"Лабиринт фараона" - читать интересную книгу автора (Брюссоло Серж)

8

Женщины ожидали Ануну у входа в Пер-Нефер. Они казались очень недовольными и готовы были наброситься на девушку.

— Останки моего мужа были забальзамированы неправильно! — вопила одна из них. — В него натолкали каких-то грибов, из-за которых разорвались повязки!

— А мой начал шевелиться, — кричала другая. — Его руки, сложенные на груди, вдруг распрямились и больше не сгибаются, они стали похожи на палки. Казалось, он хотел нас схватить. Моя свекровь умерла со страху.

Ануна пыталась их успокоить. Мастер Хоремеб, на которого она работала, часто небрежно относился к своему делу, когда речь шла о похоронах по третьему разряду. Тела бедняков наспех потрошились и мокли в маслянистом растворе красного можжевельника. Такой способ применяли дубильщики, желая получить эластичную, отталкивающую влагу кожу. Когда кожа освобождалась от жил и мяса, ее смачивали кедровым маслом и били деревянной колотушкой. Многие бальзамировщики проделывали то же самое с трупами феллахов и рабочих. Для таких людей не требовалось повязок: простой саван, сшитый на живую нитку, и картонная маска, на которой художник небрежно рисовал лицо, застывшее в вечной улыбке.

Хоремеб требовал быстрой работы, так как от бедняков он получал гроши. А вот писцы и вельможи были выгодными клиентами. Их подготавливали очень тщательно, погружая на семьдесят дней в натроновую ванну, рассасывающую жир, натирали солью, специями. Потом, освободив тела от внутренних органов, поддающихся быстрому гниению, наполняли их перцем и смолами. Так что в результате получались мумии, готовые к встрече с вечностью. Подобный обряд стоил дорого, так как учитывалась еще стоимость и саркофага, и его раскраски.

Как могла, Ануна успокоила женщин. Ей было понятно их справедливое недовольство: ведь покойник не мог рассчитывать на нормальную жизнь в загробном мире, если его останки были обработаны кое-как.

— Это преступление! — кричала одна из женщин. — Тебе известно, что происходит с мертвыми, мумии которых испорчены. Они превращаются в отвратительных монстров, и их изгоняют с полей Иалу. Тогда они возвращаются на землю и по ночам преследуют живых. Они проходят сквозь стены, зажимают рты младенцам и душат их.

Ануна готова была пообещать что угодно: что принесет бальзамы, что сама займется останками. Она очень не хотела, чтобы крики жалобщиц достигли ушей Хоремеба, который заставил бы своих слуг поколотить их палками.

Девушка поспешно проскользнула в Дом бальзамирования. Тяжелый, затхлый воздух заполнял пространство между стенами с крохотными окошками, и Ануна, очень чувствительная к запахам, всегда вкладывала в ноздри кусочки из мякоти бамбука, намоченные в растворенном в воде росном ладане. Такая уловка спасала ее от обморока, когда ей приходилось иметь дело с извлеченными из трупов гниющими внутренностями. Большинство служащих довольствовались тем, что затыкали нос свежей глиной или пчелиным воском. Ануна же нуждалась в более надежной защите.

Войдя в первый зал, она почувствовала, что здесь происходит что-то необычное. В углу толпилась большая группа плакальщиц. Это были старухи, которых нанимали семьи покойных, чтобы обеспечить достойные проводы покойнику, уходившему в последний путь. Лица их были измазаны илом в знак скорби, и они готовы были привычно причитать, выказывая тем самым свое глубокое отчаяние. Те из них, кто демонстрировал свое горе, ударяя себя камнем по голове, вконец облысели либо тронулись умом, так что плакали постоянно, словно с незнакомым покойником, за которым они должны были следовать с похоронной процессией, их действительно связывали кровные узы. Но сегодня Ануна удивилась, не услышав их плача. К ней подошел Падирам.

