"Король-олень" - читать интересную книгу автора (Брэдли Мэрион Зиммер)

Глава 7

Всякий год в день Пятидесятницы, главного праздника Артура, Гвенвифар просыпалась с первыми лучами солнца. В этот день все соратники, сражавшиеся на стороне Артура, собирались ко двору, и в этом году Ланселет тоже должен был присутствовать…

… в прошлом году он не приехал. Пришла весть, что Ланселет в Малой Британии — что его вызвал туда его отец, король Бан, чтоб сын помог ему уладить какие-то сложности, возникшие в королевстве, — но в глубине души Гвенвифар знала: Ланселет не приехал потому, что предпочел держаться подальше от двора.

Нельзя сказать, чтобы она не могла простить ему женитьбы на Элейне. Всему виной была Моргейна, Моргейна и ее злоба. Моргейна, которая мечтала заполучить Ланселета себе, а когда не сумела, не придумала ничего лучше, кроме как разлучить его с той, кого он любит. Видно, Моргейна предпочла бы видеть его в аду или в могиле, чем в объятиях Гвенвифар.

Артур тоже искренне скучал по Ланселету — Гвенвифар это видела. Хотя он восседал на троне и вершил правосудие, разбирая дело всякого, кто к нему обращался, — Артуру нравилось это занятие, нравилось куда больше, чем любому из королей, о которых только доводилось слыхать Гвенвифар, — королева видела, что Артур не в силах выбросить из памяти дни подвигов и сражений; наверное, все мужчины в этом одинаковы. Артур до могилы будет носить на теле шрамы от ран, полученных в великих битвах. Когда они из года в год сражались, чтоб добиться мира для этой страны, Артур частенько говаривал, что самое его заветное желание — спокойно посидеть дома, в Камелоте. А теперь для него не было большей радости, чем повидаться со старыми соратниками и поговорить с ними о тех кошмарных днях, когда им со всех сторон грозили саксы, юты и дикари-норманны.

Она взглянула на спящего Артура. Да, он по-прежнему выглядел прекраснее и благороднее любого из своих соратников; иногда Гвенвифар даже казалось, что он красивее Ланселета, хотя было бы нечестно их сравнивать — ведь один из них белокож и белокур, а второй — смугл и темноволос. А кроме того, они — кузены, и в них течет одна кровь… И как только среди такой родни затесалась Моргейна? Наверно, на самом деле она даже и не человек, а подменыш, выродок злых фэйри, подброшенная к людям, чтоб творить зло… колдунья, обученная дьявольским фокусам. Артур тоже был испорчен своим нечестивым прошлым, хотя Гвенвифар и приучила его ходить к обедне и называть себя христианином. Моргейна же не делала даже этого.

Ну что ж, Гвен до последнего будет сражаться за спасение Артуровой души! Она любит его; даже если бы он был не Верховным королем, а простым рыцарем, он и тогда оставался бы лучшим из мужей, какого только может пожелать женщина. Несомненно, обуявшее ее безумие давно развеялось. А в том, что она благосклонно относится к кузену своего мужа, ничего неподобающего нет. В конце концов, это ведь воля Артура впервые привела ее в объятия Ланселета. А теперь все это минуло и быльем поросло; она исповедалась и получила отпущение грехов. Духовник сказал, что теперь греха как будто бы и не было, и теперь она должна постараться позабыть обо всем.

… и все же Гвенвифар не могла удержаться от воспоминаний — особенно в утро того дня, когда Ланселет должен был приехать ко двору с женой и сыном… да, он теперь женатый мужчина, он женат на кузине Гвенвифар. Теперь он приходится родичем не только ее мужу, но и ей самой. Она поцелует его в знак приветствия, и в том не будет греха.

Артур повернулся — словно эхо мыслей жены разбудило его, — и улыбнулся Гвенвифар.

— Сегодня — день Пятидесятницы, милая моя, — сказал он, — и сюда съедутся все наши родичи и друзья. Так дай же мне полюбоваться на твою улыбку.

Гвенвифар улыбнулась мужу. Артур привлек ее к себе и поцеловал; его рука скользнула по груди Гвенвифар.

