"В кругу королев и фавориток" - читать интересную книгу автора (Бретон Ги)

ВОЙНА ВЛЮБЛЕННЫХ

Однажды Генрих III, лежа в постели, беседовал со своими приближенными. Неожиданно вошел один из его милашек, тщательно прикрыл за собой дверь, задернул драпировку, заглушавшую шум голосов, и подошел к королю:

— Сир, берегитесь, — сказал он. — Ваш брат продолжает плести заговор. Благодаря королеве Маргарите он находится в постоянной связи с сеньорами из Фландрии и гугенотами и сейчас готовится взять к себе на службу немецкую армию. А между тем вы с ним дружески общаетесь. Вот и сегодня вечером вы разрешили ему участвовать в охоте, которая состоится завтра в Сен-Жермене. Не совершаете ли вы неосторожность? Что он там будет делать? Гнать оленя или встречаться с людьми, которые желали бы видеть его на троне?

Тут все милашки, ненавидевшие Франциска, дружно запели хором:

— Это неожиданное желание отправиться на охоту вызывает подозрение.

— Кстати, — продолжил вошедший, — я только что узнал, что он нынче вечером получил таинственное письмо.

Генрих III, мертвенно-бледный, поднялся с постели, быстро накинул халат и стремительно направился к матери. «Он был так взволнован, — пишет Маргарита, — будто объявили всеобщую тревогу и будто враг стоял у порога».

— Как же так, Мадам? — воскликнул он. — О чем вы думали, когда просили меня разрешить моему брату поехать на охоту? Разве вы не видите, какой опасности вы подвергаете мое государство, если он будет в этом участвовать? Нет сомнения, что эта охота превращается в весьма опасное мероприятие. Я сейчас же иду взять под стражу его и его людей и прикажу обыскать у него все сундуки. Я уверен, что мы обнаружим там много интересного.

После этого он вызвал дворцовую охрану и приказал:

— Следуйте за мной.

Маленькая вооруженная группа чуть ли не бегом двинулась по длинным луврским коридорам, направляясь в апартаменты герцога Анжуйского.

В ужасе от того, что король в состоянии гнева, чего доброго, еще убьет на месте Франциска, королева-мать прямо в ночной рубашке последовала за процессией. Вслед за ней на всякий случай трусцой бежали факельщики и несколько дам из свиты. У последних руки были заняты множеством одежды, которая могла понадобиться Екатерине Медичи, чтобы в случае чего предстать перед публикой в приличном виде.

Эти комичные скачки продолжались несколько минут. Перед комнатой Франциска все остановились, переводя дух.

— Откройте немедленно, — крикнул Генрих III, стуча кулаком в дверь.

Мирно спавший герцог Анжуйский отпер дверь и высунул голову. Вся орда тут же ввалилась в комнату, отшвырнув его к кровати. И тут удерживаемому стражей герцогу пришлось выслушать из уст короля поток оскорблений, в то время как лучники принялись шарить по сундукам, вытряхивать содержимое из всех ящиков, вспарывать мягкую обивку кресел, в результате чего комната мгновенно превратилась в лавку старьевщика.

Королева-мать, глядя на весь этот беспорядок, горько плакала, закутавшись в старый плащ.

Устав осыпать брата проклятиями, король, которому не терпелось узнать содержание таинственного письма, о чем ему сообщил «милашка», вместе с другими занялся его поисками. Вывернув все карманы разбросанной повсюду одежды, перетряхнув все вазы, содрав со стен картины, он наконец откинул простыню на постели и вдруг заметил маленький прямоугольный листок; но, прежде чем он успел протянуть руку, листок схватил Франциск. Задохнувшийся от ярости Генрих III кинулся на него, и оба брата боролись несколько мгновений, катаясь по кровати.

Екатерина Медичи вмешалась:

— Ваше величество, вы — король Франции, и что же вы себе позволяете!

Генрих III отпустил герцога Анжуйского. С трудом овладев собой, он произнес:

— Я приказываю вам дать мне прочесть это письмо.

Франциск упал на колени и стал уверять, что содержимое письма никакого отношения к политике не имеет.

Тогда к нему приблизилась охрана и так скрутила ему руку, что письмо само выпало.

Король быстро схватил изрядно помятый листок, прочел несколько фраз и раздраженно швырнул его на пол.

