"Лесная смерть" - читать интересную книгу автора (Обер Брижит)5Дождь льет, не переставая. Сильный, веселый летний дождь — неугомонный, словно молоденькая собака. Иветта дождя, вообще-то, терпеть не может, но в данный момент она слишком занята для того, чтобы хоть сколько-нибудь обратить на него внимание. Иветта обдумывает меню завтрашнего ужина, устраиваемого ею в честь месье Жана Гийома, ибо он вновь приглашен. После вчерашнего взрыва насилия сегодня вновь воцарилось спокойствие. Томительное спокойствие, в котором мне чудится скрытое коварство. Такое ощущение, будто я нахожусь в центре циклона. Проснулась я с мыслью о Матье Гольбере. И все то время, пока Иветта проделывала со мной обычные утренние процедуры, я беспрестанно думала о том, что же я могу сделать; но так ничего и не придумала. У входной двери кто-то звонит. Я чувствую себя актрисой какого-то бульварного театра, исполняющей роль в пьесе, где все прочие персонажи только и делают, что входят и выходят. Из прихожей доносится изумленное восклицание Иветты: — О, Боже! Как вас всего бинтами-то обмотали! Рана все еще болит? Голос Стефана: — Нет, нет; все в порядке… Элиза дома? «Нет; как всегда в это время, она отправилась заниматься в танцевальную студию», — мысленно отвечаю ему я. — К вам месье Мигуэн, мадемуазель. Тяжелыми шагами он подходит ко мне. Я сижу в домашнем платье, волосы стянуты где-то сзади, на носу — черные очки. Стефан замирает, стоя передо мной. Мне слышно, как он дышит. Иветта уже удалилась на кухню. Так что мы остались втроем — он, я и дождь. — Элиза… Странный какой-то у него стал голос — немного надтреснутый, звучащий почти по-детски. — Я и в самом деле страшно огорчен. Если бы я только слышал, как тот тип подкрадывается ко мне… Вы, наверное, были так напуганы… Он берет мою руку, сжимает ее в своих огромных лапах — я представляю их красноватыми, густо поросшими волосами. Мелькает мысль о том, что, вполне возможно, эти самые лапы удавили четверых детишек, и в желудке у меня тут же становится как-то худо. — Вы, должно быть, думаете, что я немного чокнутый… Я приподнимаю палец. — Я и сам не знаю, что со мной такое творится. Я… С тех пор, как познакомился с вами, я только о вас и думаю. Между прочим, этот тип совсем меня не знает: он ни разу не слышал моего голоса, понятия не имеет о том, какого рода мысли могут таиться у меня в голове; он что — влюбился в этакую тряпичную куклу? — Вы выглядите такой нежной. Я? Да я сущая ведьма. Злобная, сварливая, визгливая мегера; Бенуа всегда говорил, что хуже характера, чем у меня, во всем Северном полушарии не сыщешь. — Я люблю ваше лицо, Элиза, очертания ваших губ, затылка, ваши плечи… Я — несчастный человек; совершенно не понимаю, что со мной творится, и живу словно в каком-то кошмарном сне. Он переводит дыхание. — Вряд ли я могу надеяться на то, что вы разделяете мои чувства… Мой палец остается недвижим. Напрасно он так старается, упражняясь в красноречии — я и пальцем не шевельну. — … Но я хочу, чтобы вы знали: я — ваш друг. Настоящий друг. И никому не позволю причинить вам ни малейшего зла. Ну разумеется… Как вчера, к примеру… — Катрин пришла! — сия весьма прозаическая фраза, произнесенная Иветтой, избавляет меня от дальнейших излияний. Стефан поспешно выпрямляется. — Пока, Элиза. И не забывайте о том, что я вам сказал. О, привет, Кати! — Стеф! Вот это да! Да вас здорово покалечили… — Пустяки, скоро пройдет. — И вы все-таки придете в воскресенье на турнир? — Обязательно; а сейчас убегаю: очень спешу, уже опаздываю; до свидания. Турнир? Ах да, он же играет в теннис. Я не знала, что они с моей Екатериной Великой знакомы. Она опускает спинку коляски, приводя ее в горизонтальное положение, и начинает разминать мне колени. — Я не знала, что Мигуэн — друг Элизы, — громко, чтобы было слышно на кухне, произносит она. — Нас с ним познакомили Поль и Элен Фанстаны. На редкость славный парень. — А что с ним такое случилось? — Как? Вы разве не в курсе? Далее следует едва слышный шепот. Во время которого, надо полагать, Катрин вводят в курс вчерашних событий. Она так увлечена рассказом, что даже перестала выворачивать мне коленные чашечки, в силу чего у меня появилась возможность