Сандра Браун От ненависти до любви

ГЛАВА 1

— Есть горячее дельце, ребята, — пожар второй степени на улице Клермонт. Это недалеко от Шестой авеню, ближе к центру, по карте сразу найдете. Короче, одна нога здесь — другая там. Мне нужна сочная картинка.

Столбик пепла длиной почти в три сантиметра упал с тлеющего кончика сигареты на обшарпанный письменный стол, заваленный бумагами. Однако Пинки Льюис даже не обратил на это внимания. Директор отдела теленовостей, олицетворявший собой деловитость, прервал поток инструкций ровно на секунду, чтобы торопливо бросить подошедшей к нему молодой женщине:

— Привет, красавица.

Она же, сдвинув в сторону засохшие остатки кекса, два стаканчика с холодным серым кофе и ролик клейкой ленты, освободила уголок стола, чтобы присесть.

— Как только закончите с пожаром, — снова обратился Пинки к двум типам, которые переминались перед ним с ноги на ногу, — бегом в начальную школу, ту самую, где третьеклассники пишут письма русским. Если останется «окошко» в шестичасовом выпуске, втиснем туда школьников. Отличный сюжетик получится, очень трогательный — зрителям наверняка понравится… А где, кстати, этот чертов Джек? Кто-нибудь видел его в последнее время? Уже четыре часа, как он отправился снимать полицейский рейд против наркоты.

— Небось до сих пор там ошивается. Надеется, наверное, снять пробу с трофейного товара. Авось дадут понюхать бесплатно, — ухмыльнулся оператор, поправив на плече тяжелую камеру. Репортер, неспешно натягивавший куртку, заржал, сочтя реплику напарника остроумной.

— Он у меня понюхает, — прорычал Пинки. — А вам двоим какого шута здесь надо? — Ухмылки мгновенно исчезли с двух физиономий. Тон, которым Пинки умел разговаривать с подчиненными, зачастую творил чудеса. — Пока вы тут топчетесь, на Клермонт одни головешки останутся. А мне огонь нужен. Пламя. Чтоб настоящая трагедия была! — заорал он, выразительно размахивая руками. — А ну марш отсюда!

Репортера и оператора как ветром сдуло. Из коридора донесся удаляющийся торопливый топот. Разъяренно посмотрев им вслед, Пинки провел рукой по волосам. Бернсе, по волосам, если бы они существовали. На деле его ладонь соприкоснулась с плешью, которая в последнее время быстро увеличивалась в размерах, почти слившись с мясистым лбом в одно целое. Свое прозвище[1] он заслужил благодаря вечному румянцу в сочетании с жиденькими светлыми волосами. Оно так прилипло к нему, что уже не всякий помнил его настоящее имя.

— Ты бы поберег себя, а то чего доброго инфаркт приключится, — заметила молодая особа. С брезгливым выражением лица она вытряхнула в корзину для мусора содержимое пепельницы. Три лежавших в ней окурка не были до конца затушены и едко чадили, отравляя и без того донельзя загрязненный воздух главной редакции.

— Не-е, я слишком много виски пью, а к виски никакая зараза не липнет. — Глотнув из белого одноразового стаканчика, Пинки скривился. Можно было подумать, что он отведал своего любимого напитка, однако в стаканчике был кофе, который давно остыл и вдобавок провонял табаком. — Погоди, я тебе тоже кофе куплю. — Вскочив с кресла, директор потащил гостью в коридор, где стояли автоматы для всевозможных напитков и расфасованной в пакетики снеди. Эти машины были размещены в специальной глубокой нише, чтобы на них не натыкался постоянно снующий туда-сюда народ.

Пинки сосредоточенно похлопал себя по карманам, но мелочи в них, как всегда, не оказалось.

— Ладно уж, сама куплю, — улыбнулась Кари Стюарт. Кофе был слишком горький, зато горячий. Она прислонилась спиной к стене и осторожно отхлебнула обжигающей черной жидкости.

Лицо Пинки расплылось в благосклонной улыбке. Со стороны могло показаться, что добрый папаша смотрит на свою обожаемую дочку.

— Боже милосердный, хорошо, хоть ты пришла, а то на остальных уже глаза не смотрят. Ну и денек выдался! У нас одна видеокамера накрылась, отремонтировать стоит кучу денег. Придется получить взбучку за то, что вылез из бюджета. А что прикажешь делать? Да еще, как на грех, два репортера свалились с гриппом. Ребята не бог весть что, звезд с неба не хватают, но на них хоть можно положиться. Не то, что на этих… — Он нервно икнул. — Нет, так больше нельзя. Нужно чего-нибудь выпить.

— Питаться как следует — вот что тебе нужно. Горячие обеды, сбалансированная диета, как можно меньше сигарет, как можно меньше виски…

— Да-да, мамочка, ты, как всегда, права.

— …И хорошая, добрая женщина, которая по-настоящему позаботилась бы о тебе.

— Еще чего! — взъерепенился Пинки. Знакомые уже доконали его разговорами на эту тему. — Скажешь, что уже присмотрела мне кого-нибудь?

— Бонни.

— Боже, только не это… Сколько раз повторять, я не любитель сухофруктов! Она для меня слишком стара.

Речь шла о телефонистке, которая отвечала на звонки, поступающие на телестанцию. С величайшим терпением и поразительной самоотверженностью она долгие годы несла тяжкий крест служения придирчивому директору отдела новостей. Перед Пинки Льюисом Бонни искренне благоговела и, по сути, готова была отдать за него жизнь.

Кари рассмеялась.

— Ах, Пинки, Пинки, ты неисправим. Все такой же предвзятый, упрямый, сварливый… И вполне предсказуемый. Должно быть, именно за это я и люблю тебя. — Она шутливо ткнула пальцем его в нависавшее над поясом круглое брюшко, которое сам Пинки любил называть «запасным колесом».

