"Мегрэ и ленивый вор" - читать интересную книгу автора (Сименон Жорж)

Глава 4

Без пяти четыре, когда Мегрэ сидел за столом, склонившись над стопкой дел, испещренных различными пометками, на которые падал круг мягкого света лампы, зазвонил телефон. Звонили из узла связи, из полицейской службы, находящейся в постоянной готовности.

— Вооруженное нападение на улице Лафайет, между улицами Тибу и шоссе д'Антен. Перестрелка, есть убитые.

Это произошло без десяти четыре, но уже была объявлена тревога. Ожидавший в готовности автомобиль с полицейскими в форме уже отъехал от префектуры, в это же время прокурор, сидя в своем кабинете во Дворце правосудия, раздавал приказы и принимал сообщения и о том, что происходит в настоящее время.

Мегрэ открыл дверь в комнату инспекторов, буркнул что-то Жанвье, минуту спустя они оба сбежали по лестнице, поспешно натягивая на ходу пальто, и сели в радиофицированную машину.

Из-за желтоватого тумана, опустившегося на город, уже было темно, как в восемь часов вечера, а усиливающийся холод пронизывал до мозга костей.

— Сегодня ночью придется глядеть в оба, — бросил водитель. — Наверняка будет гололед.

Они ехали, включив сирену, голубой огонек мигал на ше автомобиля. Такси и автобусы съезжали на край дороги, пешеходы провожали взглядом проезжавшую автомашин

Уличное движение в направлении Оперы было нарушено. На проезжей части образовалась корочка льда. Полицейские, регулировавшие поток транспорта, энергичными свистками и размашистыми жестами старались навести порядок.

На улице Лафайет, хорошо освещенной со стороны складов фирмы «О Принтеп», был час пик. Толпа, состоявшая в основном из женщин, создала густую, сбитую массу на тротуаре. Надо было эту толпу направить на боковые улицы, прекратить дальнейший доступ людей.

Один из участков улицы опустел, на нем видны были только темные силуэты полицейских.

Комиссар полиции с комиссаром девятого округа прибыли сюда вместе со своими людьми. Специалисты измеряли и расчерчивали мелом контуры на проезжей части. Упершись двумя передними колесами в тротуар, стоял автомобиль с разбитым ветровым стеклом, а в двух-трех метрах дальше — темное пятно, над которым стояли люди и вполголоса переговаривались.

Невысокий седоватый мужчина, в темной одежде, с вязаным шарфом еще держал в руке стаканчик рома, который ему принесли из соседнего бара. Это был кассир из ближайшего большого магазина хозяйственных товаров на улице Шатоден.

В третий или четвертый раз он начинал свой рассказ, стараясь не смотреть на неподвижную фигуру человека, лежавшего на несколько метров дальше и прикрытого серой бумагой.

Сзади, за кордоном полиции, напирала толпа, оттуда доносились голоса обсуждавших происшествие женщин.

— Как всегда, в конце месяца…

Мегрэ забыл, что сегодня как раз 31 января.

— …я пришел в банк, расположенный за Оперой, чтобы получить деньги для выплаты жалованья персоналу…

Мегрэ знал, где находится его магазин: четыре этажа секций, два подвала, около трехсот человек работающих.

— Мне надо было пройти не более пятисот — шестисот метров. Чемоданчик я держал в правой руке.

— Он не был прикреплен цепочкой к вашему запястью?

Этот человек не был профессиональным кассиром, никакой охраны не предусматривалось. У него только был пистолет в правом кармане плаща. Он перешел на другую сторону улицы по пешеходному переходу и направился в сторону Тибу. Толпа была так велика, что, казалось, в такой толкучке ему ничего не грозит. Внезапно он заметил, что какой-то человек идет рядом с ним, а когда повернул голову, убедился, что второй идет за ним по пятам.

— Если тебе дорога жизнь, не строй из себя героя!

И в тот яке момент у него грубо вырвали из рук чемоданчик. Один из нападавших быстро побежал в сторону автомобиля, который медленно проезжал мимо. Услышав выстрел, кассир в первый момент подумал, что стреляли в него. Возникла суматоха, раздались крики и визг женщин. Второй выстрел — и звон разбитого стекла. Кажется, раздалось еще несколько выстрелов, некоторые свидетели говорили, что четыре или пять.

Какой-то мужчина, сильно взволнованный, с лицом, красным, как свекла, разговаривал в сторонке с комиссаром полиции. Он был очень возбужден, не знал только, похвалят его или привлекут к ответственности.

Это был полицейский из того самого девятого округа, звали его Маргере. Не находясь на службе в этот день, он был в гражданском. Почему же он носил в кармане револьвер? Потом ему придется это объяснить.

— Я шел встретить жену, которая пошла за покупками. Стал свидетелем нападения. Видел трех типов, бежавших в сторону автомобиля…

— Их было трое?

— Один — по одной стороне, другой — по второй, третий — сзади…

Стрелял полицейский Маргере. У одного из бандитов сначала подогнулись ноги, а через секунду он растянулся около женщин, которые бросились бежать в другую сторону.

Автомобиль мчался в сторону улицы Сент-Августин. Полицейский, регулировавший движение, пронзительно свистел. Из автомобиля, который через минуту исчез среди других машин, раздалось несколько выстрелов.

В течение двух следующих дней у Мегрэ не было времени думать об убитом швейцарце. Два раза по этому делу ему звонил инспектор Фумель, прося дальнейших инструкций.

Были записаны фамилии и адреса примерно пятидесяти свидетелей, среди них продавщица вафель, лоток которой стоял поблизости, скрипач-калека, собиравший на углу улиц в шляпу медяки, и два официанта из кафе напротив места происшествия, а также и кассирша, утверждавшая, что все видела, хотя стекла на террасе запотели.

Случайной жертвой стал прохожий, тридцатипятилетний мужчина, женатый человек, имеющий детей. Он погиб от шальной пули, наверняка не зная почему.

В первый раз с тех пор, как началась эта серия грабительских нападений в центре города, удалось захватить члена банды, раненного полицейским Маргере, который благодаря необычайному стечению обстоятельств оказался на месте происшествия.

— Я стрелял в ноги, чтобы помешать ему удрать… Пуля, однако, попала бандиту в шею, и теперь он лежал, не приходя в сознание, в больнице Божон, куда его привезла «скорая помощь».

У дверей его отдельной палаты попеременно дежурили инспекторы Люка, Жанвье и Торранс, ожидая момента, когда он придет в себя и начнет говорить, поскольку врач не терял надежды, что его удастся спасти.

На следующий день, как и предвидел водитель полицейской машины, улица оказалась покрытой стеклистым гололедом. Машины двигались еле-еле. Грузовики магистрата посыпали песком главные городские артерии.

В длинном коридоре следственного отдела было полно людей, ожидавших, когда их вызовут в кабинет комиссара Мегрэ, и он задавал свидетелям один и тот же вопрос и ставил кабалистические знаки на плане, составленном специалистами.

Вечером в тот день, когда произошло бандитское нападение, Мегрэ поехал в Фонтеней-о-Роз. Найденные у раненого бандита документы свидетельствовали, что зовут его Жозеф Резон, по профессии он монтер и живет неподалеку от Парижа, в Фонтеней-о-Роз.

В новом доме, в квартире светлой и опрятной, Мегрэ нашел молодую блондинку и двух девочек, шести и девяти лет, занятых приготовлением уроков.

Жозеф Резон, сорока двух лет, в самом деле работал монтером на фабрике, расположенной на набережной Жавель. У него был маленький автомобиль, и каждое воскресенье он ездил с семьей в деревню.

Жена вела себя так, как будто бы ни о чем не знала, и Мегрэ поверил, что так и есть на самом деле.

