"Нежный ангел" - читать интересную книгу автора (Бристол Ли)

Глава 10

Это было похоже на страшный сон. Раньше Энджел часто снились кошмары; она так привыкла бороться за счастье и так свыклась с тем, что ее счастье вдруг внезапно превращалось в ужас, что она уже научилась ожидать этого, и ей давно следовало бы стать невосприимчивой к подобным вещам. Но те кошмары никогда не были похожи на этот.

Возвращение на сумасшедшей скорости в город, голова Джереми на ее коленях. Кровь, сочившаяся из его рта при каждом кашле, хриплое дыхание, ее юбка, окрасившаяся в темно-красный цвет. Боль в его глазах, когда он пытался говорить, дрожь в ее пальцах, когда она гладила его лоб и бормотала какие-то слова, бессмысленные слова, которые не несли утешения, потому что она оцепенела от ужаса. Худощавый врач в очках, которого после поисков, показавшихся вечностью, они все-таки нашли, забрал папу за ширму и оставил ее одну ждать и мучиться в агонии… Это было какое-то нагромождение впечатлений, обрывков воспоминаний, это были неясные, расплывчатые образы, окутанные ледяной пеленой и принадлежащие, казалось, не ей, а кому-то другому.

Через полчаса врач вышел, и его взгляд был печален. Он посмотрел на Адама и отрицательно покачал головой.

Энджел хотела наброситься на него, схватить его за руки, и трясти его, и кричать на него, чтобы он забрал обратно свой взгляд, чтобы он перестал так качать головой. Но она лишь молча стояла у окна в холодном пятне солнечного света, в горле у нее пересохло, и она не могла издать ни звука, не могла даже сдвинуться с места.

— Я мало чем могу помочь в данной ситуации, — проговорил врач. — Этот случай… гм… болезнь слишком запущена. Ему понадобится постоянный уход.

— Я буду ухаживать за ним. — Энджел наконец смогла заговорить, но ее голос был хриплым и напряженным и был не похож на ее обычный голос. — Я всегда за ним ухаживала. Я…

Врач снял очки и протер их носовым платком.

Его взгляд был добрым и сочувствующим.

— Ему нужен профессиональный уход, мисс, ему нужно больше, чем вы можете ему дать. У нас в городе есть прекрасная больница Святой Марии. Там чисто, тихо и почти все время дежурит врач. Конечно… — он опять взглянул на Адама, — это дорого.

— Я могу себе это позволить, — торопливо прервала его Энджел все тем же хриплым голосом. — Если ему следует отправиться в эту больницу, не беспокойтесь насчет денег.

— Как нам туда добраться? — спросил Адам.

— Будет лучше, если сейчас мы не станем его никуда перевозить. Я подготовлю карету «скорой помощи», и давайте встретимся здесь, скажем, часа через два?

Врач говорил и на листочке бумаги записывал адрес, потом протянул его Адаму. Адам взял Энджел за руку.

— Пойдемте, Энджел, я отвезу вас в гостиницу.

Она посмотрела на него так, как будто он внезапно потерял рассудок.

— Я останусь с папой!

— Он без сознания, — произнес врач. — Он даже не узнает, что вы здесь.

Энджел отдернула руку.

— Мне все равно! Я нужна ему, и я его не оставлю. — Она с тоской посмотрела на ширму.

— Энджел, — спокойно проговорил Адам, — вы будете ему нужны немного позже. Вам нужно вернуться в гостиницу и привести себя в порядок. Вы хотите, чтобы ваш папа, проснувшись, увидел вас в этом платье?

Энджел взглянула на свое новое платье, залитое кровью от талии до бедер. Брызги крови попали даже на лиф и рукава. Она почувствовала тошноту и страх, подступающие к горлу, и медленно покачала головой.

— Нет-нет, — прошептала она. — Это… напугает его.

Адам снова взял ее за руку. Он еще о чем-то поговорил с врачом, но она не слышался их разговора. Когда они дошли до двери, она спросила:

— Вы позаботитесь о нем? Вы посмотрите за ним, пока я не вернусь? Потому что у меня есть деньги, я смогу вам заплатить. И в больнице тоже скажите им об этом.

Врач уверил ее, что он позаботится обо всем, и ей ничего не оставалось, как оставить своего папу в руках чужого человека.