— Ты уверена, что сегодняшний день не будет тебе неприятен? Я никому не позволю думать, будто ты стала меньше значить для меня, — обеспокоенно произнес Артур. — Ты ведь не стара, и Бог еще может одарить нас детьми, если будет на то его воля. Но подвластные мне короли требуют… жизнь — штука ненадежная, и я должен назвать имя наследника. Когда родится наш первый сын, милая, можно будет считать, будто сегодняшнего дня никогда и не было, и я уверен, что юный Галахад не станет оспаривать трон у своего кузена, а будет преданно служить ему, как Гавейн служит мне…

« Может, это даже и правда «, — подумала Гвенвифар, поддаваясь нежным ласкам мужа. О таком даже рассказывается в Библии: взять хоть мать Иоанна Крестителя, кузена Девы — Бог отворил ей чрево, когда она давным-давно вышла из детородного возраста. А ей, Гвенвифар, даже нет еще тридцати… И Ланселет как-то говорил, что мать родила его осле тридцати. Может, на этот раз, после стольких лет, она наконец-то поднимется с супружеского ложа, неся в себе сына. И теперь, когда она научилась не просто подчиняться, как надлежит послушной жене, но и получать удовольствие от его прикосновений, от заполняющего ее мужского естества, она, конечно же, стала мягче, и ей легче будет зачать и выносить ребенка…

Несомненно, это оказалось только к лучшему, что три года назад, когда она носила дитя Ланселета, что-то пошло не так… у нее трижды не пришли месячные, и она сказала кое-кому из своих дам, что ждет ребенка; но затем, три месяца спустя, когда плоду следовало начинать шевелиться, оказалось, что на самом деле ничего нет… но конечно же, теперь, с тем новым теплом, что она ощутила в себе после пробуждения, на этот раз все пойдет так, как она хочет. И Элейна не сможет больше злорадствовать и торжествовать над нею… Элейне удалось некоторое время побыть матерью наследника короля — но она, Гвенвифар, станет матерью сына короля…

Чуть позднее, когда они одевались, Гвенвифар сказала нечто в этом роде, и Артур обеспокоенно взглянул на нее.

— Неужто жена Ланселета относится к тебе с пренебрежением, Гвен? Мне казалось, что вы с ней подруги…

— О да, мы и вправду подруги, — отозвалась Гвенвифар, сморгнув слезы, — но с женщинами всегда так… женщины, имеющие сыновей, всегда считают себя лучше бесплодных женщин. Даже жена свинопаса, родив ребенка, будет с презрением и жалостью думать о королеве, не способной подарить своему лорду даже одного-единственного сына.

Артур поцеловал ее в шею.

— Не плачь, солнышко, не нужно. Ты лучше всех на свете. Ни одна женщина не сравнится с тобой, даже если родит мне дюжину сыновей.

— В самом деле? — переспросила Гвенвифар, и в голосе ее проскользнула легкая издевка. — А ведь я — всего лишь часть сделки. Мой отец дал тебе сотню конных рыцарей и меня в придачу, — и ты послушно принял меня, чтоб получить воинов — но я оказалась скверным товаром…

Артур с недоверием взглянул на нее.

— Неужто ты все эти годы не можешь мне этого простить, моя Гвен? Но ведь ты же должна знать, что с того самого мига, как я впервые взглянул на тебя, уже никто не будет мне милее, чем ты! — сказал он и обнял ее. Гвенвифар застыла, борясь со слезами, и Артур поцеловал ее в уголок глаза. — Гвен, Гвен, как ты могла так подумать! Ты — моя жена, моя возлюбленная, моя ненаглядная, и никакие силы нас не разлучат. Если бы мне нужна была племенная кобыла, способная рожать сыновей — их бы уже было предостаточно, видит Бог!

— Но ты их так и не завел, — отозвалась Гвенвифар все так же холодно и натянуто. — Я с радостью взяла бы твоего сына на воспитание и вырастила его как твоего наследника. Но ты полагаешь, что я недостойна воспитывать твоего сына… и это ты толкнул меня в объятия Ланселета…

— О, моя Гвен, — жалобно, словно наказанный мальчишка, произнес Артур. — Так ты не можешь простить мне этого давнего безумия? Я был пьян, и мне показалось, что ты неравнодушна к Ланселету… Мне подумалось, что это доставит тебе удовольствие и что если это вправду я повинен в том, что ты не можешь забеременеть, то ты родишь ребенка от человека, столь близкого мне, что я с легким сердцем смогу назвать плод той ночи своим наследником. Но по большей части это произошло из-за того, что я был пьян…

— Иногда мне кажется, — с каменным лицом произнесла Гвенвифар, — что Ланселета ты любишь больше, чем меня. Можешь ли ты чистосердечно сказать, что хотел доставить удовольствие мне, а не ему, которого любишь больше всех?..