Падирам был рассекальщиком — профессия неблагодарная и в некотором смысле позорная, но необходимая. Когда приносили труп, Падирам должен был вскрыть ему бок очень острым эфиопским каменным ножом. Через этот разрез затем вытаскивали внутренние органы покойника. Увы, это необходимое действие, очень напоминавшее поступок бесчестного бога Сета, разрезавшего тело Осириса на несколько кусков, должно было подвергнуться ритуальному наказанию, и родственники покойного вынуждены были забрасывать «преступника» камнями, а тот каждый раз спасаться бегством от града ударов и ругательств. И как ни быстр был Падирам, ему все же не всегда удавалось увернуться от бросаемых в него снарядов. Ануна уже привыкла к его синякам и шишкам, воспринимая их как знаки его профессии.

— Анахотеп еще раз придет примерять свой саркофаг, — пробормотал молодой человек, тщетно пытаясь скрыть свой страх.

Девушка напряглась. Номарха боялись все. Если кто-то осмеливался взглянуть на него, ему немедленно выкалывали глаза медной спицей. Если кому-то случалось нечаянно коснуться его, неосторожному отрубали пальцы. Тому же, кто заговаривал с ним без приглашения, его стража отрезала язык или губы, дабы внушить уважение к номарху. Каждое из его посещений оканчивалось подобными наказаниями, так как с возрастом он делался все более жестоким.

— Ты уверен в этом? — так же тихо спросила Ануна.

— Да, — ответил Падирам. — Будь осторожна и постарайся не отрывать глаз от пола. Говорят, он в очень плохом настроении, потому что из-за болезни не может спать. Он заставит всех тщательно вымыться, ведь ты знаешь его отвращение к запахам потных тел. Пусть плакальщицы уберутся отсюда, так как они не смогут избавиться от ила на лицах, а номарх не переносит запаха тухлой рыбы.

Анахотеп все чаще приходил в Пер-Нефер, чтобы понаблюдать за приготовлениями к своим будущим похоронам. Он требовал показать ему саркофаг и ложился в него с кряхтением, поскольку такая операция была для него затруднительной из-за мучивших его ревматических болей. Улегшись в ящик, он оставался в нем на некоторое время, ворочаясь и дрыгая ногами, будто проверяя его на прочность.

— Здесь, кажется, тесновато, — ворчал он. — Я задыхаюсь. Запах этого дерева мне неприятен. Внутри оно плохо отшлифовано, я чувствую это кожей. Я не смогу провести вечность в таких условиях.

Хоремеб, опустив голову, просил прощения; и пот выступал у него на лбу. Все знали, что спорить с капризным стариком бесполезно. Затем номарх изъявлял желание увидеть льняные ленты, выбранные для его савана, и долго щупал их, словно выбирая себе парадную одежду.

— Где ты нашел это гнилье? — ворчал он. — Эта ткань годится лишь на то, чтобы перевязывать раненых. А та такая жесткая, что будет резать мне под мышками и между ног. Ах, кто бы принес мне шелк? Красивый мягкий шелк…

Никто не мог ему на это ответить. Шелк был крайне редок в Египте, его привозили из очень дальних стран, где жили желтолицые люди с узкими глазами. А бывало, что Анахотеп полностью менял свои намерения и требовал льняных полос — таких прочных, которые выдержали бы испытание вечностью.

— Это моя одежда на века! — пронзительно кричал он. — Если уж мне придется носить ее три тысячи лет, она не должна поддаваться времени. Принесите мне льняные полосы, достаточно прочные, чтобы выдержать вес слона!

Прогремел голос Хоремеба, вернувший Ануну к реальности. Хозяин Пер-Нефера с мрачным видом стоял в дверях. Девушка подбежала к нему и поклонилась. Начальник бальзамировщиков был одинаков что в ширину, что в высоту, череп его был гладко выбрит, а волосы на теле полностью выщипаны: говорил он гнусаво по причине восковых пробок, засунутых в ноздри.

— Я знаю, хозяин, — сказала Ануна, — номарх скоро будет здесь. Я приготовлю ароматы.

