"Волк в овечьем стаде" - читать интересную книгу автора (Брэндон Джей)

Глава 12

Я должен был поставить Элиота в известность. Был полдень, но в его офисе сообщили, что он уже ушел. Мэйми ответила утвердительно, он находился дома. Я сказал ей, что заеду.

Элиот и Мэйми жили в Олмос-Парке, старом, дорогом районе, но их роскошный дом не был самым шикарным. Это было каменное, одноэтажное строение без архитектурных изысков. В свое время, должно быть, им было тесновато с их тремя детьми. Теперь он походил на сказочный домик, окруженный ухоженными цветочными клумбами и венком из осенних листьев на двери, покрытый темным лаком. Элиот напоминал мне доброго гнома в расстегнутом жилете с трубкой во рту.

— Входи, входи, — сказал он, и Мэйми, проходя по коридору за его спиной, повторила приглашение.

— У меня всего несколько минут. Можно тебя?

Выйдя наружу, Элиот изменился в лице. Он оставил трубку и сосредоточился.

— Я уже сообщил его адвокату, но думаю, тебе тоже следует знать. Мы начинаем судебное заседание утром в понедельник.

Элиот подождал. Он посуровел.

— Я не могу рисковать, Элиот. Мои консультанты говорят, что такие, как Остин, не меняются. Он всегда будет угрозой для детей. Я не могу… пренебречь своими обязанностями, — хотел я сказать, но решил не уязвлять самолюбия Элиота.

— Он не виноват, — тихо произнес Элиот, ничего больше не добавив. Он говорил так, будто давал мне последний шанс. Я не воспользовался возможностью, но его тон лишил меня желания извиняться. Элиот попытался продолжить:

— Он был еще ребенком…

— Он уже не ребенок. Он взрослый мужчина и отвечает за свои поступки. Следует положить этому конец. Все не могут быть жертвами в этом деле. Кто-то должен нести ответственность.

Голос Элиота был тихим, но в нем ощущались стальные нотки.

— Я говорил тебе, что, по-моему, с помощью лечения…

— Лечение его не изменит. Он не хочет меняться, он хочет избежать наказания, и только. Он не мучит себя раскаянием.

Элиот больше не спорил. Я почувствовал себя опустошенным.

— Прости, Элиот.

— И ты меня прости, Марк.

Голос его звучал проникновенно. Он знал, что так будет. Я ждал его объяснений. Он не отводил от меня взгляда.

— Я согласился защищать его на суде, — сказал Элиот. Если бы он ударил меня, я бы и то не чувствовал себя таким уничтоженным. Не знаю, думал ли Элиот, что должен все объяснить мне, или выражение моего лица говорило само за себя.

— Остин попросил меня, и я согласился, — продолжал он. — Мне противно бороться против тебя. Я ненавижу саму мысль о том, как это будет выглядеть, как это навредит твоим шансам на выборах. Но я не могу бросить в беде этого парня. И еще одно, Марк. — Он схватил меня за рукав. — Он невиновен. Жаль, что не могу представить тебе доказательства, но…

Теперь мы были в разных лагерях.

Моя машина послушно ехала к Дворцу правосудия. Прибыв туда, я сразу же направился в кабинет Джека Пористера. Он и еще один следователь держали на коленях портативную игру. Когда я вошел, второй следователь развернулся и сделал вид, что занят бумагами, но Джек просто взглянул на меня, вскинув брови.

— Ты так и не выяснил, куда делся Крис Девис? — спросил я.

— Исчез с лица земли, — ответил Джек.

Или провалился сквозь землю. В прошлом Остина уже было одно мертвое тело. Он клялся, что не причастен к этому, но он привык давать зароки.

— Пошли кого-нибудь в школу Томми Олгрена, — сказал я. — Не жди, пока он выйдет из здания. Не хочу, чтобы он и на секунду оставался один.

— Уже сделано, — отрапортовал Джек.

Я уставился на него:

— Ты такой сообразительный?

— Скорее предусмотрительный. Я знал, что наши мысли совпадут.

— Необязательно, — сказал я. — Однако спасибо.

Он пожал плечами.

— Какую еще каверзу он может придумать? — спросил я Бекки час спустя. Я приютился на одном из неудобных стульев в ее узком кабинете, чувствуя себя пленником. Я говорил об Остине, но думал об Элиоте. Поэтому Бекки ответила по-своему.

— Он отвлечет тебя от основного, и ты не подготовишься к суду.

Она с жалостью посмотрела на меня, такой взгляд предназначается хорошему другу, который потерял разум.

— Ты когда-нибудь видела его в деле?