— Не могу понять, — зачем он впутался в это дело, господин комиссар. Мы были так счастливы. Эту квартиру купили два года назад. Жозеф хорошо зарабатывал. Не пил, почти никуда не ходил один, всюду брал меня с собой…

Комиссар взял ее в больницу. Мужа она видела лишь несколько секунд, больше врачи, несмотря на ее настойчивые просьбы, не позволили.

Надо было разобраться по порядку в путанице часто противоречивых свидетельских показаний. Одни знали слишком мало, другие, наоборот, слишком много… Некоторые отказывались от показаний.

— Если буду говорить, они меня найдут…

Однако Мегрэ удалось довольно точно воссоздать облик тех двоих, которые взяли в кольцо кассира, и того, который вырвал у него чемоданчик.

Один из официантов кафе напротив места нападения сразу распознал на показанных ему фотографиях Фернана.

— Он вошел в наше кафе за десять — пятнадцать минут до нападения и заказал кофе со сливками. Сидел за столиком рядом с дверью на застекленной веранде…

Через какое-то время Мегрэ на основании показаний свидетелей установил, что Фернан 31 января был одет в толстое коричневое пальто.

На первый взгляд, это не имело большого значения, но укрепляло комиссара в убеждении, что главой банды был именно он, бывший заключенный Сен-Мартен-де-Ре.

Тяжело раненный участник нападения, лежавший в больнице, на несколько секунд пришел в себя, но смог только прошептать:

— Моник…

Так звали его младшую дочь.

Комиссару Мегрэ бросилась в глаза одна подробность: оказывается, теперь люди в банду Фернана набираются не из профессионалов-преступников, а из новичков и любителей гангстерского ремесла.

Из прокуратуры ему звонили каждый час и присылали один рапорт за другим.

У выхода из здания его окружила толпа журналистов.

В пятницу в одиннадцать часов коридор наконец-то опустел. Мегрэ в это время как раз беседовал с Люка, который вернулся из больницы и рассказывал, что знаменитый хирург намерен провести операцию раненому, когда кто-то постучал в дверь.

— Войдите! — нетерпеливо буркнул Мегрэ.

Вошел Фумель, но когда он понял, что пришел не вовремя, весь съежился, стал как бы меньше ростом. Он был явно простужен, глаза у него слезились, нос покраснел..

— Может быть, я приду попозже?

— Входи!..

— Мне кажется, я напал на след… Точнее, не я лично, а люди из следственной бригады обнаружили… Я знаю, где жил Кюэнде в течение последних пяти недель.

Мегрэ слушал его со вздохом облегчения: наконец-то он сможет узнать что-то новое о таинственном швейцарце.

— В маленьком, довольно дрянном отелике на улице Нев-Сен-Пьер…

— Где это? В каком районе?

— В том самом, где он жил и раньше. Сен-Поль.

— За церковью святого Павла?

— Это маленькая улочка, очень старая, между набережной Сены и улицей Сент-Антуан. Там есть пара магазинчиков и почти никакого автомобильного движения.

— Рассказывай дальше.

— Гостиничка не наилучшей репутации, вроде бы из тех, где комнаты сдаются на часы. Но живут там и дольше, у них есть несколько комнат, снятых на длительный срок. Кюэнде жил там почти месяц, мало кто его видел, он почти не выходил, разве только затем, чтобы перекусить в ресторанчике, который называется «Пети-Сен-Поль».

— Что находится напротив этой гостинички?

— Дом восемнадцатого века, несколько лет назад его отремонтировали.

— Кто там живет?

— Одинокая особа, если не считать прислуги. Некая мадам Вильтон.

— Ты собрал сведения о ней?

— Начал собирать, но в районе о ней никто ничего не знает.

С недавнего времени — лет примерно десять тому назад — стало модным среди людей, конечно, очень богатых покупать старые дома в районе Маре, на улице Фран-Буржуа, например, и восстанавливать, придавая им тот же вид, какой они имели в семнадцатом или восемнадцатом веке.

Мода на реставрацию старых домов или маленьких дворцов началась с острова Святого Людовика, и теперь все еще был спрос на здания этого типа, даже если они находились на улицах очень безлюдных.

— Перед этим домом очень большой двор, — сообщал дальше Фумель, — посредине высокое дерево… В этом районе деревья, пожалуй, редкость.

— Хозяйка вдова?

— Разведенная. Я видел ее с одним журналистом, которому время от времени оказываю мелкие услуги, сообщаю пораньше некоторую информацию, конечно, не секретную, а лишь такую, которую можно сообщать… А на сей раз он мне оказал услугу. Рассказал об этой женщине. Разведена и, хотя не живет с мужем, часто с ним видится, они даже вместе ходят в гости…

— Как фамилия ее мужа?

— Вильтон. Стюарт Вильтон. С его согласия она после развода оставила фамилию мужа. Ее девичья фамилия — как я проверил в районном комиссариате — мадемуазель Ленуар. Флорен Ленуар. Мать ее была гладильщицей, отец — полицейским. Они жили на улице Де-Ренн. Сама она не то актриса, не то балерина. Мой журналист утверждает, что она была танцовщицей в «Казино де Пари». Стюарт Вильтон влюбился в нее, развелся со своей первой женой и женился на ней…

— Когда это было?

Мегрэ рисовал какие-то каракули карандашом на промокашке, а перед глазами его был образ Оноре Кюэнде, сидевшего у окна гостинички с подозрительной репутацией.

— Лет десять — двенадцать назад… Дом купил Вильтон. У него есть еще второй, не менее шикарный, в Отейе, а также маленький замок в Бесс, неподалеку от Мезон-Лафитт…

— Он играет на скачках?

— Насколько мне известно, постоянно посещает скачки, но собственной конюшни у него нет.

— Американец?

— Нет, англичанин. Но очень давно живет во Франции.

— Откуда у него столько денег?

— Я говорю только то, о чем узнал сам. Он происходит из семьи крупных промышленников и получил в наследство ряд патентов и лицензий. Это приносит много денег без всяких усилий с его стороны. Он путешествует почти по полгода, на лето снимает виллу на мысе Антиб или Ферра, состоит в нескольких фешенебельных клубах. Мой журналист утверждает, что человек он очень известный, но в кругах скорее закрытых, и поэтому его имя редко можно встретить в прессе.

Мегрэ встал, шею обернул шарфом, надел пальто.

— Идем! — бросил он коротко. А Люка сказал:

— Если кто-нибудь будет меня спрашивать, я буду через час.

Мороз и гололед привели к тому, что улицы были почти такие же, как это случается в августе, пустые. На узкой улочке Нев-Сен-Пьер никого не было видно, далее играющих детей.

Над полуоткрытыми дверями отеля «Ламбер» висел шар из молочного стекла с лампочкой внутри, а на месте портье в холле, где пахло затхлостью, сидел старый человек, который, Опершись спиной о калорифер, читал газету.

Он сразу узнал инспектора Фумеля и, вставая, буркнул себе под нос:

— Начинается… Я с самого начала знал, что будут неприятности!

— У вас не будет никаких неприятностей, если вы умеете держать язык за зубами. Комната Кюэнде еще никем не занята?

— Нет. Он заплатил за месяц вперед. Я мог бы, правда, сдать комнату после 31 января, но поскольку этот господин оставил свои вещи, я решил подождать.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Сейчас, постараюсь вспомнить… Если не ошибаюсь, то в субботу… а может быть, в пятницу… Лучше всего спросить горничную.

— Он предупреждал вас, что надолго оставляет комнату?

— Он мне ничего не говорил. Он вообще никогда ничего не говорил.

— А в ту субботу или пятницу… во сколько он ушел?

— Не знаю. Это не я, а моя жена его видела. Ночью, когда кто-нибудь из наших жильцов приходит с девушкой, им не нравится, чтобы их видел мужчина… Это их смущает. Поэтому ночью дежурит моя жена.

— Она вам ничего не говорила?

— Вы можете сами с ней поговорить. Через минуту она придет.

