"Иное царство" - читать интересную книгу автора (Керни Пол)

3

Лето 1953 года было длинным и чудесным, но уже приближалась осень и жатва. Майклу лето казалось живым существом, кем-то, кто освобождал его от занятий в школе и одаривал бесконечными светлыми часами, чтобы он мог использовать их по своему усмотрению. Оно было долгим, медлительным, благостным. Летом кольца древесины обретали новую ширину.

Небо оставалось безупречно синим, почти лиловым к зениту, а пыль и марево окутывали горизонт дымкой, так что горы чуть не все время оставались почти невидимыми и только угадывались. Над дорогами тоже висела пыль, поднятая лошадиными копытами и повозками или взметнувшаяся из-под колес сверкающих автомобилей. При взгляде на запад в сторону гор с первых возвышенностей Антримского плато долина выглядела почти повсюду однообразным лоскутным одеялом из полей в обрамлении живых изгородей — зреющий под солнцем ячмень, леса, темные и прохладные, и между всем этим — Банн, серебристая лента медлительно текущей воды. Кое-где виднелись белые стены домов, меньше кусочка сахара, но только по ночам можно было увидеть деревушки, деревни и городки, когда в темноте они становились россыпями огней.

Утром, когда Майкл допивал за столом пахту, а крошки завтрака еще украшали его подбородок, вчерашнее все больше казалось ему сном. Уже в его памяти оно из области страха сдвинулось в область любопытства. В голове у него роились планы, как провести этот день, и он поглядывал на спину бабушки, хлопотавшей у плиты, и прикидывал, не удастся ли ему ускользнуть в звенящее птичьими трелями утро совсем незаметно.

— И куда это ты собрался?

Не удалось! Он послушно обернулся.

— Да так, погулять.

— Вот и хорошо. — Она кивнула. — Только сначала накачаешь мне два ведра воды и принесешь в дом.

Он вышел через кладовку, где хранились ведра и отнес два к насосу, который снабжал их водой. Вообще-то ему нравилось качать ручку и смотреть, как пенистая струя падает прямо в ведра. Вода отдавала железом — жесткая вода, холодная, вкусная, не то что из-под кухонного крана. Родник, который бил тут, не иссякал даже в засуху.

Он отнес их в дом, расплескав немножко на пол, а затем обрел свободу отдаться на волю утра. Он выбежал с заднего двора, как жеребенок, выпущенный на луг.

Первой он встретил Розу. Ее окружали куры, и она бросала им горстями желтую крупу, негромко квохча про себя. Они выскребли свой загончик в бледную чашу, а их гнезда были устроены там и сям в окружающей живой изгороди. Только Роза и ее мать знали, где укрыты гнезда. Птицы были полудикими и часто, хлопая крыльями, взлетали на нижние ветки. Они были хитрыми и редко становились добычей лисиц, которые бродили по холмам ночью. Но при мысли о лисицах Майклу стало тревожно, и под жаркими лучами солнца его пробрала дрожь.

— Соня! — сказала его тетка, не оборачиваясь, и прикрикнула на кур, которых слегка встревожило появление Майкла. — Сегодня я должна была собирать яйца одна, — продолжала она, но он знал, что она не сердится на него. Помощь от него была невелика — одно-два яйца из самых заметных гнезд: Просто ей нравилось его общество, чтобы вместе с ним любоваться ранним утром. Он смотрел, как она бросает корм курам, и раздумывал, открыть ей свой секрет или нет. А потом решил, что пусть лучше это будет его собственной тайной — пока.

— Хочешь поудить сегодня? — небрежно спросила она, бросив еще горсть корма толкающимся курам. Руки у нее были тонкими и длинными, смуглые от загара, покрытые золотым пушком. Ее босые ноги были мокрыми от росы, и их облепила пыль.

— Ага! — пропищал Майкл.

Она кивнула, продолжая иногда квохтать по адресу своих подопечных.

— У моста есть форель, еще молодая, но стоит того, чтобы наловить ее. Я их видела, когда солнце светило прямо на воду. Они держатся там, где поглубже, под ивами.

— Следи, чтобы твоя тень не падала на воду, — сказал Майкл машинально.

Этому его научила сама Роза, и теперь она улыбнулась его словам.

— Мама тебя отпустила до вечера?

— Ага.

— Что ты будешь делать? Я освобожусь только после обеда.

Он насторожился.