Она покачала головой в ответ.

— Он лучше всех, Бекки. Все, что я знаю о процессе обвинения, я узнал от него, но он-то знает куда больше.

— Но на этот раз он на стороне защиты. И его клиент виновен.

Я кивнул, но Бекки поняла, что это не имело значения.

— Он просто один из юристов. К тому же давно не практиковавший.

— О, пожалуйста, не дай ему себя провести вокруг пальца. Он прикинется овечкой, пока не наступит решающий момент.

— Куда ты? — спросила она.

— Подальше отсюда. И ты сделай то же самое. Уже ничего не изменишь.

— Отдохни хорошенько в выходные. Не думай о деле. — Она рассмеялась.

— Знаю, — сказал я, слегка касаясь ее руки. — Увидимся в понедельник.

— Марк, ты не хотел бы?..

— Нет, спасибо.

Я обнаружил следователя на кухне, он ел сандвич, ожидая, когда родители Томми придут домой и отпустят его. Я разрешил ему уйти, но заставил взять с собой и сандвич. Томми, казалось, был рад этому обстоятельству.

— Что мы будем делать? — спросил он.

— Давай пойдем на улицу, — ответил я. — У тебя есть футбольный мяч?

Томми покачал головой. Мы вышли во внутренний дворик. Был шестой час, конец октября, полная неопределенность и в отношении дня, и в отношении времени года. Сейчас могло быть летнее утро или зимний полдень. Солнце стояло слишком низко, чтобы греть по-прежнему. От него еще исходило тепло, но холод уже подбирался. Ветерок усиливал его.

— Ты давно видел Стива? — спросил я. Стив был мальчиком, о котором упоминал Томми, но только в прошедшем времени. Я понял, что они когда-то были друзьями.

Мой вопрос удивил его, как я и предполагал.

— Стива? Нет.

— Вы не видитесь в школе?

— Мы учимся в разных классах, — ответил Томми.

— Может, в следующем году?

Томми огляделся, как будто попал в незнакомое ему место. В нашем поле зрения оказались качели, но они предназначались для малышей.

— В следующем году я буду в средней школе.

Мы обсудили среднюю школу, преимущество того, что не надо будет все время сидеть в одном кабинете. Я намекал на возможности, которые открывались. Новые друзья в разных классах, новые знакомства. За пять минут можно поменять прошлое на будущее.

Томми прекрасно справлялся с ролью маленького хозяина дома. Во дворике он стал самим собой, каким я его знал, серьезным мальчиком, который мог говорить о предстоящих в его жизни переменах, как будто уже пережил их. Я поощрял такое поведение. В последнее время мы говорили о разном — о событиях, которые могут произойти в его жизни, не только о прошлом.

Мы не говорили о деле. Я пришел не для того, чтобы натаскивать его, просто хотел подбодрить, укрепить его доверие ко мне. Вот чего я хотел. На это я потратил недели.

Если Томми говорил правду, то он попал под двойной удар. Остин завлек его и бросил, в скором времени так же поступлю я. Я не собирался остаток жизни быть его наставником, другом. Как только суд закончится, он останется один.

Это известный прием: дать жертве понять, что у нее появился друг, покровитель, когда на самом деле потерпевший необходим на суде. Я хотел чувствовать себя виноватым перед Томми. Ему предстояло пережить еще одну трагедию, чтобы больше не было жертв.

На этот раз, после того что произошло с Кевином Поллардом, я нарочно избегал родителей Томми. Я не хотел на время заменить их в жизни мальчика. Я использовал все свои способности: играл с ним в крикет, прогуливался в парке, говорил о жизни, как будто пытался компенсировать за месяц годы, прошедшие без родительской любви, и так преуспел, что был поражен легкостью победы. Некого было замещать. Отец Томми отказался от своего авторитета давным-давно.

Я не испытывал ненависти к Джеймсу Олгрену. У меня не было к нему даже неприязни. Я прекрасно его понимал. Он был преуспевающим человеком, уже достигнувшим успеха и надеявшимся на большее. Мне не надо было напрягать фантазию, чтобы поставить себя на его место. Работа была для него важна, и он хорошо с ней справлялся. Она стоила усилий, стоила того, чтобы пренебречь воспитанием сына. Я понимал, как просто было Остину проникнуть в душу Томми. Я шел по тропинке, которую до меня проторил Остин.

Я не мог позволить Томми ускользнуть за три дня до решающего момента.

— В чем дело? — спросил я, когда мы вернулись в дом.

Томми пожал плечами.

— Нервничаешь? — спросил я.

Он покачал головой.