В холле воздух был нагретым, застоявшимся, спертым и при этом насыщенным каким-то странным запахом, и все это вместе напоминало запах, царящий в метро.

— Если не ошибаюсь, жена говорила, что в тот вечер он вообще не выходил.

— Это часто случалось?

— Иногда. Он покупал себе что-нибудь поесть и возвращался наверх в свою комнату. Мы видели, как он поднимался по лестнице с газетой и покупками. Он говорил «спокойной ночи» и не показывался до утра.

— А в тот вечер он выходил и не вернулся?

— Трудно сказать, на следующее утро его в комнате не было. Ага, вспоминаю: жена говорила, что видела его ночью. Она провожала какую-то пару в их комнату на первом этаже, в глубине коридора. Пошла принести им чистые полотенца и услышала, что кто-то спускается по лестнице.

— Во сколько это было?

— Сразу после полуночи. Жене даже стало интересно, кто выходит в такое время, но, когда она вернулась с полотенцами, этот кто-то был уже внизу.

— Когда вы узнали, что он не ночевал в своей комнате?

— На следующий день. Часов здак в десять-одиннадцать, когда горничная постучала в его дверь, чтобы убрать номер. Никто не ответил, поэтому она вошла и заметила, что постель не была разобрана на ночь.

— Вы не сообщили в полицию, что жилец вышел и до сих пор не возвратился?

— А зачем? Разве постоялец не может делать то, что ему нравится? Он заплатил. Всегда платил вперед. Часто случается, что жильцы выезжают и никого заранее не предупреждают…

— Выезжают и оставляют свои вещи?

— Чего там они стоят, эти вещи?

— Проводите нас в его комнату.

Владелец гостинички, шаркая туфлями, потащился за ними наверх. Он был еще не старым, но передвигался с трудом, и на лестнице почувствовал одышку.

— Это на четвертом этаже, — выдохнул он.

На лестничной площадке лежала целая гора постельного белья, двери нескольких комнат были открыты, видимо, на время уборки.

— Это я, Роза! Иду с господами на четвертый этаж.

Чем выше они поднимались, тем больше в воздухе чувствовалась затхлость. На четвертом этаже в коридоре не было даже дорожки. Из какой-то комнаты доносились звуки губной гармоники.

— Это здесь…

На двери виднелся номер 33, криво написанный черной краской.

Воздух в комнате был спертым, как бывает в закрытых, непроветриваемых помещениях.

— Здесь все так, как он оставил.

— Вы ничего не трогали?

— Я был уверен, что он вернется… Выглядел прилично… Я даже подумал, что за дело у него в таком районе! Он всегда был хорошо одет, и денег ему наверняка хватало.

— Откуда вы знаете, что у него были деньги?

— Два раза, когда он мне платил, я видел толстую пачку банкнот в его бумажнике.

— Он не принимал гостей?

— Не видели ни я, ни моя жена. А один из нас всегда внизу.

— Сейчас, например, там никого нет.

— Верно, так может произойти, но только на несколько минут, и, как господа слышали, я предупредил горничную…

— Письма он никогда не получал?

— Никогда.

— Кто занимает соседнюю комнату? Соседняя комната была только одна. Номер 33 находился в самом конце коридора.

— Ольга. Такая себе… уличная.

Владелец маленького отеля знал, что крутить не следует: и так полиция знает обо всем, что тут происходит.

— Она сейчас у себя в комнате?

— В это время она наверняка спит.

— Благодарим вас. Теперь нам бы хотелось остаться одним.

Владелец гостинички вышел, шаркая туфлями, злой и нахмурившийся. От столкновения с полицией ничего хорошего не ожидалось.

Мегрэ закрыл за ним дверь и начал осматривать вещи Кюэнде. Открыл убогий сосновый шкаф, плохо отполированный, с еле прикрепленным замком, из которого выпадал ключ.

Здесь не было ничего достойного внимания: пара черных туфель, хорошо вычищенных, летние туфли, почти новые и серый костюм, старательно развешанный на плечиках. На верхней полке лежала шляпа — темная, фетровая, с этикеткой солидной фирмы.

На нижней полке было семь рубашек — шесть белых и одна светло-голубая, кальсоны, носовые платки, шерстяные носки. На соседней полке две пижамы и книги: «Впечатления от путешествия по Италии», «Популярная медицина»[1] и какая-то современная приключенческая книжка…

Меблировка состояла из железной кровати, круглого стола, накрытого скатертью из темно-зеленого плюша, одного кресла, сильно потертого, с выпирающими пружинами. Шторы не были задернуты, а занавески внизу окна пропускали скупой свет с улицы.

Мегрэ стоял у окна. Прежде всего он увидел обширный двор перед не то патрицианским домом, не то маленьким дворцом, находящимся напротив. Рядом с подъездом с остекленным двойными дверями, к которым вели несколько ступенек, стоял большой черный «бентли».

Фасад здания был старательно очищен и приобрел нежный жемчужный оттенок, окна были взяты в старинные наличники замысловатой резьбы.

На втором этаже горела лампа, бросая свет на ковер с прекрасным сложным узором, на стоявшее у окна стильное кресло и овальный столик на изогнутых ножках.

Окна на первом этаже были высокие, узкие, на втором — как бы косо обрезанные, будто в мансарде.

Весь дом, в общем довольно низкий, не был, пожалуй, так велик, как могло показаться, глядя на его фасад. В нем было несколько больших комнат.

Сквозь два открытых окна на втором этаже было видно, что происходит внутри: лакей в полосатом жилете убирал с помощью пылесоса большую комнату, наверное, салон.

— Ты спал эту ночь, Фумель?

— Да, шеф. Почти восемь часов.

— Ты голоден?

— Не очень.

— Я пришлю кого-нибудь, чтобы тебя сменить. А сейчас ты должен усесться в это кресло и смотреть в окно. До тех пор, пока ты не зажжешь свет, оттуда тебя не будет видно.

Разве не так вел себя Кюэнде во время последних пяти или шести недель?

— Обращай внимание на то, кто входит и выходит, а если появится какая-нибудь машина, запиши номер.

Минуту спустя Мегрэ постучал в дверь соседнего номера. Ему пришлось ждать какое-то время, пока он не услышал скрип пружинного матраса, а потом стук каблучков по полу.

— Кто там? — спросил голос из комнаты.

— Полиция!

— Опять?!

И со смирением этот женский голос добавил:

— Войдите!

Она широко раскрыла дверь. Одета в ночную рубашку, явно невыспавшаяся, веки у нее припухли. Грим, который не был смыт перед сном, размазался по ее лицу.

— Я могу лечь?

Почему вы сказали «опять»? Сегодня здесь уже была полиция?

— Здесь нет. Но меня останавливали на улице. Уже несколько недель подряд полиция не оставляет меня в покое. Раз шесть в этом месяце я ночевала в участке. Что на этот раз?

— Надеюсь, ничего. Прошу только никому не говорить о моем визите.

— Разве вы не из полиции нравов? Что-то мне кажется, что я где-то видела вашу фотографию.

Если бы не этот размазанный грим и плохо покрашенные волосы, она была бы совсем недурна. Может быть, немного полновата, но тело у нее было упругое, глаза блестящие, с живым взглядом.

— Я комиссар Мегрэ.

— Что случилось?

— Еще не знаю. Давно вы здесь живете?

— С октября. Как только вернулась из Канн. Я всегда провожу лето в Каннах.

— Вы знакомы с соседом?

— С каким?

— Из тридцать третьего номера.

— С этим швейцарцем?

— Откуда вы знаете, что он швейцарец?

— Определила по акценту. Я работала в Швейцарии три года назад, в кабаре, в Женеве, но мне не продлили разрешения на пребывание в стране. Местные девушки не любят конкуренции.

— Он с вами разговаривал? Заходил к вам?

— Я сама раз пошла к нему. Это было как-то после обеда. Проснулась и вижу, что кончились сигареты. Я пару раз встречала его в коридоре, он всегда вежливо здоровался со мной.