Артур вздрогнул, словно ужаленный, разомкнул объятие и уронил руки.

— Неужто это грешно — любить своего родича и думать и об его удовольствии тоже? Это правда, я люблю вас обоих…

— В Священном Писании сказано, что за такой грех был уничтожен целый город, — сказала Гвенвифар. Артур побелел как полотно.

— В моей любви к родичу моему Ланселету нет ничего бесчестного, Гвен. Сам царь Давид говорил о родиче своем и кузене Ионафане:» Любовь твоя была для меня превыше любви женской «, — и Бог не покарал его. Она связывает товарищей по оружию. Неужто ты посмеешь назвать эту любовь грешной, Гвенвифар? Я готов признаться в ней даже перед престолом Господним…

Он умолк, не в силах больше вымолвить ни слова — у него пересохло в горле.

В голосе Гвенвифар зазвучали истеричные нотки:

— Можешь ли ты поклясться, что тогда, когда ты привел его на наше ложе… я видела, что ты прикасался к нему с такой любовью, какой никогда не выказывал к женщине, которую мой отец дал тебе в жены… когда ты ввел меня в этот грех… можешь ли ты поклясться, что это не был твой собственный грех, и что все твои красивые слова не прикрывали тот самый грех, из-за которого на Содом обрушился огонь небесный?

Смертельно бледный Артур уставился на жену.

— Ты, должно быть, обезумела, моя леди. Той ночью, о которой ты говоришь, я был пьян и не знаю, что ты тогда могла увидеть. Это был Белтайн, и во всех над была сила Богини. Боюсь, все эти молитвы и размышления о грехе сводят тебя с ума, моя Гвен.

— Христианину не подобает так говорить!

— Именно поэтому я и не могу назвать себя христианином! — крикнул Артур, наконец-то потеряв терпение. — Мне надоели все эти разговоры о грехе! Если бы я отослал тебя прочь — а ведь мне советовали это сделать, но я не послушался, потому что слишком люблю тебя! — и взял другую женщину…

— Нет! Ты скорее предпочел бы делить меня с Ланселетом, чтоб иметь и его тоже…

— Посмей только повторить это, — очень тихо произнес Артур, — и я убью тебя, Гвенвифар, и не посмотрю, что ты моя жена и я люблю тебя!

Но королева принялась истерично всхлипывать, не в силах остановиться.

— Ты сказал, что хочешь этого, чтоб получить сына — и ввел меня в непростительный грех… Пускай я согрешила, и Бог покарал меня за это бесплодием — но разве не ты ввел меня в грех? И даже теперь твой наследник не кто иной, как сын Ланселета. И ты смеешь отрицать, что любишь Ланселета больше всех? Ты сделал его сына своим наследником, хотя мог дать своего сына мне на воспитание…

— Я позову твоих женщин, Гвен, — глубоко вздохнув, сказал Артур. — Ты не в себе. Клянусь тебе, у меня нет сыновей, — или даже если я и завел ребенка где-то на войне, то я о нем не знаю, и его мать не знает, кто я такой. Ни одна женщина нашего круга не заявляла, что носит моего ребенка. Что бы там ни болтали священники, я не верю, что есть на свете женщина, которая постыдилась бы признаться, что родила сына бездетному Верховному королю. Я не взял ни одной женщины силой и не прелюбодействовал с замужними женщинами. Так что же это за безумный разговор о моем сыне, которого ты воспитала бы, как моего наследника? Говорю тебе, у меня нет сына! Я часто думал — может быть, какая-нибудь детская болезнь или какая-нибудь рана сделала меня бесплодным? У меня нет сына.