— Как прошло интервью?

— Клиент, пожалуй, оправдал репутацию полного дерьма. — Они говорили о престарелом актере, который раньше играл в комедийных телеспектаклях, а в последнее время взялся ставить их сам. — Теперь мне понятно, почему все, к чему бы он ни прикоснулся, можно сразу же выбрасывать на помойку. Господи, как он сегодня со мной держался! Хамство, высокомерие, скабрезности… Да только последнее слово все равно будет за мной. Вчера вечером мне удалось побывать у него на репетиции. Постановка — ни к черту. Остается только удивляться, какими способностями нужно обладать, чтобы так испохабить вполне пристойного Нила Саймона[2].

Пинки смял пустой стаканчик и бросил его в сторону мусорного бачка. Он промахнулся, но не придал этому значения.

— Вот и ощипли этого старого гуся как следует. Нечего с ним миндальничать. Сюжет должен быть зубастым, даже в разделе новостей культуры, вести который доверено тебе.

— Так точно, господин генерал! — комически взяла под козырек Кари.

Пунцовая физиономия Пинки изобразила высшую степень удовольствия. Он сунул в рот очередную сигарету без фильтра.

— Вот за это — люблю. За то, что ты еще никогда меня не подводила, — торжественно произнес Пинки, направляясь вразвалочку обратно в редакцию. — И еще за то, что у тебя потрясающие ноги, — бросил он вполголоса через плечо.

Кари беззлобно отнеслась к его комплименту. Подобные шуточки были для них обычным способом общения. Пинки был ее другом и союзником все те пять лет, что она проработала на Даблью-би-ти-ви. Придя на эту телестанцию, Кари Стюарт с удивлением обнаружила, что там нет ни одного живого существа, которое не трепетало бы перед вечно недовольным директором отдела новостей. И Кари, зеленая практикантка, у которой, кроме диплома колледжа, ничего за душой не было, рискнула в одиночку противостоять ему. За это Пинки сразу же зауважал ее. Она разговаривала с ним так, как не осмеливался разговаривать больше никто, и это всегда сходило ей с рук, потому что та взаимная симпатия, которая связывала этих двух людей, была сильнее любых противоречий. К тому же Кари знала, что Пинки вовсе не такой свирепый, каким старается показаться подчиненным.

Пинки Льюис с присущим ему чутьем сразу разглядел в ней целеустремленного, обстоятельного, инициативного корреспондента. Именно таким доверяют самые ответственные дела, когда, по любимому выраженьицу Пинки, «ни за что нельзя облажаться». В то же время его привлекала в ней особая душевная теплота и женственность. Внутренний голос подсказывал ему, что, когда Кари появится на телеэкране, зритель будет очарован ею точно так же, как и он. Время подтвердило его проницательность.

Два года назад, когда она вышла замуж за Томаса Уинна, Пинки не на шутку забеспокоился. Он отчаянно боялся навсегда потерять ее. Однако Кари успокоила его, сказав, что не намерена бросать работу.

— Томас согласен, — сказала она тогда. — Он говорит, что, пока у нас нет детей, я могу заниматься всем, чем захочу. А я хочу работать у тебя.

— Сложная ситуация получается, — ответил ей на это Пинки, не спеша демонстрировать радость. — Могут возникнуть проблемы этического характера, то, что называется конфликтом интересов. Разве ты можешь беспристрастно освещать деятельность городского правительства, если твой муж заседает в городском совете?

— Я уже думала над этим. Что ж, отдам эту тему другому. Не хочется, конечно, но тут уж ничего не поделаешь, придется. Иного выхода не вижу.

— И к чему же мы тогда придем?

— У меня есть идея. Что, если мне попробовать себя в роли ведущей культурного раздела теленовостей?

Его белесые брови поползли на лоб, потом опустились, и между ними пролегла задумчивая складка.

— Можно, конечно, попробовать…

Пинки доверял ее суждениям. У него не было сомнений в том, что она способна успешно воплотить свою идею в жизнь. Критические комментарии Кари Стюарт всегда были изюминкой выпуска новостей. Она была остроумна и наблюдательна, но без язвительности и злобствования. Телезрители обожали ее за это.

Сейчас Кари шла в монтажную. Плотно прикрыв за собой дверь, она опустилась на стул и вытащила видеокассету из своей гигантской сумки, которая выполняла роль и рюкзака, и ридикюля. Откинув назад непослушную белокурую гриву, молодая женщина вставила кассету в гнездо громоздкого компьютерного устройства и приступила к просмотру интервью, взятого ею всего час назад.

Сняв телефонную трубку и набрав внутренний номер, она представилась:

— Это Кари говорит. Привет, Сэм, не мог бы ты принести пленку, которую отснял вчера вечером на репетиции? Я сейчас в третьей монтажной. Можешь? Отлично! Спасибо тебе.

Через несколько секунд дверь за ее спиной скрипнула, и Кари, не оборачиваясь, произнесла:

— Спасибо, Сэм. Положи на стол. Мне эти кадры нужны для антуража — через минуту займусь ими.

Она ловко нажимала на кнопки, следя за изображением сразу на двух мониторах: на одном — сырье, на другом — уже отредактированный материал. Что и говорить, компьютерный монтаж здорово экономил время. Кари была настолько поглощена этим занятием, что не обратила внимания на то, что дверь так и не закрыли.

— Кари… — проговорил за ее спиной голос Пинки, однако тон его был столь необычен, что она не могла не обернуться. Кари видела его в самых разных состояниях — от эйфории, когда, первыми откопав сенсацию, они оставляли всех своих конкурентов с носом, до пьяной меланхолии, вызванной паршивым рейтингом их передачи. Но таким она его не видела еще ни разу. Пинки весь поник, словно сдувшийся шарик, стал каким-то жалким и, что страшнее всего, был бледен.