— Ну и что было дальше?

У нее была очень выразительная мимика.

— Вот именно, что ничего не было! Я постучала в его дверь. Он долго не открывал. Мне даже было интересно, что он там у себя делает. Оказалось, он совершенно одет, в комнате у него был совершенный порядок, и он курил трубку. Никого у него не было. Я спросила: «Нет ли у вас сигарет?» Он сказал, что нет, к сожалению, но он может спуститься вниз и мне принести. Я была, как сейчас, не одета, в одной ночной рубашке. На столе у него лежала плитка шоколада. Заметив, что я на нее посмотрела, он отломил кусочек и угостил меня. Я подумала, что следует ему чем-то отплатить. По-соседски… Я думаю, вы сами понимаете. Но он ничего. Ну и я ничего. Ем шоколад, но из комнаты не ухожу. Смотрю, что он читает. Какая-то книжка про Италию, с такими странными гравюрами. «Вам не скучно? — спрашиваю. — Вы один-одинешенек?» Но он был, пожалуй, не по этой части… Я ведь не отталкивающая… Он, по-видимому, не мог решиться, потому что внезапно сказал: «Я должен выйти. Меня ждут…»

— И это все?

— Пожалуй, да. Стены здесь тонкие, слышно, что происходит в соседней комнате. А тут у нас по ночам разное случается, иногда трудно бывает заснуть,.. Вы ведь знаете, как это бывает! Но он никогда не жаловался на шум. Туалет находится в конце коридора, так что одно могу только сказать наверняка: спать он ложился очень поздно, встречала его не раз среди ночи, когда он шел в туалет; он был всегда одет полностью.

— Вам не приходилось когда-либо взглянуть на этот дом напротив?

— Там, где живет эта сумасшедшая?

— Почему вы называете ее сумасшедшей?

— Потому что она выглядит так, как будто у нее не все в порядке с головой. Отсюда хорошо видно, что там делается, сижу у окна и смотрю. Они редко задергивают гардины, а вечерами это далее большое удовольствие смотреть на их люстры. У них там такие огромные подсвечники, целиком хрустальные, и множество других ламп… Ее комната как раз напротив моей. Иногда вечером она задергивает гардины, но утром ее окно всегда открыто, а она, как бы не отдавая себе отчета в том, что делает, расхаживает по комнате совершенно голой. А может быть, она делает это умышленно? У некоторых женщин есть подобный бзик. Для своих личных услуг она держит двух горничных, а иногда звонит лакею, и ее нисколько не волнует, что он видит ее в таком виде, в каком создал Господь. Часто к ней приходит парикмахер и причесывает так смешно, что лопнуть можно со смеху, когда смотришь на это. Наверное, это тогда, когда она собирается на какой-нибудь светский прием. Для своих лет она хорошо держится и вовсе недурна, должна признать…

— Сколько ей может быть лет?

— Лет сорок пять… А может быть, и побольше. Такие женщины, как она, выхоленные, взлелеянные, окруженные заботой, могут отлично выглядеть до пятидесяти лет, и никто об этом не узнает!

— У нее бывают гости?

— Иногда приезжают какие-то господа с визитом. Две-три машины, редко когда больше. Чаще всего она сама куда-то исчезает.

— Одна?

— Нет. Чаще всего со своим альфонсом.

— Кто он такой?

— Не скажу, чтобы это был обычный альфонс. Молодой, по сравнению с нею щавель, моложе ее лет на двадцать. Красивый парень, высокий брюнет, одет, как куколка, а машина у него, как игрушка. Он ее сам водит, без шофера.

— И часто он у нее бывает?

— Я не могу постоянно сидеть у окна, к сожалению! Выхожу около шести, а возвращаюсь поздно ночью. Такая профессия!.. Откуда я могу знать, часто ли он к ней приходит?

— А как вы думаете?

— Да разве я знаю. Раза два-три в неделю.

— И ночует?

— В этом я уверена; ясно, что ночи он проводит у нее. Обычно я встаю довольно поздно, но в дни, когда мне предстоят визиты к врачу, должна выходить очень рано. Ваши коллеги, наверное, делают это нам назло, назначая такие ранние часы! Ну вот, несколько раз так было: выхожу в девять, а машина этого альфонса все еще стоит перед домом… Потом, тот, второй…

— Есть еще и второй?

— Вот именно! Тот старый. Ведь у нее должен быть кто-нибудь посерьезнее, разве нет?

Мегрэ не мог удержаться от улыбки, слыша подобное изложение фактов.

— Чему вы улыбаетесь? Разве я сказала какую-нибудь глупость?

— Нет, что вы! Продолжайте, пожалуйста.

— Это очень элегантный пожилой мужчина, седой, иногда приезжает на «роллс-ройсе» с шофером. А какой красивый парень его шофер!

— И он тоже остается на ночь у этой дамы?

— Нет, кажется, нет. Приезжает ненадолго и сразу же уезжает. Если не ошибаюсь, поздно вечером я его никогда не видела. Является эдак часов в пять. Наверное, к чаю…

Она была горда от мысли, что при случае могла продемонстрировать свое знание высшего общества. Знала, что некоторые «аристократические семьи» в пять часов вечера «пьют чай»…

— Я, наверное, так и не узнаю, почему вы задаете мне все эти вопросы.

— Угадали.

— Я должна держать язык за зубами?

— Для меня это было бы очень важно.

— И так будет лучше для меня самой, правда?

— Наверняка.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я уже слышала о вас, приятельницы мне рассказывали, но представляла вас себе иным. Думала, что вы немного старше. — Она улыбнулась, потянувшись под одеялом.

И после короткого молчания спросила:

— Нет?

Он ответил тоже с улыбкой:

— Нет.

Она громко рассмеялась.

— Так же, как и мой сосед… Да? Через секунду спросила уже серьезно:

— А что он такое сотворил?

Мегрэ был почти уже готов рассказать ей правду. У него появилось огромное искушение посвятить ее в это дело. Он знал, что можно рассчитывать на ее молчание. Знал также, что она сможет понять многое, много больше, чем, например, такой человек, как судебный следователь Кажу. Может быть, какие-то следы, которых он не заметил, были бы для нее, если бы она знала, в чем дело, понятными?

— Нет, не сейчас. Быть может, позднее. Если понадобится.

— Вы еще вернетесь?

— Может быть. А где здесь неподалеку можно хорошо поесть?

— Ясное дело, только в «Пети-Сен-Поль»… Хозяйка там сама готовит, и если вы, например, любите поджаренные колбаски, лучших не найдете нигде. Только скатерти там бумажные и обслуживание не из лучших… Официантка слишком заигрывает с клиентами…

Комиссар Мегрэ воспользовался ее советом. Но прежде чем усесться за столиком маленького ресторанчика, позвонил жене, чтобы предупредить, что ко второму завтраку домой не придет, поест в городе.

Нет, он не забыл о своих обязанностях — о деле Фернана и его шайки. Но он должен был «переварить» более близкое ему и более интригующее дело об убийстве Кюэнде, и обязательно в одиночестве.

Да, ему необходимы были и одиночество, и отдых, а позволить себе это он мог только украдкой. По этому поводу его несколько мучила совесть. Мучила, но не очень. Поджаренные колбаски в самом деле оказались великолепными. Ольга нисколько не преувеличивала. А вино божоле, хотя несколько густоватое, имело все еще исключительный вкус и запах. Но самым главным было то, что, сидя во второразрядном ресторанчике, за столиком, накрытым вместо скатерти белой бумагой, он мог спокойно предаваться своим мыслям.

Хозяйка, приземистая и толстая, с коком седых волос на голове, часто открывала кухонную дверь, чтобы бросить взгляд в зал и проверить, все ли в порядке; на ней был фартучек, такой же голубой фартучек, какой когда-то носила мать Мегрэ, более темный по краям и полинявший посередине от частых стирок.