вновь спокойно уйти в свои мысли. Любопытно, к примеру: как так получается, что в отсутствие Виржини никогда никаких ужасов не случается? Нет, Боже упаси: я вовсе не собираюсь приписывать несчастному ребенку какие-то дьявольские наклонности; но что может связывать ее — а такая связь явно существует — с этой самой «Лесной Смертью»? Хватит ли у ребенка сил для того, чтобы убить другого ребенка? Стоп. Не туда меня понесло. Ни одного семилетнего маньяка-убийцы наш мир еще не породил. Но что же тогда неладно с Виржини? Ведь что-то точно неладно, я это хорошо чувствую. Она никогда не говорит напрямую. Слишком умна, всегда настороже, а голос ее звучит слишком уж спокойно. Конечно, скажете вы, принимая во внимание то, что она видела… или не видела — лично я ни в чем уже не уверена. Ой, эта идиотка Катрин, похоже, решила во что бы то ни стало вывихнуть мне левое плечо. Непременно нужно будет как-нибудь привлечь к себе внимание Иветты и попытаться дать ей понять, что я хочу поговорить с Иссэром. Как только Катрин уйдет, сразу же этим и займусь. Катрин ушла, но Иветте сейчас явно не до меня; в преддверии визита месье Гийома она надраивает весь дом так, словно к нам намерен явиться президент французской республики. Время от времени — когда я слышу, что она где-то поблизости, — я приподнимаю палец, но все без толку: Иветта, наверное, в данный момент способна видеть лишь пыль. Хуже всего то, что она поставила мне кассету, принесенную нам Элен из городской библиотеки — пардон, медиатски, — и теперь я вынуждена слушать, как чей-то голос восторженно читает Бальзака. Конечно же, сделано это из самых лучших побуждений; но, во-первых, я терпеть не могу, когда мне читают вслух, а во вторых, эту книгу я читала много раз и знаю ее чуть ли не наизусть. Однако… не могу же я всю жизнь только и делать, что ныть да себя жалеть. Ну вот! Конец первой части. Сейчас она подойдет, чтобы перевернуть кассету. Я слышу ее шаги — скорее: палец, палец, палец. — Да, да; я поняла, уже бегу. Нет, Иветта, нет — я опять, как сумасшедшая, принимаюсь поднимать и опускать палец. — О-ля-ля, одну минуточку; до чего же вы нетерпеливы, иногда вы становитесь почти невыносимы! О, черт! Опять Бальзак — да на полную мощность; наверное, я прекрасно слышала бы каждое слово даже сидя в самом отдаленном уголке сада. А Иветта, что-то ворча себе под нос, опять куда-то исчезает. Что ж, остается лишь ждать более подходящего моменга. Внезапно я просыпаюсь. Оказывается, я уснула, убаюканная восторженным голосом чтеца. Где же Иветта? Я внимательно вслушиваюсь в окружающий меня мир, пытаясь выяснить ее местонахождение. Ага, в саду. С кем-то разговаривает. Узнаю голос Элен, она говорит: «До свидания». Иветта наконец возвращается. — Вам везет: Элен принесла целую кучу кассет. Просто класс. Не иначе как полное собрание сочинений — триста шестьдесят шесть томов. — Хотите послушать одну из них прямосейчас? Мой палец остается недвижим. — Хотите пить? Палец по-прежнему недвижим. — Может быть, есть хотите? Палец словно прирос к ручке кресла. — Или вам надо пописать? Никакой реакции. — Вы хотели повидаться с Элен? Палец недвижим. Я чувствую, что Иветта уже начинает нервничать. — С кем-нибудь другим? Я приподнимаю палец. — С Виржини? Палец остается недвижим. — Это как-то связано со вчерашним несчастным случаем? Я приподнимаю палец. — Значит, вы хотите поговорить с полицией? Я приподнимаю палец. Иветта, ты просто умница. Как только мне станет получше, я прибавлю тебе жалованье, я сделаю тебя своей наследницей, я… — Вы хотите, чтобы я пригласила этого длинного зануду-комиссара? Я приподнимаю палец. — Хорошо, раз уж вам это может доставить удовольствие. Она направляется к телефону. Прекрасно. Все идет как надо. Я вполне могу держать ситуацию под контролем. — Комиссар в Париже, вернется только в понедельник. Ох, совсем забыла: у меня же кролик в духовке! Она поспешно бросается в кухню — звук такой, будто проскакал целый полк всадников. Остается лишь надеяться, что Иссэр вернется не слишком поздно; либо на то, что Виржини просто сочинила очередную небылицу. Звонят в дверь. Наверное, мне стоило бы нанять еще и горничную — исключительно для того, чтобы она открывала