Приподнявшись со стула, она испуганно пролепетала:

— Пинки… Что случилось?

Он положил руку на ее плечо и осторожно заставил сесть.

— Несколько минут назад по радио, на полицейской волне, к нам поступило сообщение о несчастном случае.

— И?.. — Ее сердце сжалось от дурного предчувствия. — Что это за случай?

Он провел ладонью по голове, потом по лицу. Его черты исказились.

— Автомобиль и пешеход… Это произошло всего в нескольких кварталах отсюда. Мы послали туда съемочную группу. Они только что позвонили.

Сбросив его руку с плеча, Кари встала.

— Томас? Что-нибудь с Томасом? — Никто другой не значил в ее жизни так много. Если бы это не был Томас, Пинки не вел бы сейчас себя так.

Она рванулась к двери, но Пинки удержал ее за руку.

— Да, Кари, Томас.

— Он ранен? Что с ним? Что?!

— Его сбил грузовик.

— О боже…

Пинки опустил глаза, вернее, стал смотреть прямо перед собой. Его нос находился как раз на уровне ее груди.

— Смертельный исход… Он погиб на месте. Прости, родная…

Секунды падали, как чугунные ядра. Она замерла — неподвижная, безмолвная, не в силах поверить услышанному. А потом неестественно спокойно спросила:

— Так ты говоришь, Томас погиб? — Ее пальцы вцепились в рубашку Пинки, как когти тигра, и она изо всех сил затрясла его. — Грузовик сбил? Убил его?!

В дверях монтажной уже скопилась кучка сотрудников. Женщины плакали, мужчины явно чувствовали себя неловко.

— Кари, Кари, — постарался успокоить ее Пинки, осторожно погладив по спине.

— Нет, здесь какая-то ошибка. Этого не может быть…

— Я заставил репортера перепроверить десять раз, прежде чем решился подойти к тебе…

Со смертельно бледного лица Кари на него смотрели совершенно безумные глаза, ее губы безмолвно шевелились.

— Ну же, Кари, крепись, — продолжил Пинки. — Его забрали в центральный госпиталь Денвера. Я отвезу тебя туда.

Первое, что поразило ее, был холод. В столь холодном помещении ей не приходилось бывать никогда. Двойные двери, распахивающиеся в обе стороны, плавно закрылись за ней и Пинки, когда они вошли внутрь. Кари съежилась, мгновенно возненавидев это место, сияющее мрачной, холодной чистотой.

Флюоресцентные лампы ослепляли. Их свет, беспощадно бьющий в глаза, был вызывающе неприличен. Разве не темной и скорбной должна быть эта комната? Разве смерть не заслуживает хотя бы минимального уважения? Однако в этом заведении, судя по всему, смерть считали чисто физиологическим явлением, а потому заботились исключительно о стерильности. И еще о холоде.

Ей захотелось повернуться и убежать, однако Пинки легонько подтолкнул ее вперед. Человек в белом халате, сидевший за письменным столом, поднял глаза от бумаг и тут же встал.

— Миссис Уинн?

— Да.

Он подвел их к большому столу, накрытому белой простыней. Под тканью прорисовывались контуры человеческого тела. Кари начали сотрясать глухие рыдания, и, чтобы сдержать их, она прикрыла рот ладонью.

Как она поведет себя в этой ситуации? Достанет ли у нее сил смотреть на окровавленный, обезображенный труп Томаса? Не оскорбит ли она своим поведением и его, и себя? Заголосит? Упадет в обморок? Забьется в истерике?

Патологоанатом отдернул край простыни.

То, что она увидела, поначалу показалось ей чьей-то дурацкой шуткой. Или чудовищной ошибкой. Ее глаза поднялись и впились в лицо человека, держащего простыню. Он увидел в них немой вопрос, неверие…

— Он погиб от удара, — тихо произнес мужчина в белом халате. — Грузовик ударил его сзади. Травма позвоночника сразу же сказалась на мозге. На спине остался след. В противном случае…

Он не договорил.

Кари смотрела на Томаса все так же непонимающе. Могло показаться, что он уснул. Не более того. Его лицо было абсолютно безмятежным; седые волосы, которые так понравились ей во время их первой встречи, аккуратно причесаны. Рука лежала на столе вполне естественно, словно отдыхала — вот-вот поднимется и возьмет теннисную ракетку или погладит Кари по щеке.

Длинное, худощавое тело Томаса выглядело таким же сильным и свежим, как утром, когда она целовала его на прощание. Он с почти религиозным фанатизмом истязал себя тренировками в спортзале, чтобы сохранить высокий мышечный тонус и застраховаться от всех тех неприятностей, которые обычно приходят к мужчине после сорока.

— Томас, Томас, милый, — громко прозвучал ее шепот в безмолвном помещении. Кари даже ожидала, что он сейчас откроет глаза и посмотрит на нее, произнесет ее имя, улыбнется. В голубых глазах мелькнет знакомая искорка. Вот-вот прозвучит его сочный смех.

До этого она боялась, что не вынесет вида его истерзанного тела. Однако видеть его мертвым без единой царапины было едва ли не хуже. Его неизменившиеся черты создавали ощущение полного абсурда, нереальности происшедшего. Происшедшего? Но ведь ничего не произошло!

Нет, произошло. Томас был устрашающе неподвижен.

— Куда прикажете нам его доставить?

— Доставить? Его? — рассеянно переспросила Кари.

— Я вам позже позвоню, — поторопился вставить слово Пинки. — Миссис Уинн еще не успела сделать необходимые приготовления.

— Понимаю. — Патологоанатом начал опускать край простыни.