— Не знаю. Может, схожу в низину посмотреть на реку.

— Будь поосторожнее на спуске, — теперь машинально говорила Роза. — На ореховых пеньках можешь ногу сломать.

«А вот и не могу!» — подумал Майкл, теперь изнывая от желания поделиться своей тайной. Пеньков же там не было! Им овладела такая пьянящая радость, что у него даже голова закружилась. Он перепрыгнул на мокрую от росы траву, и куры тревожно шарахнулись.

— Поосторожнее, нескладеха! Убирайся отсюда! Я попозже тебя найду.

И она успокоила своих подопечных ласковыми словами. Дядя Шон говорил, что Роза всем курицам дала имена, хотя она яростно это отрицала. Но Майкл не совсем ей поверил. Иногда она шепотом называла их как-то странно.

Он припустил бегом, старые башмаки уже отсырели от росы. День будет жаркий, и над рекой будут летать стрекозы.

Кто-то, хромая, поднимался по длинному склону ему навстречу с вилами на плече, ведром в одной руке и шлейфом сизого дыма позади. Увидев Майкла, он помахал ему и сел на дерн, а вилы вогнал в землю. Это был старик Муллан. Майкл сел возле него. Трава была вся в золоте лютиков, и они сидели в тихо колышущемся желтом море, а их ноги уже осыпала пыльца.

Муллан чиркнул спичкой о каблук сапога и всосал бледный огонек в свою трубку с чашечкой из яблоневого дерева, такого густого коричневого цвета, что она выглядела почти багряной. Удивительно красивая трубка! Даже царапины и щербинки, полученные с годами, гармонично стали частью ее формы. Грязь и кровь Соммы не оставили на ней никаких следов. Муллан был ветеран, стрелок Иннискиллнигского полка. Хотя бабушка Майкла называла его старым пьянчугой, но он был единственным работником, которому она позволяла расположиться у плиты после ужина.

— Ну, так как, Майк, — сказал он, блаженно попыхивая трубкой. И еще он был единственным, кто называл Майкла так, и Майклу это нравилось. Такое взрослое имя! — Чего ты натворил? Я видел, как ты вернулся вчера вечером, по брови в грязи, а лицо бумаги белее. Ну, прямо, будто привидение повстречал, право слово.

Майкл сорвал лютик и посмотрел на золотистый отблеск у себя на ладони.

— Я упал… у реки. Ну, где спуск крутой. И до самого низа скатился.

— А-а! — Муллан поковырял в чашечке жароустойчивым мизинцем. — Странное местечко эта низина. Там темнеет так быстро, что и выбраться не успеешь. И заметь, овцы там никогда не пьют, хоть твой дед и повырубил орешник.

Майкл удивленно поднял голову. Ведь и правда — никогда!

— И птиц там никогда нет, — сказал он. — Почему?

Муллан улыбнулся. Подбородок у него был щетинистым, как стебель крапивы, а глаза — два проблеска голубизны в лабиринте морщин и складок. Он родился в другом столетии еще до самолетов, или автомобилей, или двух мировых войн — до того, как Ирландия раскололась на две части. Когда Пирс[1] поднимался по ступенькам дублинского главпочтамта, он и его товарищи ежились в окопах под весенним дождем.

— Бывают места, — сказал он, — чем-то странные. Вроде бы обычные, только чуток не такие, а потому птицы их чураются, а людям там не по себе. Подобных мест полно по всей стране, то есть было полно, когда я пешком под стол ходил. — Его голос отодвинул это в неизмеримую даль. В другой век.

— Какие они? — спросил Майкл, широко открыв глаза. — Чем они нехорошие?

— Разве я сказал, что они нехорошие? Просто другие. Мелочи, которые чувствуешь время от времени, если день подходящий. В сумерках или на рассвете. А если посидеть там подольше, так и можешь увидеть кое-что. Самым уголком глаза. Фей, Майк. Народец холмов.

Майкла охватило разочарование. Те, кого он видел у реки, феями никак быть не могли.

— Так у них же вроде крылья есть и всякое такое, и уши заостренные.

Муллан со смешком выпустил клуб голубого дыма. Трубка радостно булькнула будто сама.

— Ага. Крылышки — ну, как у стрекоз, блестящие и жужжат. — И он рассмеялся.

— Ты все выдумываешь!