дверь и как в театре — трижды стучала палкой. На сей раз явилась Клод Мондини. Целует меня в обе щеки — очень быстро: чмок, чмок; от нее пахнет туалетной водой с ароматом жимолости. — Бедная моя Элиза! Какое счастье, что все так хорошо закончилось! Я всегда говорила, что этот лес — опасное место. И запрещаю детям там играть. Жан-Ми тоже шлет вам привет и поцелуи. Ой, у вас чем-то так вкусно пахнет. Что у вас там в духовке, Иветта? — Кролик в горчичном соусе. — Наверное, просто божественное блюдо! Ну а теперь, бедняжка моя Элиза, надеюсь, у вас все в порядке? Я приподнимаю палец. — К сожалению, не могу посидеть с вами подольше: нужно еще заняться подготовкой к прогулке на каноэ, которую мы устраиваем в воскресенье для ребятишек из Турбьер. Я знаю, что вам нелегко живется, Элиза, но если бы вы только видели этих несчастных малышей… их детство проходит в столь удручающем окружении… Ладно; чмокаю вас в щечку и убегаю… Иветта, если вам понадобится какая-нибудь помощь, вы нам непременно позвоните, хорошо? — Да, конечно, спасибо. — До свидания, Элиза, до встречи! Она уходит, оставив после себя лишь легкий весенний аромат жимолости. Я остаюсь сидеть в некотором ошеломлении: интересно, сколько она здесь пробыла — три минуты или четыре? Тем не менее я чувствую некоторое облегчение, ибо в глубине души основательно побаивалась, как бы она не убедила Иветту в необходимости возить меня по воскресеньям к утренней мессе — чтобы я «тоже имела доступ к духовным ценностям». По воскресеньям мы с Бенуа обычно валялись в постели до одиннадцати, болтая о всяких пустяках… Мне очень тебя не хватает, Бенуа. Пять дней полного спокойствия. Просто великолепно. Никто меня не лапает, не колет иголкой, не пытается убить. Два часа Бальзака в день, превосходная погода, сочная клубника, вдобавок Рэйбо расхваливает меня на все лады. Ибо похоже, что вслед за указательным пальцем вся моя левая рука начинает понемногу оживать. Господи Боже мой, если бы только это оказалось действительно так! Если бы она вновь обрела способность двигаться, я бы научилась писать левой рукой, могла бы помахать ею в знак приветствия или прощания — и вообще подавать уйму разных знаков: два пальца в виде буквы "V" — победа; кружочек из пальцев — полный ноль по всем позициям; большой палец вниз — знак недовольства, а вверх — о'кей, все в порядке; я могла бы скрестить пальцы, отгоняя дурную судьбу, и вообще — делать все, что человек может делать рукой! Теперь я целыми днями упражняюсь, как безумная. Я овладею этой проклятой рукой, более того: вот так — кусочек за кусочком — я заставлю работать все свое тело; клянусь — заставлю, причем до такой степени, что в один прекрасный день смогу встать и вырубить эту осточертевшую мне кассету! Должно быть, сам Всевышний услышал меня, ибо вдруг воцарилась-таки тишина. Ах да: наверное, уже час дня и Иветта хочет послушать новости. Бу-бубу, сначала — новости из-за рубежа… новый план по борьбе с терроризмом… возмущение фермеров… премьер-министр… война тут, война — там… наводнение на Юго-Востоке — до этого, помнится, там была засуха… первый сдвиг в расследовании убийства Микаэля Массне — полиция разыскивает некоего свидетеля… Что? — Элиза, вы слышали? — восклицает Иветта; последн Я приподнимаю палец. — Сейчас позвоню Элен. Может быть, она знает чуть больше, чем они сказали. Я вся обращаюсь в слух, но новости на этом и заканчиваются. Теперь передают прогноз погоды: солнечным дням скоро придет конец, синоптики предсказывают довольно холодную осень и раннюю зиму — конец развлечениям, первое сентября уже на носу. Иветта возвращается: — Она тоже слышала новости, но совершенно не в курсе, о чем именно идет речь. Похоже, сообщение не на шутку взволновало ее. Вообще-то комиссар мог бы лично ей рассказать и подробнее: как-никак ее это касается самым непосредственным образом… Тем более что, работая на полставки, она не может целыми днями не сводить глаз с Виржини. Первый сдвиг… Мне не терпится поговорить с Иссэром. Бедная Элен! Она ведет себя всегда так сдержанно, что люди частенько забывают о том, какую страшную драму ей довелось пережить. Ни она, ни Поль никогда даже не упоминают о Рено; Иветта как-то сказала мне, что все