— Подождите! — выкрикнула она. Ее крик жутковатым эхом прозвучал в стенах, выложенных кафелем. Она не могла оставить его в этом ужасном месте. Где угодно, но только не в этой холодной комнате. Оставить Томаса лежать на этом столе с лицом, накрытым простыней, означало бы официально признать факт его смерти. Однако она еще не была готова к этому. Она не могла признать, что Томас, ее муж, мертв.

— Нам пора, Кари, — бережно обнял ее за плечи Пинки.

— Томас… — Слезы обильно текли по ее щекам. Она робко протянула руку. Дотронулась до его волос, лба. И, уже не сдерживая рыданий, рухнула в объятия Пинки. Он вывел ее из морга.

То, что произошло, было чудовищным, неслыханным, неправдоподобным. В тот день на небе не было ни облачка. По какой-то загадочной причине водитель грузовика службы доставки, поворачивая за угол, не справился с управлением. Грузовик пошел резко вправо, перепрыгнул через бордюр… Так Денвер лишился одного из своих самых достойных граждан, а Кари Стюарт-Уинн — мужа. Он возвращался в здание суда после обеда, который был для него одновременно и деловой встречей. Шел легко и беззаботно, пребывая во власти обманчивого чувства безопасности, которое входит у людей в привычку, помогая им забыть о собственной смертности. Он погиб сразу, в момент удара.

Глядя на гроб, усыпанный цветами, Кари размышляла над тем, как получилось, что Томас, ее жизнерадостный, подвижный Томас, оказался вдруг в этих деревянных оковах.

Она крепко сжала руку Пинки, который в последние два дня служил ей защитой и опорой. Он позаботился абсолютно обо всем, в то время как Кари жила и двигалась, словно в густом тумане. Она была благодарна судьбе, которая в это тяжелое время даровала ей сон души, защитив от жестокой реальности. Без этого она вряд ли бы выжила.

У нее не было родителей, которые утешили бы ее в горе. Мать умерла, когда Кари была еще ребенком. Отец, которого она любила всей душой, ушел в мир иной незадолго до того, как она закончила колледж, получив диплом специалиста в области средств массовой информации.

А теперь покинул ее и Томас.

Похороны прошли перед ее глазами, не вызвав ничего, кроме ощущения пустоты. Лишь на пути домой в одной машине с Пинки и Бонни она начала плакать. Бонни молча протянула ей коробку с бумажными салфетками.

— Помните нашу с ним свадьбу? — горестно спросила Кари своих спутников. — Все тогда были в шоке. — Она заметила, что голос ее сел. Должно быть, плакала и раньше, только не замечала.

— Люди всегда испытывают шок, когда супружеская пара не соответствует их представлениям о норме. А между вами было больше тридцати лет разницы. Так что удивляться нечего, — рассудительно произнес Пинки.

— Тридцать два года, — уточнила Кари. — Однако я никогда не чувствовала этой разницы в возрасте.

— Томас выглядел значительно моложе своих лет. Правда, он и жил совсем не так, как большинство мужчин, которым за шестьдесят.

— Верно, он был особенным. — Кари повернулась к Бонни и грустно улыбнулась, а затем посмотрела в окно машины. Ей было удивительно видеть толпы пешеходов, спешащих по тротуару. Для большинства людей это был обычный будний день. Жизнь продолжалась.

— Помню, как я была подавлена смертью отца, — задумчиво произнесла она. — Я пришла на Даблью-би-ти-ви с твердым намерением сделать работу главной целью своей жизни. Работа, и больше ничего… Но потом встретила Томаса, и моя жизнь обрела новый смысл. Не знаю, что и делала бы без него. Мы были так счастливы, — вздохнула Кари. — И почему только судьба так нетерпима к человеческому счастью?

— Судьба — завистница известная, — мягко подтвердила Бонни. — Ты красива и талантлива. Томас Уинн был богат, ему всегда сопутствовал успех. Оба вы, казалось, имели все, что только можно пожелать.

— Нам и в самом деле ничего не было нужно, кроме нас двоих, — согласилась Кари, в то время как Пинки перестроился в ряд, который вывел их машину прямиком к дому, где они жили вместе с Томасом. — Может, зайдете на минуту?

— А стоит? — спросил Пинки. — Не хотелось бы навязывать тебе сейчас наше общество. Хотя, если честно, я с удовольствием глотнул бы чего-нибудь.

— У меня есть как раз то, что ты любишь, — ответила Кари. Порывшись в сумке, она вытащила ключ и открыла входную дверь. Сегодня она отпустила прислугу, с тем чтобы они смогли присутствовать на похоронах хозяина. К тому же в этот день ей никто, кроме близких друзей, не был нужен. — Специально для тебя держу сивуху, которую, кроме твоей милости, никто в рот взять не может.

Шутка получилась не очень удачной, однако Пинки оценил ее. Он прекрасно знал, что у нее сейчас на душе. Томаса Уинна она поистине боготворила. Сам же Пинки не считал их брак нормальным, однако ни разу не отважился высказать свою точку зрения вслух, тем более в присутствии Кари. Она не терпела от посторонних не то что критического слова — даже намека на критику в адрес собственного мужа.

Дом был холоден и мрачен. Скудные лучи солнца пробивались сквозь узкие и высокие окна. Войдя в комнату, Кари перевела вверх рычажок регулятора тепла. Сняла пальто и шляпу, оцепенело посмотрела на них, словно не зная, куда деть. В конце концов вещи полетели на стул.

— Я сам налью, — торопливо произнес Пинки, направляясь к антикварному шкафчику, переделанному под бар. — Ты что будешь, Бонни?

— Виски без содовой.

— Вот это я понимаю! Серьезную девушку сразу видно. А ты, Кари?

