"Отель «У озера»" - читать интересную книгу автора (Брукнер Анита)

12

У себя в номере Эдит вымылась, переоделась, стянула волосы в привычный тугой узел и села ждать часа, когда нужно будет сойти к обеду.

И тут ей показалось, что она покончила с этой комнатой, а быть может, комната покончила с ней. Во всяком случае, все пришло к некоему естественному завершению. Однако в самой природе расставаний заложено сожаление, и она понимала, что эти стены, которые видели полнейшее ее одиночество, всегда будут будить в ней воспоминания о непонятном тепле, стоит лишь обратиться к ним памятью. Их безмолвное выцветшее достоинство, возможно, станет для нее символом того, что осталось от ее собственного достоинства, прежде чем его окончательно погребет под собой слепой страх, или показная храбрость, или обычный здравый смысл с его равнодушием.

Но равнодушие ее здравого смысла как раз и вызывало в ней нечто вроде старческой дрожи. Она резко встала, подошла к окну, раздвинула шторы и увидела за стеклами один сплошной мрак, услышала всего лишь редкий шелест автомобильных колес. Ибо погода переменилась. Туман перешел в унылую изморось, липкая сырость обрела ползучее постоянство климата, который наконец-то нашел для себя естественный способ самовыражения. Стало быть, ей не придется поработать на балкончике за зеленым столиком, как она намеревалась. Но книга так и так не сложилась и была, возможно, еще в замысле обречена на гибель. Однако же я всегда заставляла себя усилием воли писать и писать, пока из-под пера снова не начинало появляться нечто путное, подумала она. Почему это лекарство больше не действует? Не потому ли, что творчество в моих глазах слишком уж смахивает на власяницу грешника, жаждущего вернуть себе Божью милость? Или мне до смерти тошно сделать еще одно усилие? Не спокойней ли вообще отказаться от усилий подобного рода? Она на прощанье погладила страницы, исписанные ее мелким почерком, уложила их в папку, а папку засунула на самое дно дорожной сумки.

Этот жест неприятно ее поразил: словно планы ее окончательно успели сложиться, хотя она еще не пришла к осознанному решению. Однако она уже приняла их как окончательные, свидетельством чему была быстрота, с какой она стала складывать и упаковывать платья, которые здесь уже не наденет. Сборы набирали скорость, она лихорадочно бросала в сумку обувь, книги, флакончики, и вот уже от ее жизни в отеле «У озера» всего и осталось что одежда на ней, ночная рубашка и щетка для волос. Теперь ей больше нечего было делать в этой комнате, которая снова стала безликой, готовой принять нового постояльца в начале следующего сезона. Она закрыла за собой дверь и спустилась в гостиную.

Здесь тоже все было тихо, что говорило об общем решении отбывать. У пианиста истек срок контракта, и ему предстояло вернуться к своим зимним занятиям — давать частные уроки лишенным музыкального слуха школьницам. Мсье Юбер, как всегда слегка досадуя на то, что ему почему-то не удалось воплотить заветную мечту любого хозяина отеля — собрать под своей крышей идеальное, блестящее и разнообразное общество, — с сожалением взирал на пустую гостиную. К нему возвратились ревматические боли — верное предвестие зимней ссылки, ибо с закрытием на зиму отеля «У озера» он должен был уехать в Испанию, на виллу к зятю и дочери, где ему предстояло томиться под скучным солнцем, благо надзирать там было решительно не над кем; гость из него был никуда не годный. Через неделю отель закроют. За мадам де Боннёй приедет сынок и отвезет в pension при лозаннском монастыре, ее зимнюю резиденцию, которую она стойко выдерживала. Дама с собачкой вернется домой, и мысль об этом уже заливала ее прекрасное лицо румянцем беспокойства и возбуждения. Любимейших постоялиц мсье Юбера, миссис Пьюси с дочерью, отвезут в наемном лимузине в Женеву, где они сядут на самолет, выложив за лишний багаж огромные деньги, но он с удовольствием думал о том, что из-под его опеки они прямиком перейдут под надежный кров их лондонской квартиры. Очаровательная женщина, просто очаровательная; дочь, возможно, не столь выдающаяся особа. В урочное время произойдет обмен поздравительными открытками — они ведь поддерживают связь. И безусловно, снова здесь встретятся в следующем году — если будет на то Божья воля. Две оставшиеся постоялицы его мало интересовали: люди новые и сюда, как он знал, больше не приедут.