— Нет. Я серьезно. — Но он продолжал дребезжать смешком, и Майкл покраснел, но старик протянул руку. — Погоди-ка минутку, — он откашлялся и сплюнул что-то полутвердое в лютики. — Господи! Нет, Майк, я над тобой не смеюсь. Вот послушай, я расскажу тебе историю… Да послушай же! — Майкл обиженно привстал. Муллан ухватил его за локоть и снова усадил во взметнувшееся облачко пыльцы лютиков.

— Так ты же смеялся!

— Знаешь поле за речкой, по ту сторону моста?

Майкл подозрительно кивнул.

— Так вот, Пат, твой дедушка нашел там меч, оставшийся после римлян, с письменами на лезвии, только он их прочесть не сумел.

— Я знаю. Про это все знают. Меч сейчас в музее, в городе. И феи тут совсем ни при чем.

— Так-то так, только твой дедушка мне рассказывал, что меч-то лежал на траве, прямо сверху, и что за ним из-за деревьев у воды подсматривали какие-то. Уже стемнело, и он точно знал, что они там, и хотел пойти посмотреть. Думал, браконьеры или Кэмпбеллы молодые — от них всего ждать можно, — но что-то его будто удержало. С ним был Демон, тогда еще совсем щенок, так он ворчал, рычал и прямо дрожал весь. Шагу к деревьям отказывался ступить, даже когда Пат его ногой пнул и отругал на все корки. А потом дедушка твой хватает старый меч и говорит, пропади оно все пропадом. И бегом домой, понимаешь Майк? Бегом! А пес бежит за ним и скулит. Что ты об этом думаешь?

— Он никогда про это не говорил. Он говорит, что нашел меч в ежевике.

— А, по-твоему, взрослый человек — ему же тогда под шестьдесят было — станет рассказывать, как напугался теней, точно несмышленыш? — Муллан торжествующе ухмыльнулся и убедительно взмахнул трубкой. Пепел рассыпался по воздуху.

— Ты сам все придумал.

— Может, да, а может, и нет. Верь не верь, дело твое. Одно я тебе скажу. Если б я в твои годы да сказал бы кому из старших такое, ухо у меня сразу бы вспухло. — На секунду лицо Муллана стало почти яростным, и мелькнул молодой солдат, который выпрыгнул из окопа в атаку в давно прошедшее июльское утро.

— Прости, — мрачно сказал Майкл. Он уже совсем собрался рассказать старику про лисьи морды у реки, но решил, что тот и слушать не станет. Значит, его тайна так тайной и останется.

Муллан ухватился за вилы, встал и взял загремевшее ведро.

— Да ладно. Но помни, в небе и на земле скрыто больше… — Он умолк. — Да, больше, чем ты успеешь палкой потыкать. Слушай старших, глядишь, и научишься чему-ничему. А я пойду. Смотри, не балуйся.

И он заковылял прочь, вскинув вилы на плечо, точно винтовку, напевая «Путь далек до Типперери» и волоча за собой шлейф дыма.

Когда Муллан ушел, Майкл спустился к реке в низину. Хоть солнце светило ярко, в тени деревьев царил сумрак. Он нерешительно остановился над обрывчиком, глядя туда, где река плескалась и что-то бормотала самой себе. Пеньки орешника торчали из палой листвы точно ограненные камни. Он задумался… Что, если?

Что, если в лесу обитает народец холмов, как в сказках, которые ему рассказывала Роза? Что, если там есть волки, и медведи, и тролли, и злые колдуньи… и феи тоже? Но не такие, которые живут в цветах. Что, если они большие, молчаливые, злорадные, почти как гоблины? У них есть свое гоблинское царство, с замками и рудниками. И рыцари в латах с мечами, и женщины с длинными волосами в башнях. Что, если все это есть на самом деле, взаправду?

И в его сознании всплыла картина… может быть, чье-то чужое воспоминание. О том, что случилось давным-давно в другом месте… или, быть может, еще только должно случиться.

Лошади уже еле брели, понурив головы, совсем обессилев. От их боков поднимался пар, резко пахнущий потом. Майкл и Котт спешились, мышцы их собственных ног подрагивали словно от сочувствия.

— Мы не сбили их со следа, — сказала Котт, отбрасывая налипшие на лицо волосы. Майкл кивнул. Он так устал, что ему было почти все равно. Страх гнал их долго и далеко, но даже его притупило утомление.