его вещи они отдали какой-то католической благотворительной организации. Кажется, только в столовой у них висит его фотография. Симпатичный такой темноволосый мальчонка с голубыми глазами, весело оттопыренными (по словам Иветты) ушами и веснушками на носу. Он совсем не похож на Виржини — та, как выяснилось, действительно блондинка, однако с подстриженными каре волосами и карими глазами. Иветта говорит, что девочка просто восхитительна — «ну прямо куколка»; я же, однако, подозреваю ее в некоторой предвзятости. Не переставая проклинать всякого рода убийц, нынешние времена, налоги, сетовать на сокращение продолжительности жизни и поистине преступное безразличие ко всему перечисленному со стороны Всевышнего, Иветта убирает со стола. Затем возвращается ко мне и объявляет, что день сегодня слишком хорош для того, чтобы сидеть взаперти. Она уже позвонила Элен и предложила вместе со мной взять на прогулку Виржини. Элен согласилась — у Иветты даже возникло впечатление, что та будет рада на какое-то время остаться одна. Виржини весело скачет рядом с моей коляской. Иветта предпочла и носа не совать в Видальский «лес», так что прогуливаемся мы по площади возле торгового центра. Насколько я помню, там много скамеек и целая куча уличных торговцев сандвичами. Мимо нас со свистом проносится молодежь на роликовых коньках и прочих приспособлениях для быстрой езды — то бишь на досках. Где-то чуть поодаль слышатся равномерные удары по мячу. Визг и писк явно перевозбужденных детей — тут я вспоминаю, что в центре площади расположен большой квадратный бассейн, украшенный причудливо изогнутыми металлическими трубками фонтана, куда малышня вечно бросает все, что более или менее способно плыть. Фонтан работает — слышен негромкий шелест водяных струй. Мы останавливаемся. Иветта облегченно вздыхает — судя по всему, она опустилась на скамью. — Виржини, не уходи далеко! — Нет, я только поиграю у бассейна. На какой-то момент воцаряется полный покой; мы обе сидим: я — вслушиваясь в живые звуки окружающего мира, Иветта — явно погрузившись в какие-то свои мечты. Тонкий голосок Виржини внезапно вырывает меня из оцепенения: — Можно мы с ним сходим купить «Малабар»? — Конфетами очень легко испортить себе зубы. — Это вовсе никакие не конфеты, а жвачка. — Все равно. Кстати, как тебя зовут, малыш? Или ты язык проглотил? — Мама всегда покупает мне жвачку. А его зовут Матье. Нет, этого не может быть! — Ладно, вот тебе пять франков, да смотри не потеряй. А где твоя мама, Матье? — Вон там, в парикмахерской. — Его мама — парикмахер. А сюда он пришел со своим старшим братом, — поясняет Виржини. — Ах так! Ну хорошо; ступайте за своей жвачкой, но смотрите не задерживайтесь и ни с кем посторонним не разговаривайте! Надо же: это он, Матье Гольбер. И что такое Виржини задумала? О Господи! Неужели она… поставляет жертвы убийце? Нет, просто бред какой-то; такие мысли надо от себя гнать. А что моя Иветга — она хотя бы приглядывает за ними? Почему их так долго нет — разве это нормально? До моего слуха доносится шелест бумаги, и я понимаю, чем сейчас занята Иветта: она мирно читает газету. Ох, неподходящее же ты времечко выбрала для того, чтобы читать, Иветта! — Не понимаю, почему такой, соблазнительного вида мужчина — принц Альберт — до сих пор не женился… Иветта! Да плюнь ты на этого принца! Посмотри-ка лучше, где там наши малыши! — До чего же они надоели со своим спортом; просто невероятно: в какую газету ни загляни — сплошной спорт, страница за страницей… Иветта, милая, ну пожалуйста, оторвись же ты от своей газеты да поищи глазами малышей! — Я купила целых пять жвачек! Виржини! Слава Богу! — Вот увидишь: если и дальше будешь поглощать конфеты в таком количестве, у тебя все зубы испортятся. — Наш дантист — очень милый человек. — Все равно это неразумно. Дантист стоит бешеных денег. Кстати, куда подевался твой дружок? — Пошел к своему старшему брату. Им пора домой. — Вот как? Послушай, может, посидишь немного с нами? Могу дать тебе посмотреть комиксы, если хочешь. — Да, с удовольствием. Помимо моей воли меня вдруг охватывает какая-то глухая тревога. Появление Матье — именно здесь и сейчас — начинает мне казаться довольно-таки странным