Официанты и горничные, почувствовав, что от них уже не требуют образцового поведения, производили больше шума, чем обычно, и разговаривали, не таясь. Ален и Маривонна, которые, оказывается, состояли в троюродном родстве, должны были вернуться во Фрибург и зимой работать в ресторане отца Маривонны. Управляющий, как обычно, строил бесплодные планы уговорить тестя совсем удалиться от дел, хотя прекрасно знал, что этому никогда не бывать.

Какое-то время Эдит просидела в гостиной совсем одна, вспоминая свой первый вечер в отеле «У озера». Однако произошло слишком многое, чтобы вспоминалось только приятное. Мысленно переносясь в тот день, она видела, что была тогда смелей и моложе, решительней настроена пересидеть свою ссылку и вернуться домой все такой же. Тогда все это казалось ей чуть ли не шуткой, а может, она просто решила обратить это в шутку. С тех пор у нее возникло чувство, будто она первый раз в жизни обрела положительность взрослого человека и отныне все ее решения будут рассудительными и взвешенными, на что, всегда считала она, у нее не было права. Она готовилась вступить в мир, который безотчетно считала чужой собственностью и на который не могла претендовать. В мир, где, помимо прочего, будут ценные бумаги, ремонты крыши, приезды гостей на субботу и воскресенье. В какой машине поедем, твоей или моей? — фраза, которую Дэвид бросил жене, а она невзначай подслушала, и эти слова со временем приобрели для нее едва ли не первородный смысл. За ними она уловила систему взглядов, в которой эти двое были воспитаны. Приобщенные к радостям взрослой жизни еще в юности, привилегированные, бесстрашные, избалованные, они одинаково раздраженно отмахивались от всего серьезного или грустного, были проворны, милы, восторженны и забывчивы. С ними и им подобными нелегко было достичь глубин. Но Эдит, которая провела юные годы в молчании и настороженности и научилась, дабы перехитрить разочарование, не притязать ни на что, — Эдит эти глубины изведала. И в эту торжественную минуту ушла в себя, перед тем как проститься с ними навечно.

Очнувшись, она увидела, что темная тень у дальней колонны приняла очертания мадам де Боннёй, которая, должно быть, сидела там все это время, сложив руки на набалдашнике трости. Ее грязноватая вуалетка осыпала последние блестки на плечи такого же грязноватого черного платья. Мадам де Боннёй тоже, видимо, размышляла о неизбежном переезде. Но ее, с болью подумала Эдит, не ждет переселение в мир завидных взрослых забот. Она представила себе темную комнатку в Лозанне: меньше еды, хуже обслуживание, постояльцы рангом пониже. И чем ей занять себя с утра до вечера? Она не сможет гулять по крутым улочкам Лозанны, тут и палка не выручит. А зима будет долгая-долгая. Когда в дверях появились официанты, Эдит встала, подошла к мадам де Боннёй и предложила ей руку. Довольная, хотя и удивленная улыбка неуверенно мелькнула у той на губах, но в эту минуту из бара выплыла Моника, прекрасная и кокетливая, в оранжевом платье; мысль о скором возвращении домой вернула ей жизнь и энергию.

— Подождите меня! — крикнула она.