— Вовсе нет, — прогнусавил Хоремеб. — Главный визирь Панахемеб только что лично приходил сюда, но не для того, чтобы объявить о прибытии Анахотепа. Он хочет, чтобы мы сделали кое-что для номарха… Возьми свои смолы и благовония; мы отправляемся в пустыню. Поторопись, а мне еще надо собрать бригаду бальзамировщиков… Верблюды ждут нас во дворе.

Ануна недоуменно подняла брови: бальзамирование среди пустыни?

— Не старайся понять, — шепнул ей Хоремеб. — А увидев странные вещи там, куда мы идем, делай вид, что ничему не удивляешься. Тебе известно, что мы живем в опасные времена.

Тревога вдруг охватила девушку. Ей никак не удавалось забыть ночные страхи. Ей не раз говорили, что не стоит ходить по улицам после захода солнца, так как приспешники номарха десятками крали детей и молодых людей. Изир, матрона, у которой она жила, уверяла, что детей закрывали в крепостях, где жрецы заставляли их без устали повторять имя Анахотепа.

— Это истинная правда, — шептала толстуха. — Их выстраивают во дворе тесными рядами и заставляют произносить его имя хором. Есть группы ночные и группы дневные, и они постоянно меняются, так что имя звучит всегда. Говорят, что некоторые малыши становятся немыми после трех месяцев таких занятий. Вот так номарх надеется обеспечить себе бессмертие.

Ануна не знала, верить ли этим слухам, но с каждым днем тревога ее усиливалась. Все желали быстрой смерти своенравному старику, бесконечная подготовка к похоронам которого совсем обескровила ном. Отныне, несмотря на жару, она остерегалась, как обычно, спать на террасе, потому что до нее доходили ужасные слухи об украденных женщинах, на месте ночлега которых утром находили лишь пустую циновку да пару сандалий.

Люди исчезали во все больших количествах. Ночью, ворочаясь с боку на бок в надежде уснуть, она слышала топот бегущих ног в лабиринтах улочек, приглушенные крики, глухие удары. Там то ли дрались, то ли отбивались от нападавших. Матери боялись за своих сыновей.

С тяжелым сердцем она приготовила свой сундучок для благовоний и закуталась в плащ из верблюжьей шерсти. Пустыня ее пугала. Впрочем, она пугала всех, потому что на этой красной земле хозяйничали джинны, демоны, фантастические создания, пережившие первоначальный хаос, царивший в те времена, когда боги еще не установили на земле порядок.

Она прошла через зал бальзамирования бедняков, где неумелые помощники грубо массировали трупы, втирая в них масло из красного можжевельника. Здесь не было сосудов с изображениями четырех сыновей Гора для хранения внутренностей, их заменяли простые полотняные мешочки с завязками, обмазанные глиной. Запах стоял невыносимый. Она с облегчением вышла во двор. Там находились десять верблюдов под охраной солдат в желто-черных полосатых набедренных повязках — эмблема личной гвардии Анахотепа. Ануна вздрогнула: это не предвещало ничего хорошего. Всегда было опасно иметь дело с номархом. Она поборола в себе внезапную панику, приказывающую ей бежать. Да и Падирам уже подходил, одетый для поездки, а за ним следовала группа бальзамировщиков третьего разряда. Ануна ничего не понимала в происходящем. Их что, отправляли в пустыню под охраной личной гвардии номарха, чтобы хоронить бедняков? Было отчего потерять голову. Наконец появился Хоремеб. Он тоже был хмур и, судя по всему, испытывал страх. Ануна заметила, что верблюды были нагружены всем необходимым для похоронного обряда. Она не успела больше ни о чем подумать, так как солдаты приказали всем взобраться на животных. Сопровождаемый солдатами номарха караван отошел от Дома бальзамирования, пересек город и вышел за городскую стену, направляясь в пустыню.

