"Наполеон и женщины" - читать интересную книгу автора (Бретон Ги)

БОНАПАРТ ИЗ ЛЮБВИ К ЖОЗЕФИНЕ ПОКРЫВАЕТ СЕБЯ СЛАВОЙ В ИТАЛИИ

В конце апреля 1798 года Бонапарт вступил в Италию во главе армии, образованной из отрядов оборванцев, именовавшихся солдатами Директории.

Он разработал план разгрома австрийцев во главе с генералом Болье и пьемонтцев короля Сардинии, союзника Австрии.

Австрийцы же, уверенные в превосходстве шестидесятитысячной хорошо обученной и экипированной армии над тридцатью восемью тысячами изголодавшихся «босоногих французов» с трехцветными кокардами, предполагали одним ударом расправиться с Бонапартом и, не останавливаясь, победоносно маршировать до Лиона.

Бонапарт воодушевлял свою армию обещаниями грабежей.

Орда восторженно восклицала:

— Вот это вождь! Этот знает, чего хочет. Но этот молодой генерал, которому предстояло создать замечательнейшую армию всех времен, думал только о своей жене. На каждом самом крохотном привале он бежал к большому пню, к барабану, к плоскому камню и строчил письмо Жозефине, которое тотчас же отправлялось эстафетой в Париж.

Вечерами, на бивуаках, солдаты уважительно поглядывали на молчаливого генерала, уверенные, что он обдумывает план завтрашнего сражения. Они были бы очень удивлены, узнав, что он в это время мечтает о сладострастном теле Жозефины. И они меньше волновались бы, глядя на насупленные брови Бонапарта, если бы знали, что его гнев изольется не в замысле кровавой битвы, а в письме, полном кипящей ревности.

Воображая Жозефину, окруженную парижскими волокитами и щелкоперами, маленький корсиканец испытывал муки ада.

Он писал 7-го апреля из Альбенга (я почтительно сохраняю его орфографию);

«Девятнадцатилетний любовник» создан воображением Бонапарта, но он не знал, что действительность намного превосходит его фантазию.

Потому что Жозефина продолжала развлекаться, как до замужества, каждую ночь принимая темпераментных мужчин, способных удовлетворить ее аппетиты.

Желая поскорее окончить войну, чтобы воссоединиться с женой, Бонапарт набросился на австрийцев с необычайным пылом, чего они вовсе не ожидали.

В пятнадцать дней он одержал шесть побед, захватил двадцать одно вражеское знамя, опустошил музеи, присвоив полторы сотни картин и другие сокровища, ограбил библиотеки, стал обладателем пятидесятимиллионного богатства и подписал перемирие с Пьемонтом.

Преисполненный гордости, Бонапарт жаждал продемонстрировать свое могущество перед Жозефиной. Он стал настойчиво призывать Жозефину в Италию.

Но Креолка не имела никакого желания променять негу Парижа на дискомфорт полей сражении. Кроме того, она была так влюблена в своего последнего любовника, гусарского лейтенанта Ипполита Шарля, что и не помышляла его покинуть.

Неделя за неделей из Италии летели мольбы приехать, она отказывалась снова и снова, и отговорки были так лживо-небрежны, что Бонапарт изнемогал от ярости и ревности.

Послушаем Мармона:

Бедняга! Жозефина в этих делах вовсе не нуждалась в помощи мужа и превосходно справлялась сама.

В июне, устав надеяться и отчаиваться, Бонапарт отправил Жозефине горестное письмо, орфографию которого я почтительно сохраняю:

"Моя жизнь — непрерывный кошмар, отчаяние омрачило мою душу. Ты больна, ты меня любишь, ты беременна. А я так виноват перед тобой, что не могу оправдать себя. Я возмущался тем, что ты не едешь ко мне, а ты была больна. Прости меня, мой нежный друг. Любовь, которую ты мне внушила, отняла у меня Разум: и он никогда не вернется ко мне. Придется с этим примириться.

Пока ты не написала мне, самые зловещие предположения наполняли мою душу; я ни на что уже не надеялся, мечтал только о том, что бы последний и единственный раз прижать тебя к сердцу и вместе умереть.

Ни минуты покоя, ни минуты утешения, ни минуты надежды не было у меня до того, как я получил твое большое письмо, где ты сообщила о своей болезни.

Жозефина, как ты можешь столько времени мне не писать? Твое последнее письмо, моя нежно-любимая от третьего флореаля! Письмо о том, что ты в ближайшее время не приедешь — я. еще не смог примириться с этим, и все же ношу это письмо на груди, и твой портрет, и все остальные письма… Я без конца перечитываю их, смотрю на любимое лицо…

Я без тебя — ничто. Не могу понять, как я жил без тебя прежде. О Жозефина, владычица моего сердца, неужели ты будешь снова откладывать свой приезд, слушать дурных советчиков, которые хотят удержать тебя в Париже, продлить мою разлуку с тобой? О, я подозреваю весь свет! Всех, кто тебя окружает! Но я твердо надеюсь, что ты уедешь из Парижа до 5-ого и 15-ого будешь в Милане…

Все мои мысли прикованы к твоей спальне, к твоей постели, к твоему сердцу…

Ты знаешь, что я не вынес бы, если бы у тебя был любовник… Если бы я узнал об этом, увидел его, я в тот же миг растерзал бы его сердце.., а потом… может быть, посягнул бы и на твою священную для меня жизнь… Но нет, я не смог бы… но я сам ушел бы из жизни, в которой и сама добродетель способна на обман…

Тысячу поцелуев твоим глазам, твоим губам, твоему язычку, твоей…

О, помнишь ли ты сладостный сон, когда я, сбросив твои чулочки, твои шелка, прижимал тебя к груди так, что ты вся целиком оказывалась внутри моего сердца? О, почему Природа не создала такой возможности? Как бы это было прекрасно…"

Эти безумно страстные письма, которые занимают место среди самых волнующих произведений любовной литературы, не производили на Жозефину того впечатления, на которое рассчитывал Бонапарт.