Эдит и Моника с двух сторон подхватили мадам до Боннёй, Ален забрал трость, и они проследовали в столовую. Старая дама шла, горделиво подняв голову, с выражением умудренности на лице и поистине королевским величием. Мсье Юбер бросился ей навстречу («Давно бы так», — презрительно заметила Моника), мадам де Боннёй тепло пожала руки своим более юным спутницам и лишь после этого удостоила его легким кивком. Официант заботливо придвинул ей стул, и мадам де Боннёй невозмутимо погрузилась в изучение меню, однако на протяжении всего ужина сохраняла величественную осанку и время от времени улыбалась.

Ужин перевалил за половину, когда появилась миссис Пьюси в сиреневом платье из тонкой шерсти, и ее вид, как всегда, привел Эдит в восторг. Своей полноватой фигурой, короной золотистых волос и облаком ароматов миссис Пьюси почти полностью затмевала Дженнифер — та одевалась нисколько не хуже, но ей чуть-чуть недоставало рафинированности, изысканности, острого чувства окружения, пылкой преданности милым повторяющимся ритуалам. Мсье Юбер, как и следовало ожидать, поднялся навстречу желанной гостье и проводил ее к столику. Эдит, как всегда, наблюдала за этим, не в силах оторвать глаз, но на сей раз ее вниманием завладела загадочная Дженнифер, на которой, несмотря на прохладный вечер, был один из ее эксцентрично нескромных нарядов — облегающий свитер синего шелка с низким вырезом и белые бриджи. Она выглядела старшеклассницей-переростком из богатого дома, ждущей приятеля, который повезет ее в своем автомобиле на модную дискотеку, однако же с неизменной заботой опекала мать, чьи разговоры, судя по всему, вполне заменяли ей любое общество. Эдит продолжала следить, как разворачивают салфетки, наливают вино, ломают пальцами хлеб, смакуют суп, то и дело изысканно смежая глаза, что означало неземное наслаждение. До них, видимо, не доходит, отметила Эдит, что они не одни в столовой и что ужин готовили не только для ублажения их собственных ненасытных аппетитов.

За кофе в гостиной Эдит почувствовала, что миссис Пьюси с ней несколько суховата. Вероятно, ее возвращение этим вечером в компании мистера Невилла было замечено и без всяких комментариев сдано в архив. Эдит пришлось выслушивать планы миссис Пьюси, поражающие, как обычно, своим размахом, но к ее собственным планам ответного интереса проявлено не было. Миссис Пьюси не ведала, что такое взаимность. Ее сжигала страсть неизменно быть в центре внимания, и если раньше она легко добивалась этого благодаря красоте и наличию мужа, от обожания теряющего дар речи, то теперь надо было прибегать к более жестким методам. Впрочем, ничего жесткого нельзя было углядеть в ее очаровательных монологах о великих трудах по предстоящим сборам в дорогу — от одной мысли голова идет кругом — и о том, что нужно еще дать знать экономке, чтобы та отправила машину встречать их в Хитроу и оставила в спальне миссис Пьюси подносы с закусками им с Дженнифер на ужин.

— После поездок я просто развалина, — призналась миссис Пьюси.

— Но вы столько всего успели, — ответила Эдит.

— Да, и все благодаря мужу. Он всегда брал меня с собой. Говорил, что и дня без меня прожить не может, вот глупыш. — Она рассмеялась, вспоминая. — А это, знаете ли, входит в привычку. Без Дженнифер я бы, конечно, не справилась. Она по-прежнему готова терпеть свою старую мать, правда, милая?

Очередное нежное пожатие рук, поцелуй, сияющие улыбки. В этот вечер Дженнифер казалась Эдит необычно задумчивой, а ее привычное равнодушие не вполне естественным. Но обмен нежностями стер это впечатление. Должно быть, померещилось, подумала Эдит. Нынче вечером у меня разыгралось воображение.

— Когда вы уезжаете? — спросила она.

— Ну, побудем еще до конца той недели, если, конечно, позволят.

Снова смешок.