Энджел думала о том, что, наверное, это она во всем виновата. Не нужно было везти его сюда, не надо было заставлять его совершать это ужасное путешествие через полстраны. Затхлый воздух в поезде, утомление, холодный туман гавани… Бдение допоздна вчера вечером, а затем сегодняшнее утро… Надо было это понимать, она должна была это понимать, но она была слишком эгоистична, ей слишком хотелось получить все и сразу, и все случилось по ее вине.

Она сбросила запачканные кровью юбки и оставила их, скомканные, валяться на полу бесформенной кучей, затем швырнула в эту кучу лиф и достала свое поношенное синее дорожное платье. «Я все улажу, папа, — клялась она в отчаянии. — Обязательно. Вот увидишь, все будет хорошо. Я устрою так, чтобы все было хорошо».

Негнущимися дрожащими пальцами она застегнула лиф старого платья и небрежно стянула волосы в узел, воинственно вонзая шпильки в прическу. Затем она торопливо подошла к ящику бюро и вынула оттуда Библию.

Крест по-прежнему лежал внутри, целый и невредимый.

Она дотронулась до холодного тусклого металла, наполняясь какой-то сверхъестественной силой оттого, что он нес в себе. Она хотела было его вынуть, но вдруг в дверь постучали. Она поспешно захлопнула Библию.

— Я готова! — крикнула она и быстрым шагом направилась к двери.

Адам стоял, держа в руках шляпу, он был серьезен и удручен, но выглядел, как всегда, мужественным и сильным.

— Я подумал, что вашему папе может что-нибудь понадобиться — какая-нибудь книга или что-то подобное. Я не знал, что захватить с собой, — произнес он.

Энджел проглотила комок в горле, потому что его забота сделала с ней то, что не смог сотворить шок последних часов. Она почувствовала, как на сердце ее потеплело, и решительно поборола это ощущение.

— Да, — проговорила она хрипло. — Книги. Ему понадобятся его книги. И еще ему нужна смена одежды. Его одежда вся… испорчена. Я соберу ему что-нибудь.

Она торопливо направилась через коридор в номер, который занимали Адам и ее отец. Адам пошел было за ней, но в последний момент передумал: он не хотел навязывать Энджел свое присутствие. Вероятно, ей захочется побыть одной, пока она будет делать то, что вполне может оказаться последней услугой человеку, которого она называет своим отцом.

Адам знал, что Джереми Хабер не вернется домой из больницы, если он вообще до нее доберется, и подозревал, что Энджел, конечно же, где-то в глубине души тоже это понимает. За свою жизнь он насмотрелся на умирающих людей, хороших и плохих, тех, чья смерть была возмездием, или тех, кто ее не заслужил, но любая смерть всегда вырывала какой-то кусок из его сердца, и эта рана потом долго кровоточила. Но никогда ничья смерть не казалась ему настолько несправедливой, как эта.

Джереми Хабер был хорошим человеком. Адам успел его полюбить и научился им восхищаться, а Адам никогда не восхищался кем попало, С момента знакомства со стариком он видел, что Джереми стар и болен и долго не протянет. Он подозревал, что сам Джереми не испытывал ни страха, ни паники оттого, что его час пробил.

Но Энджел… У Адама в горле стоял комок и сосало под ложечкой из-за Энджел. Она этого не заслужила. Она достойна лучшей доли, ей это просто необходимо. У нее в жизни и так было много потерь и много страданий, которые случились не по ее вине; разве есть хоть какая-то справедливость в том, что единственная цель ее жизни, ее единственное счастье будет вырвано у нее как раз тогда, когда она больше всего в нем нуждалась?

Взгляд Адама упал на Библию, лежащую на бюро. Он удивился, увидев такую вещь в ее комнате, но в то же время это почему-то не показалось ему странным. Он взял Библию в руки, рассеянно пробегая страницы. Ему хотелось бы знать, неужели Энджел читала ее, пока он не вошел в ее комнату, старалась ли она найти там хоть какое-нибудь утешение или надежду? Может быть, Джереми захочет, чтобы Библия была с ним в больнице.

Книга раскрылась, и Адам, пораженный, застыл в изумлении.

Целый рой вопросов промелькнул в его голове, а вместе с ними возникло множество возможных ответов. Ее скоропалительное решение уехать из Грин-Ривер. Головорезы в поезде. Ее неожиданная попытка обокрасть его в Денвере.