— Это ложь! — гневно выкрикнула Гвенвифар. — Моргейна велела мне не рассказывать об этом — но однажды я пришла к ней и просила у нее амулет от бесплодия. Я была в отчаянье и сказала, что готова отдаться другому мужчине, потому что ты, похоже, не можешь породить ребенка. И Моргейна поклялась, что ты можешь стать отцом, что она видела твоего сына, и он растет при дворе Лота Оркнейского, но она взяла с меня обещание, что я никому об этом не расскажу…

— Он растет при лотианском дворе… — произнес Артур и схватился за грудь, словно у него вдруг заболело сердце. — Боже милостивый… — прошептал он. — А я даже не знал…

Гвенвифар пронзил ужас.

— Нет, нет, Артур, Моргейна — лгунья! Это все ее злой умысел, это она подстроила брак Ланселета и Элейны, потому что завидовала… она солгала, чтобы помучить меня…

— Моргейна — жрица Авалона, — отстраненно произнес Артур. — Она не лжет. Думаю, Гвенвифар, нам следует поговорить об этом. Пошли за Моргейной.

— Нет, нет! — взмолилась Гвенвифар. — Прости меня за эти слова: я была не в себе и сама не ведала, что говорю. О, любезный мой господин и супруг, мой король и мой лорд, прости меня за все то, что я тут наговорила! Умоляю — прости меня!

Артур обнял жену.

— И ты меня прости, любезная моя госпожа. Теперь я вижу, что причинил тебе великий вред. Но если выпускаешь ветер на волю, приходится терпеть его порывы, даже если он сметает все на своем пути…

Он нежно поцеловал Гвенвифар в лоб.

— Пошли за Моргейной.

— Ох, мой лорд, Артур… Я обещала, что никогда не скажу тебе об этом…

— Ну что ж, ты нарушила свое обещание, — сказал Артур. — Сделанного не воротишь.

Он подошел к двери покоев и велел своему дворецкому:

— Разыщи леди Моргейну и скажи, что я и моя королева желаем ее видеть, и как можно скорее.

Когда дворецкий ушел, Артур позвал служанку Гвенвифар. Королева стояла, словно окаменев, пока служанка нарядила ее в праздничное платье и заплела ей косы. Она выпила чашу подогретого вина, разведенного водой, но что-то по-прежнему сдавливало ей горло. Ее болтливости не было прощения.

« Но если этим утром он действительно дал мне дитя… — Но странная боль пронзила все ее тело, до самого чрева. — Может ли плод укорениться и вырасти в такой горечи?»

Через некоторое время в королевские покои вошла Моргейна; она была облачена в темно-красное платье, и волосы ее были перевиты темно-красными шелковыми лентами. Она нарядилась для празднества и казалась оживленной и радостной.

« А я — всего лишь бесплодное дерево, — подумала Гвенвифар. — У Элейны есть сын от Ланселета, и даже Моргейна, не имеющая мужа и не желающая его иметь, развратничала с каким-то мужчиной и родила от него, и у Артура есть сын от какой-то неведомой женщины — и только у меня нет никого «.

Моргейна поцеловала невестку; Гвенвифар оцепенела, почувствовав прикосновение ее рук к плечам. Моргейна же повернулась к Артуру.

— Ты хотел меня видеть, брат?

— Прости, что побеспокоил тебя в столь ранний час, сестра, — сказал Артур. — Но, Гвенвифар, ты должна теперь повторить свои слова при Моргейне — я не желаю, чтобы при моем дворе множилась клевета.

Моргейна взглянула на Гвенвифар и увидела покрасневшие глаза и следы слез.

— Милый брат, — сказала она, — твоей королеве нездоровится. Уж не беременна ли она? Что же до ее слов — ну, как говорится, слово костей не ломит.

Артур холодно взглянул на Гвенвифар, и Моргейна осеклась. Здесь больше не было ее брата, которого она так хорошо знала; остался лишь суровый Верховный король, вершащий правосудие.

— Гвенвифар, — произнес он, — не только как твой муж, но и как твой король я приказываю тебе: повтори при Моргейне то, что ты сказала у нее за спиной — будто она сказала тебе, что у меня есть сын, который воспитывается сейчас при лотианском дворе…

« Это правда, — успела за долю секунды подумать Гвенвифар. — Это правда, и почему-то это задевает ее до глубины души… Но почему?»

— Моргейна, — произнес Артур. — Скажи мне — это правда? У меня есть сын?

« Что все это значит для Моргейны? Почему она так стремится скрыть это даже от Артура? Конечно, она может желать сохранить в тайне свое распутство, но зачем ей скрывать от Артура, что у него есть сын?»