То было очень нежное письмо, написанное рукой м-м де Сов, с которой Франциск только что возобновил отношения.

Генрих III совершенно не ожидал этого. Маргарита в своих «Мемуарах» пишет, что «он был так же сконфужен, как Катон, который в Сенате требовал, чтобы Цезарь показал всем принесенное ему письмо, и утверждал, что это необходимо для блага Республики, а когда Цезарь показал, то оказалось, что это всего-навсего любовная записка сестры самого Катона, адресованная Цезарю».

Униженный тем, что оказался в смешном положении, король приказал г-ну де Лоссу держать герцога Анжуйского под стражей и не допускать его общения ни с кем. После этого король отправился к себе досыпать, в то время как Лувр потихоньку приходил в себя после треволнений, вызванных любовным письмом…

Оставшись наедине с охраной, Франциск поинтересовался, не постигла ли его сестру Маргариту, к которой, несмотря на м-м де Сов, он по-прежнему питал нежные чувства, та же участь, что и его, и не находится ли она под стражей.

— Нет, — ответил г-н де Лосе. Герцог Анжуйский вздохнул:

— Какое для меня облегчение знать, что моя сестра на свободе, — произнес он, — и, несмотря на это, я уверен, она все равно меня очень любит и предпочла бы быть пленницей вместе со мной, чем свободной, но без меня.

Сказав это, он стал умолять своего стража пойти к королеве-матери и попросить ее уговорить короля на то, чтобы его обожаемой сестре было позволено разделить с ним неволю.

На рассвете следующего дня г-н Лосе с согласия Екатерины Медичи, послал за Маргаритой. Маргарита еще не знала о том, что произошло ночью. «С лицом, залитым слезами», она примчалась к брату и бросилась в его объятия, восклицая, «что и ее жизнь, и все, что у нее есть, принадлежит ему, и один только Бог может помешать ей быть рядом с братом, в каких бы условиях он ни оказался; и что если ее силой станут уводить отсюда и не позволят быть вместе с Франциском, она убьет себя прямо у него на глазах».

Как пишет Дре дю Радье: «Вот какой жестокой может быть братская любовь».

Через два дни король по совету матери предоставил герцогу Анжуйскому полу свободу, чем он немедленно воспользовался, чтобы при содействии Маргариты подготовить свой побег. А спустя несколько недель лунной ночью Франциск покинул Лувр, спустившись из окна по веревке, бегом добрался до аббатства, находившегося неподалеку, за городскими стенами, пришел в селение, вскочил на лошадь и умчался в Анжер.

После отъезда брата Маргарите стало скучно в Лувре, и так как она «испробовала», кажется, всех мужчин, какие были при дворе, то и обратилась к Генриху III с просьбой уехать к своему мужу в Нерак.

Король, который со дня побега герцога Анжуйского все не мог успокоиться, собирался снова отказать ей, но тут вмешалась Екатерина Медичи:

— Дочь моя, вы поедете в Гиень, и сопровождать вас буду я.

Можно не сомневаться, что Екатерина Медичи согласилась навестить своего зятя отнюдь не по доброте душевной, а из политических соображений.

На протяжении многих месяцев в Лангедоке наблюдалось активное брожение гугенотов, которое ее очень беспокоило. Чтобы предотвратить новую угрозу гражданской войны, флорентийка сочла разумным побывать на месте и увидеть все собственными глазами.

Отъезд был обставлен с большой помпой. В путь отправились 2 августа 1578 года. До самого последнего мгновения, король, не устававший ревновать к своему брату, «делал все, что мог, чтобы внедрить себя в сознание Маргариты, разрушив при этом образ герцога Анжуйского. Но это ему не удалось».

Желал ли он ее по-прежнему? Вполне возможно. И теперь с горечью смотрел, как она уезжает, прекрасно зная, что, не будь он так неловок, он смог бы вновь испытать с Марго удовольствия, которые уже пережил однажды, в свои пятнадцать лет.