— А-а… Что угодно. — Она обессиленно опустилась на диван.

Бонни Стрэнд потянулась к ней со своего кресла и успокаивающе взяла за руку. Пинки за глаза называл эту женщину «сухофруктом», однако при этом явно кривил душой. Она не была похожа на сушеное яблоко. Отнюдь. Седые искорки в каштановых волосах Бонни лишь смягчали резковатые черты ее лица. При этом оно нисколько не теряло своей красоты и выразительности.

Это была хорошо сохранившаяся, ухоженная, самостоятельная женщина лет сорока пяти. Подарив ей одного за другим трех сыновей, муж бросил ее, и с двадцати двух лет Бонни приходилось вести неустанную борьбу за то, чтобы прокормить себя и своих мальчиков. Теперь они уже выросли, окончили колледж, и каждый вел вполне обеспеченную жизнь. Бонни Стрэнд отличалась твердым характером, но в то же время имела доброе сердце. Она была одной из наиболее цельных натур, которые довелось знать Кари.

— Мне придется уехать из этого дома, — проговорила Кари, нарушив молчание.

— Почему? — удивилась Бонни.

— Милая, — убедительным тоном произнес Пинки, подходя к ним с напитками, — ты сейчас просто не в состоянии принимать подобные решения.

— Если я не сумею взять себя в руки, если по-прежнему буду стараться ни о чем не думать, то, боюсь, мой мозг отключится, и я впаду в кому. — Ей нужно было во что бы то ни стало заставить себя продолжать жить. Неужели им это непонятно? Естественно, ей не хотелось даже шевелиться, не говоря уже о том, чтобы строить планы на будущее. И все же она знала, что должна что-то делать. Должна! — Все уже решено. Я уеду отсюда, как только соберу вещи.

— А ты вполне уверена, что тебе это так необходимо? — спросил Пинки, сунув ей в руку бокал.

Это был бренди. Кари сделала глоток и зажмурилась, когда сладкий огонь потек по ее жилам.

— Да. В этом доме жила первая семья Томаса. Ты видел сегодня на кладбище его сына и дочь. Они вполне могли восстать против отца, когда мы с ним поженились, однако не сказали ни слова против. Именно его первая жена сделала этот дом домом в полном смысле слова. Их дети выросли здесь. И я не хотела, чтобы у них хотя бы на секунду возникло подозрение, что я задумала прибрать к рукам то, что не принадлежит мне по праву. — Она отпила еще бренди. — После того как мы поженились, Томас изменил завещание. Но я настояла, чтобы и по новому завещанию дом оставался детям.

— Довольно щедро с твоей стороны, — протянул Пинки, озираясь по сторонам. — Это гнездышко стоит по меньшей мере миллион.

Поместье, занимавшее более гектара земли, находилось в Черри-Хиллс — наиболее престижном районе Денвера. Обсаженная голубыми елями асфальтовая дорожка вела к величественному зданию, в котором было пятнадцать комнат. В поместье имелся теннисный корт с искусственным освещением, плавательный бассейн и конюшня. Само поместье было не менее живописно, чем стоявший в его центре особняк в духе эпохи Тюдоров[3].

Разведя руки в стороны, Кари изобразила на лице лучезарную улыбку.

— Я девушка простая, каждый день работаю. Ну зачем мне все это? — По выражению лиц собеседников она видела, что те не слишком ей верят. — Все светские развлечения, которые были у нас с Томасом, теперь в прошлом. Большинство наших знакомых — его друзья. Так что соберу я вещички и подыщу себе квартирку поскромнее. — Кари опустила глаза. Луч полуденного солнца, упавший на ее бокал, заставил бренди искриться, как янтарь. — К тому же я просто не хочу жить здесь без…

Она напряглась, сдерживая слезы, готовые снова хлынуть из глаз. Справившись с ними, Кари обратилась к Пинки:

— Ведь я еще не потеряла работу, не так ли?

— Да не беспокойся ты о своей работе, — ласково проворчал он, затрусив обратно к бару, чтобы снова наполнить свой опустевший стакан.

— Не беспокоиться? В то время, когда Салли Джен-кинс неймется занять мое место в программе? Ну уж нет. Через неделю я снова буду на рабочем месте!

— Лишь для того, чтобы разреветься перед камерой? — разгневанно прогремел Пинки, волчком повернувшись на месте. — Не торопись, Кари. Подожди, пусть твои раны хоть чуть-чуть затянутся. А об этой сучке даже думать забудь. Да, она заменяет тебя, но временно. Слышишь? Вре-мен-но! Когда ты вернешься, твое место будет ждать тебя. Ты сама прекрасно знаешь это. И пусть эта сопливая потаскушка Дженкинс делает что хочет. Неймется, скребется…

— О чем это ты? — неожиданно выпрямилась в кресле Бонни.

— А что я такого сказал?

— Как-то странно ты это сказал: «скребется».

— Это всего лишь рифма к гораздо более выразительному слову, означающему то, на что готова Дженкинс, когда хочет получить место в программе.

— Ты хочешь сказать, она не прочь переспать с тем, кто может ей это место обеспечить? — прошипела сквозь зубы Бонни, не терпевшая недомолвок.

— Ага…

— Она и тебе предлагала?

Уперев мясистые кулаки в пухлые бока, Пинки устремил на нее испепеляющий взгляд.

— Да, предлагала! Ну и что из этого?

— И что же ты? — хладнокровно допрашивала Бонни.

— Ничего! Я в постели сделок не заключаю.

Благосклонно улыбнувшись, Бонни снова расслабилась в кресле.

— Что же ты в ней, интересно, делаешь?

Застонав от отчаяния, Пинки повернулся к Кари.

— В общем, твое рабочее место — за тобой.