Официантка действительно вела себя довольно странно, хотя совершенно не так, как предупреждала Ольга. Это была высокая брюнетка с белой колеей. Время от времени гримаса боли или судорога пробегали по ее лицу. Комиссар подумал, что сегодня она сделала аборт.

В зале было несколько рабочих в комбинезонах, два алжирца и продавщица газет из ближайшего киоска в мужском пиджаке и фуражке.

Имело ли какой-нибудь смысл показывать фотографию Кюэнде официантке или усатому хозяину, разливавшему вино?

С этого самого места в углу зала у окна, которое сейчас занимал Мегрэ, Кюэнде мог, протирая временами рукавом запотевшее стекло, видеть как на ладони дом напротив, наблюдать, что происходит на улице.

Наверняка он не доверял никому. Здесь, как и везде, его считали тихим, спокойным человеком, каким в определенном смысле он и был на самом деле.

Мегрэ знал подобных одиночек. Например, известный Коммодор, носивший моноколь и красную гвоздику в бутоньерке, останавливался в самых роскошных отелях, имел великолепные манеры, выглядел, да и вел себя, как благовоспитанный, исполненный достоинства пожилой мужчина — такой благовоспитанный, что никому не приходило в голову подозревать, что у него «длинные руки». И он на самом деле ни разу не попался с поличным, и никто не знал, что с ним потом случилось. Может быть, он укрылся где-нибудь в провинции, а может быть, еще сейчас греет старые кости на одном из далеких островов Тихого океана? А может быть, его прирезал какой-нибудь неизвестный преступник, польстившись на деньги…

Раньше ведь тоже существовали организованные банды, но они применяли иные методы, чем теперь, и, что более важно, набирались из людей другого типа.

Если бы, к примеру, такая история, как на улице Лафайет, произошла двадцать лет назад, Мегрэ сразу бы знал, где искать лиц, совершивших нападение, в каком районе — да что там! — в каком кафе или баре. Он знал их завсегдатаев, людей примитивных — тех, у кого на лице написана их профессия.

У современных гангстеров методы совершенно не те. Нападение на кассира на улице Лафайет было заранее тщательно обдумано и предусмотрены малейшие детали — надо было случиться только редкому, неожиданному стечению обстоятельств, которое привело к тому, что в толпе оказался полицейский, вопреки предписаниям имевший при себе револьвер. И он, рискуя пристрелить кого-то невиновного, не выдержал и выстрелил, ранив бандита.

Правда, и Кюэнде в последнее время модернизировал свою «технику». Мегрэ вспомнил, что говорила та его соседка из гостинички «Ламбер». Она с гордостью подчеркивала, что ей известны великосветские манеры. Чай в пять часов. Так же вел себя элегантный, такой далекий для нее Кюэнде. Наблюдая из своего окна за домом напротив, присваивал себе привычки его обитателей, учился у них хорошим манерам, лоску, этикету.

Нет, он не станет выбивать окна, не будет пользоваться ломом, не будет использовать ни одного из смертоносных орудий обычных взломщиков. Он прибегнет к более изысканным способам, но при этом более рискованным…

На улице были видны прохожие — лица, посиневшие от холода, было видно, как они растирают задеревеневшие руки. Каждый спешит, каждый занят собственными делами, у каждого свои хлопоты, может быть, даже драмы, у каждого перед собой ближняя или дальняя цель… Кто знает: может быть, кто-то из них также замышляет преступные планы?

— Счет, пожалуйста!

Официантка подошла к столику, нацарапала какие-то цифры на краю бумажной скатерти, двигая при этом губами и время от времени бросая взгляд на черную доску, где мелом была проставлена стоимость различных блюд.

К себе на набережную Орфевр Мегрэ вернулся пешком, а

минуту спустя, когда он склонился над стопкой рапортов, в его кабинет, постучав, вошел инспектор Люка. Они одновременно открыли рты, чтобы что-то сказать, но комиссар опередил:

— Надо послать кого-нибудь, чтобы освободить Фумеля. Отель «Ламбер», улица Нев-Сен-Пьер.

Лучше всего подошел бы кто-нибудь из старых сотрудников, из «лейб-гвардии» комиссара Мегрэ, как в шутку называли его ближайших сослуживцев. Может быть, Лорти? Или Лесер? К сожалению, оба заняты. Ну, значит, Барон? Пошлю его с соответствующими инструкциями.

— А что ты хотел мне сказать? Есть что-нибудь новое?

— Да. Инспектор Николя напал на след.

Инспектор Николя имел такой невзрачный вид, что не обращал на себя ничьего внимания, и именно поэтому его послали, чтобы покрутиться по Фонтеней-о-Роз и попробовать что-нибудь «вынюхать». Он должен был разузнать, что делается у соседей Жозефа Резона, послушать, что говорят люди в близлежащих лавках, в гараже, где тот оставил свой автомобиль.

— Не знаю еще, шеф, имеет ли это какое-нибудь значение, но мне кажется, что за одну нить мы ухватились.

— Говори!

— Вчера вечером я узнал, что Жозеф Резон и его жена бывали у соседей. Даже были дружны между собой. По вечерам вместе смотрели телевизор. Когда одна из супружеских пар собиралась в кино, другая забирала к себе их детей. Фамилия тех Люссак, они немного моложе, чем Резон и его жена. Рене Люссак — мужчина тридцати одного года, жена года на два-три моложе него. Она очень красива; у них ребенок, мальчик двух с половиной лет. Придерживаясь ваших указаний, господин комиссар, я поинтересовался этим типом. Рене Люссак работает торговым представителем фирмы, производящей музыкальные инструменты. У него собственный автомобиль «форд-флорида». Я наблюдал за ним, и, когда он после ужина вышел из дома и сел в свою машину, я направился за ним на моей. Он не знал, что я еду следом, если бы он меня заметил, мог бы легко ускользнуть. Остановился поблизости от Порт-Версаль и вошел в маленькое кафе «У друзей». Забегаловка довольно скверная, приходят туда, по-видимому, окрестные мелкие торговцы, чтобы поиграть в белот.

Люссака уже ждали двое; они выглядели завсегдатаями, такими, что занимают всегда один и тот же столик. Мне стало интересно, что в этом месте будет делать Люссак. Ведь он живет под Парижем, значит, приезжает не затем, чтобы выпить кофе, а для того, чтобы договориться с кем-то. Может быть, сыграть в карты?

— Ты вошел в это кафе?

— Да. Я был уверен, что он не заметил меня в Фонтеней-о-Роз, поэтому, появившись, я ничем не рисковал. Они все сидели за столом и, как будто ни в чем не бывало, играли в белот. Удивило меня только то, что они через определенное время посматривали на часы.

Ровно в половине десятого Люссак встал и направился к телефону. Разговаривал минут десять. Я наблюдал за ним сквозь стекло телефонной кабинки. Сначала он набрал номер, сказал несколько слов, потом повесил трубку и ждал, не выходя из телефонной будки, чьего-то звонка. Значит, это был разговор не с местным абонентом, а с живущим в пригороде.

Когда после телефонного разговора он вернулся к столику, лицо у него было озабоченным. Сказал что-то своим партнерам, потом осторожно огляделся и дал им знак, чтобы играли дальше.

— А что это за люди — те, с кем он играл?

— Я вышел оттуда раньше и ждал их в машине. Подумал, что нет смысла следить за Люссаком, поскольку он наверняка вернется в Фонтеней-о-Роз. Решил не спускать глаз с тех двух типов. Выбрал одного из них, на вид постарше. Оба были на своих машинах. Я поехал за одним из них на улицу Боэти, где он оставил свою машину в гараже, а сам направился на улицу де Понтье — это маленькая улочка за Елисейскими полями, он живет там в холостяцкой квартире. Как я узнал, его зовут Жорж Макань. Поискал эту фамилию в картотеке подвергавшихся тюремному заключению. Да, у него кое-что было на совести: два раза кража автомобилей, один раз в драке ранил человека. Может быть, это именно тот след, который мы ищем несколько дней? Может, он поведет нас дальше? В то кафе я уже больше не возвращался…

— И хорошо сделал. Я попрошу судебного следователя выдать ордер, а ты поедешь на телефонную станцию и пусть проверят, с кем вчера вечером разговаривал Рене Люссак. Без письменного разрешения они этого не сделают.