Путешествие длилось вечность. Время сильной летней жары было в разгаре, и горизонт колыхался от зноя, напоминая льняную ленту, волнующуюся под ветром. Скорчившись под бурнусом, Ануна вцепилась в луку большого кожаного седла, на которое ее посадили. От неровной походки животного бултыхался желудок. Ей трудно было дышать раскаленным воздухом, а верблюжья шерсть была такой горячей, что, казалось, вот-вот вспыхнет. Ануна ощущала себя рыбой, которую обмазали глиной перед тем, как положить на жаровню. Наконец караван достиг старого заброшенного карьера, из которого когда-то доставали каменные блоки для возведения пирамид. В центре его расположился палаточный лагерь из дюжины качаемых ветром грязных палаток. Верблюды взошли на покатый скат, служивший для подъема крупных блоков. Место казалось безлюдным, несмотря на то что видны были копья и мечи, сложенные пирамидой: не чувствовалось ни присутствия часового, ни какого-либо движения. Как только ветер стих, Ануну буквально затопил ужаснейший запах. Запах смерти… и она поняла, что караван спускался в центр свалки, на которую свозились отходы с мясобойни.

Начальник гвардии дал сигнал к остановке. Животных заставили опуститься на колени.

— Это здесь, — вместо объяснения произнес он. — Тела лежат в пещерах и защищены от солнца. Среди них есть некоторые, которых вы должны подготовить особенно тщательно. Фараон оплатит расходы, так что постарайтесь как следует. Делайте так, будто перед вами крупные сановники. Мумии должны быть безупречными.

— А кто это? — поинтересовалась Ануна. Начальник гвардии отвернулся.

— Молодые рекруты из богатых семей, бывшие здесь на учениях, — быстро проговорил он. — Они напились воды, отравленной каким-то негодяем, и все умерли. Анахотеп хочет устроить им достойные похороны. Вы поняли? Нельзя везти все эти трупы в город, иначе поднимется паника. Люди подумают, что это от эпидемии. Ну ладно, хватит разговаривать, принимайтесь за дело. И не подходите к колодцам. Если вам захочется пить, пейте только из бурдюков.

Солдаты устроились с подветренной стороны, а бальзамировщики — в выщербленном кратере. При приближении людей из пещер выскочили гиены и с мерзким хохотом убежали прочь. По мере того как группа приближалась к пещерам, вонь становилась все сильнее. Ануна достала из своей полотняной сумки флакон с благовониями и смочила ими нос и подбородок. Мужчины принялись жевать душистые корни. Наконец они проникли в глубь первой заброшенной пещеры. Голые тела были закопаны в сухой песок в надежде, что естественный саван предохранит их от разложения, но гиены, падкие на мертвечину, поспешили раскопать около шести тел и сожрать их. Именно эти трупы, наполовину растерзанные, и издавали зловонный запах.

Хоремеб сделал несколько шагов. Ануна последовала за ним. Она почувствовала, что своей сандалией из папируса наступила на чью-то руку. Она шла по телу. Солдаты поленились закопать трупы поглубже, и их прикрывал лишь пятисантиметровый слой песка, не больше.

— О боги, — вздохнул Падирам, — сколько же их здесь? Они разложатся быстрее, чем мы их обработаем.

— Заткнись, — прошипел Хоремеб. — Прекрати разговоры, и за работу. Распаковывайте инструменты, установите стол в одной из палаток. Надеюсь, у нас хватит масла: я не думал, что нам придется бальзамировать целую армию.

Они присели и стали копать. Из песка показались юные лица. Парни лет пятнадцати, самое большее — восемнадцати… Все они были хорошо сложены, обнаженные, с закрытыми глазами. Быстрый подсчет позволил установить, что их было не меньше пятидесяти. Это слишком много. Хоремеб решил вытаскивать их из песка по одному, чтобы они не начали разлагаться и привлекать рои мух. Бригада бальзамировщиков заняла одну из палаток, в которой когда-то спали молодые люди. Циновки были скатаны в одном углу, а все личные вещи исчезли. Из трех досок, положенных на треножники, сделали стол и притащили первый труп.

— Не очень-то копайтесь с ним, — проворчал Хоремеб, — а то мы все умрем от жажды. Разотрите его песком или пылью.