— Спасибо, Пинки, но мне отпуск не нужен. Постараюсь выйти, как только перееду отсюда на новое место. Томас бы меня понял, — добавила она тихо, опустив голову. Ее палец скользил по краю бокала.

Многозначительно взглянув на Пинки, Бонни встала.

— Мы, пожалуй, пойдем, Кари. Если, конечно, больше тебе сегодня не нужны. Ты только скажи…

Кари тоже встала.

— Нет-нет, спасибо вам обоим. Со мной все будет в порядке. Мне и в самом деле хочется побыть одной.

В прихожей Пинки взял ее за руку.

— Выходи на работу когда сочтешь нужным. Будем рады видеть тебя в любой день. Об одном прошу — пощади себя. Твои жертвы никому не нужны.

— О каких жертвах ты говоришь? С моей стороны их нет и в помине.

— Ну и характер! Вот что мне по-настоящему в тебе нравится.

Кари ласково улыбнулась ему. Даже в темном костюме и строгом галстуке он выглядел помятым и взъерошенным.

— А про ноги забыл? — лукаво напомнила она.

Чмокнув ее в щеку, Пинки смущенно отвернулся. Бонни уже стояла рядом с машиной в ожидании, когда он откроет перед ней дверцу.

— Чего стоишь? — буркнул ей Пинки. — Садись.

Он втиснулся за руль, и Бонни не оставалось ничего иного, как открыть дверцу самой. Сев справа от водителя, она хлопнула дверью так, чтобы он почувствовал ее недовольство. Машина тронулась с места.

На губах Кари появилась слабая улыбка, но быстро исчезла, стоило молодой вдове остаться наедине с пустотой этого огромного дома, пустотой своей теперешней жизни.

Ледяное пиво обжигало горло. Оно было таким холодным, что невозможно было даже почувствовать его вкус. Он поставил открытую банку на стол и устало опустился в свое любимое кресло, которое было словно специально сконструировано для его спины. Усталость начала понемногу уходить из позвоночника. Приставив ладонь козырьком ко лбу, он уставился в телевизор. Звук был выключен — комментарий к этому сюжету из выпуска теленовостей зритель знал уже наизусть. А вот картинкой он был по-прежнему заинтригован.

Должно быть, он один не присутствовал на этих похоронах. Первая пресвитерианская церковь была набита до отказа — там давно уже негде было яблоку упасть, а народ все прибывал, постепенно заполняя церковный двор. Почти все присутствующие сочли своим долгом присоединиться к длинной похоронной процессии, которая проследовала из церкви на кладбище. Все телестанции Денвера в подробностях освещали пышную погребальную церемонию.

Томас Уинн, предприниматель, специализировавшийся на сделках с недвижимостью, и одновременно один из «отцов города», пользовался всеобщим уважением. Жена у него была красивая и умная, телезвезда вдобавок. Вдвоем они олицетворяли американскую мечту. Но, к сожалению, всему приходит конец. Мечте тоже.

И ему, Хантеру Макки, судьбою уготовано разбить остатки этой мечты вдребезги, превратив жизнь вдовы Уинна в кромешный ад.

Зазвонил телефон. Сдвинув очки в черепаховой оправе на лоб, мужчина потянулся вперед и ткнул пальцем в кнопку «стоп» на панели видеомагнитофона.

— Макки, — отрывисто произнес он в трубку.

— Привет, Хантер, это Сайлас Барнс.

— Привет, Сайлас. Как первая неделя на пенсии?

— Беспокойно.

Хантер весело рассмеялся.

— Могу себе представить. Нелегко, должно быть, привыкать к тишине, после того как больше двадцати лет пропарился в шкуре окружного прокурора Денвера.

— Новости по телевизору смотрел? — Бывший прокурор, отринув светские условности, перешел к сути дела. Этот человек не разменивался на пустопорожнюю болтовню, и Хантеру это нравилось.

— Да, — ответил он, мгновенно посерьезнев. — Ну и дельце ты мне подбросил, Сайлас.

— Ты уж извини меня. Оно и до этого было непростым. А уж теперь…

— И не говори, — тяжело вздохнул Хантер, запустив пальцы в свои волосы цвета красного дерева. — Грехи мистера Уинна переходят по наследству к его вдовушке.

— Такая молодая, симпатичная…

— Что-то скуповат ты на комплименты, Сайлас. Она заслуживает большего.

Старик рассмеялся.

— Так ведь о тебе же беспокоюсь, — чтоб ты не слишком размяк, думая о ней. Полагаешь, она согласится давать показания?

— Не знаю даже, как и просить ее об этом. Боязно как-то.

— Больно жирно будет — просить. Не исключено, что тебе придется попросту заставить ее разговаривать.

— Этого я опасаюсь еще больше.

— Ну что ж, как знаешь. Если чем-то могу быть полезен…

— Мог бы повременить с отставкой несколько месяцев, пока не распутал бы это дело до конца.

— Извини, брат, здоровье не позволяет. Сожалею, конечно, но приходится перевешивать это дело со своей шеи на твою. Ох, боюсь, увязнешь ты, Хантер, в этом болоте по уши, и очень скоро.

— Кажется, это называется продавать товар с нагрузкой, не так ли?

— Вроде того. Если бы я не был уверен, что ты все-таки сможешь выкарабкаться из этой трясины, то и не стал бы рекомендовать тебя на должность временно исполняющего обязанности. Остается подождать выборов, и этот пост станет для тебя постоянным. Во всяком случае, все пока к тому идет.

— Весьма польщен доверием. Спасибо, что позвонил.

— Счастливо…

Положив телефонную трубку, Хантер взял со стола банку с пивом и сделал осторожный глоток. Пока пленка в видеомагнитофоне перематывалась назад, он водрузил очки на нос и через несколько секунд постарался еще внимательнее всмотреться в знакомые кадры, хотя и видел их по меньшей мере раз десять, с тех пор как они впервые появились в выпуске новостей в шесть вечера.