Когда инспектор Николя вышел, комиссар Мегрэ позвонил в больницу Божон. Не без труда удалось ему позвать к аппарату инспектора, дежурившего у дверей палаты, где находился Жозеф Резон.

— Ну, что там у тебя?

— Я как раз хотел позвонить вам, шеф. Мы послали за его женой. Минуту назад она приехала. Я слышу сейчас, как она плачет у его комнаты. Секундочку. Вижу, как старшая медсестра выходит оттуда. Подождите у телефона.

До слуха Мегрэ доносились приглушенные голоса из больничного коридора.

— Алло! Так, как я и думал. Он умер минуту назад.

— И ничего не сказал?

— Даже не пришел в сознание. Жена в истерике бросилась на пол рядом с кроватью.

— Она заметила тебя?

— В том состоянии, в котором она находится, наверняка не видит никого и ничего.

— Она приехала на такси?

— Не знаю.

— Спустись вниз и жди у главного входа. Понаблюдай за ней на всякий случай. Может быть, она захочет вступить с кем-нибудь в контакт — лично или по телефону.

— Понятно, шеф.

Как знать, может, именно таким путем, установив номер телефона, удастся напасть наконец на след Фернана. Можно держать пари, что он укрывается где-то в деревне неподалеку от Парижа, может быть, в каком-нибудь из тех маленьких отелей, которые содержат бывшие проститутки или бывшие бродяги. Это было бы совершенно логичное предположение.

Если информация с телефонной станции ничего не даст, можно было бы еще объехать эти маленькие городки под Парижем, но это длилось бы долго и было бы довольно кропотливой работой, особенно принимая во внимание, что Фернан — человек наверняка достаточно хитрый, чтобы часто менять укрытие — не исключено, что далее каждую ночь.

Мегрэ позвонил судебному следователю, занимавшемуся нападением на улице Лафайет, сообщил ему о том, что он узнал, пообещал составить письменный рапорт и прислать его следователю срочно, еще до его беседы с прокурором.

Он передал ему также, что машина, которой пользовались нападавшие, была найдена неподалеку от Порт-д'Итали. Как и следовало ожидать, она была краденой, и в ней не нашли ничего, что могло бы навести на какой-то след преступников, отсутствовали даже отпечатки пальцев.

Мегрэ был погружен в работу; он как раз редактировал свой рапорт, когда в дверь кабинета постучал старый судебный курьер Жозеф с известием, что генеральный директор Дворца правосудия просит его в свой кабинет. В первый момент Мегрэ подумал, что это по делу об убийстве Кюэнде, что его начальник каким-то чудом узнал о предпринятых им по собственной инициативе шагах и решил, что услышит пару неприятных слов за то, что сует нос не в свое дело.

Оказалось, что речь шла о чем-то совершенно новом: три дня назад вышла из дома и не вернулась дочь одного сановника. Семнадцатилетняя девушка тайком посещала драматические курсы и была статисткой в фильмах, которые еще не демонстрировались на экране.

— Родители желали бы избежать огласки, они не хотят, чтобы об этом узнали газеты. Выглядит, как маленький побег из дома, а это случается и в лучших семьях…

Мегрэ поручил поиски исчезнувшей девушки Лапуэнту, а сам вернулся в свой кабинет к прерванной работе.

В пять часов он ее кончил, встал из-за стола и пошел в отдел общей информации. Здесь царили тишина и покой, не было беготни, нервного движения, толкотни в коридорах. Дверь в кабинет начальника отдела Дане была оснащена замком, как у сейфа, а стеллажи в его комнате были снизу доверху заполнены персональными делами в зеленых переплетах.

— Можете вы мне сказать, — спросил Мегрэ, — известна ли вам фамилия Вильтон?

— А почему вы спрашиваете?

— Дело не совсем еще выяснено. Мне хотелось бы узнать подробнее об этом человеке.

— Он впутан в какую-нибудь неприятную историю?

— Не думаю.

— Вы имеете в виду Стюарта Вильтона?

— Да.

Так, значит, Дане знал этого человека — подобно тому, как знал всех более или менее значительных иностранцев, живущих в Париже постоянно или в течение долгого времени. Может быть, далее среди этих зеленых папок находилось и досье Вильтона, но Дане не сделал никакой попытки потянуться за ним.

— Это крупная рыба.

— Знаю. Очень богат, как мне сказали.

— Очень богат, это верно, и большой друг Франции. Живет здесь большую часть года. Выбрал себе именно Францию.

— Почему?

— Во-первых, потому, что ему нравится жить в Париже…

— А во-вторых?

— Второго пока нет. Быть может, вы интересуетесь им из-за какой-нибудь женщины?

— Интересуюсь, только… хм, косвенно. Вообще-то да, есть одна женщина, которая…

— Которая что?

— Он несколько раз был женат, правда?

— Трижды. И когда-нибудь наверняка женится снова, хотя ему уже седьмой десяток.

— Бабник?

— Несомненно.

Дане отвечал лаконично, как будто бы в претензии к Мегрэ, что тот вмешивается в дела среды, которой только он имел право заниматься.

— Этот человек вращается только в самых высших кругах общества?

— Конечно.

— В каких отношениях он со своей бывшей женой?

— С которой из них?

— С той, что была танцовщицей. Насколько мне известно, ее зовут Флоренс.

— С Флоренс у него самые лучшие товарищеские отношения, впрочем, как и со всеми остальными его женами. Первая из них англичанка, дочь богатого пивовара, от нее у них сын. Она вышла замуж вторично и живет сейчас на Багамских островах.

— А вторая?

— Вторая была молоденькой актриской. С ней у него не было детей. Он жил с ней два или три года, а после развода отдал в ее распоряжение виллу на Ривьере, в которой она спокойно живет по сей день.

— А третьей, Флоренс, — дополнил Мегрэ, — подарил дворец.

Дане обеспокоенно наморщил брови.

— Так, значит, именно она вас интересует?

— Возможно. Я еще не знаю.

— До сих пор она не обращала на себя ничьего внимания. Но я не занимался личностью Вильтона с точки зрения его возможных прегрешений. То, что я знаю о Флоренс Вильтон, — это только разрозненные факты, сплетни, которые носятся в великосветских кругах Парижа.

— Больше вы о ней ничего не знаете?

— Она живет в недавно отреставрированном доме — в самом деле его можно назвать маленьким дворцом, — принадлежавшем ее бывшему мужу…

— На улице Нев-Сен-Пьер…

— Адрес верный. Я не уверен, принадлежит ли сейчас этот дом исключительно ей. Как я вам уже говорил, Вильтон всегда остается в хороших отношениях со своими бывшими женами. Он оставляет им драгоценности, меха, но сомневаюсь, чтобы он был так щедр, чтобы переписать на имя бывшей жены тот дом, о котором вы говорите.

— А чем занимается его сын?

— И он тоже проводит часть года в Париже, но живет тут меньше, чем отец. Занимается спортом, ездит кататься на лыжах в Швейцарию, Австрию, принимает участие в автогонках, в гребных состязаниях — в Англии, на Лазурном побережье, играет в поло…

— Так, значит, у него нет определенных занятий?

— Ему не надо работать. Он достаточно богат.

— Женат?