Воспоминание об этом было волнующим, жгучим, волшебным, и никакие милашки никогда не смогут его заглушить…

Длинная вереница карет миновала Турень, Пуату, повсюду вызывая шумный энтузиазм народа, счастливого видеть двух королев и такое множество следовавших за ними хорошеньких женщин. Ради улучшения отношений с некоторыми вождями гугенотов Екатерина Медичи нашла нужным взять с собой свой Летучий эскадрон в полном составе. Кроме них, в поездку была взята и м-м де Сов, разделявшая когда-то ложе Генриха Наваррского…

Так что флорентийка ехала через всю Францию под крики приветствия, везя своему зятю одновременно и жену, и любовницу.

Это любопытное обстоятельство было известно Маргарите, но оно не только не шокировало ее, а еще и забавляло.

— Присутствие м-м де Сов сделает мой приезд гораздо более приятным для мужа, — говорила она, смеясь. — Впрочем, мы с ней очень привязаны друг к другу.

Возможно, она была лесбиянкой, и между ней и м-м де Сов имелись свои отношения; впрочем, в этом мире совершенство — вещь крайне редкая.

Пока же королева Наваррская вела жизнь довольно простую. Среди сопровождавших ее мужчин она выбрала молодого человека, мужскую силу и искусство которого она уже имела возможность оценить во время остановок. Она говорила с улыбкой, что это «ее маленький дорожный любовник».

Этот юноша умел играть на лютне. Звали его Гийом Распо. Он был участником частного квартета королевы, в состав которого входили один скрипач, еще один лютнист и волынщик. В Этампе Маргарита пригласила его в свою комнату под предлогом, что хочет послушать, как он играет соло. Гийом, ничего не подозревая, явился с инструментом под мышкой.

Едва он вошел, его тут же повалили на кровать, частично раздели и вынудили принять участие в дуэте, главной мелодией для которого были одни лишь вздохи.

И с этого момента Маргарита каждый вечер принимала у себя своего музыканта.

Все, разумеется, знали об этой связи, поскольку вулканическая королева Наваррская не имела обыкновения скрывать свои увлечения. Такое отсутствие стыдливости оказалось даже причиной одной любопытной истории, которая очень повеселила девиц из Летучего эскадрона и офицеров свиты.

Во время одной остановки в Шинонском лесу Марго вместе с Гийомом Распо углубилась в чащу.. Поблуждав какое-то время среди зарослей, они набрели наконец на уютную, устланную мхом поляну, где и улеглись. Через несколько мгновений они уже наслаждались друг другом, приведя в полный беспорядок одежду и раздавив росшие вокруг грибы. Неожиданно раздавшийся треск ветвей заставил любовников поднять голову. Среди деревьев они увидели великолепного оленя, который взирал на них с надменным видом.

Перепуганный лютнист буквально окаменел и распростерся всем телом, стараясь собою, точно щитом, прикрыть королеву Наваррскую.

Животное, сильно заинтригованное, приблизилось, обнюхало лежащих на траве, которые не смели пошевелиться, и своим огромным языком лизнуло Марго в лицо. Молодая женщина едва не лишилась сознания (что, конечно, было бы ужасно, принимая во внимание обстоятельства), но тут шумная компания крестьян появилась на поляне, и одним гигантским прыжком олень скрылся в лесу.

В то же время на поляну выехали несколько всадников в полном охотничьем снаряжении.

— Он побежал туда, господа, — объяснил один из крестьян. — А сначала он лизнул эту прекрасную даму, которая сильно испугалась.

Потом, повернувшись к Маргарите и Гийому, по-прежнему лежавшим в той позе, в какой их застал олень, крестьянин добавил:

— Вы можете встать, он убежал. Крайне смущенные, любовники обратились к охотникам с несколько натянутой улыбкой:

— Спасибо! — пробормотал Гийом. — Спасибо!

И, как говорит мемуарист, поведавший этот исторический анекдот, «лютнист и королева Наваррская, оставаясь прижатыми друг к другу и напоминая животное о двух спинах, хотя Гийом Распо давно лишился всяких сил, не решались подняться из боязни обнаружить свой срам».

Тут только и всадники, и крестьяне поняли наконец, в каком критическом положении оказались Марго и ее любовник, и всех их охватил такой неудержимый и громогласный хохот, что на этот смех сбежались многие дамы из свиты.

Узнав королеву Маргариту, молодые женщины кинулись к ней:

— Вы не ушиблись, Мадам?

Всадники же со смехом отвечали, что если и можно говорить о боли, то об очень приятной, и рассказали все приключение в деталях. Чтобы заставить их покинуть место происшествия, пришлось намекнуть им, кто такая Маргарита.