— Костер, — сказал он. — Я разведу костер. Смеркается. Скоро наступит ночь.

И снова взойдет луна. Полнолуние миновало, и она шла на ущерб, но ее диск в небе оставался еще широким и серебряным. Достаточно, чтобы взбодрить погоню. Достаточно, чтобы охотиться. Скоро лес превратится в лабиринт светотени — серебряных лунных лучей и мрака.

— Господи, как мне надоели деревья! — сказал он.

Котт не ответила. Она расседлывала лошадей, растирала отсыревшими потниками. Сегодня их не требуется привязывать — они никуда не уйдут.

Мрак. Он выползал из древесных стволов, сочился из палой листвы, кровоточил в снежные облака. Мрак ему тоже надоел. Две трети суток занимал мрак.

У подножий безмолвных деревьев хватало хвороста, а среди изогнутых корней накопились кучи сухих листьев. Там, где сплетения ветвей редели, на земле лежал снег. Земля была холодной — глина под перегноем высасывала тепло. Им нужен костер — и защитник и податель бодрости.

Он оцарапал костяшку пальца о сталь и тихо выругался. Его слабая рука превращалась в помеху. Искра за искрой падали на трут, чуть дымились и гасли. Наконец одна затлела. Он нагнул лицо к самой земле и с бесконечной осторожностью начал дуть, пока не разгорелся огонек, хрупкий, как цветок, танцуя на листьях и сухих веточках. Выстилка птичьих гнезд служила отличным трутом, если была давней, а гнездо хорошо укрыто.

Огонек все разгорался и разгорался. Теперь Майкл подкладывал в него тонкие прутики, подкармливал его. А когда он выпрямился, и в спине что-то хрустнуло, его поразило, что уже почти воцарилась полная темнота.

Котт развернула их постели, и на него даже через костер пахнуло от них душной затхлостью. Столько дождливых ночей, столько глины внизу! Согревались они только теплом друг друга. Но, несмотря на такую близость, уже много дней они не сливались в любви. Кто-то должен был сторожить, чтобы — как три ночи назад — их обоих не разбудило пронзительное ржание лошадей, и, приподнявшись, они увидели глаза за кругом света от костра, услышали глухое рычание, почти напоминавшее речь. Они чуть не погибли.

А костер уже пылал. Он бросал в огонь толстые ветки и следил, как искры уносятся вверх, будто только что выкованные звезды. Тепло ласкало его исхлестанное ветром лицо, успокаивало ноющую боль в покрытых шрамами руках и ногах.

Они поели вяленого мяса с пресной лепешкой и запили глотком вина. Доброе красное вино из крохотных виноградников, которые люди сажали в лесу у подножья холмов, почти не испорченное бурдюком. В амфоре оно было чудесным. У них его осталось меньше кварты — есть о чем пожалеть. Когда он вдыхал аромат вина, смрад сырых лесов исчезал из его ноздрей, и он думал о светлых солнечных склонах, обремененных лозами, — о тех местах, которые не видел ни разу в жизни, о каменных плитах, таких горячих, если к ним прикоснуться! Он улыбнулся Котт, зная, что и она принадлежит лету и любит тепло. Укутанная в плащи, она выглядела такой бледной и изможденной, что он притянул ее к себе, ощутил ее тонкую, по-птичьи легкую фигуру. Полые косточки, подумалось ему.

— Сегодня нас ждет тихая ночь, — сказала она, склонив голову ему на плечо. Он почувствовал, как она судорожно зевнула.

— Почему ты так думаешь?

— Днем они движутся медленно и держатся самых густых чащ. Они будут проходить пять миль, где мы проезжали одну. Позади нас тяжелые места.

Еще бы! Они ведь чуть не загнали своих лошадей. Как долго еще смогут лошади продираться сквозь подлесок? Ноги у них были все в царапинах и ссадинах, а вчера серый упал на колено и распорол его об острый корень. Он охромел, и рана не заживет, пока будет продолжаться их бегство. Гнедая, Мечта, была не в лучшем состоянии. Быстрая, норовистая кобылка, когда-то гордость и радость его деда, она теперь двигалась, как испорченная заводная игрушка. Ни серый, ни она так и не оправились после того, что им пришлось перенести в Волчьем Краю.

— Скоро мы пойдем пешком, — мрачно предсказал он.