— Ты будешь нервничать, — сказал я, — когда войдешь в зал суда и увидишь, всех этих людей. Но тебе нужно только одно: смотреть на меня.

Он посмотрел.

— Что? — переспросил он.

— Именно так. Просто смотри на меня. Когда войдешь в зал, я встану. Не обращай внимания на всех остальных. Они никто. Ты их никогда не увидишь. Они тебя не знают и не вспомнят о тебе через два дня. Их присутствие не имеет значения. Просто смотри на меня. Ты пройдешь на свидетельское место, будешь говорить со мной, как всегда. Понимаешь?

— Да. — Он заплакал и повернулся ко мне спиной. — Но я не хочу быть там.

— Все будет хорошо, — торопливо сказал я. — Мы можем попробовать прямо сейчас, если хочешь. Ты всегда сидел на стуле, когда рассказывал. Ты будешь…

— Нет, нет. — Он замотал головой. — Я хочу сказать, что не буду давать показаний против Уолдо. Я не хочу причинять ему беспокойство.

«Сукин сын, — подумал я. — Он все-таки добрался до него». Но как? Мне показалось, что я вижу пресмыкающуюся физиономию Остина в комнате. От него нигде нельзя было укрыться.

— Когда ты говорил с ним? — мягко спросил я.

— Я не разговаривал с ним! — закричал Томми, как будто я обвинял его в чем-то. — Я думал о нем. Он не делал мне ничего плохого. Не только он был виноват в том, что произошло. Я не хочу причинять ему боль.

Дженет Маклэрен предупредила меня о такой реакции. Остин не просто совершил насилие над мальчишкой, он обратил его в свою веру. Томми любил его. И он чувствовал свою вину за то, что произошло.

— Томми. — Я подождал, когда он перестанет всхлипывать.

Он испуганно взглянул на меня, понимая, какому человеку противостоит.

— Ты не сразу поймешь, сколько горя он тебе принес, — сказал я. — Думаю, ты уже начинаешь это чувствовать. Не так ли, Томми? Остин не стал сначала твоим другом, а потом понял, как ему хочется до тебя дотронуться. Он обманул тебя. С вашей первой встречи он планировал, как остаться с тобой наедине и снять с тебя одежду. В случившемся не было твоей вины. Совсем не было. Не позволяй ему смутить себя.

— Я знаю. — Томми вытер глаза тыльной стороной ладони. Его лицо припухло. — Я это знаю. Но мне все же не хотелось бы причинять ему боль.

— И он делал то же самое с другими мальчиками, — продолжал я. — И с девочками. И некоторым из них было больно. Дело не только в тебе. Мы должны защитить остальных. Ты можешь думать, что он не навредил тебе, но возможно, сильно пострадал другой ребенок. Мы не можем отступиться от этого, правда?

Он покачал нерешительно головой.

Я продолжал говорить мягко, но все более настойчиво:

— Мне тоже нравится Остин, Том. Он многие годы был моим другом. Я тоже не хочу ему вредить. Но это не от меня зависит. Или от тебя. Нам не дано решать, преступление или нет то, что он совершил. Другие люди уже решили это за нас. У нас есть обязанности, которые мы с тобой должны выполнять. Мы не можем ими пренебрегать, не важно, что мы о них думаем. Есть система, которая принимает решения в таких случаях, и мы должны делать то, что нам говорят, нравится это нам или нет.

Какая чушь. Я и есть система. Я решаю, кого преследовать и до какого предела. Я бы никому не позволил лишить меня права принимать решения. Тем более гну ному извращенцу, которому удалось проложить путь сердцу своей жертвы.

— Ты понимаешь. Том?

— Да. — Он перестал плакать.

Вот где был подкуп. Мне надо было знать точно, проиграл я или нет. Я пытался занять место не только отца Томми.

— Но ты можешь послать систему к черту, — добавил я. — И меня тоже. Тебе лишь придется найти кого-нибудь другого, чтобы он рассказал о том, что ему сделал Остин.

Жаль, что я не видел своего лица. Я утратил строгость. Я старался выглядеть мужественным, но уязвленным, готовым к самому худшему. Томми пристально посмотрел на меня, как будто мог разобраться в тонкостях выражения моего лица и в том, что за этим скрывалось.

— Нет, — наконец сказал он. — Я сделаю это. Можете на меня рассчитывать.

— Молодец, — ответил я и невольно обнял его.

Я не стал задерживать его в своих объятиях, затем мы пошли на кухню и стали готовить сандвичи с сыром. Томми они нравились. Я еще с полчаса побыл с ним после прихода его родителей. Уходя, я пожал ему руку. Он был таким маленьким, что я мог бы поднять его одной рукой. Я мог заставить его делать то, что я хотел, но это бы не сработало. Он должен был любить меня. Я вопросительно взглянул на Томми, и он кивнул.