— Я… — начала было Эдит, но миссис Пьюси ее оборвала.

— Господи, вот и Филип! — воскликнула она. — Где вы пропадали, проказник? Дженнифер решила, что вы нас забыли. Милая, налей Филипу горячего кофе. Что вас задержало?

— Надо было позвонить в несколько мест, — ответил он с видом полной и безусловной покорности, — а номера, как назло, все время оказывались заняты.

— Деловые звонки, насколько я понимаю, — изрекла миссис Пьюси, многозначительно кивнув. — Мне это знакомо. Муж все время звонил, куда бы мы ни приезжали. Порой я грозила убрать от него телефон. «Не нужно мешать дело и удовольствие», — говорила я ему в таких случаях. Правда, когда мы бывали вместе, дела у него всегда отходили на второй план.

— О некоторых вещах всегда нужно заранее позаботиться, — улыбнулся мистер Невилл.

— Заранее? Так вы намерены нас покинуть? Дженнифер! Мистер Невилл оставляет нас в одиночестве.

— Я уезжаю послезавтра, — бесстрастно сообщил мистер Невилл.

— В таком случае вы должны быть с нами как можно больше! — воскликнула миссис Пьюси. — Надеюсь, завтра вы не собираетесь исчезать на весь день. Утром мы так без вас скучали, правда, милая?

Ясно, подумала Эдит. Пока не приму его условий, я для него не существую. И он прав. Вот как это выглядит и всегда будет выглядеть, если я за него не выйду.

Это он и дает мне почувствовать. Хорошо. Но сперва мне нужно кое-что сделать.

Все замолчали, и она поняла, что пора принимать решение.

Она поднялась.

— С вашего позволения…

— Ну, разумеется, Эдит. Спокойной ночи, дорогая моя.

— Нет-нет, не вставайте, — сказала Эдит мистеру Невиллу и довольно твердо придержала его за плечо. Ее не тревожило, что жест может показаться фамильярным. Она вдруг устала от сдержанности. Мог хотя бы сказать два-три слова, думала она, удаляясь и физически ощущая за спиной красноречивое молчание. Остаток вечера миссис Пьюси будет его выспрашивать, а он добродушно увиливать от ответа. Моего присутствия не требуется.

Она ступала легко и быстро, но ей казалось, что по лестнице она тащится, как уставший путник. В полумраке своей розоватой комнаты, такой солидной и тихой, она присела и вновь почувствовала себя ссыльной. Наконец она устроилась за столиком, взяла чистый лист и начала писать:

«Дэвид, милый, это последнее в жизни письмо, которое я тебе напишу, и первое, которое отправлю. Я собираюсь замуж за мистера Невилла, мы с ним тут познакомились; я буду жить в его доме под Мальборо и не думаю, что мы с тобой когда-нибудь свидимся.

Ты мне нужен как воздух. Знаю, такое не следует говорить. Ты не хочешь об этом слышать. Когда Пенелопа услышала от меня эти слова, она пришла в ужас и оскорбилась, словно я своим признанием исключила себя из общества нормальных людей. Так что я, вероятно, слишком много сожгла кораблей и перешла Рубиконов, чтобы снова стать такой, какой была или казалась самой себе.

Я не влюблена в мистера Невилла, он в меня тоже. Но он заставил меня понять, во что я превращусь, если не перестану упорствовать в любви к тебе. Я и сама начинала об этом догадываться еще до того, как сюда попала, следствием этого, возможно, и стала отвратительная история с несчастным Джеффри. На сей раз подобного фиаско не будет, прежде всего потому, что мистер Невилл его не допустит. Он уверяет, что под его руководством я очень скоро превращусь в одну из тех приятных женщин, чьей самоуверенности, жизнеспособности и, представь себе, высокомерию я всегда завидовала. В женщину вроде твоей жены.