совпадением. А его внезапное исчезновение — еще более странным. — Я вам не помешаю? — вежливо спрашивает дамский голос с заметным северным акцентом. — Нет, ну что вы. Садитесь. Подвинься немного, Виржини. Теперь Виржини сидит почти вплотную с моим креслом. Иветта и подсевшая к нам дама принимаются болтать о каких-то пустяках. — Элиза, ты слышишь меня? — внезапно шепчет Виржини. Я приподнимаю палец. — Я боюсь за Матье. Я тоже. — По-моему, он сейчас умрет. О, нет, нет! Ох, если бы я могла схватить эту девчонку да встряхнуть как следует, заставить ее выдать все свои тайны… — Я ведь видела ее, Смерть. Там, неподалеку от стоянки. Мне становится жутко — такое ощущение, словно в желудок мне влили расплавленного свинца. Будь оно проклято, мое идиотское лицо, неспособное выразить ни малейших эмоций, будь проклят мой дурацкий рот, неспособный кричать! Должно быть, вид у меня всетаки становится несколько странным, ибо Иветта внезапно прерывает свою болтовню: — У вас такой беспокойный вид… Что-то не так? Я приподнимаю палец. Все не так. — Хотите вернуться домой? Мой палец остается недвижим. — Хотите еще немного прогуляться? Да, пожалуй, лучше прогуляться: может быть, мы случайно наткнемся на Матье. Я приподнимаю палец. — Ну что ж, — смирившись, вздыхает Иветта, — тогда поехали. До свидания, — расстроенно бросает она своей недавней собеседнице; представляю, как та, должно быть, ошарашенно уставилась сейчас на меня. Коляска трогается с места. Виржини тихонько напевает. Проходит какое-то время прежде чем я осознаю, что именно она напевает. Так мы «гуляем» еще некоторое время; у Иветты явно испортилось настроение: коляску она толкает очень небрежно, рывками. Какие-то ребятишки заговаривают с Виржини; должно быть, мы совсем близко от фонтана — шелест водяных струй слышен теперь куда сильнее. Я уже начинаю убеждать себя в том, что просто-напросто во мне взыграл избыток воображения. Вдруг раздается голос Иветты: — Виржини! Поди-ка сюда на минутку! — Что? — Это что за парень, с которым ты только что разговаривала? Тот, высокий, в красной каскетке? — Какой еще высокий парень? — Эй, молодой человек! — кричит Иветта. — Да, вы! В красной каскетке! Наклонившись ко мне, она шепчет мне на ухо: — Кто знает, может, это — один из тех, которые пичкают детвору наркотиками… При других обстоятельствах мне, наверное, стало бы очень смешно. — Ну вот он я, и что? — Чего вы хотели от этой девочки? — Я всего лишь хотел узнать, не видела ли Виржини Матье, моего младшего брата… Я чувствую, что на нас вот-вот обрушится настоящее несчастье. — Но он же все это время был с вами! — удивляется Иветта. — Да нет; они вместе пошли покупать жвачку, а теперь он куда-то запропастился. Не знаю, где можно болтаться столько времени, но попадись мне сейчас этот балбес… — Послушайте, мне бы не хотелось вас пугать, но Виржини он сказал, что пошел к вам. — Он так и сказал, Виржини? — Да; он еще добавил, что иначе вы будете очень ругаться. — Вот черт… Проклятье, если я только его отловлю… — Месье полицейский! — что есть мочи вопит Иветта. — Месье полицейский! — Да нет, вряд ли стоит поднимать панику: наверняка он сейчас дурака валяет где-нибудь в закоулке! — Что тут происходит? — спрашивает мужской голос с ярко выраженным парижским акцентом. Должно бьггь, полицейский. Но тут раздается жуткий крик. Где-то совсем рядом, за нашими спинами. Такой громкий, что того и гляди барабанные перепонки лопнут. — Это еще что такое? — восклицает окончательно сбитая с толку Иветта. Сердце у меня в груди бьется, как бешеное. Еще один крик — не менее жуткий. Вопит какая-то женщина. Резкий звук полицейского свистка, топот бегущих ног. — Виржини, стой на месте! Шум собравшейся толпы, удивленные восклицания. — Нет; ты останешься здесь, и сейчас же возьмешь меня за руку! — громоподобным голосом произносит Иветта. Вокруг нас то и дело раздаются чьи-то голоса; такое ощущение, будто я попала в водоворот голосов и буквально тону в каком-то море звуков. Свистки, сирена скорой помощи, сирена полицейской машины и мое собственное сердце — похоже, оно бьется уже где-то в висках. — Освободите проход! Ну же, расступитесь, пожалуйста! — Что случилось? — Я знаю об этом не больше