Я не совсем слепой. Глядя на Томми и его отца, я как будто рассматривал старые семейные фотографии. Томми был моим сыном в миниатюре. Его отношения с отцом были похожи на мои с Дэвидом. Его отец был слишком занят, чтобы заниматься им, исключая редкие моменты, когда он все же вспоминал о сыне, что только пугало мальчика, а не успокаивало его. Тот месяц, что я провел с Томми, прогуливаясь с ним, играя в мяч, примерно равнялся тому времени, которое я провел с Дэвидом, когда он был еще ребенком.

Я не знал, застану ли сына дома в пятницу вечером, но он оказался там, и не один. Викки открыла дверь.

— А, здравствуйте, — сказала она, не в пример прежнему, теплее.

Она выглядела сногсшибательно в длинном белом платье, которое оттеняло загар ее мягкой кожи. Светлые волосы были распущены и укрывали плечи. Нос был усыпан веснушками, чего я раньше не замечал. Серьги свисали до середины шеи.

— Тихий вечер в домашней обстановке? — спросил я.

Она засмеялась.

— Мы собираемся на бал.

По ее виду можно предположить, что поедет она туда в карете, которая начала карьеру простой тыквой.

— Надеюсь, что ты будешь почетным гостем, потому что затмишь всех остальных.

Она улыбнулась в ответ на комплимент.

— О, я даже наполовину не готова, — сказала она. — Входите.

Я вспомнил, что видел Викки оживленной считанные разы. Обычно она была холодна, как будто с трудом выносила нашу вынужденную встречу. Сегодня же вечером она выглядела такой счастливой, что вселила в меня огромную надежду.

Если бы Дэвид тоже выглядел счастливым, я бы просто немного поболтал и ушел. Он был в своем кабинете, сидел на углу кофейного столика, облокотившись о колени с бокалом в руках. Телевизор работал, и он смотрел в его сторону, но вряд ли понимал, что происходило на экране.

— Посмотри, кто пришел, — объявила Викки таким тоном, который я прекрасно знал после двадцати пяти лет семейной жизни. Он означал: «Встрепенись, Дэв, мы не одни».

— Привет, папа, — сказал Дэвид скорее озадаченно, чем обрадованно.

Никогда не видел его в смокинге.

— Ты выглядишь почти так же привлекательно, как Виктория, чтобы удостоиться чести сопровождать ее, — сказал я, подавив желание поправить ему галстук и лацканы. Мне следовало что-то добавить, чтобы не молчать. — Собираешься на бал?

Дэвид смущенно улыбнулся.

— Акт благотворительности, в которую нас втянули.

— Он имеет в виду, что я его втянула, — вставила Викки. — Извините, мне надо закончить макияж, иначе мы никогда не выйдем из дому. Простите, Марк.

Я вовремя повернулся, поймав взгляд, который она метнула в сторону Дэвида. Она улыбнулась мне.

— Ничего, я зашел на минутку.

— Предложи отцу выпить, — на прощание бросила Викки.

Дэвид улыбнулся, как маленький мальчик, и протянул мне бокал.

— Вот, осталось чуть-чуть, — сказал он. — Это мой бокал.

Я отказался.

— Спасибо, я только что обедал. Так вы собираетесь куда-то вместе? — сказал я так, будто обращался к знакомым, которых встретил в фойе театра.

— Такое иногда случается, — ответил Дэвид.

От него ничего нельзя было утаить, он был очень сообразителен.

— Рад это слышать. — Я обвел глазами комнату в поисках темы для разговора. Я чувствовал себя неловко. — Может, сыграем как-нибудь в гольф? — внезапно спросил я.

— Не в эти выходные, но возможно, на следующей неделе.

Я кашлянул.

— Ну, это несколько проблематично, у меня на понедельник назначено первое заседание суда. Но так только все завершится, посмотрим…

— И выборы, — добавил Дэвид. У него на лице отразилось удивление с долей высокомерия: мое появление хоть и было полной неожиданностью, но я оправдывал его ожидания.

— О, черт с ними, с выборами, — сказал я. — Возможно, они уже ничего не решат. Но этот суд важен для меня.

Дэвид и не пытался вникнуть в мои опасения. Он кивнул, как будто уже обо всем знал.

Я начал отступать к двери.

— У тебя все в порядке, кроме того, что тебе не хочется ехать на бал?

— Мне все равно, — сказал он.

— Правда? Ты выглядишь очень расстроенным.