Арно, который как-то был на улице Шантерэн в день, когда Мюрат принес очередное послание, оставил этому свидетельство: "Это письмо, которое она мне показала, как и другие письма из Италии, было неистово пылким. Жозефину только забавляла его страсть, не лишенная момента ревности. В моих ушах еще звучит отрывок из письма, в котором ее муж, как будто отвергая мучившие его подозрения, восклицает: «Однако, если бы это было правдой! Тогда берегись кинжала Отелло!» Я как будто слышу, как она комментирует эти слова, ее голос с креольским акцентом:

Тогда она поставила условие: ее любовник Ипполит Шарль должен уехать тоже. Карно, имевший основания сомневаться в твердости нравственных устоев генерала Бонапарта, согласился на это с легким сердцем.

Еще две недели Жозефина пробыла в Париже. Прощальные обеды, балы, вечера, очень веселые и. даже легкомысленные, так приятно ее развлекали, что каждое утро она восклицала:

— Нет, я уеду только завтра!

Надо сказать, что парижская жизнь 1796 года была непрерывным праздником, где любые самые экстравагантные выходки были не в диковинку.

«Мюскадены» («Щеголи») [13] одевались как полишинели, носили гротескного покроя рединготы, начесывали волосы как «собачьи уши» и выходили на улицу, только вооружившись увесистой узловатой палкой.

В то время как мужчины задыхались в тесных галстуках, упиравшихся в подбородок, и в высоченных воротничках, мешавших повернуть шею, женщины, как бы для того, чтобы восстановить равновесие, одевались в соблазнительные легчайшие наряды.

Послушаем Роже де Парна!

Жозефина, подражая мадам Тальен, носила эти наряды «Щеголих» Директории. Ей доставляло удовольствие показывать свои ноги до середины бедра, гуляя по парижским бульварам с Ипполитом Шарлем, столь же красивым, сколь и неумным. Вечером она отправлялась с ним же на бал, где танцевала до упаду.

Балы Директории свидетельствовали о вольности нравов. Дамы нередко являлись туда с обнаженной грудью и позволяли себе самые эксцентричные выходки. Один из современников пишет не без юмора:

Среди бала иногда, привлекая всеобщее внимание, появлялась Щеголиха в сногсшибательном костюме. Послушаем снова Роже де Парна:

Танцорки в этих возбуждающих чувственность нарядах, тесно прижимаясь к своим кавалерам, кружились с ними до тех пор, пока чья-нибудь милосердная рука не тушила свечи.

Тогда Чудесные и Мюскадены бросались на пол и, позабыв очарование старинного танца ригодон, предавались упоительным радостям древнейшего танца в мире.

Понятно, что Жозефина предпочитала прелести такой жизни опасному путешествию на поля сражений. В середине нюня она была еще в Париже. Тогда «охваченный пламенем» нетерпения и ревности Бонапарт заявил, что он покидает армию в Италии и едет в Париж, чтобы обнять жену.

Услышав об этом решении, Карно, военный министр, был ошеломлен и обратился к Баррасу с просьбой воздействовать на Жозефину.

Член Директории отправился на улицу Шантерэн и нашел свою экс-метрессу в постели с Ипполитом Шарлем.

— Вы отправитесь завтра в Италию, — сурово заявил он, — это приказ Директории. Жозефина разразилась рыданиями.

— Вы же знаете Бонапарта. Он станет допытываться о причинах задержки отъезда, он узнает, что я не беременна. Гнев его будет ужасен. Вы должны дать мне бумагу, удостоверяющую, что я не могла покинуть Париж, потому что Вы так распорядились…

Баррас подумал и согласился. В тот же вечер был составлен необычайный документ, который должен был устранить подозрения Бонапарта. «Директория не давала разрешения гражданке Бонапарт уехать из Парижа, поскольку заботы о супруге могли отвлечь ее мужа от дел военной славы и спасения Родины; теперь, когда взят Милан, мы не имеем более возражений против ее отъезда и надеемся, что мирты, которыми она увенчает супруга, не повредят лаврам, которыми его увенчала слава».

Теперь, под защитой этого официального документа Жозефина могла без опасений встретиться с тем, кого эмигранты начали называть «генерал Бонапарт».

26 июня, после обеда с Баррасом, Жозефина села в карету и отправилась к своему мужу, вся в слезах, как если бы она ехала на казнь.

В большом экипаже размещались ее спутники Жозеф Бонапарт, Жюно, молодая красивая горничная Луиза Компуан, ну и, конечно, Ипполит Шарль.

С первого же вечера для Жозефины и ее любовника поездка превратилась и некое свадебное путешествие. На каждой стоянке они кидались в специально приготовленную для них комнату и предавались наслаждению, в то время как Жюно занимался тем же самым с Луизой Компуан.

Жозеф ни о чем не подозревал, а его брат в Милане в это время в ожидании супруги успешно отражал все атаки пылких итальянок, попытавшихся его соблазнить.

Он хотел остаться верным Жозефине и отверг даже красавицу примадонну Грассини, которая, по выражению Салнцетти, хотела предоставить ему свой «передок».

Правда, после итальянских искушений, ему приходилось по вечерам брать холодные ванны…