И вдруг Гвенвифар осенило, и она задохнулась.

Моргейна же тем временем думала:» Жрица Авалона не лжет. Но я изгнана с Авалона, и потому, если мне не остается иного выхода, я должна солгать, и быстро…»

— Кто это был? — гневно выкрикнула Гвенвифар. — Одна из распутных жриц Авалона, которые спят с мужчинами в грехе и похоти на этих их дьявольских празднествах?

— Ты ничего не знаешь об Авалоне, — ответила Моргейна, стараясь изо всех сил, чтоб ее голос не дрогнул. — Твои слова пусты…

Артур взял ее за руку.

— Моргейна, сестра моя…

И Моргейне почудилось, что еще миг, и она разрыдается… как рыдал в ее объятиях Артур в то утро, когда впервые узнал, что Вивиана поймала в ловушку их обоих…

Во рту у Моргейны пересохло, глаза жгло огнем.

— Я сказала о твоем сыне, Артур, лишь затем, чтобы успокоить Гвенвифар. Она боялась, что ты никогда не сможешь дать ей ребенка…

— Скажешь ли ты это, чтобы успокоить меня? — спросил Артур, улыбнувшись, но вместо улыбки получилась мучительная гримаса. — Все эти годы я думал, что не в силах породить сына, даже ради спасения королевства. Моргейна, теперь ты должна сказать мне правду.

Моргейна глубоко вздохнула. В покоях царила мертвая тишина, лишь слышно было, как под окнами лает собака да где-то стрекочет кузнечик. Наконец она произнесла:

— Именем Богини, Артур, раз уж ты желаешь, чтобы я в конце концов сказала об этом… Я родила сына от Короля-Оленя, через десять лун после того, как тебя посвятили в короли на Драконьем острове. Моргауза взяла его на воспитание и поклялась, что ты никогда не услышишь об этом от нее. Теперь ты услышал это от меня. И покончим же с этим делом.

Артур был бледен, как смерть. Он заключил сестру в объятия, и Моргейна почувствовала, что он дрожит всем телом. По лицу его текли слезы, и он не старался ни сдержать их, ни вытереть.

— Ах, Моргейна, Моргейна, бедная моя сестра… Я знал, что причинил тебе великое зло, но даже не думал, что оно настолько велико…

— Ты хочешь сказать, что это правда? — выкрикнула Гвенвифар. — Что эта распутница, твоя сестра, испытала свое развратное искусство на собственном брате?!

Артур обернулся к жене, не выпуская Моргейну из объятий.

— Молчи! Не смей осуждать мою сестру — то была не ее затея и не ее вина!

Он глубоко, судорожно вздохнул, и Гвенвифар успела услышать эхо собственных злых слов.

— Бедная моя сестра, — повторил он. — И ты несла эту ношу одна, не желая перекладывать на меня мою вину… Нет, Гвенвифар, — пылко сказал он, снова оборачиваясь к жене, — все было не так, как ты думаешь. Это произошло, когда меня посвящали в короли, и мы не узнали друг друга: было темно, а мы не виделись еще с тех пор, когда я был малышом и Моргейна носила меня на руках. Она была для меня просто жрицей Матери, а я для нее — Увенчанным Рогами. Когда же мы узнали друг друга, было уже поздно, и беда свершилась, — произнес Артур, и в голосе его звенели слезы. Он прижал Моргейну к себе и разрыдался. — Моргейна, Моргейна, ты должна была сказать мне!

— И снова ты думаешь только о ней! — крикнула Гвенвифар. — А не о своем величайшем грехе! Ведь она — твоя сестра, плод чрева твоей матери, и за это Бог покарает тебя…

— Он и так меня покарал, — сказал Артур, обнимая Моргейну. — Но грех тот был совершен по неведению — мы не желали ничего дурного.

— Может быть, — нерешительно произнесла Гвенвифар, — именно за это он и покарал тебя бесплодием, и даже теперь, если бы ты покаялся и исполнил епитимью…

Моргейна мягко высвободилась из объятий Артура. Гвенвифар в бессильной ярости следила, как Моргейна вытерла ему слезы своим платком — как бы ей ни хотелось обратного, но в этом жесте не было никакого распутства. Так могла бы сделать мать или старшая сестра.