Я не очень-то преуспела в этом отношении, и надо же мне было — насмешка судьбы — влюбиться в мужчину, который неизменно преуспевал во всех отношениях. Я жила одним тобой. А часто ли мы встречались? Может быть, два раза в месяц. Чаще, если выходило случайно. Иной раз реже, когда тебя одолевали дела. А порой я не видела тебя по целому месяцу. Я представляла тебя в твоем доме, с женой и с детьми, и мне было плохо. Но много хуже бывало тогда, когда я подозревала, что твоим вниманием, твоим любопытством завладел другой человек, какая-нибудь девушка, с которой ты где-то случайно познакомился, скажем, на приеме, как со мной. Тогда я начинала разглядывать женщин на улице, в автобусе, в магазине, искать лицо, которое могла бы вписать в твою жизнь. Потому что, представь, хотя мне неизвестны частности, тебя самого я знаю прекрасно.

Я знаю, представь, что какие бы чувства ты ко мне ни питал, а может быть, лучше сказать — когда-то питал, я, как отозвался Сван об Одетте53, не в вашем вкусе.

Нет никаких оснований думать, будто мы можем встретиться, разве что чисто случайно. Мистер Невилл, у которого прекрасное собрание блюд famille rose, несомненно, уделяет время посещению антикварных магазинов и аукционов, и нельзя исключать, что он вдруг попросит меня как-нибудь составить ему компанию. Но я говорила ему, что собирательство меня не интересует, поэтому маловероятно, чтобы он стал настаивать.

Я постараюсь быть ему хорошей женой. В наш просвещенный век не каждый день предлагают руку и сердце, хотя, как ни странно, мне в этом году предлагали дважды, и оба раза я как будто бы отвечала согласием. Мне с моей робкой натурой было явно не устоять перед великим соблазном мирной семейной жизни. Но теперь я угомонюсь. У меня просто нет выбора, потому что едва ли стоит надеяться на что-то другое.

Возможно, ты считаешь, как считают мои агент и издатель, которые постоянно уговаривают меня писать посовременнее и подбавить в книги секса и увлекательности, будто я пишу романы с тем смешанным чувством иронии и циничной отстраненности, которое, по распространенному мнению, только и пристало современному автору, выступающему в этом жанре. Ты ошибаешься. Я верила каждому написанному мной слову. И по-прежнему верю, хотя теперь понимаю — в моей жизни не сбудется ни один из моих сюжетов.

Тебе известен мой адрес, но за две недели ты так и не написал мне письма. Поэтому нет смысла сообщать тебе мой новый адрес — ты и по нему не напишешь.

Не знаю, что сказать на прощанье. Мне не хочется проявлять слабость и пускаться в упреки и обвинения, тем более что я не имею на это права. Говорить сейчас, что я была готова на все ради нашей любви, и в гораздо большей степени, чем ты, — наверное, смешно.

Я люблю тебя и всегда буду любить.

Эдит».

Она долго просидела в запредельной тишине своего номера, опустив голову на руки. Она не замечала, как убегают минуты, вернувшись мыслями в прошлое, к тем временам, когда молчание было ее уделом. Когда она стояла у окна в своем домике, прислушиваясь к затихающему рокоту Дэвидовой машины. Когда, сжав губы, смотрела, как отец в последний раз наводит порядок на своем письменном столе, или послушно относила на кухню пролитый матерью кофе. Отступив еще дальше, она видела себя маленькой, схоронившейся за креслом Grossmama Эдит в сумрачной венской квартире, пока ее мать и тетки, надрываясь, жаловались на жизнь. И слышала она слова, совсем не подходящие к нынешнему ее положению. «Schrecklich! Schrecklich! — раздавался в ее ушах вопль тети Рези. — Ach, du Schreck!»