— Был, в течение года, на красивой манекенщице. Сейчас разведен. Но хватит расспросов, Мегрэ! Не знаю, ни куда вы клоните, ни что вас действительно интересует. У меня создалось впечатление, что вы ведете со мной какую-то игру — кто кого перехитрит. Прошу только одного: не предпринимать никаких шагов, не посоветовавшись со мной. Говоря, что Стюарт Вильтон большой друг Франции, я хотел бы это особенно подчеркнуть. Не зря же его наградили орденом Почетного легиона. Он очень богат, а деньги держит и тратит у нас, во Франции. Словом, он принадлежит к людям, с которыми надо считаться. Его частная жизнь нас совершенно не касается, разве что он преступит закон — чего я совершенно в его положении не ожидаю. Если говорить откровенно, я бы не удивился, узнав, что он страдает какой-нибудь манией, извращением, даже чем-то вроде эротомании… Но это меня нисколько не касается, и вообще я не хотел бы об этом знать.

— А о его сыне вы не могли бы рассказать мне побольше?

— Только то, что в свое время его развод стал громким делом. Может быть, и вы что-то об этом слышали? Нет? Так вот, эта красивая манекенщица, Лида, на которой женился Вильтон-младший, если не ошибаюсь, венгерка, имела не самую хорошую репутацию… Стюарт Вильтон не одобрил его выбора. Несмотря на это, сын женился против его воли, а через некоторое время убедился, что жена изменяет ему с его собственным отцом. Однако до скандала дело не дошло. В этих кругах таким делам не дают широкой огласки, все устраивается тайно, как и надлежит людям благовоспитанным. Только стало известно, что Вильтон-младший быстро развелся.

— А что сейчас делает эта Лида?

— Все произошло три года тому назад. Их фотографии появлялись в разных газетах. Позднее эта дама переходила из рук в руки. Ее видели всегда с важными господами, иногда с дипломатами, голос которых имел значение на международных форумах. В последнее время, если не ошибаюсь, она живет с каким-то итальянским князем в Риме. Вы это хотели узнать?

— Сам не знаю, что я хотел узнать.

Так и было на самом деле. Какое-то мгновение Мегрэ хотелось сыграть в открытую, рассказать все Дане как коллеге, но он подумал, что каждый из них видит это дело по-своему. И каждый из них вращается в своих кругах. Комиссару Дане, чтобы раздобыть определенную информацию, достаточно пойти к знакомым на чашку чая в пять часов, зато комиссар Мегрэ должен в своих целях сидеть за столиком, накрытом бумажной скатертью, в какой-то забегаловке, куда приходят на свой скромный обед рабочие.

— Еще один, уже последний вопрос: Стюарт Вильтон сейчас в Париже?

— Если только не развлекается на Ривьере. Я могу проверить. Будет лучше, если я сам разузнаю, а не вы, Мегрэ!

— А Вильтон-младший?

— Если он в Париже, то всегда останавливается в отеле «Георг V» на Елисейских полях.

— Благодарю вас, Дане!

— Пожалуйста, помните: прошу быть осторожным!

— Обещаю!

Конечно, у комиссара Мегрэ не было намерения лично навестить Стюарта Вильтона и задавать ему щекотливые вопросы. Но в отеле «Георг V» ему ответят вежливо, хотя и не очень охотно.

Судебный следователь Кажу знал, что делал, когда дал газетам информацию, что убийство в Булонском лесу следует отнести к сведению личных счетов между представителями преступного мира. Интерес к такому преступлению угасает, в нем нет никакой сенсации, ничего такого, что могло бы разжечь человеческое любопытство.

Уровень заинтересованности читателей зависит от того, кто жертва, от способа, которым ее лишили жизни, а также от места, где было совершено преступление.

Если бы Кюэнде был убит, например, в каком-нибудь кабаре на Елисейских полях, сообщения появились бы на первых полосах газет с жирными заголовками. Но такой случай, как находка в Булонском лесу трупа никому не известного человека, не был чем-то чрезвычайным, и упоминание о нем не имело в себе ничего такого, что могло бы привлечь внимание людей, читающих газеты в метро.

Уголовник, рецидивист, не совершивший никакого громкого преступления, труп которого можно будет выловить в Сене и отметить это событие петитом в рубрике «Происшествия и кражи», оставался только неизвестным, не стоящим того, чтобы его запомнить.

А ведь именно он, Кюэнде, так сильно заинтересовал Мегрэ, больше, чем Фернан и его банда, и поэтому с такой энергией комиссар принялся за распутывание этого дела на свой страх и риск, не имея официального указания.

В связи с нападением на улице Лафайет вся полиция была поставлена на ноги. По делу Кюэнде бедный инспектор Фумель, не имея в своем распоряжении ни автомобиля, ни даже уверенности, что ему вернут деньги, потраченные на такси, был обречен на поиск преступника в одиночку.

Ему придется отправиться на улицу Муфтар, произвести обыск в квартире старой Жюстины, задавая при этом ей разные вопросы, на которые она будет отвечать по-своему, наверняка стараясь вывернуться.

На всякий случай Мегрэ позвонил еще раз в прозекторскую, но вместо того чтобы обратиться к доктору Ламалю или кому-то из его ассистентов, пожелал поговорить с одним из работников лаборатории, которого знал давно и который не раз оказывал ему мелкие услуги.

— Скажите, Франсуа, вы были при осмотре тела Оноре Кюэнде, которого нашли в Булонском лесу?

— Конечно, присутствовал. А вам еще не прислали рапорт, господин комиссар?

— Следствие веду не я. Но мне хотелось бы знать результаты осмотра.

— Понимаю. Доктор Ламаль считает, что этому человеку нанесли по крайней мере десяток ударов по голове. Первый удар был нанесен сзади, в затылок, с такой силой, что основание черепа было расколото и смерть наступила мгновенно. А доктор Ламаль знает, что говорит. Он, конечно, не такой патологоанатом, каким был наш покойный доктор Поль, но и на его знания можно положиться.

— А следующие удары?

— Их наносили тогда, когда он был уже мертв. Голова и лицо совершенно изуродованы.

— Каким орудием нанесены эти удары?

— На эту тему у нас была длительная дискуссия. В конце концов врачи пришли к единодушному мнению: это не нож и не лом, не кастет и не разводной ключ, а значит, и не одно из орудий преступления, чаще всего встречающихся в подобных случаях. На сей раз это должен был быть предмет тяжелый, массивный, с острыми краями.

— Может быть, какая-нибудь статуэтка?

— Такую возможность приняли во внимание и отметили как одну из вероятных в рапорте.

— А удалось ли установить хотя бы приблизительно, в котором часу наступила смерть?

— Вероятнее всего, в два ночи. От половины второго до трех, но, пожалуй, ближе к двум.

— Крови он много потерял?

— Должны были не только остаться следы крови, но и мозг разлететься. Его куски прилипли к волосам.

— Содержимое желудка исследовано?

— Вы знаете, что обнаружено? Остатки непереваренного шоколада. Немного алкоголя, совсем немного, он едва начал всасываться в кровь.

— Благодарю вас, Франсуа. Не стоит говорить кому-нибудь о нашей с вами беседе, хорошо?

— Для меня так будет лучше.

Через полчаса Мегрэ позвонил Фумель.

— Я был у той старухи, шеф, и поехал с ней в прозекторскую. Предложил ей отвезти ее домой, но она отказалась, пошла одна в сторону метро.

— Ее квартиру ты обыскал?

— И не нашел ничего, кроме книг и журналов.

— Никаких фотографий?

— Плохонькие снимки мужа в мундире швейцарского солдата и увеличенный портрет Оноре, когда тот был еще ребенком.

— Никаких писем, заметок? Ты просмотрел книги?

— Никаких. Этот человек не писал и сам не получал писем. Ни он, ни тем более его мать.