Пока Ануна открывала свой сундук с мазями, Падирам с подозрительным вниманием рассматривал одно из тел.

— Этот парень наверняка не из благородных, — пробормотал он через несколько минут. — Нам рассказывают сказки. Взгляните на ступни ног! Этот бедняк никогда не носил сандалий. У богатых на больших пальцах мозоли от ремешков, а этот ходил босиком всю свою короткую жизнь. Пятки у него тверже камня. А руки, вы видели руки? У богатых таких не бывает. Они слишком мозолистые.

— От оружия, может быть, — высказала предположение Ануна.

Падирам пожал плечами.

— Это крестьянин, — пробормотал он. — Его кожа никогда не массировалась. И я уверен, что все остальные — такие же, как он. Этих парней завербовали насильно, как это обычно и бывает. Знаете эту уловку? Их подкарауливают у выхода из пивной или подсовывают проституткам, а потом оглушают дубинкой, и они приходят в себя уже во дворе крепости… — Рассекальщик осмотрел лицо и горло трупа. — Нет и следов конвульсий. Если бы он напился гнилой воды, то умер бы от ужасных спазмов, а тело было бы покрыто фекалиями; но он чист… Вряд ли его обмыли перед тем, как закопать.

Ануна приблизилась к столу. Парень был красив, но Падирам не ошибся. Молодой человек явно был одним из местных повес. Но никак не благородного происхождения.

— Его отравили, — шепнул рассекальщик, — но быстродействующим ядом, убивающим за несколько ударов сердца. Так действуют некоторые азиатские яды, а они очень дороги.

— Ты имеешь в виду яды, которые могут быть только у номарха? — спросила Ануна.

Падирам отвел глаза.

— Лучше бы не знать всего этого, — вздохнул он. — К тому же время поджимает. Нужно начинать, если мы не хотим задохнуться от этой тухлятины.

Он достал свой обсидиановый нож, такой же, как те, что используются для кастрации некоторых жрецов, и разрезал бок трупа по всей длине. Церемония началась. Как они ни старались, ночь застала их, когда им удалось обработать лишь немногим более полдюжины трупов. Солнечный зной мгновенно сменился ледяным холодом, от которого застучали зубы даже у самых крепких мужчин. Привлеченные запахом людей, вдалеке завыли шакалы. Ануна, Падирам и остальные очень устали. Никогда до этого им не приходилось трудиться в таких условиях. Предположение рассекальщика подтвердилось только ближе к вечеру. Мертвецы действительно принадлежали к простому люду. По изменениям в костях, по специфическим шрамам можно было с большой долей уверенности утверждать, что они работали на строительстве пирамиды и никогда не были сыновьями вельмож. Почему их отравили после ускоренного военного обучения? На этот вопрос никто не мог бы ответить.

Когда Хоремеб велел принести большие кувшины с кедровым маслом, чтобы пропитать им останки, вмешался начальник стражи.

— Не надо, — решительным тоном отрезал он. — Это годится только для феллахов. А те, кого вы готовите для жизни в загробном мире, имеют право на самые лучшие благовония. Следуйте за мной, у нас все приготовлено по всем правилам.

Озадаченные, Хоремеб с помощниками прошли за ним до входа в галерею, проделанную в склоне горы. Освещая дорогу факелом, солдат привел их в крипт, где размещались большие ванны.

— Вот! — гордо заявил он. — Они наполнены натроном, вы можете положить в них трупы на семьдесят два дня, как это делается с останками фараонов. Я же сказал вам ничего не делать кое-как. А в этом углу вы найдете лучший лен для повязок, какой только можно купить на рынке.

Ануна и Падирам обменялись испуганными взглядами. Неужели им придется оставаться в этом карьере больше двух месяцев? И к чему такие царские почести молодым крестьянам, судя по всему, отравленным во время сна?

Все это не имело смысла. Хоремеб почтительно поклонился, но и он казался сбитым с толку. Когда солдат вышел, бальзамировщики не смогли сдержать беспокойства.