— Да, скоро, но если мы успеем выбраться из деревьев в холмы, то можем спастись. Там есть обрывы, овраги, пещеры. Есть чем защитить наши спины по ночам. А они не любят открытого неба над головой. Даже по ночам. Не говоря уж о голых склонах. Лес — вот их убежище.

— Проклятые деревья!

— Да, проклятые деревья. Но они не простираются без конца. А Рингбон постарается встретить нас у опушки и проводит до Утвиды.

— Ну, а Всадник? — Он инстинктивно понизил голос. Котт замялась.

— Мы его уже давно не видели.

— Потому я и спросил. Как, по-твоему, будет он поджидать нас, когда мы выберемся из деревьев?

Она подняла голову с его плеча.

— Спроси луну. Я не пророчица.

— Ты завела меня сюда! — Вопреки его усилиям голос у него стал жестким.

— А теперь я веду тебя домой, — ее глаза блеснули, отражая огонь костра, две маленькие геенны. — И ты сам хотел. И не у меня была причина отправиться в эти земли. Девушка, которая нуждалась в помощи.

— Я был мальчишкой, ребенком. Я не знал, как это будет.

«И я был влюблен в тебя», — подумал он, но вслух не сказал. И поразился, прошедшему времени. «Был»! Не означает ли это каких-то новых нежданных открытий?

— У сказок есть зубы. Даже малые дети это знают. Большому злому волку надо есть!

— Да ладно, — он протер глаза. От усталости не хотелось спорить. Уже много дней между ними нарастало напряжение, как дальние раскаты летнего грома, и это было тягостно. О стольком они не говорили, столько вбивало между ними клин. Его решение вернуться домой. События в Волчьем Краю. Все это повисало между ними в безмолвии. А ему так была нужна сейчас ее теплота и ласковость в его объятиях, ее объятия. Трудно придумать что-нибудь хуже того, как она лежит сейчас рядом, окостенев от злости. Если у нее хватило сил на это.

Костер затрещал, выстреливая искрами, — в его жарком сердце развалилась головня. Он поднялся медленно, как старик.

Надо набрать еще хвороста.

— Возьми меч, — машинально сказала она, а глаза были все так же устремлены на пламя, веки почти смыкались. Значит, первым сторожить придется ему, и при этой мысли лицо у него безобразно сморщилось. Просто чудо, как тело способно выдерживать сырость, раны, мучительную боль. Но самое тяжелое — нехватка сна. Порой необходимость не спать по ночам оборачивалась физическими муками.

Меч лежал в ножнах, а рядом — ствол дробовика — бесполезного теперь, если от него вообще был хоть какой-то толк. Патронов осталось совсем немного, и они насквозь отсырели. Он погладил резной деревянный приклад. Его имя на медной дощечке и год — 1899. Чудесное оружие. И таскал он его с собой теперь только из сентиментальности — ну и, конечно, играл роль престиж, который в глазах племен придавало обладание железным стволом. Лишняя нагрузка. И начинает ржаветь. Он со скрежетом извлек меч из ножен. Тяжелый и холодный. И различил пятнышко ржавчины на лезвии под рукояткой. Хмурясь, он соскреб его ногтем. Лезвие затупилось. Они рубили мечом дрова — непростительная вещь. Мечу нужна была настоящая работа. Теперь он узнал разницу между ударом острым лезвием и тупым, искусство размаха. Его умение пользоваться мечом — железным лезвием — одно оно сохраняло им жизнь. Свинцовая дробь годилась только для охоты.

«Я много чему научился в последнее время, — подумалось ему. — Могу лечить лошадь и освежевать кролика. Могу дубить кожу и зашивать раны. Могу убивать людей. А совсем недавно я был школьником, пискуном, мечтателем».

Он покачал головой, прикидывая, какую часть своей жизни утратил в лесах, среди холмов этой дикой глуши. Он, конечно, вернет ее себе, уйдет отсюда в то же самое утро, в какое пришел, — но останется ли он тем, каким был? Войдет ли в кухню дюжим дикарем, бородатым, покрытым шрамами или снова станет мальчиком? Будет ли ему возвращено его детство?

Его пальцы заскребли подбородок под седой бородой, и он тяжело побрел к краю света от костра. Годы наваливались на него с каждой милей, на которую они углублялись в этот край, годы придавили его плечи за несколько месяцев. И Котт тоже постарела. Она уже не была девочкой, которую он повстречал в лесу. И виноват только он. Он один. Меркади ведь предупредил его в тот вечер в Провале.