Вот она — выходит из лимузина. Черное одеяние подчеркивает хрупкость этой женщины. Кажется, перед тобой не человек даже, а фарфоровая статуэтка, которую только толкни нечаянно — и осколки усеют землю. На толпу не глядит, от телекамер отворачивается, но осанка прямая, гордая.

Нелегко, наверное, быть знаменитостью, в особенности, когда на твои плечи наваливается подобная трагедия. Тысячи глаз устремлены на тебя, каждый стремится прочесть на твоем лице горе. Частная жизнь перестает быть твоим достоянием — туда лезут все кому не лень. И все же этой тоненькой женщине удается держаться с редким достоинством.

А вот и тот самый момент! Наезд камеры — и лицо на экране крупным планом. Лицо, необыкновенное в своей одухотворенности… Даже вуаль, спадающая со шляпки, не может скрыть ее красоту. Во всяком случае, это не лицо злоумышленницы. Каждая линия прорисована предельно четко. В чем, должно быть, и заключается секрет телегеничности этой женщины. Косметики совсем немного, и это делает ее особенно человечной, трогательно-юной и ранимой.

Он тихо выругался. Ну почему господь не послал ему какую-нибудь продувную бестию, на которой клейма ставить негде? Почему не выглядит она лукавой обманщицей, жадной и вульгарной, хитрой и изворотливой? Ведь работать с такими — одно удовольствие. А тут на тебе — героиня высокой трагедии, ни дать ни взять принцесса из сказки братьев Гримм!

А подбородок-то, подбородок какой! Изящный, но твердый. И нос тоже изящный, тонкий. А рот мягкий и… женственный. Вот ведь черт, по-другому и не скажешь! Светлые волосы стянуты в тугой пучок на затылке. Жаль только, в объектив ни разу не взглянула. А может, это и к лучшему — не знать, какие у нее глаза, их форма, цвет, выражение…

Затем следовала сцена, которая неизменно вызывала в его душе сильнейшее волнение. С одержимостью мазохиста он просматривал ее снова и снова, чувствуя, как учащенно бьется сердце и шершавый ком встает в горле всякий раз, когда тонкая рука в темной перчатке брала белую розу. Вот прекрасные губы сквозь густую вуаль целуют не до конца раскрывшийся бутон, и цветок медленно ложится на крышку гроба. Эти пальцы, тонкие и чуткие, как у ребенка, словно не хотят отпускать колючий стебель.

Хантер, разозлившись на самого себя, снова ткнул в кнопку «стоп». Все, хватит. Больше эту запись он смотреть не будет. Бросив очки на край стола, Макки побрел на кухню за новой банкой пива.

В самом деле, стоит ли себя накручивать заранее? Вполне возможно, что допрашивать миссис Уинн вовсе не потребуется. А если и потребуется, то он допросит ее. И еще как допросит — уж в этом будьте уверены! Ему поручили серьезное дело, и ничто — вот именно, ничто! — не помешает ему с блеском довести это дело до конца.

В настоящее время он исполнял обязанности окружного прокурора. В его юрисдикцию входил не только Денвер, но и весь округ, включавший в себя этот город. Прокурорский пост закреплялся за ним до тех пор, пока не будут проведены специальные выборы, в результате которых определится официальный преемник Сайласа Барнса. И если он, Хантер Макки, хочет, чтобы выбор пал именно на него и эта должность досталась ему насовсем, в служебном рвении ему нужно превзойти самого себя, потому что налогоплательщики в этот период будут денно и нощно следить за каждым его шагом. Но дело не только в его тщеславии. В первую очередь необходимо, чтобы восторжествовало правосудие. Так или нет? Конечно, так!

Отчего же в таком случае у него на душе кошки скребут? Где прежний боевой пыл рыцаря правосудия, готового на все ради правды? Где стремление сделать секреты семейства Уинн достоянием гласности? Почему вместо всего этого он ощущает необъяснимую потребность защитить Кари Стюарт-Уинн от всех неприятностей? В том числе и от самого себя…

Подойдя к окну своей квартиры, он поднял жалюзи. Его взгляд уперся в острые углы ночного силуэта Денвера. Интересно, что она делает сегодня вечером? Все еще ходит в своем черном платье? А волосы — они все так же собраны на затылке? И есть ли сейчас кто-нибудь с ней рядом? Чтобы обнять, утешить…

От этой мысли он почувствовал горечь, перебившую даже вкус пива. Это была ревность.

Возвращение будет нелегким, и самым трудным станет первый день. Она знала это. Главное — сжать зубы, толкнуть дверь и идти. Только вперед, не оборачиваясь и не останавливаясь. Господи, хоть бы они не смотрели на нее так жалостливо. Хоть бы не смотрели вообще! Объективы видео — и телекамер ей не мешали — пусть смотрят, они неживые. А вот глаза человеческие — совсем другое дело. Их взгляд был для нее сейчас невыносим.

Бонни, помахав ей из своей стеклянной будки, подняла большой палец: мол, все будет хорошо. Кари пошла дальше по коридору. Ободряющий жест и в самом деле вселил в нее какую-то уверенность.

За время ее отсутствия в главной редакции ничто не изменилось, если не считать людей, которые менялись в ней все время. Ряд мониторов, подвешенных для лучшего обзора под самый потолок, давал представление о содержании программ основных телекомпаний. Все три ведущие телекорпорации страны[4] показывали взволнованных людей: на одном из мониторов взволнованно обнималась парочка из заезженного телесериала; на другом волновался, не веря в собственную удачу, победитель какой-то викторины; на третьем рекламная домохозяйка не на шутку была взволнована пятнами на белье, которые не брал обычный стиральный порошок. Две местные частные телестанции дружно гнали черно-белые кинокомедии тридцатилетней давности. Отдельный монитор был сплошь заполнен цифрами, отражающими состояние рынка ценных бумаг. Тот же, который был подключен к их собственной студии, оставался темен и тих.