Страшно испугавшись, они тут же пустили коней в галоп, а крестьяне, дрожа, бросились врассыпную и исчезли в зарослях…

И только после этого любовники смогли «привести себя в порядок, принять невинный вид собирателей цветочков» и вернуться к своей карете.

Эта история, о которой сразу узнали все участвовавшие в путешествии, изрядно повеселила любителей сплетен, привела в негодование Екатерину Медичи, расстроила канцлера Пибрака, который был влюблен в Маргариту, но отнюдь не прервала ее связь с лютнистом…

В дальнейшем путешествие продолжалось без осложнений, и 2 октября королева Наваррская встретилась со своим мужем в городе Ла-Реоль. Отметив, что Генрих не выказал особой радости при виде своей супруги, Екатерина Медичи выдвинула вперед м-м де Сов. Однако эта по-прежнему восхитительная женщина больше не нравилась Беарнцу. Он вежливо поздоровался с ней, бросив при этом взгляд на девиц из Летучего эскадрона, которые в надежде понравиться вились перед ним, точно преданные таксы. И вдруг глаза его вспыхнули. Он увидел среди этой стайки красавиц на удивление красивую брюнетку, которую звали м-ль Дейель.

Эта юная особа с бархатистым взглядом была гречанкой. Ее экзотическая красота пришлась по вкусу Наваррцу, и он тут же без всякого стеснения заявил теще, что у нее в свите есть одна из самых красивых девушек, каких он когда-либо встречал в своей жизни. Потом он взял жену за левую руку, м-ль Дейель за правую, сказал, что очень устал, пока добирался в Ла-Реоль, и потому собирается немедленно отправиться спать.

Маргарита расположилась в одной комнате, молодая гречанка в другой, а Генрих всю ночь только и делал, что сновал между ними, одетый более чем легко.

Наутро у каждой был довольно помятый, но довольный вид.

Впрочем, в своих «Мемуарах» Маргарита Наваррская признается: «Король, мой муж, сильно влюбился в Дейель, что, однако, ему не помешало и мне оказать честь и проявить дружеское расположение, о каком я только могла мечтать…»

После длительного пребывания в Тулузе, 15 декабря 1578 года, Маргарита въехала наконец в Нерак, свою столицу.

Старый замок, принадлежащий дому Альбре, был далеко не так благоустроен, как Лувр. Не было в нем и привычного веселья. Принцы-гугеноты, окружавшие Генриха Наваррского, отличались суровым нравом, демонстрировали сверх добродетель и презрительное безразличие к увеселениям.

Марго же, наоборот, обожала роскошь, удовольствия, балы, и потому она решила, не откладывая в долгий ящик, изменить тягостную атмосферу, царившую в Нераке.

Сразу же по своем приезде она устроила несколько веселых танцевальных вечеров, во время которых Гийом Распо и его друзья привели наваррцев в замешательство, сыграв для них танец «Вольта» в новом трехдольном размере, от которого Генрих III был просто без ума и который немцы впоследствии окрестили Walzer, прежде чем он распространился повсюду под названием «вальс»…

Так как первые танцевальные вечера пользовались очень умеренным успехом, девицам из Летучего эскадрона было поручено как следует расшевелить протестантов. И им это удалось гораздо лучше, чем упомянутому танцу, потому что все они были восхитительны и славились способностью зажечь самых целомудренных. «В результате, — пишет один хронист, — дворяне очень быстро переняли привычку, танцуя с дамами, все чаще класть руку значительно ниже талии, хотя все, что было выше, выглядело не менее аппетитно». Короче, под благотворным влиянием Марго замок в Нераке очень скоро превратился в настоящий дом терпимости, а единоверцы Наваррца, избавившись от своих комплексов, научились видеть жизнь в ином свете.

Сюлли рассказывает в своих «Мемуарах»: «Отныне для придворных любовь стала самым серьезным занятием; смешение двух королевских дворов, ни один из которых не уступал другому в галантности, привел к неожиданному для всех результату: придворное общество безоглядно отдалось удовольствиям, пирам и галантным празднествам».