— Есть один след, которым стоит пойти при условии сохранения предельной осторожности. Некий Стюарт Вильтон живет на улице Лонгшамп, у него собственный дом — не знаю только номер, — но, думаю, что ты без труда найдешь его. У него собственный «роллс-ройс» с шофером. Он наверняка время от времени ставит машину перед домом или держит ее в гараже поблизости. Постарайся заглянуть в машину и проверить, не лежит ли там меховая полость для ног. Такая странная меховая бурка из темно-серого меха, может быть, полосатого. Как шерсть кота.

— А что еще, шеф?

— Сын, Вильтон-младший, всегда останавливается в отеле «Георг V» на Елисейских полях. У него тоже собственная машина.

— Понимаю.

— Но это еще не все. Хорошо бы достать снимки одного и второго.

— Я знаю уличного фотографа, который работает как раз на Елисейских полях.

— Желаю успеха.

Следующий час Мегрэ провел у себя в кабинете, подписывая различные бумаги, а когда он вышел из здания полиции, то вместо того чтобы, как обычно, сесть в автобус, идущий в сторону дома, направился в район Сен-Поль.

Было по-прежнему холодно и мрачно, как и бывает в январе, фонари бросали туманный свет, а силуэты людей выглядели темнее, чем всегда, как если бы ранний парижский полусумрак размазал полутени.

В тот момент, когда Мегрэ сворачивал на улицу Сен-Поль, из-за угла послышался женский голос:

— Как дела, господин комиссар?

Это была Ольга, скромно одетая, в дешевой шубке, имитирующей котиковое манто. Мегрэ решил воспользоваться случаем и спросить ее кое о чем из того, что хотел узнать в другом месте. Она как будто свалилась с неба — это была особа, наиболее подходящая для того, чтобы ответить на те вопросы, которые его интересовали.

— Скажи мне, девочка: если тебе хочется выпить чего-нибудь горячего или просто согреться ночью, куда ты идешь? Какое заведение в этом районе открыто после полуночи?

— У «Леона».

— Это бар?

— Да. На улице Сент-Антуан, напротив метро.

— Ты встречала там когда-нибудь своего соседа?

— Швейцарца? Нет, ночью никогда. Правда, я видела его там несколько раз, но только днем.

— Он пил?

— Только белое вино.

— Благодарю.

На этот раз она бросила ему на прощание, притоптывая на месте, чтобы согреться:

— Желаю успеха!

С фотографией Кюэнде в кармане Мегрэ вошел в прокуренный бар и, встав у стойки, заказал стаканчик коньяка.

— Вы знаете этого человека?

Хозяин заведения вытер руки о фартук, прежде чем взять двумя пальцами фотографию и вглядеться в нее.

— А что он такого сделал? — спросил хозяин, прикидываясь наивным?

— Умер.

— Что, повесился? Самоубийство?

— Почему вы так думаете?

— Сам не знаю. Так как-то подумалось. Я его видел раза три-четыре… Он редко сюда приходил. Нелюдимый, ни с кем никогда не разговаривал. Последний раз…

— Когда это было?

— Точно не скажу. Может быть, в четверг, может быть, в пятницу, а может, и в субботу… Он всегда приходил после полудня, на минуточку, выпивал стаканчик вина у стойки и сразу уходил.

— Он пил только один стаканчик?

— Иногда два… Но никогда больше… Нет, выпивохой он не был. Таких я узнаю сразу, с первого взгляда…

— В каком часу он приходил в последний раз? После обеда? Или вечером?

— Поздним вечером, пожалуй, далее ночью… Минуточку. Моя жена уже пошла наверх, чтобы лечь… Должно быть, было уже далеко за полночь, может быть, половина первого, а может, и час…

— Как получилось, что вы так хорошо все помните?

— Прежде всего потому, что ночью сюда приходят только постоянные клиенты… Ну, случается иногда, что зайдет погреться шофер такси, если у него нет пассажиров… Или полицейский выпить стаканчик украдкой… Приходила также одна пара — хорошо помню, они занимали вон тот столик в углу. А кроме этого… в зале никого. Я всегда за стойкой, должен наблюдать за кофеваркой… Тогда я не слышал даже, как он вошел. Поворачиваюсь — а он стоит у стойки, опершись на нее локтями… Я немного удивился.

— Поэтому вы так хорошо и запомнили?

— И потому еще, что он спрашивал, нет ли у меня вишневки, но такой настоящей вишневки, сухой… Мало кто заказывает сухую вишневку… Я достал бутылку со второй полки — вон там, с немецкой этикеткой «Кирш». Пожалуй, она ему нравилась, поскольку он сказал: «Должна быть хорошей!» Минуту он подержал в руках стаканчик, чтобы напиток разогрелся, и пил его медленно, каждую секунду поглядывая на часы. Я видел, что он раздумывает не выпить ли еще, и, когда я пододвинул к нему бутылку, он не отказался. Видно было, что он пьет не потому, что ему хочется просто выпить, а потому, что ему хочется выпить именно вишневки.

— Он ни с кем не разговаривал?

— Только со мной.

— А те, что сидели в углу, не обращали на него внимания?

— Это влюбленные. Я хорошо их знаю. Они приходят сюда два раза в неделю, шепчутся, смотрят друг другу в глаза целыми часами…

— Они, наверно, вышли сразу за ним?

— Наверняка нет.

— Вам не бросилось в глаза, не ждал ли его кто-нибудь у бара? А может, за ним кто-то следил?

Хозяин пожал плечами, как будто почувствовал личную обиду.

— С пятнадцати лет я сидку в этой дыре и подобного…

Это должно было означать, что если бы что-то необычайное и произошло, то он наверняка бы заметил.

Выйдя из бара, Мегрэ отправился в отель «Ламбер». На этот раз на месте портье сидела жена владельца. Она была более молода и привлекательна, чем комиссар мог бы допустить, зная ее мужа.

— Вы пришли по поводу номера 33, правда? Ваш человек наверху.

Мегрэ пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить пару, спускавшуюся по лестнице. От женщины пахло ночными духами, а мужчина отвернул лицо, сконфуженный.

Комната номер 33 тонула во мраке. Инспектор Барон сидел в кресле, придвинутом к окну. Ему, видимо, пришлось выкурить целую пачку сигарет, в комнате было черно от дыма.

— Есть что-нибудь новое?

— Эта дама вышла полчаса назад. Перед тем там была какая-то девушка с большой картонной коробкой, может быть, швея или портниха, или белошвейка, сам не знаю. Обе пошли в спальню, и я видел только тени на занавесках: сначала они двигались, потом были неподвижны, как если бы одна стояла, а вторая крутилась вокруг нее, может быть, примеряли платье.

На первом этаже свет был только в холле, лестница освещена вся, до второго этажа, в салоне налево зажжены только два бра и небольшая люстра сверху. В будуаре, находящемся справа от входа, горничная в темном платье, белом фартучке и наколке на голове занималась уборкой.

— Окна столовой и кухни выходят на противоположную сторону. Наблюдая за этими людьми, я невольно задаю себе вопрос: что же они делают целый день? Я насчитал по крайней мере три человека прислуги, которая крутится по дому и неизвестно чем занимается. Никто сюда не приходит, если не считать той портнихи. Девушка с картонной коробкой приехала на такси, а возвращалась пешком, уже без коробки. Парнишка из магазина принес какие-то свертки, а более крупные покупки привозит поставщик в фургончике. Все свертки — и большие, и маленькие — принимает лакей в передней, он никого не впускает даже в холл. Я должен до утра тут сидеть?

— Ты голоден?

— Немного, но до завтрака выдержу.

— Иди уж.

— Никто меня не подменит?

Мегрэ пожал плечами.

— Можешь идти, — сказал он, запер дверь на ключ, сунув «его в карман. Спустился вниз и сказал хозяйке гостиницы:

— Прошу не сдавать номер 33, пока я его не освобожу. И никому туда входить нельзя — ни горничной, ни вам, ни вашему мужу. Хорошо?

Выйдя на улицу, он издалека заметил Ольгу, которая шла под руку с каким-то мужчиной, и приветливо ей улыбнулся.