Он собирал хворост, а его мысли блуждали далеко. Он вспоминал ферму деда, ласточек в конюшне, огонь в очаге. Кружки чая, яичницу с грудинкой. Чистые простыни… Матерь Божья — сухая теплая кровать, и ночь за окном.

Он широко зевнул, так что затрещали кости лица. Этой охапки хвороста хватит часа на два. Котт потом наберет еще. Его тянуло к огню. И к ней. Несмотря на свинцовую усталость, мысль о ее коже под его ладонями звала и манила. Последний раз, когда они занимались любовью, оба уснули, не кончив, и утром проснулись все еще соединенные воедино, как сиамские близнецы.

Нет! Слишком опасно. Для любви нет времени, когда по твоему следу идут звери.

Она, как он и ждал, уже крепко спала, прижав кулак к горлу. Он сложил хворост и укрыл ее, а меч тыкался ему в ребра. Первая стража. И почти наверное, он будет нести и предрассветную, самую темную. Такая длинная ночь! Но, как сказала Котт, погоне сейчас приходится нелегко. Пожалуй, можно надеяться на несколько спокойных часов.

Проклятая рана опять ноет. Еще день, и он снова ее вскроет и очистит в несчетный раз. Глубокая, воспаленная, в большой мышце бедра. Остальные более мелкие проколы по сторонам уже зажили. Не остался ли в ней обломок звериного клыка? Даже мысль об этом была невыносима: Он сердито нажал на рану кулаком, мысленно прогоняя тупую боль и жжение. Дневная скачка тоже не пошла ей на пользу.

— А-а! — Он воткнул меч в костер и уставился на тусклое железо в обрамлении пламени. Лезвие надо бы накалить как следует в кузнице, а потом окунуть в мочу. Ну да, наверное, сойдет и глина. Узоры железа изгибались и шевелились, будто часть огня, и четко выступило имя оружейника. Ульфберт. Старинное оружие, работа искуснейшего мастера. Оно заслуживало лучшей судьбы. Другие, более достойные руки заставили пожелтеть кость рукоятки. Меч прошел долгий путь, прежде чем попал в лапу уроженца Ольстера.

Уроженец Ольстера тоже прошел долгий путь от долины Банна. А путь назад, кажется, будет еще более долгим. Если он есть — путь назад. Есть над чем поломать голову в долгие ночи, мысли, не дающие ему уснуть. И еще как!

Почему, почему он свалял такого дурака?!

Он повернулся и посмотрел на бледное лицо Котт, такое безмятежное во сне. А потому что он был мальчишкой и в первый раз за свою короткую жизнь влюбился. Влюбился в девочку, которую никто другой видеть не мог. И в волшебную сказку, которую она ему обещала.

Похоже, кончится волшебная сказка в этих лесах и уроженец Ольстера сложит здесь свои кости. Он потер лоб и увидел, что края меча стали вишнево-красными. Проклятая узорная ковка! Меч затупляется так быстро, и его надо постоянно закалять, чтобы углеродистое железо затвердело.

Ему вдруг вспомнился круглолицый священник, который однажды обновил меч в лесной кузнице. Он мотнул головой. Лучше забыть.

Давление в мочевом пузыре становилось невыносимым. Он весь день копил мочу для этого. Когда покраснело все лезвие, он выхватил его из огня, рассыпая искры, проклиная обжигающую рукоятку. Отбросил его и вскочил, охнув от боли в бедре. Повозился со штанами и секунду спустя пустил струю, постанывая от облегчения. Из него хлынул нескончаемый поток, ударяясь в раскаленный металл, поднимаясь облаками аммиачного пара. Он закашлялся. Потом сдержался — не самая легкая из задач, — ногой перевернул меч и вновь пустил струю.

В следующий раз надо будет попробовать глину, обещал он себе.

Майкл не спустился к воде. Еще не время, смутно подумал он, и было в этом что-то и жуткое и знакомое. Его собственная мысль, но из другого времени. Взрослая мысль, а значит, неопровержимая. Он принял ее без протеста и пошел куда глаза глядят.