Неудивительно, что такая атмосфера сильно влияла на речь людей. Любые шутки, даже самые развязные, считались приемлемыми. Однажды кто-то сказал Екатерине Медичи (у нее была репутация любительницы мужчин хорошего телосложения, «то есть мужчин, имевших инструмент любви значительных размеров»), что протестанты дали самой большой пушке прозвище «королева-мать». Флорентинка поинтересовалась, почему.

— Потому, — ответили ей, — что у этой пушки самый большой калибр, да и сама она больше всех остальных орудий.

Екатерина не только не обиделась, но еще и посмеялась от души над этой более чем грубой шуткой.

Зима прошла для придворных в бесконечных увеселениях, и королева-мать попыталась воспользоваться всеобщим хорошим настроением и заставить вождей гугенотов принять ее условия мира. Улыбающаяся, постоянно в веселом расположении духа, она производила впечатление открытой и честной, и трудно было поверить, что в это же время втайне она замышляла такие махинации, секрет которых был ведом только ей. Ока надеялась, что, увезя м-ль Дейель обратно в Лувр, сможет заманить Наваррца в Париж и тем самым внести раскол в лагерь протестантов.

Таким образом, юной гречанке предстояло привязать к себе Беарнца всеми возможными способами, в том числе и самыми порочными. В связи с этим в Нераке случались ночи, когда никто не мог глаз сомкнуть из-за криков, доносившихся из комнаты короля…

В начале весны 1579 года Екатерина Медичи решила, что благоприятный момент для осуществления ее намерений наступил: она объявила о своем отъезде. И тут же м-ль Дейель явилась к Генриху Наваррскому и, заливаясь слезами, сказала, что она должна сопровождать королеву-мать.

Но Беарнец был значительно хитрее, чем о нем думала Екатерина, и сразу почуял расставленную для него ловушку.

— Прощайте. Я буду жалеть о вашем отъезде всю свою жизнь, — сказал он просто.

Молодая девушка и представить себе не могла, что ее миссия может окончиться провалом. Она посмотрела на короля с изумлением.

— А если бы вы поехали со мной, сир? — прошептала она.

Наваррец улыбнулся, обнял ее и проводил до двери, ничего не ответив. На этот раз ему все было ясно.

Узнав об этой неудаче, Екатерина Медичи пришла в негодование, потребовала к себе м-ль Дейель и, когда та явилась, собственноручно выпорола ее. Подобное наказание может удивить читателя. А между тем королева-мать часто прибегала к нему, поскольку получала от этого большое удовольствие. Она действительно была садисткой и извращенкой. Брантом сообщает, что ей нравилось, сорвав одежду со своих компаньонок, лупить их ладонью по ягодицам, «нанося частые, звучные и довольно болезненные шлепки». При этом, добавляет он, «особое удовольствие она испытывала, видя шевеление своих жертв, заставляя извиваться тела и вздрагивать ягодицы, которые под ее ударами являли собой зрелище странное и приятное».

«Иногда она не раздевала их полностью, а лишь приказывала задрать юбку (в те времена женщины не носили панталон) и начинала то кудахтать над ними, то хлестать по ягодицам, чтобы заставить их либо смеяться, либо плакать, в зависимости от того, какой повод они ей подали; от созерцания обнаженных тел у нее до такой степени разгорался собственный аппетит, что часто после проведенных ею экзекуций она отправлялась удовлетворять его с каким-нибудь достаточно сильным и здоровым галантным мужчиной».

В означенный вечер ей не пришлось воспользоваться тем приятным состоянием, в которое ее привел исхлестанный зад м-ль Дейель, потому что она собирала чемоданы, чтобы покинуть Нерак на следующий день, не солоно хлебавши вместе со своим Летучим эскадроном, таким же жалким, как она.

Генрих очень быстро забыл прелестную гречанку. Вместо нее он взял себе в любовницы м-ль де Ребур, фрейлину из свиты Маргариты; но и эта связь не была долгой. Однажды вечером он обнаружил среди молодых женщин, которыми теперь кишмя кишел замок в Нераке, восхитительную блондинку, которую звали Франсуаза де Монморанси, и стал ее любовником.