— Ты слишком много думаешь о грехах, Гвенвифар, — сказала Моргейна. — Мы с Артуром не совершили никакого греха. Грех заключается в желании причинить вред. Нас же свела воля Богини и сила жизни, и раз от этого соития родилось дитя, оно было зачато в любви, что свела нас. Артур не может признать ребенка, рожденного от родной сестры, — это верно. Но он не первый король, имеющий незаконного ребенка, которого он не может признать. Мальчик здоров и умен и находится сейчас в безопасности, на Авалоне. Богиня — да и твой бог, если уж на то пошло, — не какой-нибудь мстительный демон, только и ищущий, как бы покарать человека за некий мнимый грех. Тому, что произошло между Артуром и мною, не следовало происходить. Ни он, ни я к этому не стремились, но что сделано, то сделано. Богиня не стала бы наказывать тебя бездетностью за чужие грехи. Неужели ты можешь обвинить в своей бездетности Артура, Гвенвифар?

— Да! — крикнула Гвенвифар. — Он согрешил, и Бог покарал его за это — за кровосмесительство, за то, что он породил ребенка от собственной сестры, — за служение Богине, этому злому духу распутства… Артур! — выкрикнула она. — Пообещай мне, что ты покаешься, что ты сегодня же, в этот святой праздник пойдешь к епископу и расскажешь, как ты согрешил, и выполнишь епитимью, которую он на тебя наложит! Может быть, тогда Господь простит тебя и избавит нас обоих от кары!

Артур с беспокойством глядел то на Моргейну, то на Гвенвифар.

— Покаяние? Грех? — произнесла Моргейна. — Неужто ты и вправду считаешь своего бога зловредным стариком, которому только и дела, что вынюхивать, кто там ложится в постель с чужой женой?

— Я исповедалась в своих грехах! — крикнула Гвенвифар. — Я покаялась и получила отпущение! Это не за мои грехи Бог нас карает! Артур, пообещай, что ты тоже покаешься! Когда Бог даровал тебе победу при горе Бадон, ты поклялся отвергнуть старое драконье знамя и править как христианский король, но ты не раскаялся в этом грехе! Так покайся же в нем, и Бог дарует тебе победу, как даровал тогда при горе Бадон, — и очистись от своих грехов и дай мне сына, который будет править после тебя в Камелоте!

Артур отвернулся и прижался к стене, спрятав лицо в ладонях. Моргейна качнулась было к нему, но Гвенвифар вскричала:

— Отойди от него, ты!.. Как ты смеешь и дальше вводить его в грех! Или тебе не довольно того, что уже произошло, — тебе, и тому злому демону, которого ты зовешь Богиней, тебе, и той старой ведьме — Балин правильно сделал, что убил ее…

Моргейна зажмурилась, и лицо ее исказилось, словно она готова была расплакаться. Затем она вздохнула и произнесла:

— Я не собираюсь слушать, как ты поносишь мою веру, Гвенвифар. Не забывай — я никогда не поносила твою. Бог есть бог, как бы его ни именовали, и он благ. Я считаю грехом думать, что бог может быть так жесток и мстителен, а ты делаешь его более злобным, чем худший из священников. Прошу тебя: хорошенько подумай, что ты творишь, прежде чем отдавать Артура в руки священников.

Она развернулась так, что темно-красное платье на миг обвилось вокруг ее тела, и покинула королевские покои.

Услышав, что Моргейна вышла, Артур повернулся к Гвенвифар. Наконец он заговорил — никогда еще он не говорил с женой так нежно, даже когда они лежали, сжимая друг друга в объятиях:

— Любимая моя…

— И ты смеешь называть меня так? — с горечью спросила она и отвернулась. Артур положил руку ей на плечо и повернул Гвенвифар лицом к себе.

— Любимейшая моя госпожа и королева… какую боль я тебе причинил…

— Даже сейчас, — дрожа, сказала Гвенвифар, — даже сейчас ты думаешь лишь о том, какую боль ты причинил Моргейне…

— Неужто я могу радоваться при мысли о том, что причинил такую боль родной сестре? Клянусь тебе, я не знал, кто она такая, до тех пор, пока не стало поздно, а когда я узнал ее, она принялась утешать меня, словно я до сих пор оставался маленьким мальчиком, что сидел когда-то у нее на коленях… Думаю, если бы она набросилась на меня с обвинениями, — а она имела на то полное право, — мне оставалось бы лишь пойти и утопиться в Озере. Но мне даже в голову не приходило, что же я натворил на самом деле… Я был так молод, и нам со всех сторон грозили саксы, и битва шла за битвой… Он беспомощно развел руками.