вашего. Ну отойдите же наконец, пропустите меня. Испуганные перешептывания: — Похоже, нашли труп. — Вон там, на стоянке. — Одна женщина на него буквально наткнулась. — Да какой там труп — это же ребенок. — Простите, месье, вам известно, что там такое случилось? — явно вне себя от охватившего ее беспокойства спрашивает Иветта. — На стоянке нашли труп ребенка. — О, Господи! А вы не знаете… уже известно, кто он? — Да нет, не думаю. Внезапно в толпе раздается душераздирающий вопль. Все тотчас умолкают. На сей раз звучит голос, подростка — полный ужаса: — Матье! Нет! Матье! Нет, черт возьми! Совсем рядом со мной раздаются какие-то странные, тихие, шмыгающие звуки, и я понимаю, что это Виржини — она плачет. — Ну, ну, не плачь, моя дорогая! Господи, до чего все это ужасно! Ох; Элиза, вы слышали? Я приподнимаю палец. Слышала; да так хорошо, что, по-моему, меня сейчас наизнанку вывернет. Этого не может быть; это — сон; или — галлюцинация. Не может быть, чтобы Матье умер. — Его брата сажают в полицейскую машину, — комментирует происходящее Иветта. — Ох, бедный парень, бедный парень… Какой-то мужской голос измученно кричит: — Да разойдитесь же вы, Боже мой; говорят вам: не на что тут смотреть! Позвольте пройти. Вокруг стоит такой шум и гам, царит такая оживленная толкотня, что впору подумать, будто мы попали на ярмарочное представление. Я воображаю себе тело убитого — совсем маленькое тело, брошенное на носилки… Виржини по-прежнему тихо плачет. — Нужно рассказать им то, что нам известно, — решительно заявляет Иветта. Моя коляска трогается с места. Мы то и дело натыкаемся на людей. Иветта все время извиняется, Виржини уже рыдает в голос. Иветта упрямо движется вперед; не реагируя на сыплющиеся на нее со всех сторон оскорбления и насмешки, она толкает мою коляску, волоча за собой рыдающую Виржини. — Месье полицейский, месье полицейский! — В чем дело? Я занят. — Малышка совсем недавно играла с ним. — С кем это — с ним? — Ну… с жертвой! — Откуда вам известно, о ком идет речь? — Говорю же я вам: мы с ним знакомы. Его зовут Матье. Вон его старший брат сидит в вашей машине. — Пройдемте-ка со мной. Расступитесь, пожалуйста, пропустите эту даму. Нет, месье, ваша помощь не понадобится, пропустите нас, да поскорее… Мы продвигаемся вперед. — Эта дама говорит, что малышка совсем недавно играла с погибшим. Молодой, но очень по-мужски звучащий голос: — Вот как? Минуточку; отойдемте-ка в сторонку. Ну, малышка, как тебя зовут? — Вир… жи… ни. — Почему ты плачешь? Виржини — явно с трудом — произносит: — Мама… — Наверное, у нее шок, — вмешивается Иветта. — Ты совсем недавно играла с Матье? — Они вместе отправились купить себе конфет, а вернулась она уже одна. С тех пор ни его брат, ни мы его не видели, — вместо Виржини отвечает Иветта. — Значит, вы пошли покупать конфеты? — Нет, жвачку… — всхлипывая, с трудом произносит Виржини. — И куда потом направился Матье? Он разговаривал с кем-нибудь из посторонних? — Я не знаю. Он сказал, что пойдет к брату. — Ты не видела, чтобы он еще с кем-то разговаривал? Я имею в виду — с кем-то из взрослых? — Нет. Мерзкая маленькая лгунья. Ты ведь видела убийцу и сама мне об этом сказала; ты видела его, но теперь ничего не говоришь. Но почему, почему? — Ладно, слушай… Если что-нибудь вспомнишь, скажешь об этом маме. — Это не моя мама, это — няня Элизы. — Я — компаньонка мадемуазель Андриоли, — обиженно уточняет Иветта. — А мадемуазель Андриоли — это вы? — спрашивает меня инспектор. — Она — жертва очень тяжелого несчастного случая, так что ответить вам она не в состоянии. — Ах вот как? Простите. Хорошо. Сейчас я запишу ваши фамилии и адреса. — Иветта Ользински, улица Карм, дом 2; это в Буасси. Мадемуазель Элиза Андриоли — живет там же. Малышку зовут Виржини Фанстан, ее адрес — проспект Шарля де Голля, 14, это в Меризье. — О'кей. Вот моя визитная карточка. Я — инспектор Гассен. Флоран Гассен. Вам нужно будет прийти в участок, чтобы оформить официальные показания. — Мы хорошо знакомы с комиссаром Иссэром. — Да? Он в Париже. Простите, мне пора. Ты хорошо меня поняла, Виржини? Если что-нибудь вспомнишь, непременно попроси вызвать меня. Это очень важно… Виржини молча шмыгает носом. Инспектор