Днем они с Розой отправились к мосту с бутербродами, сачками и банками из-под джема — их рыболовным снаряжением. Они сели возле того места, где старая арка упиралась в берег, а солнечные лучи отражались от воды язычками белого огня, и в них то и дело радужно вспыхивали крылья стрекоз. Река здесь была сонной, вода казалась коричневой от глубины и медлительной, как сироп. Она выглядела прохладной и спокойной. Майкл, вглядываясь сквозь незамутненное отражение собственной пухлой физиономии, видел водоросли, гнущиеся, точно в бурю лес, далеко-далеко внизу, и бокоплавов, которые проносились по донному илу, точно лошади, летящие галопом по пыльным проселкам. А может, там есть маленькие страны, где угри — драконы, а форели висят в вышине, будто огромные воздушные корабли? Он поднял голову и увидел прямо перед собой черную пасть моста. По краю свода змеился отраженный свет, но дальше была темнота. Широким мост не был, но в середине слегка просел, и потому просвет с другой стороны арки виден не был. Прежде к нему, рассказывал дедушка, от перекрестка ответвлялась дорога, но ее забросили, и теперь от нее остались только глубокие колеи на соседних лугах да этот мост, так странно построенный.

Возле него раздался всплеск — Роза опустила в воду сачок. Она стояла на коленях над водой, высоко вздернув юбку, свободной рукой засовывая волосы за ухо. Колени у нее были исцарапаны почти как у Майкла.

— Удрала, подлюга!

— Что? Где?

— Прямо у тебя под носом, мечтатель. Форель, длиной в половину твоей руки. Она ушла в глубину у моста. Да и к лучшему — в банке ей бы не поместиться… А ты сюда пришел рыбу ловить или собой любоваться?

Он торопливо опустил свой сачок в воду, водя бамбуковой ручкой. И поднял внизу ураган. Бокоплавов разметало во все стороны, а водоросли скрыло колышущееся облако ила.

— Поосторожнее! Ты всю воду замутил.

— Я нечаянно.

Некоторое время они водили сачками молча. Один раз Роза замерла и легонько толкнула Майкла локтем, указывая глазами на зимородка на ветке ольхи ниже по течению — он наклонял голову, разглядывая их, а потом унесся, точно сапфир на крыльях, в поисках более уединенного места. Роза и Майкл ухмыльнулись.

— Ага, подлюга, говнюшка, попался!

— Кто? — Майкл вытянул шею, чтобы разглядеть получше.

— Угорь! В полфута, не меньше. Смотри, как извивается! — Добыча Розы, серебристая змейка, свивалась кольцами в грязи и водорослях, зачерпнутых сачком. — Дай-ка мне банку… нет, сначала налей в нее воды, дурень! Подними повыше, а то он ее опрокинет. Вот так!

Банка была полна коричневой мути, а в ней они различали угря, когда он прижимался к стеклу, пытаясь выбраться наружу. Дракон, подумал Майкл. Мы поймали дракона и посадили его в волшебную клетку.

Несколько секунд они молча его рассматривали, потом Роза раздраженно вздохнула.

— Так нельзя. Он слишком велик для банки. Брось его назад, Майкл.

Майкл наклонил банку и опустил ее в реку. Угорь перелился через край. Извернулся и исчез под камнем на дне. Вернулся к себе в логово. Может, там лежит золото, и он свернулся на нем.

— Ну и жарища! — сказала Роза, откидываясь и опуская сачок в воду. Она смотрела на толкущихся над рекой поденок с прозрачными крылышками фей и вздрогнула, когда из воды выпрыгнула форель и проглотила одну. Над глубиной у моста. Как-то она рассказала Майклу, что там прячется щука, которую ее отец чуть было не поймал раз десять. Старая скалящая зубы убийца целых три фута длиной. Хитрющая. Может, она сейчас затаилась в иле на дне, выжидая.

— Майкл, тут вблизи кто-нибудь есть?

Он оторвался от бурой похлебки, которую взбалтывал его сачок.

— По-моему, нет. Они сегодня работают в другой стороне.

— Тогда я искупаюсь. А ты?

— Ладно.

Она взяла его за руку и повела под укромные ветви дуба у воды, и они, хихикая, разделись. Кожа у нее там, куда не проникало солнце, была очень белой, и на миг его взгляд остановился на черных кудряшках ниже ее пупка.