Ее пронзительный уверенный голос, категорично утверждающий: «У меня есть деньги!»

Он вынул крест из гнезда, где он хранился, и почувствовал, как куда-то глубоко, на дно его души, опустилось нечто похожее на отчаяние. Вес креста свидетельствовал о том, что он был сделан из настоящего серебра, и это означало, что камешки — целая дюжина камешков — тоже были настоящими. Откуда к Энджел могло попасть такое сокровище?

На этот вопрос был возможен только один ответ.

«Энджел, — думал он со смесью гнева и отчаяния. — Вот черт, Энджел…»

Если бы крест принадлежал ей на законном основании, она не держала бы это в таком секрете. Она бы не стала терпеть лишения и не поехала бы с ним через всю страну против своей воли, если бы могла продать этот крест.

Мужчина в нем — тот, что начал питать слишком сильную симпатию к женщине, доверять которой, он знал, было просто глупо, — принуждал его поговорить с ней откровенно, объявить о своей находке, потребовать объяснений в надежде, что ответ, который он получит, позволит ему жить, как прежде. Законник в нем понял все.

Он сжал зубы, и его взгляд стал жестким. Адам закрыл Библию и положил ее туда, где она лежала. Он слышал, как Энджел захлопнула дверь его номера, и, не раздумывая и не колеблясь ни мгновения, молниеносным движением положил крест себе в карман. Затем он повернулся лицом к двери.

Больница представляла собой ужасное место, и в первую минуту, войдя туда, Энджел в ужасе отшатнулась. Побеленные стены, блеклый, унылый пол. В помещении было сыро и пахло смертью и угасанием. Сестры в белых одеждах и белых головных уборах быстро сновали по узким коридорам, и так же быстро на Энджел нахлынули воспоминания.

Миссия, ее ноги, которые болели у нее после долгого стояния на коленях на каменном полу, бесконечные молитвы, тишина, одиночество…

В какой-то момент она остановилась, и только твердая рука Адама на ее локте заставила ее двинуться вперед. Где-то в недрах этого ужасного места лежит ее отец, одинокий, больной, страдающий. Она должна быть рядом с ним.

В длинной палате, куда их провели, стояли ряды кроватей, а в этих кроватях лежали люди — стонущие старики, мужчины среднего возраста лежали на простынях, испачканных кровью, здесь были даже молодые люди, страдающие от боли и недугов. Здесь пахло испражнениями и болезнями, и воздух был пропитан хриплым дыханием умирающих.

Одна из сестер подвела их к кровати Джереми, и Энджел упала на колени рядом с ним — ноги ее не держали.

Его лицо приобрело восковую бледность, глаза были обведены огромными темными кругами. У губ был синюшный оттенок, но из них все еще вырывалась слабая струйка дыхания.

Возле кровати стоял человек, это был другой врач, не тот, которого они видели раньше. Он посмотрел на Адама:

— Вы его родственник?

— Это мисс Хабер, — ответил Адам, — его дочь.

— Мы создаем ему максимально возможные удобства, больше мы мало чем можем ему помочь. Теперь это только вопрос времени, — тихо произнес он.

Энджел сердито подняла голову.

— Не говорите так! Как вы можете так говорить? Мы привезли его сюда для того, чтобы его вылечили! Это ведь ваша работа, разве не так? Ну так делайте все, чтобы ему стало лучше!

Доктор смутился и взглянул на Адама, но затем, видимо, передумал говорить то, что собирался сказать.

— Мы даем ему опиум, чтобы снять боль. Какое-то время он будет спать.

Энджел повернулась к отцу и положила руку ему на лоб.

— Я буду здесь, когда он проснется.

Доктор некоторое время постоял, не зная, что сказать, а потом молча ушел.

Адам тронул ее за плечо.

— Вам незачем оставаться здесь. Он…

— Я остаюсь, — упрямо заявила она, не глядя на него.

Он помолчал немного.

— Мне нужно уйти ненадолго. Я вернусь за вами после обеда.

Энджел не ответила. Она была рада, что он ушел, потому что теперь все стало, как раньше: только она и ее папа, как это было всегда. И как это должно было быть.

Она взяла его холодную руку и приготовилась ждать, когда он проснется.

Элистой Льюис, скупщик редких драгоценных камней и искусный ювелир, убрал лупу и неохотно вернул крест Адаму.