— Ты бы с большим удовольствием обнаружил меня в одиночестве? — спросил он.

Я уже подобрался к двери, ведущей в коридор.

— Я просто так зашел, без тайной мысли. Я хотел тебя увидеть. — Как обычно, я ретировался, отражая атаки на бегу. Что бы я ни планировал, мои планы проваливались. Я остановился.

Дэвид насторожился.

— Зачем? — спросил он, невольно выдавая надежду и свою уязвимость.

— Потому что я люблю тебя, Дэвид. Я тревожусь о тебе. Я не испытываю неприязни к Викки. Но она не мой ребенок. Я забочусь о тебе. Если бы ты был счастлив, я бы успокоился. Но при каждой встрече ты либо один, либо кажешься несчастным.

— У меня все хорошо, — настаивал он.

Я смотрел на него. Он не переносил моего пристального взгляда. Он махнул рукой, расплескав содержимое бокала.

— Ты заботишься о том, чего я хочу, — спросил он, — или о своих представлениях о моем счастье?

Я не ответил.

— Я в порядке, — упорствовал он.

Он читал по моему лицу.

— Послушай, — сказал он, взял меня за руку и провел через кухню и заднюю дверь во дворик.

Там росли два ореховых дерева, тень от которых заглушала растительность. Опавшие листья лежали на голой земле.

— Я не должен ничего тебе объяснять, — сказал Дэвид.

— А мне и не нужно объяснений.

— Папа, я счастлив. Я живу той жизнью, которая мне нравится. Может, мы с Викки не любим друг друга, но нам удобно. Мы не цепляемся друг к другу, мы занимаемся своими делами.

Я был в шоке. Не любят? Они были слишком молоды, чтобы разлюбить.

— Но это не брак, — сказал я.

Дэвид вздохнул.

— Нет, это брак. Наш брак.

Я продолжил, подбирая слова:

— Это отношения соседей по квартире. Или… деловых партнеров.

Уязвимость исчезла из взгляда Дэвида. Он смело смотрел на меня.

— Я так представлял себе брак, — сказал он. — Люди живут в одном доме и терпят друг друга. Улыбаются за завтраком, потом погружаются в свои заботы.

Меня покоробило от его откровенности, и я дал ему это понять. Он походил на испуганного парнишку, который врезал своему противнику, но не ожидал, что пойдет кровь. Так что жестокость не была ему свойственна. Я тихо ответил:

— Дэвид, ты не прав. Ты мало видел. Мы с твоей матерью любили друг друга. Господи, мы были влюблены, еще будучи восемнадцатилетними, и больше такой любви в нашей жизни не было. Повторить подобное невозможно. Мы… — Я онемел, вспомнив, какой была Луиза. Юная Луиза. Ее лицо, она смеется, плачет, смотрит на меня. Зеленые поля, густые леса, море. Борьба с одеждой, с пуговицами. Часы, проведенные в молчании наедине, подготовка к экзаменам, молниеносный одновременный взгляд. — Тебя тогда еще не было, Дэвид. Ты не можешь отрицать, что наша любовь существовала. Ты отрекся от прошлого, Дэвид. Куда ты торопишься?

— Я вас видел вместе, папа. Что толку в страстной любви, если она улетучилась бесследно? Вы могли провести в молчании целый вечер.

— Мы прожили вместе полжизни, Дэвид. Больше, чем ты существуешь на свете. Многое теряется за такой промежуток времени. Это не значит, что ничего не осталось или мы оба жалеем об этом времени. Я бы не отказался от моих воспоминаний…

— Но понимаешь, — резонно заметил он. — Мы с Викки просто раньше подошли к этому пределу, легче, без горечи.

Я испуганно уставился на него.

— Когда-нибудь тебе будет сорок, Дэвид, и ты взорвешься.

К нему вернулось самообладание и вместе с ним чувство превосходства.

— Не думаю, — уверенно сказал он.

Мы вернулись в дом, прошли через гостиную. Я не собирался медлить. Лучше в таких случаях просто уйти, не смаковать неприятные минуты.

Думал ли я, что все так кончится?

Я повернулся у двери. Дэвид чуть не налетел на меня.

— Я никуда не денусь, — сказал я ему. — Ты легко сможешь меня найти. Если я тебе понадоблюсь, дай мне знать, хорошо?

Он уже не выглядел таким самоуверенным, скорее удивленным. И это было лучшее, на что я мог надеяться. Я порывисто обнял его. Он даже не пошевельнулся.

— Передай Викки, что я попрощался, — добавил я.