Так начался необыкновенный роман…

Этой девушке, которую при дворе все звали прекрасная Фоссез, потому что отцом ее был барон де Фоссез, было всего пятнадцать лет. Маргарита Наваррская сообщает в своих «Мемуарах», что в то время Франсуаза была «совсем ребенком и очень мила». Иначе говоря, девственницей…

Генрих Наваррский познакомился с ней, когда лежал в постели из-за какой-то не очень серьезной болезни. Впервые она появилась, следуя позади Маргариты, а потом взяла за обыкновение являться каждый день и рассказывать Наваррцу все дворцовые сплетни. Шаловливая девчонка, она залезала с ногами к нему на постель, обнимала его, дергала за бороду, а он в это время гладил ее ноги. Когда ему стало немного лучше,, он начал потихоньку вставать и делать несколько шагов по комнате, держа ее нежно за талию.

Но, как только он совсем поправился, он снова лег в постель..

Но уже с ней…

По утверждению нескольких историков, Маргарита не осталась безразличной к этой новой привязанности Беарнца. Согласно Мезере, она наказывала «дамам из своей свиты завлекать всех мужчин из окружения, ее мужа в сети и сделала так, чтобы он сам клюнул на прелести прекрасной Фоссез, которая всего-навсего прекрасно усвоила уроки своей хозяйки».

Зная, что ее муж — натура непостоянная, порхающая, она подумала, что при этой малышке, «целиком зависящей от нее», риск получить от мужа развод заметно для нее уменьшается. Ей также казалось, что она сможет использовать эту новую связь короля для оправдания собственного беспутства в глазах окружающих…

К тому моменту, о котором идет речь, она была любовницей молодого и красивого виконта де Тюренна, герцога Бульонского, преданнейшего друга Генриха Наваррского. После того как она пошутила над ним, сказав, что «находит его фигуру не очень пропорциональной, особенно в одном месте, и сравнив ее с облаками, у которых нет ничего, кроме внешних очертаний», у нее появилась возможность убедиться, что внешность молодого человека не обманчива, и тогда она сделала его своим любовником. Но, хотя природа на него не поскупилась, оказалось, что красавец-гугенот не отличался изысканными манерами. Однажды вечером, сообщает Тальман де Рео, «будучи совершенно пьян, он облевал Маргарите всю грудь, пытаясь повалить ее на кровать». У Маргариты, которая тратила долгие часы на уход за своим телом, умащивая его всевозможными маслами, эта выходка вызвала крайнее отвращение. И все-таки она простила своего поклонника, «не желая лишиться возможности пользоваться тем лучшим, что она в нем обнаружила».

Вместе с пылким виконтом она устраивала бесконечные балы и маскарады, во время которых хорошим тоном считалось вести себя безобразно. Разумеется, Марго хватало такта не требовать у мужа денег на оплату всех этих увеселений, где она ему же наставляла рога. Нет, за деньгами она обращалась к добряку Пибраку, все еще влюбленному в нее и потому постепенно разорявшемуся без малейшей надежды на взаимность.

Но известно, что иногда и овцы взбрыкивают. В одно прекрасное утро, оскорбленный тем, что Маргарита и Тюренн постоянно подсмеиваются над ним, Пибрак покинул Нерак, возвратился в Лувр и в подробностях рассказал Генриху III о том, что происходит при дворе короля Наваррского.

Король пришел в ярость, обозвал сестру потаскухой и тут же послал Беарнцу письмо, в котором сообщал ему о беспутстве Маргариты.

Наваррец, которому впору было замаливать собственные грехи, сделал вид, что ничему из написанного не верит, однако не отказал себе в удовольствии показать письмо французского короля Тюренну и Маргарите. Маргарита, возмущенная очередной низостью брата, решила отомстить ему и с этой целью побудить мужа объявить королю войну. Предлог для войны был очень незамысловатый: города Ажан и Кагор, преподнесенные ей мужем в качестве приданого, были незаконно присвоены Генрихом III.. Надо было только слегка раззадорить Наваррца…

И Марго, ловкая штучка, преуспела в этом. Она призвала к себе юную Фоссез:

— К нам сюда приходит из Лувра много писем, в которых полно издевательских высказываний в адрес королевского двора в Нераке. Я хочу, чтобы вы показали их королю, моему мужу, сильно при этом возмущаясь и стараясь вызвать возмущение короля. Обычно он склонен по любому поводу посмеяться, теперь желательно, чтобы он рассердился.