Когда она встала, ей подумалось, что следовало бы лечь спать, но не сон, а утро было ей нужно как хлеб, ибо утром она бы отнесла письмо на почту и тем самым отрезала для себя пути к отступлению. Глянув на часики, она увидела, что уже половина второго. Она разделась и залезла в постель с твердой решимостью переждать ночь, не поддавшись слабости. У нее горели щеки, ее била легкая дрожь, однако ночь отсчитывала минуты, и ее мышцы расслабились, дыхание выровнялось; она уснула.

Проснулась она до рассвета, но встала и ополоснула лицо и руки; ванну примет потом, когда вернется. Перечитала письмо, сунула в конверт и заклеила его. Потом оделась и расчесала волосы. Теперь она успокоилась и терпеливо ждала того часа, когда портье займет место внизу за конторкой и она сможет купить у него марку. В шесть утра ожидание стало невыносимым. Она взяла ключ и сумочку, тихо открыла дверь и выскользнула в коридор.

Бесшумно ступая по толстой ковровой дорожке — не дай бог, еще кого разбудит или напугает, — она как раз подоспела увидеть, как открылась дверь спальни Дженнифер и вышел мистер Невилл в халате. С такой же осторожностью, как Эдит, он избегал всякого шума и очень медленно затворил за собой дверь. В слабом свете ночной лампы она вполне ясно различила его сдержанную двусмысленную улыбку.

Ну конечно, подумала она. Конечно.

Она замерла на месте, мистер Невилл, не заметив ее, быстро прокрался по коридору и пропал из виду.

Уже у себя в номере она поняла, что почти не удивилась. Она помнила его рассуждения о сохранении своего эгоцентризма, о восстановлении чувства собственного достоинства, всю эту благородную болтовню, которой она, видимо, слишком легко поверила. Но дело не в этом, точнее, не только в этом. И тут она вспомнила. Когда она плакала, прижавшись к нему, а он ее обнял, до нее дошло, что сам он никаких чувств не испытывает. Что он очень красиво привел ее в себя, но сам при этом ничего не испытывал.

А Дженнифер, несомненно, относится к числу тех личных утех, о которых он помянул между делом. И дверь, что открывалась и закрывалась в ее снах и в обманчивые секунды пробуждения, была самая настоящая, только она не сумела разгадать ни этого, ни скрытого смысла услышанных звуков.

Перед ней возникло терпеливое лицо отца. Подумай еще раз, Эдит. Ты неверно решила уравнение.

Она медленно опустилась на постель, чувствуя слабое головокружение. Если я за него выйду, сказала она себе, зная про это, зная и то, что он способен с такой легкостью и проворством искать связи на стороне, я обращусь в камень, в тесто, в часть его коллекции. Но может, это и входит в его расчеты, подумала она, что я займу место недостающего предмета. А для меня эти удовольствия, легкомысленно именуемые физическими, останутся там, где вот уже давно пребывают, так давно, что стали всей моей жизнью. Но я эту жизнь потеряю, единственную, что пришлась мне по сердцу, хотя она никогда не принадлежала мне в такой степени, чтобы я могла назвать ее своей собственной. И улыбка мистера Невилла, его неизменная двусмысленная улыбка, будет всегда напоминать мне об этом.

Через некоторое время она встала.

Подойдя к столику, она взяла письмо, разорвала на две части и бросила в корзину для бумаги. Потом взяла ключ и сумочку, вышла, прошла коридором и спустилась вниз. В по-прежнему безмолвном отеле ночной портье, дожидаясь конца смены, зевал за конторкой и почесывал голову. Увидев Эдит, он встрепенулся и мигом надел утреннюю улыбку.

— Будьте любезны, закажите мне билет на ближайший самолет до Лондона, — произнесла она звонким голосом. — И мне бы хотелось послать телеграмму.

Когда бланк наконец отыскался, она присела в холле за стеклянный столик. «Симмондсу, Чилтерн-стрит, Лондон VI, — написала она. — Вылетаю домой». Но потом решила, что это не совсем точно, вычеркнула «Вылетаю домой» и написала короткое — «Возвращаюсь».