В субботу вечером, в последние выходные перед судом, я приехал в дом в районе Террел-Хилл, прихватив маленький скромный букет цветов. Это был оштукатуренный дом, большой и внушительный, с огромным окном. Круговой подъезд к дому занимал почти весь дворик, оставив нетронутым лишь крохотный, малопривлекательный кусочек земли, усаженной цветами, увядшими в преддверии зимы. Я стоял и смотрел на дом, прикидывая, стоит ли смыться, пока не поздно.

Но в этот момент парадная дверь распахнулась, и я без колебаний направился к ней. Девушка несла в руках сумку с одеждой. Она остановилась в дверях, обернулась и что-то крикнула. Когда я подошел ближе, она внезапно развернулась, почти столкнувшись со мной нос к носу, и выпалила:

— О! Привет! Я забыла, что мама кого-то ждет.

Доктор Маклэрен вставила:

— Не верь ей, она уже пять минут стоит в холле с сумкой в руке и выглядывает из-за занавески.

Девушка снисходительно улыбнулась. Ей было около двадцати, длинноногая и худая — даже слишком. Если только не была фотомоделью — с длинными волосами до плеч, блестящими глазами и светлой кожей, она бы ничем не выделялась, ее спасала улыбка и оживленная мимика, но мне не пришлось ее долго разглядывать.

— Имей в виду, что она должна была уехать еще днем, — продолжила Дженет, — пока не услышала, что ко мне придет гость.

— Меня зовут Элоиза. — Она крепко пожала мне руку. — Мам, ты не прихватишь еще одну сумку? Вы знаете, как их надо укладывать одна на другую?

Дженет приветливо улыбнулась, скрываясь в доме, я же сказал:

— Не совсем, — и подошел к спортивной машине с откидным верхом, стоявшей на дорожке.

Элоиза небрежно бросила сумку на заднее сиденье.

— Не важно, просто надавите, когда я скажу, ладно? — попросила она.

Я положил цветы на машину, но она тут же вырвала их у меня.

— Нет, только не на капот, они завянут. Цветы. Это так…

— Только не говорите, «мило».

— …наполнено смыслом. Никто уже цветы не дарит.

Вот такой разговор я хотел вести в день первого свидания Дины: ничего не значащая дружеская болтовня.

Я удержался от того, чтобы засунуть руки в карманы.

— Я приехал по делу. Мы должны оговорить свидетельские показания твоей матери в суде.

Элоиза подошла ко мне ближе, протянула букет.

— Правильно, вы принесли цветы, чтобы ввести в заблуждение соседей.

Взгляд исподлобья настаивал на признании.

— У тебя мамин рот, — вместо этого сказал я.

Ее губы расплылись в улыбке. Дженет вышла из дома, неся маленький чемодан.

— Это все?

— А, бесконечный поток поклонников, — сказала Элоиза. — Ты правда отделалась от последнего ухажера? Он не сидит наверху?

— Убирайся, — ответила Дженет. — Давай.

Затем они прилипли друг к другу, будто их притягивало: им стоило перестать сопротивляться, и никакое расстояние не стало бы для них препятствием.

Почувствовав себя лишним, я вошел в дом и очутился в холле, выложенном плиткой, белеющей на фоне окон, расположенных повсюду и даже над дверью. Слева от меня была гостиная, с некрашеным дубовым полом и кремовыми обоями в еле заметный голубой рисунок.

Кругом цветы: огромный букет на столе в прихожей, три другие икебаны я разглядел в гостиной. Я мог засунуть свой крошечный букет в любую из этих икебан, и он бы сразу затерялся.

— Потенциальная жертва Остина, — сказала Дженет. — Она моя младшая дочь, я избаловала ее. Что я могу сказать? Всем интересно узнать, что из себя представляют чада детских психологов, но я думаю, что Элоиза стала бы такой вне зависимости от того, как мы ее воспитывали. Это ее природный характер.

— Должно быть, это ты научила ее быть самостоятельной.

Дженет улыбнулась. Она вытирала щеку, входя в комнату, и я не стал смущать ее, принявшись разглядывать обстановку. Когда я повернулся, она сказала:

— Я еще не готова.

— Не могу дождаться, когда увижу окончательный результат.

На ней было темно-синее платье, которое ненавязчиво подчеркивало фигуру, а шею украшало тонкое золотое ожерелье. Волосы, я бы сказал, были цвета элегантности, а глаза под цвет платья. Она вспыхнула от удовольствия, увидев букет.

— Как приятно. Я люблю цветы.

— Правда?

Оказавшись в гостиной, я произнес банальное:

— Прекрасный дом.

— Да. Я оставила его после развода, а Тэд оставил себе практику.