Над рядами письменных столов витали густые клубы табачного дыма. В одном углу шла оживленная перестрелка комками мятой бумаги. Это изнывали от безделья редакторы, ожидающие возвращения с заданий корреспондентов с текстами и отснятым материалом. Продюсер шестичасового выпуска изливал кому-то душу, кляня на чем свет стоит свою бывшую жену. Слушатель ему попался идеальный — молчал и только сочувственно кивал головой. Телефоны надрывались от звонков. Телетайпы деловито отстукивали новости со всего света.

Рабочий стол Пинки был пуст. Кари бочком прошла на свое место, которое было отгорожено от других переносной ширмой, в образовавшийся укромный «загончик». Стол оказался завален корреспонденцией. Просмотрев письма, она отложила в отдельную стопку карточки с соболезнованиями. Через час ее правая рука онемела от писанины — каждому из авторов этих посланий надлежало выразить признательность за разделенную скорбь.

Едва она справилась с этим нелегким делом, как тишина была нарушена потоком соленой брани. Так виртуозно мог выражаться только один человек на свете. Поднявшись со стула, Кари увидела, как Пинки подходит к своему столу, не переставая разносить на ходу понуро плетущихся следом Салли Дженкинс и режиссера студии. От его сигареты уже почти ничего не осталось, однако Пинки, не замечая этого, яростно перекатывал крохотный тлеющий окурок из одного уголка рта в другой. Его жидкие волосы стояли дыбом, — казалось, с их концов вот-вот посыплются искры.

И тут он заметил Кари. Поперхнувшись ругательством, Пинки оттолкнул спутников в сторону и ринулся к ней.

— Слава тебе господи, вернулась! А то я тут без тебя, наверное, скоро с ума сойду. — Пинки крепко обнял ее, а потом гневно обернулся к другим. — А вам что, делать нечего? — заорал он. — А ну за работу, бездельники, живо!

Не обращая внимания на вопли начальника, Салли Дженкинс сочувственно положила руку на плечо Кари.

— Уже вернулась? Так скоро?

Выражая сочувствие, девушка с вьющимися рыжими волосами широко распахнула глаза, изобразив саму невинность. Однако ее невинный вид не мог ввести Кари в заблуждение. Как-то раз один знакомый кинорежиссер поведал ей о собственном свидании с Салли, снабдив свой рассказ такими подробностями, которые невозможно было выслушивать без содрогания. Бюст рыжеволосой красавицы своими пропорциями до смешного напоминал грудь куклы Барби. Что было вовсе неудивительно, поскольку эта часть тела была дарована ей не господом, а одним из городских светил в области пластической хирургии. Впрочем, благодаря умелому использованию своего выдающегося во всех отношениях украшения Салли давно окупила стоимость операции. Кари недолюбливала ее, поскольку рыжая лиса без зазрения совести пускала в ход свои прелести для продвижения вверх по карьерной лестнице, тогда как другим для этого приходилось работать на износ.

— Завидую твоей стойкости, — мурлыкнула Салли, ужом выскользнув из главной редакции.

— Пустышка, — пробормотал Пинки, закуривая новую сигарету. — Облажалась вчера со вступлением. Не разобрала что к чему, да тут еще режиссер, как на грех, пустил пленку раньше времени. Ну и пошло-поехало…

— Я смотрела вчеращний выпуск, — сказала Кари.

— Значит, видела, что это было за позорище. О господи, ты даже не представляешь, до чего я рад, что ты вернулась! Еще один такой номер с ее участием, и… Нет, конечно, бюст у нее — высший класс, тут и я перед ней снимаю шляпу. Да боюсь только, он полностью заменяет ей оба полушария головного мозга, потому что в башке у нее пусто, как в космосе.

Кари рассмеялась. На душе у нее теперь действительно стало гораздо легче. Пинки придирчиво посмотрел на нее.

— Не могу сказать, что ты в блестящей форме, но знаю, что бывает и хуже.

— Спасибо за комплимент.

— Переехала?

Она кивнула:

— В кондоминиум[5] рядом с водохранилищем. Дом не очень большой, зато начинен всевозможными новейшими удобствами. Плавательный бассейн и теннисный корт — бесплатно. Плюс круглосуточная охрана.

— Что ж, берлога и в самом деле с удобствами. Уж не собираешься ли ты впасть в зимнюю спячку?

— Какая там спячка, когда каждый вечер тысячи людей ждут моего появления на телеэкране!

Однако этот ответ не удовлетворил Пинки.

— Я тебе спать не позволю, так что даже думать об этом забудь, — предупреждающе помахал он коротким указательным пальцем перед ее носом. — Томас умер, но ты-то, черт возьми, жива! И я в случае чего всегда напомню тебе об этом. А пока, — заключил он, сунув сигарету в рот и хлопнув в ладоши, — проповедь закончена. Так что, милая моя, соберись-ка и изготовь для сегодняшнего выпуска что-нибудь удобоваримое. А не то посажу на твое место Пустышку на веки вечные.

Кари вернулась за свой рабочий стол. Теперь у нее не оставалось ни малейшего сомнения: она правильно поступила, вновь окунувшись в атмосферу телестанции. Именно это было сейчас ей нужно — грубоватые словечки Пинки, работа наперегонки со временем, вечное стремление успеть к последнему сроку, редакционная толкотня и суматоха.

Жаль только, нельзя забрать все это домой, чтобы не оставаться ночью в одиночестве.