— Роза, а почему…

Но она дернула его за руку, потащила за собой и с веселым воплем бросилась в воду. Он испытал секунду паники, когда прохлада накрыла его с головой, и отчаянно замахал руками. Но тут его обхватили руки Розы, подняли над поверхностью воды. Река стекала с его лица в слепящем солнечном свете, в ушах звенело от смеха Розы. Паника исчезла, и он сам засмеялся, ощущая мягкость ее грудей у себя на груди, соски, жесткие от холодной воды. Она поцеловала его.

— Ну-ка, Майкл-малыш, можешь поплавать сам, или мне носить тебя?

Он понял, что она стоит ногами на илистом дне, а река плещется, омывая ее плечи.

— Не выпускай меня!

— Такой трусишка! Разве прошлым летом я не научила тебя плавать?

Но прошлое лето кончилось год назад — целая вечность для ребенка. Он помотал головой.

— Ну ладно. Хватайся! — она притянула вниз ветку дуба, чтобы он мог за нее держаться. — Крепко взял? Хорошо. Смотри, не выпусти ее, а я пока поплещусь.

Он висел на ветке, смигивая капли с глаз, чувствуя, как вода неторопливо обтекает его. Он заболтал ногами. Течение раздвинуло его пальцы. А что думают они, подводные рыцари и дамы? И драконы? Он поежился, представив себе, как угри, щуки и неизвестно еще кто, плывут под поверхностью, чтобы начать грызть его.

Роза взметывала фонтаны пронизанных солнцем брызг, барахтаясь посреди реки. Позади нее чернела арка моста, будто разинутый рот. Майкл увидел, как она нырнула: голова скрылась под водой, мелькнули ягодицы. И река успокоилась, только к берегу, расширяясь, побежали круги.

— Роза? — крикнул он в тревоге, но она тут же вынырнула. Черные волосы облепляли ей лицо.

— А я вижу, что там внизу! — сообщила она. — Я вижу под водой. Она там прозрачная, как стекло, Майкл. Ну просто другой мир! — И она опять нырнула, превратившись в смутное белесое пятно под поверхностью. Гибкая, точно выдра. Она бы могла быть феей, подумал Майкл. Ей только крылышек-не хватает. Водяная фея… А такие бывают?

Роза встала на отмели по пояс в воде. Струи скатывались с нее жидким пламенем. Она подняла руки, чтобы отбросить волосы с глаз, и на миг катившаяся с ее плеч вода напомнила два прозрачных крыла, и Майкл засмеялся от счастья.

Но что-то отвлекло его взгляд, притянуло туда, где деревья скрывали камни моста. Движение, белое пятно. Лицо мгновенно исчезнувшее среди теней. Кто-то подглядывает за ними.

— Роза! — завопил он и взмахнул пухлой ручонкой, указывая. Другая рука скользнула по ветке, обдирая листья, и он вдруг поплыл… нет, начал тонуть. Изумленные глаза наполнились водой, речная прохлада ласково сомкнулась на его лбу.

Он забил руками и ногами по тому, что окружило его со всех сторон, и почувствовал, что всплывает. Ему в волосы что-то вцепилось, он оказался на воздухе и взвизгнул от боли.

— Майкл, полоумный, чего это ты? Что случилось? — Она крепко прижала его к себе, и потом он тысячи раз вспоминал и переживал заново то, как ощущал ее. Холодная от воды, руки сжимают его, а он коленной чашечкой уперся в мягкий мех вверху ее ног.

— Там кто-то был. Роза. Кто-то смотрел на нас от моста.

(Не лисье лицо. Самое обыкновенное. Настоящее лицо, только оно сразу исчезло, как вспышка стыда.)

— А, вот оно что! — Почему-то она улыбнулась странной, замкнутой в себе улыбкой. — Ничего, Майкл. Мне все равно, а тебе прятать нечего.

— Ну и что тут смешного?

— Да ты, — она отпустила его. — Твое лицо, когда ты ушел под воду. Мне было почудилось, что тебя за ногу ухватила щука.

— За людьми подглядывать нехорошо, — сказал он и добавил про себя: особенно, когда на них ничего нет. Его пронизывало странное ощущение, словно холодный румянец стягивал низ его живота. Он посмотрел сквозь прозрачную воду. — Роза!

Она проследила взгляд его выпученных глаз, и брови у нее подскочили чуть не до самых волос.

— Ой-ой-ой! Ты взрослеешь, Майкл. — Она чмокнула его в мокрый нос. — Это ничего. Ну а теперь, по-моему, нам пора одеваться.