— Мне очень жаль, — вздохнул он. — Я не могу предложить вам сумму, равную стоимости этого изделия.

— Ничего страшного. — Адам откинулся на спинку маленького неудобного кресла возле покрытого черной скатертью стола, за которым напротив него сидел ювелир. — Я не собирался его продавать. Что вы можете о нем сказать?

Элистой Льюис облегченно вздохнул, узнав, что ценный предмет искусства не уплывет в руки его конкурентов, вновь положил крест на свою ладонь с длинными, изящными пальцами.

— Так… я бы сказал, что он испанский. Возможно, это святая реликвия. Он старинный, очевидно, древний. Но даже если бы он не представлял собой исторической ценности, я не мог бы оценить стоимость этих камней. Найти безупречный рубин такой величины, да еще эти сапфиры… — Он снова печально покачал головой. — Даже держать такой предмет в руках — и то большая честь.

Адам нахмурился:

— Значит, святая реликвия…

— Собственность Святой католической церкви, — пояснил ювелир. — Обычно ассоциируется с чудом и заключает в себе, как говорят, особые магические свойства… — Он неуверенно взглянул на Адама. — Могу я вас спросить, сэр, как к вам в руки попала эта вещь?

Адам покачал головой.

— Эта вещь мне не принадлежит. Я навожу справки об этом кресте по поручению моего друга. Есть ли какая-нибудь возможность выяснить, откуда она?

— У меня есть книги, — задумчиво произнес Льюис, — и я могу навести справки у своих коллег… Если вы оставите мне крест на вечер, думаю, уже завтра я смогу получить для вас ответ. Конечно же, я выпишу вам квитанцию, — поспешил он добавить.

Адам кивнул и поднялся.

— Я был бы вам весьма признателен.

С квитанцией в кармане он направился к выходу, а крест остался в сейфе ювелира, но в дверях Адам оглянулся. Элистой Льюис вопросительно посмотрел на него.

— Есть еще кое-что, о чем бы я хотел вас попросить, — проговорил Адам.

После полудня Джереми наконец открыл глаза. Через пару часов после прихода Энджел одна из сестер была настолько любезна, что принесла для нее стул, но у Энджел все равно ныла спина, а ее плечи подрагивали оттого, что она долго стояла, склонившись над Джереми, и смотрела, как поднимается и опускается его грудь, оценивая каждый его вздох, охраняя его, как страж, как будто одно ее присутствие могло сделать так, что беда минует его.

Его сухие губы задвигались, но он не произнес ни звука.

Энджел быстро вскочила на ноги и налила из кувшина воды в маленькую керамическую чашку. Он сделал пару глотков, большую часть воды пролив на грудь.

— Энджел, — произнес он. Его голос был скрипучим и чуть громче, чем шепот.

— Я здесь, папа. — Она положила руку ему на лоб.

Он был слишком слаб, чтобы улыбнуться, но улыбка светилась в его глазах.

— Ты выглядишь… усталой. Тебе нужно пойти домой, отдохнуть.

Она упрямо покачала головой:

— Нет, я не оставлю тебя. — Когда-то мать бросила ее в таком же месте. Она не поступит также с единственным человеком, которого она любила в своей жизни, с единственным человеком, который любил ее и которого она называла своим отцом.

Несмотря на все усилия, его глаза закрылись. Энджел показалось, что он как будто ускользает от нее, и она отчаянно пыталась придумать что-нибудь, чтобы этого не случилось.

— Папа, посмотри. — Она рылась в своей новенькой красивой сумочке, пока не нашла то, что искала. — Я тебе кое-что принесла. — Она вложила ему в руку маленький предмет. — Это морская раковина. Я нашла ее сегодня утром.

Если ты приложишь ее к уху, ты сможешь услышать шум океана.

И снова, когда он открыл глаза, в них был слабый проблеск улыбки.

— Я помню, — прошептал он. — Ты была такой хорошенькой, когда играла там, на берегу. Такой, как я всегда и мечтал. Ждал… так долго. Я рад, что смог увидеть это перед тем, как…

Энджел не могла дать ему договорить.

— Тебе уже лучше, папа, — заговорила она быстро. — Ты не кашлял весь день, и все, что тебе нужно сейчас, — это отдых. Скоро тебя выпишут, и когда ты…

Он сделал слабое движение головой, лежащей на подушке.