— Он юрист?

— Врач. Хирург-ортопед.

— А, так вы познакомились в медицинском колледже?

— Нет. — Дженет замялась. — Я не посещала медицинский колледж, пока не решила выяснить, что так привлекало Тэда, ведь он возвращался домой не раньше девяти. Оказалось, что его увлечения не ограничивались медициной.

Не дождавшись моей реакции, она продолжила.

— Мне надо было давно переехать в домик поменьше. Но мне хотелось, чтобы дети приезжали в гости в родительский дом. Хочешь посмотреть?

Я чувствовал, как дом на глазах разрастается вширь и в высоту, каждый его уголок был наполнен ее воспоминаниями. Спальни детей, снимки, выставленные напоказ, убранные в буфет милые домашние сценки, нагромождение счастливых и горьких минут.

— Нет, — ответил я.

— Хорошо. Может, в другой раз. По одной комнате в каждый приход. Может…

— А может, и нет, — произнесли мы в один голос.

Дженет продолжила:

— Садись. Что ты хочешь выпить? Виски? Вино?

У нее уже все было под рукой. Мы болтали, пока она наполняла бокалы. Рассказали друг другу про детей, про их возраст и профессии, потом закрыли эту тему, потому что она вела к разговору о несложившейся семейной жизни, а откровенничать об этом было слишком рано. Дженет села рядом со мной на диван, но не слишком близко, и слегка чокнулась со мной, не произнося тоста. Я сделал глоток и откашлялся.

— Мы, видимо, не вызовем тебя для свидетельских показаний в первый день. Пока не…

— Знаю, — смущенно перебила Дженет. — Ты мне говорил. — Она колебалась. — Давай не будем говорить о деле, — попросила она.

— Давай, ты права.

Меня вдруг одолело чувство, что Дженет неймется спросить, почему я попросил ее о встрече, и у меня не было ответа. Время для нас, пожалуй, миновало. Такое объяснение только смутило бы нас обоих. Мы с Линдой никогда не назначали свиданий, мы влюбились друг в друга и уже не могли остановиться. Бекки не предлагала мне прийти на свидание, она предложила себя.

Все не то. Я превратился в мрачного, изнуренного работой чиновника, бередящего свои раны, предаваясь стенаниям по поводу Линды, потери семьи, отсутствия личной жизни. После того как я повел себя благородно в отношении Бекки, у меня остался единственный человек, к которому я еще мог обратиться.

По этой причине я сидел в уютной гостиной Дженет, ощущая себя шестнадцатилетним.

— Я заказал столик в ресторане «Де Тойль».

— О, прекрасно, — отозвалась она.

— Что-нибудь не так?

— Ничего. Это один из моих любимых ресторанов. Просто его оккупировали мои знакомые для встреч, и они там дюжинами роятся.

— О, я не думал, что мы будем прятаться. Хорошо, я знаю прелестную гостиницу во Фридрихсбурге, там приносят ужин прямо в номер.

Она рассмеялась и накрыла рукой мою ладонь.

— Дело не в этом, просто люди будут подходить к нашему столику или мне придется уделять им внимание, а я не хочу, чтобы нас прерывали.

— Нет, я не допущу, чтобы кто-нибудь вмешивался в наш сказочный разговор. Как насчет «Ла Скала»?

— О, еще одно любимое место. Но ненароком слышала, что у Такеров там сегодня вечером прием и…

— Послушай, — сказал я. — После стольких свиданий с поклонниками ты не знаешь ни одного места, куда можно пойти?

— Элоиза пошутила.

— Но ты же выбираешься из дому.

Она смерила меня взглядом.

— Для тебя это важно?

— Нет, зачем мне?

— Послушай, Марк. — Она вздохнула, но не отвела взгляда. — Когда Тэд ушел от меня или я его выгнала, как хочешь называй, я была выбита из колеи. Я потеряла мужчину, которого любила, потому что он нашел кого-то более… привлекательного. Знаешь, что чувствует женщина в таких случаях?

— Я знаю, что такое потеря.

— Но… — Она сцепила руки в замок. — По прошествии времени, живя растительной жизнью, я взяла себя в руки, собралась и начала соблазнять всех мужчин, попадавшихся мне на глаза. Это было десять лет назад, я была…

— Сногсшибательной.

Она улыбнулась.

— Скажем, я была близка к совершенству. И я хотела знать это. Я не имею в виду, что спала со всеми подряд, меня это не интересовало, но мне необходимо было чувствовать ответную реакцию. И правда, я экспериментировала прямо в магазине. Я понижала голос, разговаривая с официантами. Никто не мог от меня спастись. Мои подруги перестали приглашать меня на семейные вечера. Но кое с кем я зашла слишком далеко и поняла, что не хочу продолжения. Я думала: «К чему это? Пройдет время, и он найдет мне замену или сам наскучит мне».