— Я пытался поступать так, как велела Моргейна, — помнить, что мы совершили это по неведению. Да, я думаю, что это грех, — но мы не стремились согрешить…

Он казался таким несчастным, что на мгновение Гвенвифар почувствовала искушение сказать то, что он хотел услышать, — что он и вправду не сделал ничего дурного, — обнять его и утешить. Но она не сдвинулась с места. Никогда, никогда Артур не приходил к ней за утешением, никогда не признавал, что причинил ей какой-то вред; даже сейчас он упорно настаивал, что грех, сделавший их бездетными, на самом деле вовсе и не грех; он беспокоился лишь о вреде, который он причинил этой проклятой колдунье, его сестре! Гвенвифар снова расплакалась и вместе с тем разъярилась — ведь Артур подумает, что она плачет от горя, а не от бешенства.

— Так ты думаешь, что причинил горе одной лишь Моргейне?

— Не вижу, чем это могло повредить кому бы то ни было еще, — упрямо произнес Артур. — Гвенвифар, это ведь произошло еще до того, как мы впервые встретились!

— Но ты женился на мне, не получив отпущения за этот великий грех, — и даже теперь ты цепляешься за свой грех, хотя мог бы исповедаться, и исполнить епитимью, и избавиться от кары…

— Гвенвифар, — устало произнес Артур, — моя Гвенвифар, если твой бог способен покарать человека за грех, совершенный по неведению, неужто он отменит кару лишь потому, что я расскажу обо всем священнику, и прочитаю молитвы, которые он велит, и не знаю, что там еще — посижу некоторое время на хлебе и воде…

— Если ты вправду раскаешься…

— О Господи! Ты что, думаешь, что я не раскаялся? — взорвался Артур. — Я раскаивался в этом каждый раз, когда видел Моргейну, все эти двенадцать лет! Неужто мое раскаянье станет глубже, если я расскажу обо всем священникам, которые только и желают заполучить власть над королем?!

— Ты думаешь лишь о своей гордыне, — гневно ответила Гвенвифар, — а гордыня — тоже грех. Если ты смиришься, Бог простит тебя!

— Если твой бог таков, то я не желаю его прощения! — Артур стиснул кулаки. — Я должен править королевством, а как я смогу править им, если буду становиться на колени перед каким-то священником и покорно выполнять то, что он от меня потребует в качестве искупления?! А о Моргейне ты подумала? Они и так уже обзывают ее чародейкой, распутницей, ведьмой! Я не имею права исповедаться в грехе, который навлечет позор и презрение на мою сестру!

— У Моргейны тоже есть душа, нуждающаяся в спасении, — отозвалась Гвенвифар, — и если народ этой земли увидит, что их король способен отринуть гордыню и смиренно покаяться в своих грехах, это поможет им спасти их души, и зачтется ему на небесах.

— Ты споришь не хуже любого моего советника, Гвенвифар, — со вздохом произнес Артур. — Я не священник, и меня не волнуют души моих подданных…

— Как ты можешь так говорить! — воскликнула Гвенвифар. — Ты — король этих людей, и их жизни в твоей руке, а значит, и их души тоже! Ты должен быть первым в благочестии, как был первым в сражении! Что бы ты подумал о короле, который посылает своих воинов в бой, а сам следит за ними с безопасного места?

— Ничего хорошего, — ответил Артур, и Гвенвифар, поняв, что одолевает, добавила:

— А что же ты тогда скажешь о короле, который видит, что его подданные идут путем благочестия и добродетели, и заявляет, что не намерен думать о собственных грехах?

Артур вздохнул.

— Ну почему это тебя так волнует, Гвенвифар?

— Потому что я не в силах думать, что ты будешь мучиться в аду… и потому, что, если ты освободишься от своего греха, Бог может послать нам детей.

Гвенвифар задохнулась и снова расплакалась. Артур обнял жену и прижал ее голову к своей груди.

— Ты и вправду в это веришь, моя королева? — нежно спросил он.