— Энджел, — прохрипел он. Чувствовалось, что ему стоило больших усилий говорить внятно, держать свои глаза открытыми и смотреть ей в глаза. — Я скоро покину тебя.

— Нет!

Он искал руку Энджел и, найдя, сжал ее. Пожатие его руки было слабым, что встревожило Энджел.

— Да, я покину тебя. Но это ничего, девочка. Все, чего я хотел, — это видеть тебя счастливой и чтобы о тебе заботились. Теперь твоя мать ждет тебя. У тебя есть дом, семья, и…

— Нет! — категорично повторила она. Ее голос был тихим и хриплым от гнева и слез испуга. — Я не хочу слушать такие глупости. Ты — единственная семья, которая мне нужна, и ты поправишься. Мне не нужна моя мать. Мне никто не нужен, кроме тебя.

Его глаза закрылись.

— Я так устал, извини… — Его голос стал совсем слабым. Энджел сильнее сжала его руку.

Через мгновение он пробормотал:

— Твоя мать… тебя любит, Энджел. Она тебе и вправду нужна. Гораздо больше, чем ты думаешь…

А затем он уснул, и его дыхание было все таким же поверхностным и хриплым, и, что бы сейчас Энджел ни сказала, это уже не имело значения.

Она вложила морскую раковину в его руку и, опустив голову на подушку рядом с Джереми, закрыла глаза.

— Мне она не нужна, — сквозь слезы проговорила она. — И я никогда не полюблю ее. Не покидай меня, папа…

Когда сестра вошла в комнату, Консуэло с трудом села на узкой жесткой кровати, на которой лежала, инстинктивно прикрывая рукой недавно заживший шрам на щеке. В руках сестры был маленький, завернутый в белье кулек, и, приближаясь к Консуэло, сестра Магдалена улыбалась.

— Вот она, — нежно произнесла сестра, положив ребенка на руки Консуэло. — Вот ваш маленький ангел.

Консуэло завороженно смотрела на личико спящей дочурки, и у нее перехватывало дыхание. Такая маленькая, а уже само совершенство. Ее кожа успела утратить обычную для новорожденных красноту и была цвета персика и сливок; сестры расчесали густую копну ее темных волос, и они лежали на ее головке сверкающей волной. Она спала, поджав губки, подложив под щечку крошечную ладошку и согнув длинные изящные пальчики.

— Ax, — прошептала Консуэло и больше не могла вымолвить ни слова. Затем она взглянула на сестру Магдалену:

— Она и впрямь похожа на ангела, правда?

Сестра кивнула и осторожно присела на кровать рядом с ней.

— Детей посылает Господь.

— Да, — спокойно согласилась Консуэло, и лицо ее омрачилось болью. — Даже если они появляются совсем не по велению Господа.

Сестра Магдалена нежно провела пальцем по щечке младенца.

— Она обрела свой дом среди нас, дитя мое, ибо как бы долго ни пришлось ждать, чтобы найти кого-то…

— Нет, — перебила ее Консуэло. Инстинктивно она обняла ребенка, и спящая малышка пошевелилась. — Нет, я вернусь за ней. Мне нужно найти работу и дом для нее, но она — моя. Я никому не отдам ее.

Сестра выглядела обеспокоенной.

— Ты уверена, дитя мое? То, что ты задумала, будет трудно осуществить. А она такой прелестный ребенок. Есть много прекрасных бездетных пар, которые…

— Нет, — твердо повторила Консуэло. — Это мой ребенок. Моя Энджел. Я сделаю все возможное, и я вернусь за ней. — Она беспомощно взглянула на сестру. — Разве вы не видите, что я люблю ее? Она единственное существо в моей жизни, которое полностью мне принадлежит, и… я люблю ее.

Сестра Магдалена улыбнулась и погладила руку Консуэло.

— Я понимаю тебя. И ради этой любви, которую мать испытывает к своему ребенку, Благословенная Дева тебе поможет и вновь тебя к ней приведет.

Консуэло смотрела на спящего младенца, трогала его крошечную ручку, гладила шелковистые волосики.

— Я обязательно вернусь, — шептала она. — Я не смогу жить без тебя. Мне нужно уехать ненадолго, чтобы найти нам дом, но я вернусь и заберу тебя. Обязательно.