Гассен уходит. Иветта, толкая мою коляску, тихонько шепчет: — Это ужасно: они погрузили тело на носилки в пластиковом мешке, совсем как по телевизору показывают; надеюсь, Виржини этого не видела. Наше возвращение домой выглядит весьма печально. Иветта молча толкает мою коляску. Мне грустно, ужасно грустно, и я совершенно растеряна. Ведь подумать только: наверное, Матье вполне можно было спасти, если бы Виржини решилась рассказать о том, что знает… Но как она плакала! Несчастная девчонка, должно быть, совсем уже потеряла голову. Только что я была страшно зла на нее. А теперь не знаю что и думать: мне ее жаль. Матье убили. Она сказала мне, что его убьют — и его убили. Может, она просто-напросто обладает даром предвиденья? В гостиной холодно. К вечеру воздух заметно — и почти по-осеннему — посвежел. Иветта проводила Виржини домой; затем принялась гладить белье, как всегда болтая со мной при этом: — Несчастные Фанстаны: для них это такой страшный удар. Должно быть, только о том и думают, что убийца Рено бродит где-то совсем рядом. А Виржини — она же так и плакала, не переставая ни на минуту, когда я оставила ее там! Просто чудовищно. По-моему, было бы куда лучше, если бы в такую минуту Поль остался дома, но ему срочно потребовалось встретиться с каким-то клиентом — или что-то в этом роде. А возвращаясь, я случайно повстречала Стефана Мигуэна. С него уже сняли бинты. Велел непременно передать вам привет. Он очень спешил на строительную площадку. Ах да, он ведь — владелец строительного предприятия. Насколько я помню, с Полем они познакомились вроде бы в банке. Да, точно: он — клиент того банка, в котором работает Поль, и тот — в качестве заместителя директора — сам лично занимался его счетами. А потом уже они обнаружили, что оба — страстные любители бега трусцой. И теперь них общая тайная мечта: принять участие в Нью-Йоркском марафоне. Поэтому они буквально помешались на своих тренировках. Лично я в свое время не очень-то любила бегать, особенно по асфальту. Ну вот! Иветта включила новости… Все время — одно и то же… Ах нет, на сей раз — не совсем… — Далее передают краткий перечень предыдущих убийств — наверняка в этот момент на экране показывают фотографии погибших мальчиков. Потом — опрос населения: какой-то пенсионер, домохозяйка, владелец гаража высказывают свое мнение. Потом — крики, рыдания, звук захлопнувшейся двери, и — мужской голос: «Оставьте нас в покое». Это, конечно же, семья убитого Матье, Звонит телефон. Иветта, бормоча себе под нос проклятия, поднимается с места. Диктор рассказывает уже о парусных гонках в Средиземном море. — Алло? Ах, это вы, Жан. Добрый вечер. Да, это ужасно, не правда ли? Мы обе страшно взволнованы. Нет, что вы, не беспокойтесь. Спасибо, очень мило с вашей стороны… Да, конечно — завтра, как и договаривались. Хуже всего то, что мы сами там были, возле торгового центра… Да, и представьте себе: Виржини играла с этим самым малышом как раз перед тем, как он пропал!.. Да… Довольно трудно одновременно слушать разговор Иветты с Жаном Гийомом и новости. Опять звонок — на сей раз во входную дверь. Определенно, это уже слишком. Иветта извиняется, вешает трубку и бежит открывать. — Мадемуазель Андриоли дома? Иссэр! Должно быть, бросив все, примчался из Парижа. — Проходите. Мы как раз ужинаем. — Простите, что помешал. Приятного аппетита. Добрый вечер, мадемуазель. Я приподнимаю палец. — Я вернулся сразу же, как только узнал о том, что здесь произошло. Если позволите, я хотел бы поговорить с мадемуазель Андриоли наедине. Алле-гоп! Он тут же выкатывает меня в вестибюль: чувствую запах мастики, с помощью которой Иветта утречком надраивала здесь пол; и — с места в карьер — произносит: — Странное совпадение, не так ли? Я имею в виду тот факт, что вы с малышкой Виржини оказались практически на месте преступления. А известно ли вам, что подобные цепочки совпадений мне совсем не нравятся? Что же до Матье Гольбера, то на сей раз убийца вскрыл своей жертве грудную клетку и вырезал сердце. Уже после того, как ребенок умер, разумеется. Разумеется. Интересно: вырвет меня сейчас или нет? — Тело лежало между двумя машинами. Чтобы орудовать вот так: среди бела дня, на достаточно