Гвенвифар вспомнила: однажды он уже говорил с нею так — когда впервые отказался идти в бой под знаменем Девы. А затем она восторжествовала и привела его к Христу, и Бог даровал ему победу. Но тогда она не знала, что на душе Артура по-прежнему лежит столь тяжкий грех. Гвенвифар кивнула и услышала вздох Артура.

— Значит, я причинил вред и тебе, и должен как-то исправить это. Но мне кажется несправедливым ради этого навлекать позор на Моргейну.

— Опять Моргейна! — не помня себя от ярости, крикнула

Гвенвифар. — Ты не хочешь, чтобы она страдала из-за тебя; она для тебя — само совершенство! Так скажи тогда: справедливо ли, чтобы я страдала из-за греха, совершенного ею или тобой? Ты так любишь ее, что заставишь меня до конца моих дней страдать от бездетности, лишь бы сохранить этот грех в тайне?

— Даже если я и виновен, моя Гвен, Моргейна ни в чем не повинна…

— Конечно, не повинна! — взорвалась Гвенвифар. — Она всего-то навсего служит этой своей древней Богине, а священники говорят, что эта Богиня и есть тот самый змей, которого Господь вышвырнул из райского сада! Она до сих пор цепляется за свои мерзкие языческие ритуалы! Да, Господь сказал, что те язычники, что не слышали слова Божия, могут спастись, — но Моргейна выросла в христианском доме, а потом обратилась к чародейству Авалона! И все эти годы при твоем дворе она слышит слово Христово — а ведь сказано, что те, кто услышат слово Христово и не покаются, и не уверуют в него, те будут прокляты навеки! А женщины особенно нуждаются в покаянии, потому что именно через женщину в мир пришел первородный грех… — И королева разрыдалась, не в силах больше продолжать.

В конце концов, Артур произнес:

— Так чего же ты от меня хочешь, моя Гвенвифар?

— Сегодня — святой день Пятидесятницы, — отозвалась Гвенвифар, вытирая глаза и стараясь сдержать всхлипы, — день, когда дух Божий снизошел на людей. Неужто ты пойдешь к обедне и к причастию с таким грехом на душе?

— Думаю… думаю, мне не следует так поступать, — произнес Артур. Голос его дрогнул. — Если ты и вправду в это веришь, моя Гвен, я не откажу тебе в этой просьбе. Я покаюсь — насколько я могу раскаяться в том, что не считаю грехом — и выполню епитимью, которую наложит на меня епископ.

Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной.

— И ради тебя, любовь моя, я надеюсь, что ты не ошибаешься насчет воли Божьей.

Гвенвифар обняла мужа и расплакалась от благодарности, но на миг ее пронзил сокрушительный страх и сомнение. Ей вспомнилось, как тогда, в доме Мелеагранта она вдруг поняла, что никакие молитвы не спасут ее. Бог не вознаградил ее за добродетель. И потом, когда Ланселет пришел к ней на помощь, не она ли поклялась в душе своей, что никогда больше не станет ни скрывать своей любви, ни каяться в ней — ибо раз Бог не вознаградил ее за добродетель, то, значит, он и не станет карать ее за прегрешения? Бога не волнуют людские дела…

Но Бог все-таки покарал ее. Бог отнял у нее Ланселета и отдал его Элейне — и получилось, что она лишь понапрасну подвергла свою душу опасности… Она покаялась и исполнила епитимью, но Бог так и не избавил ее от кары. И вот теперь она узнала, что в том, быть может, и вовсе не было ее вины — она всего лишь разделяет груз Артурова греха, который он совершил вместе со своей сестрой. Но если они оба освободятся от греха, если Артур смиренно покается и искупит свой великий грех, тогда Бог, конечно же, простит и его…

Артур поцеловал жену в макушку и погладил по голове. Потом он отошел, и Гвенвифар вдруг стало холодно и одиноко без его объятий, словно она не находилась под защитой крепких стен, а стояла среди вересковой пустоши, и ее переполнили растерянность и ужас. Она потянулась к мужу, чтоб снова обнять его, но Артур тяжело опустился в кресло и остался там сидеть — изможденный, измученный, отделенный от нее тысячей лиг.

В конце концов он поднял голову и со вздохом, исторгнутым из самых глубин его души, произнес:

— Пошлите за отцом Патрицием…