустойчивого штопора.

Вначале он просто неторопливо вращался вокруг собственной оси, будто некий пестрый носок, забытый в стиральной машине, затем принялся неуклюже подпрыгивать. Смарт-веревка мутировала, превратившись в подобие детской ходули-скакалки, но была слишком тонкой и свернута спиралью. Бригадиры падали друг на друга, перегибаясь пополам от хохота. Кэрол держалась за плечо Грега: она так обессилела, что едва была в состоянии смотреть дальше. Даже Джерри громко смеялся.

— Честное слово, — прокомментировала Эйприл Логан, — это же просто очень хорошо!

— Это Алекс! — сообщила ей Джейн. — Мой…

Она запнулась.

— Он тоже из нашей бригады.

Джейн почувствовала у себя на плече чью-то руку. Это был Эд Даннебекке. Эд низко наклонился к ее правому уху.

— Я и не предполагал, что он может быть настолько забавным, а ты?

— Я тоже.

— Мне надо идти, Джейн, у меня еще есть дело сегодня вечером. Но я скажу тебе: твой младший брат действительно взломал эту штуковину!

— Да, Эд, правда ведь?

— Это, конечно, не особенно полезная вещь, но черт побери, вот это развлечение! У парня воображение работает как надо!

— Спасибо, Эд.

— Я рад, что ты привела его к нам. Пока, Джейни. — Потрепав ее по плечу, он удалился.

Алекс держался за веревку обеими руками, еще две петли обвивали его лодыжки, и он катился вдоль кромки открытого пространства, делая гигантские кувырки — с головы на ноги, с ног на голову, с головы на ноги… Его белое клоунское лицо мелькало в воздухе, а ночь гудела от одобрительных криков и аплодисментов.

Внезапно он потерял хватку, споткнулся и упал. Упал навзничь, сильно приложившись всем телом. Его ботинки хлопнулись о землю, подняв облачко пыли.

Все резко смолкли. Джейн слышала, как потрескивают сучья в костре.

Алекс быстро поднялся на ноги, но пошатывался. Он принялся отряхивать пыль со своей пижонской рубашки, пытаясь беззаботно улыбнуться. Он когда-то успел съездить в город в какой-то неоковбойский одежный магазин — наверное, ускользнул на велосипеде в Оклахома-Сити, воспользовавшись моментом, когда никто не обращал на него внимания.

И тут он произнес свои первые слова за сегодняшний вечер.

— Крутить вер-ревочку — ат-личная потеха! — сипло выкрикнул он. — Если только не совать в нее шею!

Бригадиры взвыли от хохота.

— А теперь — кар-ронный номер! — провозгласил Алекс.

Он принялся накачивать веревку энергией, его покрытое пылью лицо стало хмурым и сосредоточенным. Веревка поднялась кверху и стала крутиться вокруг своей оси, затем превратилась во вращающуюся спираль. Сужающуюся книзу. Расширяющуюся кверху. Она вращалась так быстро, что ее очертания превратились в мерцающее смазанное пятно.

Все быстрее и быстрее. Пламя костра металось от поднятого ею ветра. Она начала засасывать в себя пыль с земли.

Перед ними был игрушечный смерч.

Хлещущая веревка создала достаточный поток воздуха, чтобы его можно было чувствовать. Вихрь прошелся мимо на своем поводке, и Джейн ощутила, как порыв ветра рванул ее волосы. Затем, на самой верхушке смерча, конец смарт-веревки внезапно выхлестнул на свободу и звонко щелкнул у них над головами, изображая игрушечный гром. Вот он громыхнул снова, потом в третий раз. Вихрь вращался все быстрее, издавая злобное электрическое жужжание. Алекс вложил в него всю энергию, какая только нашлась в аккумуляторе. Джейн видела, как он сидит, прижавшись к земле и подергиваясь, встревоженный, едва не теряющий контроль, напуганный собственным созданием.

А потом он выключил ее. Еще какое-то мгновение веревка повисела в воздухе и затем путаницей петель обрушилась на землю. Безвольная, мертвая веревка.

Бригада взорвалась аплодисментами.

Нагнувшись, Алекс собрал обессилевшую веревку и прижал к груди.

— Это все, что я хотел вам показать, — сказал он, кланяясь. — Большое спасибо за то, что уделили мне внимание.