Я хорошо понимал ее. Некоторые фразы мог произносить я сам.

— Итак, ты сбросила блестящее оперенье и зажила спокойно.

— Не совсем. Но это первое свидание, которого я ждала впервые за многие годы, и теперь я прикидываю, хочу ли я идти дальше?

Я почувствовал, как камень свалился с моей души.

— Да.

Ее лицо просветлело.

— Ты тоже это чувствуешь?

— Думаю, да, ты очень точно выразила словами мои ощущения. По крайней мере, недавние. Так что мы будем делать?

— Сделай шаг вперед или…

Чтобы внести ясность, я встал, снял пиджак и бросил его на стул, затем вернулся на диван.

Она размышляла.

— Я знаю здесь недалеко пиццерию, они доставляют заказ на дом.

— Я ее тоже знаю. Мне нравится их пицца «Дон Карлеоне».

Она расширила глаза.

— О, это может вызвать сердечный приступ. Как твои сосуды? Ты бегаешь по утрам?

— Нет. Я хожу пешком.

— Телефон на кухне, — сказала она. — Я позволю тебе ослабить галстук, если ты разрешишь мне снять платье.

Со своего места я видел, как ее стройные ноги переступали по лестнице. Я представил себе, как она переодевается там, наверху, и моя фантазия не пошла дальше.

— Что? — спросила она позже, касаясь воротника белой блузки, которую заправила в джинсы. — Я проболталась?

Остатки пиццы и салата были на кухне. Мы допивали каберне. Мы говорили о делах, углубились в семейные проблемы, вспоминали книги, фильмы студенческих лет. Мы деликатно обходили слишком интимные темы, но мне казалось, что я хорошо узнал Дженет. Она, должно быть, почувствовала, что солирует в разговоре, тогда как я почти молчу.

— Расскажи мне что-нибудь ужасное о себе, — внезапно попросила она.

Я понял, что, хотя много смеялся за последний час, грусть не покинула меня.

— Я потерял всех, кого любил, — сказал я. — И частенько задумывался, сколько в этом моей вины, а сколько уловок судьбы.

Дженет выпрямилась.

— Жену, или любовницу, или двух любовниц, но не детей. Друзей?

— Продолжай, я тебя остановлю, если ты дойдешь до последнего. У меня остался близкий друг, — медленно произнес я. — Я потеряю его в среду.

— Ты же не можешь терять друга с каждым обвинением.

— Это заседание особенное. Если я уничтожу клиента, уничтожу Элиота. Ему, видимо, придется рассказать о детстве Остина, чтобы смягчить приговор, вспомнить о том, как он ему навредил. Это заставит людей задуматься над тем, что Элиот предпринял впоследствии, чтобы загладить свою вину перед ним. А если я их не переиграю, поддамся им, как я смогу забыть, что Элиот отпустил на свободу человека, который…

Я замолчал, потому что вспомнил о деле, нарушив наш уговор.

— Марк.

— Настал момент, когда дотрагиваться друг до друга не возбраняется.

Она не заставила себя ждать и обняла меня. Я крепко прижал ее к себе, потом чуть ослабил объятие. Мы что-то говорили друг другу. Я нашел ее губы. Потом я почувствовал ее пальцы у меня на спине. Это уже не дружеское объятие. Мне было бы больно, не будь так хорошо.

Когда мы слегка отстранились, все еще держась за руки, она улыбнулась, нахмурилась, потом указала на свою блузку.

— Ты уверен, что я не посадила пятно? Ты все время смотришь на мою блузку.

— Не на блузку, — возразил я.

Она засмеялась и снова прижалась ко мне.

Это не требовало усилий, но волновало. Но когда моя голова занялась делом, как и руки, я остановился. На следующей неделе она будет моим свидетелем. Мне не хотелось сближаться с Дженет, пока суд не останется позади. Мысли всегда все портят.

Мы поговорили еще немного. Даже когда мы разняли руки, я все еще чувствовал ее близость. Это чувство доставляло нам радость в данный момент.

Прощаясь с ней на пороге, я попытался предупредить ее насчет предстоящего суда.

— В следующий раз, когда ты меня увидишь, я буду совсем другим. И все остальные тоже.

— Ты что же, меняешь характер, как костюмы? — Она засмеялась.

Она была такой соблазнительной, что я снова поцеловал ее, последний раз перед судом.