Франсуаза взяла несколько писем, показала их своему любовнику, но не решилась ломать комедию, согласно инструкциям Маргариты. Вечером она явилась к ней в слезах и призналась, что оробела.

Марго простила ее, поскольку Франсуаза была еще совсем юной, и вместо нее дала то же поручение особе более развращенной и ловкой, по имени Ксент, бывшей у нее в услужении в качестве горничной. Сначала она заставила ее стать любовницей Наваррца. После этого дала ей те же поручения, что и Франсуазе.

Ксент тут же добилась нужного результата: Наваррец разорвал показанные ему письма в клочья и страшно разозлился на Генриха III..

И вот тогда юная Фоссез, преодолев свою застенчивость, вступила в игру.

— Вы должны отомстить за подобные оскорбления, объявив войну королю Франции и отняв у него города Кагор и Ажан, — сказала она.

Спустя несколько дней Наваррец уже готовился к войне, которую Агриппа д`Обннье с полным основанием назвал «войной Влюбленных». Впрочем, вот что по этому поводу говорит сам автор «Всемирной истории»:

«Мы коснулись, — пишет он, — ненависти, которую питала королева Наваррская к королю, своему брату. Она сделала все, чтобы любой ценой навязать ему войну. Эта искусная дама воспользовалась влюбленностью своего мужа к прекрасной Фоссез, чтобы внедрить в его сознание именно те решения, которые нужны были ей. Эта девочка, по молодости лет, была сначала робкой и боязливой и не могла выполнить того, что ей было поручено хозяйкой. Тогда в помощь ей королева пригласила свою горничную по имени Ксент, с которой король сблизился. Горничная, более смелая и решительная, без всякого стеснения сообщала королю все новости, которые королева Наваррская получала из Франции или сочиняла, будь то слова презрения, произнесенные французским королем у себя в кабинете, или насмешливые замечания, сказанные на его счет Монсеньером братом короля или герцогом де Гизом в разговорах с дамой де Сов. Она сумела привлечь к задуманному ею делу любовниц всех тех, кто мог так или иначе повлиять на короля. Ей и самой удалось использовать для этого виконта Тюренна, сильно влюбившегося в нее…»

По истечении нескольких недель Марго уже не было нужды давать наказы своим помощницам, потому что письма, приходившие из Парижа, содержали столько издевок, оскорблений и просто площадных выражений в адрес Наваррского двора, что дамы Нерака почувствовали себя смертельно оскорбленными. Все они жаловались на это своим любовникам и теперь уже по собственной инициативе стали побуждать их отомстить королю Франции.

В начале 1580 года, доведенный до белого каления красоткой Фоссез и сеньорами протестантами, Наваррец, наконец, созрел для войны.

«Мы видели, — пишет Дре дю Радье, — как начиналась эта война, во главе которой, вне всякого сомнения, была юная Фоссез».

К военным действиям приступили немедленно. Сражались яростно по всей Гиени, и Наваррцу удалось взять Кагор.

В отместку за это солдаты маршала Бирона забросали пушечными ядрами многие города гугенотов, так что в них начались пожары. Находясь в Нераке, Маргарита чувствовала себя в полной безопасности, потому что ей удалось вытянуть из Генриха III согласие на то, чтобы этот город «считался нейтральным» при условии, что самого Наваррца там не будет.

«Но, — сообщает в своих „Мемуарах“ Маргарита, — это условие нисколько не помещало королю, моему мужу, часто приезжать в Нерак, где мы тогда находились, Мадам его сестра и я, поскольку он по своей природе любил нравиться дамам, хотя и был в то время сильно влюблен в Фоссез…» [10]. Именно по этой причине он явился однажды в Нерак вместе со своим войском и пробыл там три дня, настолько ему не хотелось расставаться с приятным обществом и отказаться от сладостного времяпрепровождения…»

А маршал Бирон только и ждал этого случая. Он тут же примчался со своей армией и «дал семь, не то восемь пушечных залпов по городу, из коих один угодил прямо в королевский замок».

Так что именно любовь была причиной разрушения Нерака…

В ноябре герцог Анжуйский предпринял несколько попыток договориться о мире, в результате которых во Флексе был подписан мирный договор (26 ноября 1580 года).

«Война Влюбленных» окончилась. Она отомстила за поруганную честь ветреных дам Наваррского двора и унесла пять тысяч жизней.