оживленной автостоянке, убийца должен обладать изрядной долей легкомыслия — либо он просто был в бессознательном состоянии; правда, если присесть на корточки между машинами, то в видеокамеры не попадешь — я сам это проверил… Маловероятно, чтобы преступник скрылся бегом с места убийства, засунув сердце жертвы себе в карман. Знаете, что я по этому поводу думаю? Что он и приехал, и уехал на машине. А с автоматическими стоянками у нас вечная беда: тамошний служащий, как правило, почти не обращает внимания ни на водителей, ни на сами машины; однако раз на раз не приходится. Как видите, я с вами совершенно откровенен. Виржини что-нибудь известно? Мне просто дурно уже от этого типа. Говорит с бешеной скоростью, единым духом обрушивает на меня целую кучу информации — да он буквально оглушил меня. Известно ли что-нибудь Виржини? Понятия не имею. Однако — так, на всякий случай — приподнимаю палец. — Она видела, как кто-то уводил Матье? Приподнимаю палец, но только наполовину. То бишь — в полусогнутом виде, — Она видела кого-то из знакомых ей людей? Я приподнимаю палец. — Кого именно? Вы знаете этого человека? Палец мой остается недвижим. Я вздыхаю. — Любое преступление имеет вполне определенный мотив. Будьте внимательны: ни о каком разумном мотиве, доступном нашему сознанию, в данном случае и речи быть не может. Нет, тут кроется некий мотив сугубо личного характера. К примеру, убийца решил собрать коллекцию ушей. Или же непременно отправлять на тот свет любого субъекта ростом метр восемьдесят два, обутого в желтые мокасины. Или — как тот, всем известный английский преступник — душить своих любовников, когда они уснут, чтобы потом смотреть телевизор, лежа рядом с трупом. Вы понимаете, что я имею в виду? Если мы примемся искать убийцу, исходя из того, что им движет некий «разумный» мотив, мы пустимся по ложному следу. Но если мы вообразим, что он действует наугад — просто из удовольствия кого-нибудь убить, — это тоже будет грубой ошибкой. Ибо если бы в его действиях отсутствовала всякая логика, то жертвы у нас были бы совсем разными. Такое встречается крайне редко. В девяносто девяти процентах случаев убийца-психопат уничтожает людей одного и того же типа. Он упорно преследует лишь ему известную цель и чувствует себя удовлетворенным, лишь убивая людей вполне определенного типа, причем одним и тем же способом. Однако я, должно быть, основательно поднадоел вам своими речами. Вообще-то я направлялся к Фанстанам, а к вам завернул так, на всякий случай. С вами всегда очень приятно побеседовать. Ну что ж, мне пора, милая мадемуазель Андриоли. И прошу вас: постарайтесь поменьше переутомляться; по-моему, последнее время ваша жизнь приобрела уж слишком бурный характер. Предатель! Он вновь закатывает мое кресло в гостиную и исчезает с такой скоростью, что Иветта даже не успевает попрощаться с ним. Совершенно невероятный тип. Убийца спокойненько себе разгуливает где-то у нас под боком, а комиссар полиции с физиономией клоуна тем временем читает мне лекции о психологии преступников. Иветта, ворча, раскладывает еду по тарелкам. А я вновь думаю о Матье. Несчастный малыш. По телу у меня пробегают мурашки. В больнице, когда я поняла, что Бенуа мертв, мне все время хотелось волком выть. И еще очень долго потом я не могла поверить в то, что он никогда больше со мной не заговорит, не рассмешит меня чем-нибудь — что его вообще не будет больше рядом. Наверное, матери Матье нынче вечером тоже хочется волком выть. А Элен — всегда спокойная, улыбчивая Элен — как она, должно быть, боится за Виржини! Хотя Виржини, вообще-то, — девочка. А все жертвы на данный момент — исключительно мужского пола. Наверное, убийцу почему-то тянет именно на маленьких мальчиков. "Он чувствует себя удовлетворенным, лишь убивая вполне определенного типа людей, как сказал этот «Бонзо»-клоун. Очень хотелось бы выбросить все это из головы. Но — не могу; не могу взять и вот так просто сказать себе: «Забудем об этом». Ну если бы я хотя бы не слышала голоса Матье, если бы для меня это было всего лишь некое имя, произнесенное диктором с экрана телевизора. Я так в свое время радовалась знакомству с Фанстанами, а теперь вся эта гадость и путаница… |
||
|