— Нам не дадут уйти, — простонал рассекальщик. — Не знаю, что здесь готовится, но это наверняка государственная тайна. Эти ребята были красивы, сильны, их несколько месяцев обучали владению оружием, а потом враз убили. А сейчас с нас требуют, чтобы мы обращались с их трупами как с телами принцев крови…

— Помолчи-ка, — буркнул Хоремеб. — Ты причитаешь точно плакальщица. Не надо нам ничего говорить, мы все это видим. Я не больше тебя знаю, что здесь происходит, но не советую паниковать, иначе нас «заменят». Полагаю, тебе не стоит объяснять, что означает это слово? Предлагаю делать все не спеша, потянуть время, чтобы как следует поразмыслить и что-нибудь придумать. А сейчас пойдемте-ка спать, завтра у нас будет тяжелый день.

Выйдя из галереи, они увидели, что солдаты окружили овраг. Вооруженные стражи стояли по всему его периметру.

— Ну вот, мы пленники, — заныл Падирам. Ануна тревожилась все больше и больше, она отдала бы что угодно, лишь бы уйти отсюда.

Они решили занять одну из палаток и воспользоваться циновками бывших жильцов. Падирам закутался в свой шерстяной плащ, но никак не мог уснуть. Не выдержав, он дотронулся до руки Ануны.

— Как ты думаешь, не попробовать ли нам убежать? — прошептал он.

— Ты с ума сошел, — вздохнула девушка. — Ты что, сможешь пробраться под носом у часовых и выкрасть верблюда? Считаешь себя бывалым воином, целыми днями разрезая трупы?

Страх и отчаяние овладели ею. С самого детства она заботилась лишь о том, чтобы выжить любыми средствами, старалась поскорее забыть трудные моменты своей жизни. Ее украли, когда ей было пять или шесть лет, так что она совсем не помнила своих родителей. Иногда она сомневалась в том, что она египтянка, и спрашивала себя, не родилась ли она в какой-нибудь далекой стране. На это указывали и ее темная кожа, и негроидные черты лица. В одиннадцать лет ее лишил девственности главарь шайки разбойников, промышлявших в пустыне, который потом за какие-то долги отдал ее Хассаду, старому торговцу, привозившему ладан из страны Пунт.

Старик сразу же затащил ее в свою постель, но не смог сделать ей ребенка. Зато он обучил Ануну разбираться в благовониях, как только понял, что она обладает очень хорошим обонянием.

Начались годы беспрерывных путешествий. С возрастом Хассад все реже занимался любовью с молодой подругой, так что та в конце концов привыкла к прикосновениям его старой, прожаренной солнцем пустыни кожи, и между ними возникло какое-то подобие нежности.

С течением времени Ануна все меньше размышляла и все больше доверяла своему инстинкту. В шестнадцать лет она создала собственную философию о потере памяти, связанной с дурными воспоминаниями. Она поняла, что бесполезно жалеть о чем-либо, что прошлое остается в прошлом, и даже не пыталась вспоминать о резком запахе ложившихся на нее в душной палатке или прямо на песке мужчин. От женщин племени она узнала, что лучше пораньше привыкнуть к подобным неприятностям, так как, будучи самкой, она будет переносить их до тех пор, пока ее красивое лицо не поблекнет, после чего она наконец получит успокоение.

Когда старый Хассад умер от лихорадки, она нанялась к одному парфюмеру в Сетеп-Абу. А потом, из-за необоснованной ревности его жены, осела у Хоремеба, в Доме бальзамирования. Это было наихудшее место для девушки с таким тонким обонянием.

— Они убьют нас, — сказала Падирам, — когда мы закончим нашу работу. Я это чувствую. Они не рискнут оставить нас в живых, боясь, что мы расскажем о том, что видели.

— Молчи, — шепнула Ануна. — От твоих стонов у меня болят уши. Хоремеб прав, у тебя другое призвание. Тебе бы плакальщицей быть.